Куликовская битва и нашествие Тохтамыша. Их последствия

Битва между войском Витовта и войсками Тимур-Кутлуга, решавшая судьбу всей Восточной Европы на длительную перспективу, произошла 12 августа 1399 года на реке Ворскле и закончилась поражением союзных войск, а самому Витовту пришлось бежать "в мале дружине". Дается внушительный список имен погибших князей, в числе которых братья Ольгердовичи Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский ("Дебрянский"), служившие ранее Дмитрию Донскому. Для Москвы такой итог снимал многие проблемы. Возвращение Киприана в Москву означало, что "митрополит всея Руси" признавал именно Москву столицей этой, пока абстрактной "всея Руси". В Смоленск снова вернулся из Рязанской земли Юрий Святославич, и Москва содействовала этому (на дочери Юрия женится брат Василия Юрий Дмитриевич, антилитовские настроения которого проявятся в позднейших событиях).

 

В интересах Москвы было бы более длительное противостояние Витовта и Едигея — фактического правителя Золотой Орды. Но, после ограбления сравнительно малых территорий Правобережья Днепра и получения "окупа" с Киева в размере 3000 рублей, ордынское войско повернуло назад к Волге и Причерноморью. Правители Орды, видимо, не хотели обострять отношений с польскими феодалами, которые оказали Витовту лишь номинальную поддержку, а главное — хотели сохранить Литву как постоянный противовес Москве. Теперь активизируется политика новых правителей Орды на московском направлении, что в свою очередь способствовало смягчению противостояния Москвы и Вильно.

 

Видимо, не без влияния ордынской дипломатии в 1400 году Новгород направлял посольство к Витовту для подтверждения мира "по старине". В связи с кончиной тверского князя Михаила Александровича в 1399 году, его сына Ивана Михайловича вызвали в Орду для получения ярлыка, а вручали его ордынские послы, сопровождавшие князя до Твери. На Нижний Новгород был направлен татарский отряд с князем Семеном Суздальским: татары взяли город и грабили его две недели. К Волге было направлено войско под командованием Юрия Дмитриевича, который проявил себя умелым воеводой. Войско "взяша град Болгары, Жукотин, Казань, Кременьчук, и всю землю их повоева и много бесермен и татар побиша, а землю татарскую плениша". Юрий "возвратися с великою победою и со многой корыстью в землю русскую". У Юрия не было оснований симпатизировать Литве, поэтому участвовал он и в поддержке против Витовта смоленского князя — своего тестя, а рязанского князя Олега, ставшего объектом ряда нападений "летучих" отрядов Орды, поддерживала теперь и Москва.

 

Митрополит Киприан, будучи в Москве, не отказывался от поддержки и Витовта. В 1401 году князья Василий Дмитриевич, Витовт и Иван Михайлович "сотвориша заедин мир и любовь межи собою". Киприан же созвал собор, на котором присутствовали епископы обеих "Русий". На новгородского архиепископа и луцкого епископа Киприан "брань возложил... за некиа вещи святителскиа". Летопись не сообщает, о каких "вещах" шла речь. Обоим владыкам предписывалось сложить сан и не покидать Москву. В Новгороде, видимо, не угасала ересь стригольников, о ситуации в Луцке сведений практически нет. В 1405 году в том же "Лучьске" Витовт "постави попа Гоголя во владыки и тот был епископ граду Володимерю. А с митрополитом служили на поставленьи епископ холмский да другий епископ лучьский".

 

Суть этих перемещений, возможно, раскрывает другое свидетельство того же 1405 года: "Киприан митрополит Антонья, епископа туровьского, сведе со владычества его по повелению Витовтову и отья от него сан епископский и ризницу его и клобук его белый, а источники и скрижали его спороти повеле и поведе его от Турова на Москву и посади в кельи на манастыре, иже на Симонове". Так бесстрастно, о значительном по сути событии, записал московский летописец (если только текст его не был отредактирован при завершении работы над Троицкой летописью). В Никоновской летоиси указано, в чем именно обвинялся епископ: "Клеветницы возклеветаша на Антониа..., и бысть нелюбие Витофту на него; и клеветницы время себе удобно изобретоша и наипаче восташа, клевещущи, и сотвориша вражду и нелюбие велие". Клеветники обвиняли епископа, якобы он "посылал... к татарьскому царю Шадибеку (сменившему Тимур-Кутлуга при том же Едигее) во Орду, призывая его на Киев и на Волынь и на прочаа грады пленити и жещи; и другаа многаа клеветаниа соплетоша нань". Подобная клевета разъярила Витовта и Киприан поспешил умиротворить литовского князя, сняв туровского епископа. Киприан же, отправив опального епископа в московский монастырь, "приказа его покоити всем и никакоже ни в чем не оскорбляти, точию из манастыря не изходити". Существенно в этом рассказе то, что московский князь не мог "повелеть" Киприану, а Витовт именно повелевал. Не устраивал же туровский епископ Витовта, видимо, потому, что Антоний не разделял прокатолических симпатий князя.

 

Упоминаемый в деле Антония "белый клобук" — символ высшей духовной власти, согласно русской редакции легенды, перешедший в XIV столетии из Константинополя в Новгород Великий. Собор 1667 года осудит эту легенду. Но до этого времени новгородские архиепископы носили в отличие от всех остальных именно "белый клобук". Легенда, несомненно, антиримская, хотя в ней можно увидеть и притязания на особую власть. Витовта, очевидно, не устраивало ни то, ни другое. Абсурдное же обвинение свидетельствует о степени неприязни и раздражения князя по отношению к владыке, сохранявшему помимо верности православию и чувство собственного достоинства.

 

Битва на Ворскле облегчила положение Северо-Восточной Руси. Но в 1402 году сын Олега Рязанского Родослав потерпел поражение под Любутском и был взят в плен литовцами. Освобождение стоило 3000 рублей. В том же году скончался Олег Рязанский и Смоленск в 1404 году перешел под власть Витовта. Юрий Святославич отправился в Москву просить помощи против Витовта, но московский князь в помощи отказал. И пока князь добивался помощи в Москве, часть смоленских бояр обратилась к Витовту: изменники обещали открыть ворота Смоленска. Витовт, подчеркнуто опираясь на помощь польских отрядов, взял город, захватил княгиню и некоторых бояр: одних он отправил в Литву, а других приверженцев Юрия Святославича казнил. Юрий с сыном Федором и вяземским князем Семеном Мстиславичем (Вязьма тоже была захвачена Витовтом) направился в Новгород. Здесь ему было выделено 13 городов. Но через два года он ушел в Москву и получил Торжок в качестве наместника Москвы. После конфликта с вяземским князем Юрий бежал в Орду и закончил в 1407 году свои дни в монастыре в Рязанской земле.

 

В 1405 году Василий Дмитриевич пытался вернуть Вязьму и выступил против тестя. Однако взять город не удалось, и вскоре вновь был подтвержден мир зятя с тестем. Очередное "розмирье" произошло осенью 1408 года: войска тестя и зятя простояли по разным берегам реки Угры две недели и разошлись, подтвердив старый мир (в некоторых летописях — "вечный мир"). Причиной, видимо, был отъезд летом 1408 года к московскому князю Свидригайло Ольгердовича, враждовавшего с Витовтом. Об этих столкновениях наиболее обстоятельно сказано в особой "Повести о нашествии Едигея", написанной уже после кончины и Василия Дмитриевича, и Витовта, в иной исторической обстановке (эти данные приводятся ниже в связи с нашествием на Северо-Восточную Русь Едигея).

 

В 1406 году скончался митрополит Киприан. Незадолго до кончины он посетил Литву, где был тепло встречен Витовтом и Ягайло, ведшими какие-то переговоры. Из сведений летописей не видно, чего добивался король-католик. Можно предполагать, что речь шла о расширении сферы действия унии. Как реагировал на это Киприан — остается неясным: кончина не позволила проявиться каким-либо новым идеям. Борьба же католичества и православия будет продолжаться.

 

А непоследовательная политика Василия Дмитриевича привела к естественному результату — к Москве пришли полчища Едигея (1352 — 1419), эмира и фактического правителя Золотой Орды в 1397 — 1410 гг. Летописи сообщают, что конце 1408 года "князь ордынский именем Едегей, повелением Булата царя (свергнувшего в 1407 году Шадибека. — А.К.), приде ратью на Рускую землю, а с ним 4 царевичи да прочии князи татарстии... Се же слышав, князь великий Василей Дмитреевичь не стал на бои против татар, но отъеха вборзе на Кострому". Едигей подошел 1 декабря к Москве и распустил войско "по всему великому княжению и разсыпашася по всей земли, аки злии влъци, по всем градом и по странам и по селом и не остася такового места, иде же не бывали татарове". Был взят и сожжен Переяславль, затем Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. 30-тысячное войско было послано в погоню за Василием, но оно вернулось, не обнаружив пристанища московского князя. От самого худшего спасла смута в Орде. "Некий царевич" решил воспользоваться ситуацией и захватить великоханский стол. И хотя это ему не удалось (проводник провел его не к ханскому двору, а на торг), Булат был крайне напуган и потребовал возвращения Едигея. Тот, взяв с москвичей "окуп 3000 рублев", простояв всего три недели под Москвой (в Коломенском) поспешил в Орду.

 

Троицкая летопись заканчивается пропитанными болью строками: "Отшедшим же татаром съ множеством полона и всякого товара и всякого узорочиа наимавшеся, полона же толико множество ведяху яко многы тысяща числом превосхождааше. Жалостно же бе видяху и достоино слез многих, яко един татарин до четыредесять христиан ведяше съ нужею повязавши. Много множество иссечено бысть, инии же от мраза изомроша, друзии жажею и гладом умираху, отци и матери плакаху чад своих разбиваемых и умерщвляемых, такоже и чяда рыдаху разлучениа от родитель своих, и не бысть помилуюющаго, ниже избавляющаго ни помогающаго. И бысть тогда въ всей Руской земли всем христианам туга велика и плачь неутешим и рыдание и кричание: вся бо земля пленена бысть, начен от земля Рязанскиа и до Галича (имеется в виду Галич Мерский, в указателе ошибочно обозначенный как Днестровский) и до Белаозера. Вси бо подвизашяся и вси смутишяся многи бо напасти и убытки всем человеком съдеяшяся и болшим и меншим и ближним и далним и не бысть такова иже бы без убытка был, но вси в тузе и скорби мнозе и печалию обдержими. Сию же скорбь за много время неции же от книжник провозвестиша, глаголюще, яко в преидущее лето будеть скорбь людем, еже и сбысться во время се".

 

Автор не называет имен "провозвестников", но смутное ожидание бед ощущалось в разных местах Северо-Восточной Руси. И тревога, видимо, имела основания не только провиденциалистского характера: после общественно-политического подъема 50-70-х годов XIV столетия наступил откат ко временам вековой давности, и реального выхода из этой ситуации летописец пока не видел. Он не уточнял, за какого рода прегрешения страдали и большие, и меньшие, и ближние, и дальние. Н.М. Карамзин, для которого Троицкая летопись являлась основополагающим источником, с явным сожалением записал в примечании: "Видно, что сочинитель умер. С того времени до самой кончины Василия Дмитриевича все известия кратки и неполны в других летописях". Историк придерживался господствовавшего в его время мнения, что летопись ведется на протяжении многих лет одним автором. Но это был, конечно, летописный свод, составленный не ранее 1409 года (летописец описывает события, уже зная, почему татары поспешили в Орду). А летописцы-сводчики могли и не возвращаться более к однажды написанному труду. Но сам факт снижения идеологической активности в последние годы княжения Василия Дмитриевича отмечен верно.

 

Нашествие Едигея и взаимоотношения московского и литовского князей с Едигеем более развернуто представлены в особой повести, вошедшей в состав Рогожского летописца и Никоновской летописи (и близкого к ней "Истории Российской" В.Н. Татищева) и составленной, видимо, в 40-е годы XV века (ими датируется оригинал Рогожского летописца). В повести воспроизводится текст Троицкой летописи. Но здесь дан рассказ за несколько лет, обобщенно характеризующий закулисную сторону происходивших событий.

 

Едигей вел двойную игру, сталкивая Василия с Витовтом, и летописец (или автор повести) не без сожаления замечает, что Василий оказался в плену "злохитростей" ордынского эмира. "Злочестивии же Агаряне, яко волцы ухитряюще, подкрадают нас, да неколи князи, надеющеся, с ними истинно мирующе, и любовно пребывающе, безстрашни от них будут, да обретше они время удобно себе, вместо злаго желаниа получат. Якоже сей князь Едигей Ординьский вящше всех князей Ординьских и все царство Ординьское един дръжаше, и по своей воле царя поставляше, егоже хотяше, многу же любовь лукавную имяше и к великому князю Василию Дмитреевичю, и честию высокою обложи его и дары многими почиташе; и еще же надо всеми сими и сына его себе именоваше любимаго, и некоя многаа обещавше ему и власть его разширити и възвысити паче всех князей Русских, и приходящаа от него во Орду послы чтяше зело и брежаше и отпущаше на Русь с честию и с миром, и мир глубок обещевающеся имети с ним".

 

Московскому князю "прилучися гнев имети и брань со тестем своим". Василий наивно об этом "Едигею поведа подлинно, хотя от него помощь обрести. Понеже любляше его Едигей и в сына его имеша себе. Лукавый же и злохитрый Едигей обещася всячески помогати сыну своему великому князю Василью, глаголя: "да и прочии увидят князи Русстии любовь нашу с тобою, и мирни и кротции тебе будут и устрашатся тебя". С другой стороны, Едигей "и к великому князю Литовскому Витовту Кестутьевичю, посылаа, глаголаше: "Ты мне буди друг, а яз буду тебе друг; а зятя своего... познавай. Яко желателен бе в чюжиа пределы вступатися и не своя восхищати, и се убо и тебе подвизается ратовати и твоя пределы восхищати; блюдися убо от него, понеже и словеса мне многа глаголаше на тебя..., и сребра и злата много посылает ко мне и ко царю, чтобы или аз сам, или царя увещал со всею Ордою поити ратью на тебя и пленити и жещи землю твою, и чтобы ему засести грады твоя;... моя же любовь к тебе не угаснет иникогдаже; сиа же вси моя словеса в себе точию имей и никомуже повеждь".

 

Автор повести осуждает "молодых" советников князя, возвышая "старых". Князь созвал "свои князи, бояре и думци", где сообщил об обещанной Едигеем помощи. "Князи же и бояре и думци его все возрадовашася, и вся Москва веселишася...: "Орда вся в воли великого князя… да кого хощет, воюет, и наши будут вси, и прославимся паче всех". В итоге же "кровь многа проливашеся, а татарове полоном и имением обогатеша", (Рогожский летописец подчеркивает, что это была "именем токмо словуще помошь"), "старци же старые, — продолжает Никоновская летопись, — сего не похвалиша". Они осудили практику приглашения "на помощь себе татар, наимающе их сребром и златом". Напоминается, что приглашения половцев в свое время причинили огромный вред Киеву и Чернигову, поскольку наемники не только плохо воюют, но и выполняют роль разведчиков-соглядатаев.

 

Осуждается в повести и союз московского князя со Свидригайло Ольгеродовичем. С одной стороны, вроде бы, "устроен к брани мужь храбор и крепок на ополчение", но с другой — "лях бе верою". Осуждается, что "ляху" князь со своими думцами передали "гради мнози, мало не половину княжения Московьскаго, и славнй град Владимир, в немъже соборная церковь Пречистыа Богородици Успение, златоверхаа нарицаемаа, 5 бо верхов златых имея, в нейже чюдотворная икона пречистыа Богородицы, иже многа чюдеса и знамениа сотворяеть и поганыа устрашает.. И сиа вся ляху пришелцу дано быша, темъже и беды многи постигоша нас, и сам той храбрый князь... и храброе его воинство смятошяся и устрашишяся, яко младыа отрочата, во время Едигеева нашествия и на бег уклонишяся". Татары же во время "стояния на Угре" войск тестя и зятя "недалече кочеваша", присматриваясь к "наряду" той и другой стороны.

 

Едигей уведомил московского князя, будто Булат-Салтан собирает войско "со всею великою Ордою на Витовта, да мстит, колико есть сотворил земли твоей". Василию предлагается присоединиться к этому войску, идти с ним либо самому, либо кому-то из сыновей или братьев. Какие-то сомнения у князя возникли: в Орду был направлен вельможа "Юрий именем з дружиной". Но Едигей "ят Юрья" и направился с ратью к Москве. Случайный вестник сообщил об этом, когда татары уже подходили к русским землям.

 

В Никоновской летописи воспроизводится послание-оправдание Едигея Василию Дмитриевичу. Задним числом эмир упрекает князя в том, что он не ездил в Орду и мало чтил ордынских послов, не чествовал Темир-Кутлуга, не навестил царствовавшего восемь лет Шадибека (тестя Едигея): "И ныне царь Булат-Салтан сел на царстве и уже третей год царствует, такоже еси ни сам не бывал, ни сына, ни брата, ни старейшего боярина не присылывал". "Вся твоя дела недобры и неправы", — писал, якобы, Едигей, противопоставляя московскому князю некого расположенного к Орде Федора, сын которого Иван являлся казначеем князя. Здесь также следует совет слушить "старейших", "старцев земских", а не "молодших". Упрекает он князя и в том, что собирая "со всякого улуса з дву сох рубль", князь укрывает собранное "серебро".

 

Заключает автор повести традиционным указанием на причину бед — прегрешения. Но перечень их ориентирован в основном на социальные недуги: "Много бо суть в нас неправды, зависти, ненависти, гордости, разбои, татбы, грабления, насилованиа, блуды, пианьства, обьядениа, лихоиманиа, ложь, клевета, осужение. смех, плесание, позорища бесовьскаа, и всяко возвышение, възвысящееся на разум Божий, и всяко непокорение закону Божию, и заповедей Господних презрение". Автор как бы извиняется, обращаясь к читателю: "Сия вся написанная аще и нелепо кому видится,.. но... к ползе обретающаася...; мы бо не досажающе, ни поношающе, ни завидяще чти честных, таковаа вчинихом, якоже обретаем началнаго летословца Киевскаго, иже вся временнобытства земскаа, не обинуяся, позуеть; но и пръвии наши властодръжцы без гнева повелевающе вся добраа и недобраа прилучившаася написовати, да и прочиим по них образы явлени будут, якоже при Володимере Мономасе оного великаго Селивестра Выдобыжскаго, не устрашая пишущего... Всяко бо благая и спасенаа настоящаго и будущаго века не во гневе и гордости и щаплении (щегольстве) обретаются, но в простоте и умилении и смирении".

 

ЛИТЕРАТУРА.

Куликовская битва и подъем национального самосознания. // ТОДРЛ. Т. XXXIV. Л., 1979.

Куликовская битва. / Ред. Бескровный Л.Г. М., 1980.

Памятники Куликовского цикла. / Ред. Рыбаков Б.А., Кучкин В.А. СПб., 1998.

Повести о Куликовской битве. / Подг. Тихомиров М.Н., Ржига В.Ф., Дмитриев Л.А.. М., 1959.

"Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. / Ред. Лихачев Д.С., Дмитриев Л.А. М., 1966.

Адрианова-Перетц В.П. Слово о житии и преставлении Великого князя Дмитрия Ивановича царя Руськаго. // ТОДРЛ. Т. V. Л., 1947.

Азбелев С.Н. Об устных источниках летописных текстов: (на материале Куликовского цикла). // Летописи и хроники. М.Н. Тихомиров и летописеведение. М., 1976.

Гумилев Л.Н. Эпоха Куликовской битвы. // Огонек, 1980, №36.

Гумилев Л.Н. Меня называют евразийцем. // Наш современник, 1991, №1.

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1992.

Зимин А.А. "Сказание о Мамаевом побоище" и "Задонщина". // Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969.

Кузьмин А.Г. Священные камни памяти. О романе Владимира Чивилихина "Память". // Молодая гвардия, 1982, №1.

Кузьмин А.Г. Церковь и светская власть в эпоху Куликовской битвы. // Вопросы научного атеизма. Вып. 37. М., 1988.

Лощиц Ю. Дмитрий Донской. М., 1980.

Салмина М.А. "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго". // ТОДРЛ. Т. XXV. Л., 1970.

Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.

Соловьев А.В. Епифаний Премудрый как автор "Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго". // ТОДРЛ. Т. XVII. Л., 1961.

Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. // Вопросы истории, 1955, №8.

Тихомиров М.Н. Средневековая Россия на международных путях. М., 1966.

Тихомиров М.Н. Бесермены в русских источниках. // Исследования по отечественному источниковедению. М.; Л., 1964.


Страница 5 - 5 из 7
Начало | Пред. | 3 4 5 6 7 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру