Отечественные историки о государе Иване IV Грозном: С.Б. Веселовский

С.Б. ВЕСЕЛОВСКИЙ
ИЗ "ИССЛЕДОВАНИЙ ПО ИСТОРИИ ОПРИЧНИНЫ"

Публикуется по: Московское государство. Век XVI. М., 1986. С. 547–561.

<...> Трагедия многолетнего кровавого конфликта царя Ивана со своим двором состояла в том, что история поставила его государем огромной страны, а та же история и все прошлое московских великих князей связывали его многообразными и многократными узами родства и свойства с правящей средой государства и тем самым делали его участником и действующим лицом напряженной борьбы лиц, группировок фамилий и родов, которая никогда не прекращалась.

В обычное время авторитета и власти великого князя было достаточно, чтобы держать эту борьбу в рамках существовавших обычаев и приличий, но неустойчивое равновесие легко нарушалось чрезвычайными обстоятельствами. Наиболее частым поводом для вспышек было вхождение в правящую среду новых лиц и родов. Появление новых лиц в одних случаях было следствием особой милости великого князя и заслуг выдвиженца, в других — следствием выезда из-за рубежа или поступления на московскую службу княжат ликвидируемых княжеств. Наконец, следует отметить третий путь выдвижения, быть может, более всего вызывавший интриги и зависть, — брачные связи великих князей со своими "рабами", как выразился один из ростовских князей про брак царя Ивана с Анастасией Романовной Захарьиной.


УКАЗ ОБ ОПРИЧНИНЕ
С. Ф. Платонов выражал сожаление, что нам неизвестен подлинный указ об Опричном дворе, который упоминается в описи Царского архива. По мнению Платонова, официальная летопись дает "не вполне удачное и вразумительное его (т. е. указа. — Ред.) сокращение ", "повествует об этом кратко и не раскрывает смысла учреждения" Опричного двора.

Мне представляется, что рассказ летописца о событиях, непосредственно предшествовавших указу об опричнине, вполне ясен, и сокращенный пересказ подлинного указа дает все необходимые сведения для понимания сущности и смысла Опричного двора. Конечно, лучше было бы знать подлинный указ, но мне кажется, что знание его было бы бесполезно для тех, кто не может понять летописного сокращения. Трудность понимания старых памятников заключается вовсе не в устарелом языке, а в том, что их авторы хорошо знали современную им жизнь и, описывая те или иные факты и события, имели в виду читателей, которые знали, в чем дело. Автор памятника сообщает только существенное, предполагая, что все прочее известно читателю и понятно с полуслова.

Напомню главные выводы предшествовавшего очерка. Практика поручных записей и выступление митрополита Афанасия и бояр весной 1564 г. должны были убедить царя, что продолжать борьбу с изменами, побегами и своеволием дворян, оставаясь в их среде, в окружении старого Государева двора, невозможно и небезопасно. Еще в 1560 г. царь стал подбирать покорных приверженцев и приводить их к особой присяге. Так в недрах старого Государева двора стал образовываться, как выражался Курбский, как бы "полк сатанинский". Этого оказалось недостаточно. Однако несомненно, что в 1564 г. в среде боярства и дворян был определенный раскол: меньшинство покорилось и примкнуло к партии царя, а большинство по-прежнему стояло на почве старых обычаев, ограничивавших, если не формально, то по существу, самодержавие царской власти. После весеннего выступления митрополита Афанасия и бояр в опалах наступило затишье, и царь стал готовиться к решительной схватке. Выход из положения царь нашел в том, чтобы уйти из старого Государева двора и образовать особый двор из приверженцев и надежных людей. Так как большинство дворян было против этого намерения царя, то произвести задуманный переворот, оставаясь в Москве, в окружении старого двора, было небезопасно. Сообщение Г. Штадена о том, что царь из опасения мятежа выехал из Москвы и дал свой указ об опричнине из Александровой слободы, мне представляется весьма вероятным и важным для понимания дальнейших событий.

Вернемся теперь к рассказу официальной летописи. 3 декабря царь с царицей и сыновьями поехал из Москвы в село Коломенское. "Подъем же его не таков был, яко же преж того езживал по монастырем молитися..." (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 391). Необычность "подъема" состояла в том, что царь захватил с собой "святость, иконы и кресты, златом и камением драгим украшеные, и суды золотые и серебряные... и платие, и денги, всю свою казну повеле взяти с собою" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 391). Необычно было и то, что царь приказал избранным боярам, дворянам и приказным людям сопровождать его не одним, а с женами и с детьми, а сверх того, взял с собой отряд дворян и детей боярских "выбором изо всех городов" и приказал им выступить в полной боевой готовности "с людми и с конми, со всем служебным нарядом" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 391).

Как можно видеть, летописец хорошо знал, что было существенно и что следовало отметить, и если историки не обратили внимания на это и картинно расписывали "таинственность" и загадочность царского отъезда, говорили о большом обозе, который, по их предположению, должен был везти царскую казну, то летописец в этом не виноват.

Необычная оттепель, от которой вскрылись реки, задержала царский поезд в Коломенском. 17 декабря царь выехал в село Тайнинское, оттуда в Троицкий монастырь, где 21 декабря праздновал память митрополита Петра, а от Троицы отправился, наконец, в Александрову слободу. Только 3 января 1565 г. царь прислал в Москву с известным впоследствии опричником Константином Дмитриевичем Поливановым к митрополиту Афанасию и к оставшемуся в Москве правительству грамоту и "список, а в нем писаны измены боярские и воеводские и всяких приказных людей" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 392).

Таким образом, правительство и все москвичи целый месяц были в недоумении относительно необычайного царского отъезда и в неведении о дальнейших намерениях царя. Следует напомнить, что московские государи, уезжая из Москвы даже на короткое время, всегда назначали несколько бояр ведать в их отсутствие столицу и все дела. На этот раз царь уехал, не назначив никого замещать его. Что же произошло вследствие этого в Москве? В рассказе об этом я буду придерживаться летописи, делая от себя лишь необходимые пояснения и добавления.

Прежде всего остановилась работа всего правительственного аппарата: "...Все приказные люди приказы государьские отставиша и град оставиша никим же брегом" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 393), т. е. не оберегаемым. Всяких чинов люди, начиная от бояр и до "множества народа", приходили к митрополиту и "от много захлипания слезного" с плачем говорили: "Увы, горе, како согрешихом перед Богом и прогневахом государя своего многими пред ними согрешении... ныне х кому прибегнем, и кто нас помилует, и кто нас избавит от нахождения иноплеменных? Како могут быта овцы без пастыря?.. Также и нам как быть без государя? И иная многая словеса подобная сих изрекоша ко Афонасию митрополиту..." (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 393). Растерявшиеся "всяких чинов люди" умоляли митрополита быть ходатаем перед государем, чтобы он "гнев свой отовратил, милость показал и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, якоже годному, государю" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 393).

Трудно в понятиях и языком того времени ярче изобразить крайнюю растерянность, которая охватила москвичей. Мы легко можем снять налет условной риторики официозного летописца и почувствовать правдивость рассказа по существу. По разным, может быть, основаниям все в Москве находились в напряженном ожидании катастрофы, и времени, ни размеров, ни последствий которой никто не мог предвидеть. <...> В летописном рассказе есть косвенные указания на то, что после отъезда царя из Москвы его агенты вели соответствующую замыслам Ивана агитацию. Агитационный характер носит и грамота к митрополиту, присланная царем из слободы. Царь обвинял не определенных виновных в чем-либо людей, а в общих выражениях бросал обвинение всем служилым людям, начиная  первого боярина и до последнего приказного дьяка, напоминал  том, что было "в его государские несовершенные лета", т. е. о время его детства, обвинял все правительство и всех в расхищении казны, в убытках, причиненных народу, в неисполнении долга оберегать православное христианство от внешних врагов. Смысл этих обвинений был ясен: только один царь стоит на страже государственных и народных интересов, один радеет обо всех и обо всем, как подобает царю. [Даже] "святые отцы", т. е. духовенство, заодно со служилыми и приказными людьми, "и в чем он, государь, бояр своих и всех приказных людей, также и служилых князей и детей боярских похочет которых в их винах понаказати и посмотрити, а архиепископы и епископы, и архимандриты, и игумены, сложася з бояры и з дворяны, и з дьяки, и со всеми приказными людми, почали по них же государю царю и великому князю покрывати; и царь и государь и великий князь от великие жалости сердца, не хотя многих изменных дел терпети, оставил свое государьство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 392).

Эту тему о всеобщей преступности и о негодности управлять государством всех, кроме царя, который один может "все управить", если ему не будут мешать изменники, развивали агенты царя Ивана. Одновременно с грамотой к митрополиту и боярам царь послал с К. Д. Поливановым грамоту к гостям, купцам и "всему христианству града Москвы", "а велел перед гостами и перед всеми людми ту грамоту прочести дьяком Путилу Михайлову и Ондрею Васильеву, а в грамоте своей к ним писал, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 392).

Нет сомнения, что К. Д. Поливанов и дьяки нашли достаточное количество помощников, основательно проработали и растолковали москвичам данные им директивы. Эта агитация должна была создать в народе представление, что в уходе царя от власти виноваты исключительно высшие классы общества, и не отдельные представители, а все поголовно. Такая постановка вопроса заключала в себе недвусмысленную угрозу поднять и развязать в случае надобности стихию народного восстания против высших классов общества.

И "таинственный", как выражались историки, отъезд царя из Москвы, и месяц молчания, и военный лагерь, устроенный в слободе, — все это вовсе не было пустой комедией или "инсценировкой ", как выражался С. М. Соловьев. Все было умно предусмотрено и рассчитано на различные возможности хода борьбы. Царь Иван, затевая переворот, понимал, что он ставит большую ставку в рискованной игре. В летописном рассказе многое будет непонятно, если не признать, что царь не был уверен в успехе своего предприятия.

Благоприятных данных было много, но царь Иван по живости своего воображения всегда был склонен преувеличивать опасности. А основания для опасения были. Ведь в это время было уже много лиц и фамилий, потерпевших от опал, был жив его двоюродный брат. Наконец, как-никак, а в руках оставшегося в Москве правительства был весь аппарат власти; и еще неизвестно, что сказали бы бояре и дворяне, если бы царь заявил о своем желании учредить особый двор, оставаясь в их среде в Москве.

Как можно видеть, все действия царя Ивана вовсе не похожи на пустую комедию. Отъезд царя в Коломенское был началом жестокой схватки царя со своими дворянами. Все было рассчитано на то, чтобы сломить сопротивление старого Государева двора, поставить на колени его руководящую верхушку и заставить сдаться без всяких условий. Эти два месяца напряженной борьбы обошлись царю дорого. По словам Таубе и Крузе, когда царь в начале февраля вернулся из Александровой слободы в Москву, он был неузнаваем — у него вылезли все волосы на голове и из бороды.

Царские грамоты москвичам и агитация К. Д. Поливанова с товарищами вызвали в Москве переполох и большой испуг. Думные, приказные и "всяких чинов люди", приходя к митрополиту, умоляли его быть ходатаем перед царем, чтобы он отложил свой гнев и не оставлял государства, "а владел бы и правил, якоже годно ему, государю, а государьские лиходеи, которые изменные дела делали, и в тех ведает Бог да он, государь, и в животе и в казни его государьская воля" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 393). Гости, торговые люди и "всякие" москвичи прибавляли к этому, что они не только не будут "стоять" за лиходеев и изменников, но и "сами тех потребят", если им будет разрешено. Неизвестно, был ли в это время в Москве Охотный ряд, но охотнорядцы, как видно, уже были налицо.

Далее летописец подробно рассказывает о поездке духовенства, бояр и "всяких москвичей" во главе с митрополитом Афанасием в слободу "плакатися царю и великому князю о его государьской милости ". В селе Слотине, в 25 км от Александровой слободы, депутация была задержана заставой. После обсылки со слободой проводить депутатов были присланы приставы, как это было в обычае при приеме иностранных послов. Эта военно-полицейская мера показала всем, кто еще не понимал, что слобода превращена царем в укрепленный лагерь.

Летописец ясно и вполне вразумительно рассказывает, на каких условиях царь согласился отложить гнев и опалу и вернуться в Москву: "на том, что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати, а учинити ему на своем государьстве себе опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной, а бояр и околничих, и дворецкого, и казначеев, и дьяков, и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских, и столников, и стряпчих, и жилцов учинити себе особно, и на дворцех, на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном, учинити клюшников, и подклюшников, и сытников, и поваров, и хлебников, да и всяких мастеров, и конюхов, и псарей, и всяких дворовых людей на всякий обиход, да и стрелцов приговорил учинити себе особно" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 394).

"А которые бояре и воеводы и приказные люди дошли до государьские великие измены, до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взята государю на себя. Архиепископы же и епископы, и архимандриты, и игумены, и весь освященный собор да и бояре и приказные люди, то все положили на государьской воле" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 395).

В таких общих (и невразумительных для историков XX в.) выражениях формулировал летописец самый существенный вопрос учреждения Опричного двора. Особый двор служилых людей со всяким обиходом был техническим средством, которое должно было обеспечить царю свободу действий и личную безопасность, а основное условие, на котором царь дал согласие не отказываться от власти, состояло в том, чтобы духовенство отказалось от исконного права печалования за опальных, а дворяне отказались от старинных гарантий правого княжеского суда. Выше было сказано, в чем состояли эти гарантии. Князь, недовольный своим слугой, должен был сказать ему его вину в лицо, дать ему "исправу", т. е. Возможность сказать в свое оправдание все, что он мог, и затем "судить" его в присутствии своих бояр. Таким образом, правый суд князя, по существу, был судом общественного мнения его дворян. Поэтому заочный суд и единоличная расправа князя с провинившимся слугой считались при дружинном строе произволом, а не правым судом государя. Нет спора, что обычаи дружинного строя устарели и не отвечали новым условиям жизни, но упразднить их, не заменив новыми формами суда, было равносильно созданию азиатской деспотии, на которой нельзя было основывать большое государство, каким стало при царе Иване Московское.

На первый взгляд между требованием царя неограниченной власти и учреждением Опричного двора нет никакой связи. Летописец не находил нужным разъяснять этот вопрос, так как для современников было ясно, что упразднить разом все старые обычаи и произвести переворот можно было, только опираясь на физическую силу, стоящую вне старого Государева двора.

Намеревался ли царь Иван действительно отказаться от власти, сказать невозможно. Во всяком случае, когда он дал согласие остаться царем всего государства на условии учреждения для него особого двора, то создалось совершенно необычное положение. Удел обыкновенно получал младший представитель великокняжеского дома и, получив удел, становился в подчиненное положение к великому князю. Теперь царь, оставаясь государем всего государства, одновременно становился хозяином удела. Это дало Ключевскому повод назвать опричнину пародией удела. Летописец ясно говорит, какое положение при этом создалось.

Когда царь принял решение не отказываться от власти, он в тот же день, 5 января, отпустил в Москву бояр кн. Ивана Федоровича Мстиславского, Ивана Ивановича Пронского и "иных бояр та приказных людей, да будут они по своим приказом и правят его (царя. — Ред.) государьство по прежнему обычаю" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 394). Ниже летописец передает указ об этом: "Государьство же свое Московское, воинство и суд, и управу, и всякие дела земские, приказал ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитриевичи Белскому, кн. Ивану Федоровичи Мстиславскому и всем бояром, а конюшему и дворетцкому, и казначеем, и дьяком, и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу чинити по старине, а о болших делех приход к боярам; а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делех приходити ко государю, и государь з бояры тем делом управу велит чинити" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 395). В таких ясных выражениях определено положение царя в государстве после учреждения Опричного двора. В историографии принято употреблять выражение "Боярская дума" в смысле известного учреждения. Правда, было хорошо известно, что у так называемой Боярской думы не было своей канцелярии, постоянного штата служащих и архива решенных дел, что называть Боярскую думу учреждением можно только с большими оговорками, но историки, подгоняя явления прошлого под привычные нам понятия, трактовали думных советников московских государей как "Боярскую думу" — учреждение. У читателей, незнакомых с учреждениями Московского государства, это порождало недоразумения.

Московские великие князья, а позже цари вводили или "пускали" к себе в "думу" того или иного человека и по своему усмотрению пользовались людьми, пожалованными в советники. Чин советника был не правом, а служебной обязанностью человека. В источниках мы нигде не находим определения компетенции думных советников в целом, да ее и не было в действительности. Из числа думных людей всегда одни были в наместниках в крупных городах, другие стояли во главе полков в походах, иные ездили в посольства и т. д. Оставшиеся в Москве думцы должны были ежедневно являться во дворец на совещания. Те из них, которым было "приказано" какое-нибудь ведомство, докладывали государю по делам своего приказа.

Пределы компетенции думцев, ведавших приказами, не были регламентированы. Все было предоставлено их такту и сообразительности. Да и не требовалось никакой регламентации, поскольку они ежедневно виделись с царем и получали от него соответствующие указания. Судебник 1550 г. и другие источники говорят, что бояре сами решают дела, "а которого дела зачем (т. е. почему-либо. — Ред.) решить им не мочно, и о том докладывати государю".

По этому вопросу указ об опричнине подтверждает сложившийся на практике порядок. Начальники приказов должны решать все дела по старине, "а о больших делах приходити (с докладом. —  Ред.) к боярам". Бояре должны ведать "воинство и суд, и управу, и всякие дела земские", "а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и боярам о тех делех приходити ко государю, и государь з бояры тем делом управу велит чинити" (ПСРЛ, т. XIII, ч. II, с. 395).

Наличными думными людьми государи распоряжались по своему усмотрению. В одних случаях они поручали двум-четырем боярам рассмотреть и решить дело, в других — поговорить о деле и "доложить себе, государю". Иногда государь приказывал "сидеть о деле всем боярам" и "что они поговорят", т. е. свои соображения, доложить ему.

Если государь своим указом не предопределял прохождения дела, то бояре должны были сами сообразить, что можно взять на свою ответственность, а о чем просить царского указа.

В таких гибких формах происходило сотрудничество царя с его думными советниками. Учреждение в 1565 г. опричнины не внесло в этот порядок никаких изменений. Следует только отметить, что в указе об опричнине царь предполагал устроить в Опричном дворе все чины, но в действительности при проведении указа в жизнь было сделано отступление, и особых бояр и окольничих в опричнине не было. Из числа всех думных людей, как пожалованных до опричнины, так и тех, которые получили думный чин во время существования опричнины, некоторые лица получали персонально доступ в опричнину и принимали участие во внутренних делах Опричного двора. В источниках они иногда называются "боярами из опричнины", но одновременно эти думцы входили в состав всей думы и принимали участие в общегосударственных делах.

Проф. В. И. Савва в монографии о Посольском приказе (Савва В. И. О Посольском приказе в XVI в. Харьков, 1917) подобрал в дипломатических делах большое количество боярских приговоров за все время царствования Ивана Грозного, из которых видно, что до опричнины и во время ее существования никаких изменений в порядке рассмотрения и решения дел по сношениям с иностранными государствами не было. В приемах послов, в обсуждении вопросов внешней политики и в ответах послам по указаниям царя принимали участие то бояре из земщины, то земские и опричные вместе.

Это подводит нас к вопросу о приказах Опричного двора. Известно, что в опричнине существовали свои особые приказы, но далеко не все, как в земщине. Так, несомненно, что особого Посольского приказа в опричнине не было. Очень сомнительно существование и опричного Разряда, по крайней мере в полном объеме. Известно, что Разряд ведал службой всех служилых людей, а сверх того был военным ведомством и главным штабом всех вооруженных сил Московского государства. Опричный двор ведал службой своих служилых людей, но несомненно, что разряды полков, назначения воевод и общее руководство военными действиями оставалось в ведомстве старого Разряда. Весьма сомнительно существование в опричнине особого Ямского приказа. Итак, после учреждения Опричного двора царь остался государем всего государства с прежними органами центрального управления и одновременно на правах удельного князя стал хозяином части государства, выделенной в ведение Опричного двора.

В первых грамотах, присланных царем из Александровой слободы, царь клеймил поголовно всех бояр, дворян и приказных людей изменниками и врагами народа, а теперь эти изменники должны были по-прежнему, по старине управлять государством, по существу на старых началах. В этом было, конечно, противоречие, но не такое было время, чтобы разбираться в таких тонкостях и вспоминать демагогические выпады царя, сделанные в жаркой схватке с противником.

О внутренней организации опричных приказов и их деятельности мы имеем пока очень мало сведений, но все, что известно, говорит за то, что они были устроены по образцу земских приказов и в своей деятельности не вносили ничего принципиально нового в старый строй и порядки управления местными учреждениями государства. Все известные нам грамоты опричных приказов настолько тождественны с обычными приказными грамотами того времени, что только по скрепам дьяков можно отличить грамоту опричного приказа от грамоты земского. В качестве примера приведу жалованные грамоты Симонову и Стефанову Махрищскому монастырям, взятым, как известно, в опричнину. Эти грамоты свидетельствуют с несомненностью, что весь строй и порядки местного управления в опричных уездах оставались такими же, какими они были до зачисления того или иного города в опричнину.

Приведу еще пример из архива Кириллова Белозерского монастыря. Белоозеро в целом не было взято в опричнину, но в уезде его было несколько дворцовых опричных сел, и затем смежная с Белозерским уездом Чарондская округа была в ведомстве опричнины. В 1571 г. белозерские губные старосты получили из земского Разбойного приказа наказ по разбойным и татиным делам. Наказ предусматривал сместные дела, т. е. такие, в которых были замешаны земские и опричные люди, и предписывал земским выборным старостам ведать, судить и решать подобные дела, свестясь и совместно с опричными губными старостами. Высшей инстанцией, куда те и другие старосты должны были присылать дела на доклад, был земский Разбойный приказ.

Мне казалось необходимым остановиться на вопросе об организации центрального и местного управления в опричнине, так как в историографии высказывались предположения, а иногда говорилось категорически, будто царь Иван, учреждая опричнину, имел в виду какие-то важные принципиальные реформы. Поскольку в указе об Оричном дворе и в последующей деятельности опричных приказов мы не находим никаких реформаторских замыслов царя Ивана, нам ничего не остается, как просить авторов подобных гипотез впредь подтверждать свои домыслы источниками и фактами и перестать довольствовать читателей общими фразами.

Чтобы закончить характеристику Опричного двора, следует сказать несколько слов о низшем персонале Государева двора. В исторической литературе этот вопрос освещен очень слабо, особенно для древнейшего времени. При царе Иване в различных "путях" Государева двора служили тысячи людей разных чинов и профессий: в ведомстве ясельничих — стремянные, задворные и стадные конюхи; в "пути" сокольничего — сокольники и ястребники; в "пути" ловчего — конные и пешие охотники, псари, векошники, боровники; в Кормовом, Сытном и Хлебном дворцах — ключники, подключники, сытники, кислошники, квасники, номасы, повара, хлебники и т. д. Наконец, дворец обслуживали истопники, сторожа и разные "мастеровые люди. Низшие чины этих княжеских слуг состояли на хлебном и денежном жалованье, а высшие получали сверх того поместье. Среди последних были зажиточные старые слуги, имевшие вотчины.

Из указа об опричнине видно, что недоверие царя и опасение за свою безопасность вызывали не одни дворяне в собственном смысле слова, т. е. чиновные верхи старого Государева двора, но и весь двор в целом, в том виде, в каком он сложился исторически.

Историки, загипнотизированные идеей направленности опричнины против княжат и боярства, не обратили внимания на совершенно вразумительные слова указа об опричнине относительно низшего персонала Государева двора. Ниже мы увидим, что царь Иван набрал себе новых дворян вовсе не из худородных людей и не из "мужиков", как выражались Таубе и Крузе, а из состава старого двора. Равным образом и при наборе низшего персонала опричных Кормового, Сытного и Хлебного дворцов и других чинов царь подверг пересмотру и разбору старых слуг и взял к себе в опричнину только тех, кто заслуживал его доверие и не вызывал никаких подозрений. В известной описи Царского архива упоминается целый ящик обысков "про ключников" и других слуг — об их родственных связях и "кто к кому прихож", т. е. кто с кем связан дружбою или знакомством.

В учреждении опричнины многое казалось историкам непонятным именно потому, что они считали ее направленной против княжат и боярства, т. е. верхнего слоя Государева двора. В годы, предшествовавшие учреждению Опричного двора, царь пытался удалить из старого двора неугодных ему людей, но в результате борьбы с [отдельными] лицами восстановил против себя старый Государев двор в целом. Выход из положения он нашел в том, чтобы выйти из старого двора и устроить себе новый, "особный" двор, в котором он рассчитывал быть полным хозяином. Так как уничтожить старый двор, сложившийся веками, и обойтись без него в управлении государством не было возможности, то царь предложил ему существовать по-старому, а параллельно ему устроили Опричный двор. И всю дальнейшую историю Опричного двора следует рассматривать в свете одновременного и параллельного существования двух дворов — старого и "опричного". На деле Опричный двор получил значение базы для борьбы царя со старым двором, и этим объясняется то, что современники видели в учреждении Опричного двора разделение государства, "аки секирою, наполы" и натравливание одной части населения на другую.

Каковы бы ни были первоначальные замыслы царя, на практике существование двух дворов вызвало такие последствия, которых царь, несомненно, не предвидел и не желал. В этом обстоятельстве, как мне кажется, лежит причина, по которой Платонов и другие историки не могли правильно понять указ об опричнине, известный нам в пересказе летописца.

В указе об опричнине царь приказал очистить в Москве место для Опричного двора: район от Москвы-реки вдоль будущей Остоженки до Волхонки, весь район Воздвиженки и Арбата до Дорогомиловского всполья и Большую Никитскую до р. Неглинной. Все дворы частных лиц на этой территории было приказано перенести в те части Москвы, которые были оставлены в земщине. На Воздвиженке, против стен Кремля, на месте двора кн. М. Черкасского, был построен Опричный дворец, подробное описание которого дает Штаден. Вокруг дворца были расположены различные службы, погребы, ледники, поварни, сушила, конюшни и т. п., а далее дворы опричников разных чинов. Вся территория, отведенная под Опричный дворец (служебные постройки и дворы опричников), была обнесена крепкой стеной. В этом дворце останавливался обыкновенно царь, приезжая из Александровой слободы.

Опричный дворец просуществовал менее семи лет. В мае 1571 г., во время московского пожара, произведенного татарами хана Девлета, Опричный дворец и вся опричная территория выгорели, а через год царь "отставил" опричнину и не стал возобновлять Опричного дворца. <...>


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру