Песни Победы: Алексей Фатьянов. Очерк первый

ИСТОРИЯ ЗАБЫТОГО ВОЖДЯ
1. ЧЕЛОВЕК С ОТКРЫТКИ

Из стихотворения Николая Фатьянова "Сенеж":

"В вечерних сумерках, когда туман клубами
Застелет гладь немых сенежских вод,
Из темных камышей на озеро стадами
Плывет гагар, крякуш шумливый род.
И вот в такую глушь мы стройною толпою
Пришли под звуки песни молодой,
Своею твердою и дерзкою стопою
Нарушив сон лесов и озера покой…"

Это стихотворение принадлежит неизвестному поэту начала века Николаю Фатьянову.

С детства Николай был увлечен разведчеством — скаутингом.

Днем рождения российского скаутинга считается 30 апреля 1909 года.

Но во время Первой мировой войны, когда в русском обществе чувствовался невиданный подъем патриотизма, скаутское движение охватило свыше пятидесяти тысяч детей в более, чем ста сорока городах России. Николай Фатьянов стоял у истоков военизированного детского и юношеского движения и вошел в неписанную историю России Колей Фатьяновым — старшим Скаутмастором Москвы и губернии.

Николай был человеком глубоко верующим, проникновенным, вдумчивым знатоком истории, чтил родные традиции. Когда случилась революция, его соратник по Петербургу О.И. Пантюхов эмигрировал и возглавил скаутское движение русских детей за границей. Николай остался в России. Он, как и многие разумеющие добро люди, считал, что это умопомрачение масс скоро кончится и все вернется на круги своя. Он даже увлекся на какое-то время внешним благородством революционной идеи. В дни февральской революции 1917 года он создал первый свой отряд. Это тогда впервые по Москве прошли скауты не в защитных, коричневых и синих "галстухах", а в повязанных на шеи красных платках. Сбоку шел 19-летний юноша в защитном френче и широкополой шляпе. Он весело улыбался, свободно разговаривал со счастливой ребятней, чьи глаза горели невыразимой радостью. Но это были не пионеры, а скауты. Скауты в красных галстуках. Потом, постепенно, они вновь сменили их на прежние синие, зеленые, защитные.

Тогда Николай получил огромную комнату в коммуналке на Ново-Басманной, в национализированном доме. Комната Николая в сорок три квадратных метра была теплая, хорошо отапливалась кафельными печами. Здесь — ванная, телефон, два туалета… Каждая семья, получившая коммуналку, по-своему ее переделывала. Николай жил в бывшей столовой, обшитой черным дубом. Жилище соседской семьи было отделано карельской березой. Первая комната от передней прежде значилась кабинетом, в ней долго сохранялись ореховые шкафы с зеркальными стеклами. Окна комнаты, где жил Николай, а затем — и Алексей Фатьянов, можно увидеть и сегодня. Дом выходит окнами на Курский вокзал. Если смотреть на первый подъезд со стороны тупика, это — первый балкон шестого этажа. Его можно определить по фрамуге, которую сделал муж племянницы братьев Фатьяновых — Ии Викторовны Дикоревой. Это — единственное в доме окно с фрамугой.

Студент философского факультета Московского университета, Николай по жизненной своей сути был хранителем воинского духа. Во многом он старался подражать своему святому покровителю — великодушному, скорому помощнику в воде и на суше святителю Николаю Мир-Ликийскому. Вторым его идеалом был сэр Баден-Пауэлл, автор книги "Юный разведчик", на которого до удивления был внешне похож штабс-капитан Олег Иванович Пантюхов — глава русских скаутов. В Москве была выпущена открытка, где статный красавец Коля Фатьянов стоял навытяжку в военизированной скаутской форме. От этого портрета так и веяло благородством строевой выучки русского офицерства.

Занятия скаутингом не мешали, а, казалось, лишь помогали молодому человеку зимой отлично учиться на философском факультете Московского Государственного университета. Там же учились его сестры: Наталия — на физико-математическом, Зинаида — на медицинском факультетах.

Николай от весны до осени бывал в скаутских лагерях и походах. Им были исхожены излюбленные скаутами места Москвы и Подмосковья: озеро Сенеж — будущая вотчина Союза архитекторов, Фили, Волынское, Немчиновка, Перхуха… Известно, что Николай возил свои отряды на Урал, на юг, к морю — это были экскурсионно-спортивные поездки, в которых познавалась история и крепла любовь к такой разной, великой России.

Может быть, Николай казался чрезмерно аскетическим для юноши и потому ни в одном из рассказов о нем нет даже упоминаний о его девушках. А ведь он был красив, породист, литературно одарен…

Вот небольшой отрывок из рукописного анонимного сборника "Пятое", составленного запрещенными и ушедшими в подполье скаутами. Такие сборники издавались каждый год в память о Коле к пятому июня — дню его смерти.

"…Какое сильное впечатление он произвел на меня, когда я видела его в первый раз на экскурсии в Сенеже. Перед строем он делал выговор нескольким скаутам, которые безобразничали ночью и мешали другим спать. Он был очень рассержен, и его суровые, спокойные, грустные слова произвели на меня громадное впечатление. <…>Я сижу и смотрю на него и не могу оторваться от этого лица. Тема беседы — борьба за существование… Много потом я слыхала Колиных бесед, но ни одна не оставила такого яркого впечатления. Костер пылает. Кругом серьезные молодые лица, окаймленные пестрыми галстуками. Беседа кончилась песней " Братья, крепнет…", как нашего гимна. Но возможно ли вспомнить отдельно все минуты, когда Коля играл первенствующую роль? Я не могу. Его присутствие — это яркий отблеск света великой идеи на скаутской тропе, и воспоминание об этих отблесках навсегда осталось в моей душе, как олицетворенье той "светлой дали", о которой любил петь Коля. <…> Пока Фатьянов был жив, он был только наш и телом и душою…".

Когда Коля приезжал домой в Вязники, то водил барышень в кино. Барышни жили в Фатьяновском розовом доме на площади — племянницы, сестры. Приходили их подруги-гимназистки. И не беда, что кинотеатр был родительским, не беда, что девицы надолго теряли сон — Коля принадлежал всем вместе и никому в отдельности, а походы в кино были высшей милостью по отношению к ним, чтобы никому не было обидно.

К нему, по-фатьяновски ясному и целеустремленному, тянулась молодь, не исключая и детей членов советского правительства из дома на Набережной, где он часто бывал желанным гостем. Его уважал и с ним считался Николай Ильич Подвойский — один из первых революционных "боевиков", по-своему обманутых революцией.

Но скаутское воспитание молодежи не вписывалось в идеологические параметры, воцарившегося в бывшей Российской империи Интернационала под номером три. Молодежный вождь Николай Фатьянов призывал своих соратников идти к детям рабочих слободок и вовлекать их в патриотическую организацию.

"Прошло три года, — пишет аноним в сборнике-мемориале о встрече с 22-летним Николаем. — Снова я в Москве. Лечу к Коле, сейчас увижу его, ясного, бодрого. Отворяю дверь, вхожу и сердце сжимается острою болью… Так вот какой он стал, Коля… Как он постарел, какой у него больной, измученный вид. Видно, недешево достались ему эти три года, и уж не обманули ли его мечты той светлой революционной весны?".

"…Мне вспоминается один из этих мрачных, зимних вечеров…" — пишет другой аноним. "… Мы сидели в Колиной комнате на Басманной. Был полумрак. Топилась печка. После целого дня беготни по учреждениям мы очень устали и в изнеможении сидели на диване. Не хотелось говорить. Но вот — стук в дверь. Вбегает скаут и, запинаясь, предупреждает, что через несколько минут Коля будет арестован. Фатьянов ни на секунду не растерялся. Быстро передал нам инструкции в случае своего ареста, после чего мы все быстро сбежали по лестнице. Поезд в Вязники уходил через двадцать минут. Можно было еще поспеть. Мы уговаривали Колю на время уехать. Но он наотрез отказался. Фатьянов не считал возможным покинуть организацию в этот критический для него момент. Личной безопасностью жертвовал он ради скаутинга…". Это было в феврале 1922 года, когда Политбюро решило ликвидировать ВЧК. И вместо него сразу же возникло ГПУ — новая "метла", которая стала "мести" со всем карьеристским рвением.

Еще верящий в здравый смысл происходящего в России скаут Фатьянов, похоже, искал компромисса с интернациональными властями. Он чистосердечно полагал, что власти любого государства, желающего сохранить свою и его, государства, независимость, заинтересованы в патриотическом воспитании молодежи. Но — увы! — русский патриотизм волчат оказался опасным для международных гиен. Он оказался в подчиненном положении в их международной политической конструкции.

"…Наступили тяжелые дни…Мы оказались непонятыми. Союз молодежи был против нас. Атмосфера сгущалась. Уже не пели "Будь готов". "Гимн борьбы" сменил его:

 

Братья, крепнет вьюга злая,
Нам дорогу застилая…

И вот в этой злой и опасной буре Коля стоял, как могучий, крепкий дуб. Никакие штормы его не колебали. Чувствовалось, что пока Коля жив, все гонения нам не страшны <…> нельзя было жить с Фатьяновым и не верить в его идеалы…".

2. СУДЬБА АРДЖУНО
И все же старший Скаутмастор Москвы и губернии Николай Фатьянов пошел на компромисс с новыми властями, во что бы то ни стало желая сохранить содержание скаутинга, пусть и в иной форме. Потом были и Юнгштурм, и ОСОАВИХИМ, и " Зарница"… Они были тоже спортивно-патриотическими детскими организациями, но — лишенными национальной исторической идеи.

Как и все честные русские, Николай был жестоко обманут.

В феврале 1922 года при 16-й типографии многострадального Краснопресненского района Москвы, в Сокольниках и Замоскворечье были созданы первые красногалстучные пионерские отряды.

19 мая Всероссийская конференция комсомола — о чем можно прочесть в любой советской энциклопедии — постановила распространить движение пионерии на всю страну. Этот день стали называть днем рождения пионерской организации имени Спартака.

В празднично убранной Москве скаутское движение торжественно переводилось в пионерское. Тогда и был совершен идеологический подлог.

По Красной площади прошествовал детский парад, демонстрируя выправку и спортивность. Под волнующую барабанную дробь Николаем Ивановичем Фатьяновым и Николаем Ильичом Подвойским была подписана декларация о переименовании движения, после чего новоиспеченные пионеры организованно двинулись в Сокольники. Их вел туда старший Пионервожатый для возжигания первого пионерского костра. В Сокольниках Николай продрог, после чего слег с фолликулярной ангиной. По другой версии, Николай в тот момент заболел ревматизмом суставов, отчего смерть, наступившая через 15 дней, любому медику представляется невероятной. Однако, не будем делать никаких напрашивающихся выводов. История признает документ.

Как ни старались врачи и родные, молодому человеку поправиться было не суждено. Судьба его словно сделала выбор между смертью и унижениями ГУЛАГа, куда позже ушли многие из его соратников.

Пятого июня, через две с небольшим недели со дня рождения пионерии, скончался Коля Фатьянов.

"…С поникшей головой входили мы к этому маленькому красному домику в больничном дворе. Все были в сборе. Друзья Коли и его недоброжелатели, русские и маккавеи — все были здесь. Лица давно порвавшие со скаутским движением пришли последний раз взглянуть на того, кто некогда водил их по чудесным тропинкам юности.

К гробу трудно было протиснуться. Запах ладана и монотонный голос священника с ужасающей убедительностью подтверждали реальность всего происходящего. Гроб был в цветах. Розы и много, много ландышей. В скаутмастерском галстуке с белой лилией в петлице лежало то, что некогда было Фатьяновым…".

После гроб стоял во Дворце пионеров на Кировской, где нынешняя станция метро "Чистые Пруды". Там дежурил почетный караул, шел поток людей проститься с легендарным человеком. Молниеносная романтическая жизнь патриотического идеолога и вождя русской молодежи оборвалась в 24-летнем возрасте под знаком Белой лилии, символизирующей скаутинг в России. Три ее лепестка говорят о трех частях Торжественного скаутского обещания. Это — служение Богу и своей стране, помощь близким, обещание жить по законам скаутов. Святой Георгий Победоносец, убивающий змея, на гербе московских скаутов говорил о том, что люди призваны бороться со злом. Все эти качества — и чистота лилии, и благородство в борьбе святого Георгия — характеризовали духовный портрет Николая Фатьянова, который, будучи известен в то время каждому взрослому и ребенку огромной страны, исчез из анналов ее истории.

Родные снесли его на Покровское кладбище Вязников.

И долго еще в Малое Петрино приходили родителям письма с посвященными их сыну стихотворениями и поэмами. Даже те, кто никогда не видел Николая, оплакивали его.

 

Теперь без тебя распадается братство,
Преследуют всюду нас Ненависть, Злоба.
Прости нас, Арджуно, прости нас, любимый.

Арджуно — это храбрый герой "Махабхараты".

Так выражал свою скорбь анонимный автор поэмы, посвященной памяти Н. Фатьянова "Повесть о светлом Арджуно".

…Даже крест на его могиле, вставший неподалеку от церкви, кому-то не давал покоя. По случайности ли, нет ли, он исчез вместе с исторической памятью о Николае. Восстановить могилу этого выдающегося человека удалось лишь в 90-х годах ушедшего века. Это сделали его сестра Тамара Ивановна, племянница Ия Викторовна и Галина Николаевна Фатьянова, жена Алексея Ивановича. Месторасположение могилы установить уже было невозможно. Новый крест поставили, сверяясь с фотографиями у церковной стены. Но были все-таки люди, которые помнили о Николае. Он будто оживал в рассказах, воспоминаниях и легендах.

Сегодня возрождается в России скаутское движение. Во Владимирской области создан отряд имени графа Храповицкого, в Воронежской — Димитрия Донского и Игоря Святославича, В Ростовской — Дмитрия Менделеева. В Нижегородской области есть Сводный круг имени Николая Фатьянова, наряду со скаутскими дружинами и отрядами Екатерины Великой, Юрия Всеволодовича, Петра Великого и Цесаревича Алексея. Красивые, чистые, гордые имена.

 

ДЕТСТВО АЛЕШИ
1. ОТ МАЛОГО ПЕТРИНА ДО ВЯЗНИКОВ
Младший брат Николая — Алексей стал русским поэтом.

Ребенок жил в мире любви и семейного лада. Любил голубей и рыбалку, привычный мир Петрина, который прекрасен в своей хрупкой тогдашней простоте. "Все свое детство я провел среди богатейшей природы средне-русской полосы, которую не променяю ни на какие коврижки Крыма и Кавказа", — напишет Алексей в холодном декабре 1943 года.

Смеясь, он рассказывал Гале, что рано научился читать и что Иван Николаевич стал вынужден выписывать для него книги.

— Он говорит мне: "А ты еще капитана Фракасса не читал. Вот возьми в библиотеке и прочти…" Я ему отвечаю: "Читал!" Он не верит: "А ну, сын, перескажи!" Я — бах! — и выкладываю. Он удивляется. "Детские годы Багрова-внука" тоже пролистал?" "Тоже…" Он бровями шевелит и губы поджимает…

А смеялся он при этих воспоминаниях не всегда весело.

— Это оттого, что он скучал по своему детству, где остался навсегда, — говорила Галина Николаевна, сама становясь печальной. — И книги оставались его вечными и верными друзьями с тех самых времен и до самой кончины…

… Утренние часы Алеша так и проводил в библиотеке отца.

Его глаза, которые по определению Галины Николаевны были цвета спелого крыжовника, вбирали километры строк, а сердце — опыт чужих переживаний. Он рассказывал, что из иных книг ему не хотелось "выходить", а хотелось остаться там, внутри, вместе с героями. Он вспоминал и слова, которые произнес кто-то из великих: "Я представлял себе рай в виде библиотеки…". Так искусство поэта — чувствовать в себе боль и счастье многих людей — зарождалось и оттачивалось в детской душе. В той просторной библиотечной комнате стояли высокие до потолка шкафы. Они смотрелись существами из иного мира — величественными, одушевленными. Частенько Евдокия Васильевна заставала его там, сидящим на банкетке с отсутствующим видом. Ей становилось тревожно за младшего и единственного уже сына, витающего высоко над землей. Любовь и страх за него лечили мать от скорбной тоски по Николаю.

— Можно ли так много читать, Алеша! — тревожилась она. — Сходил бы на улицу побегал!

Не слышит. Шевелит губами, а ресницы не дрогнут.

— Может тебя врачу показать? Ты в своем ли уме, сынок?

Смеется. Значит, в своем.

— Мама, я притворяюсь! Пугаю тебя!

— Ах ты артист, ты мой артист!

Хочет прижать его к себе, да не принято это баловство в семье.

Евдокия Васильевна потихоньку оживала с Алешиным возрастанием. А возрастал он, как на опаре.

Когда же начался НЭП, Фатьяновым предложили выстроенный ими дом взять в аренду. Они вновь переселились на центральную площадь Вязников. В ту пору Алексею исполнилось пять лет. Иван Николаевич продолжил свое дело, возобновил механические мастерские, обувной цех, пивоварни. Маленький сын всюду следовал за отцом, приучаясь быть хозяином. Жизнерадостный, приветливый мальчик был любимцем рабочих — пивоваров, обувщиков, продавцов.

С 1924 по 1929 год Фатьяновы жили в Вязниках. После монотонного деревенского уклада Малого Петрина жизнь городского центра Алеше казалась праздничной, интересной, яркой. Город — это стаи голубей и фургон фотографа, нарядные прихожанки и усатые пожарные, красивые лошади конной милиции и "призраки города" — известные всем вязниковцам бродяги. В отцову лавку заходили прекрасные и занимательные люди, на которых можно было смотреть и смотреть, равно как и на очертания величественного Казанского собора или легкий, летучий Никольский храм, как на рыночную пеструю площадь.

Еще и после войны, ходил он — бывший солдат — по этой площади с ее торговыми рядами и лузгой от семечек, очарованный красотой бытия. Он словно искал призраки нарядных горожан и горожанок в городском саду, где некогда извозчики, торговцы рыбой, молочницы, пожарные прогуливались летними вечерами в лучших своих нарядах. Он все искал мир таким, каким тот открылся ему впервые: значительный и прекрасный в каждой мелочи…

Недалеко протекала Клязьма. Алеша бегал к рыболовам, с неутолимым любопытством наблюдая за ними. Так принял он в душу состояние рыбалки, где ловится не только рыба, но и особо светлые мысли и озарения. Они приходили, когда виделись небольшие грузовые пароходы, баржи, неспешное суденышко бакенщика, одинокая рыбачка в лодке, повязанная тугим платком. Чинно отходили от городской пристани пассажирские суда, увлекая за собою стайки реющих чаек. Врезался в память тонкий стан рыбачки в белом платье, развевающемся на ветру. Вода, как и огонь, притягивает человеческий взгляд, сообщая ему нечто таинственное, вечное.

Там, у костра на берегу Клязьмы, Алексей становился поэтом.

А городской сад, где по вечерам бывали танцы под духовой оркестр — это первые свидания с оживляющей тишину музыкой. Алеша устраивался где-нибудь поодаль от эстрады на скамейке и слушал ее звучание, и смотрел, как послушно только что скованные стесненьем горожане и горожанки начинают кружиться в танце. Тогда он становился молчаливым и взрослым, словно забегал в туманное будущее.

Так входила в чистую душу музыка.

 

2. МИР ЭТОГО ДОМА
Став подростком, он увлекся голубями и занялся ими всерьез. "…На этой улице подростком гонял по крышам голубей"… Это — картинка из детства Фатьянова. Тогда еще не было радиосетей и Алеша с Костей Климовым мечтали наладить голубиную почту, чтоб писать письма всему миру. Друзья счастливо глядели в небо, вбирая его красоту в детские сердца. Но сколько их, этих детских лет! Наступают долгие зимы и по крышам не побегаешь. Крупнее сверстников по телосложению, Алеша никогда не дрался, чаще растаскивал задир и утирал им носы, как взрослый. Это великанское отношение к людям было для него естественным и как бы вне возраста.

Можно представить себе: в синие, зимние сумерки Алеша приходит с речки, где верховодил и маленькими, и постарше детьми, где они с визгом катались на санках и лыжах. Он, дитя гармонии, приходит с улицы, а в доме звучит "Жаворонок" Глинки. Это сестра Тамара, которая старше на два года, разучивает музыкальный шедевр — гимн жизни и лету. Алеша, по ее рассказам, обмирал и мог слушать долго, тихо, глядя в пространство перед собой невидяще, как на огонь… Он будто бы на ощупь, по-дедовски пробовал жизнь на ее добротность.

Тамара Ивановна вспоминает, что когда она пошла в третий класс, Алеша пошел в первый. Учеба его шла легко благодаря исключительно хорошей памяти, и вскоре он стал помогать ей решать задачи. К тому же отчаянно защищал ее от мальчишеских атак. Наверное, потому до конца своих дней он и называл ее "младшей сестренкой".

В те годы — в годы НЭПа — в дом вновь вернулись "старорежимные" праздники. Под Рождество в большой столовой появлялась елка, которая верхушкой упиралась в высокий потолок. Тамара и Алеша наряжали ее неизъяснимо пахнущими игрушками из глубоких картонок. Сценой для представлений становился семейный обеденный стол из дуба. Он был умело декорирован марлей, ватой и самодельным серпантином. Платья старших сестер преображались в сценические костюмы и дети играли на "театре" с самозабвением, которого так не хватает иногда взрослым актерам. Естественно прививались сценические навыки и уходил страх перед подмостками. Иногда способность Алеши к сценическому перевоплощению помогала и в жизненных коллизиях. Он был, хотя и воспитанным в почитании старших, но озорным мальчуганом. Случалось, общие детские проказы заканчивались разорванными штанами или пальто. Тогда послом с челобитной выступал перед взрослыми Алеша. Дворовым мальчикам, страстным любителям подраться, но панически страшащимся наказания, он говорил, что правда всегда лучше лжи. Так его учили.

И подтверждение тому он нашел в одной из толстых книг, которую показал Тамаре.

— Ты Бальзака читала?

— Нет, — солгала она. — Это книги для взрослых, — хотя тайком почитывала "Евгению Гранде".

И тогда Алеша открыл книгу на закладке и прочел вслух:

— "…Правда — точно горькое питье, неприятное на вкус, но зато восстанавливающее здоровье…" Понятно тебе, Тома-кулема?..

Тамара только пожала плечами и вскинула недоуменно брови, показывая, что этот разговор неуместен — здесь нет лжецов. И лишь по прошествии лет вспомнила этот случай и поняла, что этот ребенок — ее братишка, — провидел, может быть, в тот момент тяжесть своего креста. Крест этот — пожизненное правдолюбие.

Детские дерзости не мешали мальчику оставаться увлеченным читателем. Он писал позже в автобиографических набросках:

"…Сказки, сказки, сказки Андерсена, Братьев Гримм и Афанасьева — вот мои верные спутники по проселочной дороге от деревни Малое Петрино до провинциального городка Вязники, где я поступил в школу...".

3. ПОСЛЕ НЭПА
Крутилось кино, работали магазины, росли дети, пока не начала "колебаться" линия партии. Линия-то гнулась, а человеческие хребты ломались. Свернули нэп — Фатьяновых снова выселили, несмотря на валенки для РККА и красные галстуки их детей. Алеша успел окончить лишь три класса, когда все имущество родителей пошло с торгов. Их "раскулачили" вторично.

Все происходящее было за пределами обывательского понимания и по православной традиции принималось "на веру". Семья покорилась судьбе, родители не высказывали зла на советскую власть и ее активистов. Однако, не дожидаясь более суровых последствий, Фатьяновы беспорточными переехали в Москву. А что они могли сделать? В большом городе легче выжить и затеряться.

Не избежали этих тяжких последствий те, кто остался. Мстерец Николай Александрович Фатьянов, двоюродный брат Ивана Николаевича, во время НЭПа владел мучной торговлей. Его сослали на Урал с пятью малыми детьми. Он был женат на Клавдии Александровне Модоровой, родной сестре живописца Федора Александровича Модорова. А семья художника в Москве имела литерный паек. Часть пайковых продуктов регулярно уходила на Урал. Маленьким высылали сладости и им было радостно не столько от конфет, сколько оттого, что их не забывают, что есть на свете родня. В 30-е годы Федор Александрович работал на Урале, как художник, и сделал своему родственнику протекцию. Мстерский Фатьянов устроился счетоводом в лесхоз, что помогло ему прокормить семью до окончания ссылки. Так нерушимо сохранялись связи между людьми, которых расставили по разные стороны злоумышленного фронта, распределили по черным и белым спискам.

Их попросту истребляли. Но люди оставались людьми…

4. СЕСТРЫ
Наталья Ивановна тогда была уже замужем за Виктором Николаевичем Севостьяновым. Муж ее закончил политехнический институт, работал экономистом на электрозаводе. Жили они на Басманной, в комнате Николая, растили дочь Ию и заботились об опальной семье. Они сняли для родителей в Лосинке комнату с печью. А летом все ездили туда, как на дачу.

Зинаида Ивановна стала женой большевика-буденновца Исидора Федоровича Буренко. Он был членом партии, комиссарил в Туркестанском крае, где устанавливалась Советская власть. Зинаида Ивановна работала там же врачом-хирургом. Когда она с мужем уезжала отдыхать на юг, то брала с собой и брата Алешу.

Таким — ограбленным, настороженным, но не потерявшим достоинства и родовых связей — вступило большое семейство Фатьяновых в эпоху очередной русской Владимирки.

 

 

Страница 2 - 2 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru