Павел Флоренский: жизнь как чудо

Павел Флоренский родился в товарном вагоне в степи, но свои детские годы он провел в «ненасытном» созерцании моря.

Море никогда не могло ему наскучить, потому что оно давало ощущение близости чуда. Каждое утро летом в Батуми вместе со своей сестрой Люсей Павлик отправлялся на море, где они по целому дню возились в мелком гравии у воды в поисках драгоценностей: голубых халцедонов, агатов, топазов и красных сердоликов. Но самые счастливые дни были после штормов, когда можно было копаться в выброшенных на берег водорослях и находить в их таинственном зеленом ковре мелких серебристых рыбешек и раковины, «тогда радости не было конца, — писал в воспоминаниях Флоренский, — я переполнялся волнением, сердце билось так, что, казалось, готово выскочить». Чудо свершалось.

Когда Павел Александрович Флоренский вырос, он стал одним из самых ярких представителей поколения Серебряного века. Он был одновременно богословом и естествоиспытателем, видящим за непреложностью физических законов красоту божественного замысла. В своей жизни он осуществил почти небывалый синтез науки, философии и богословия, который был основан на вере в чудеса.

ВАГОНЧИК В СТЕПИ

Отца Флоренского звали Александр Иванович. В его венах текла кровь костромских священников. А мать — Саломэ Сапарова. Она была из знатного рода карабахских армян. Огромный нос Флоренского выдает его царственные корни.

После свадьбы Александр и Саломэ поселилась в закавказской степи, в местечке Евлах. Сейчас это Азербайджан. Тогда — Елизаветопольская губерния Российской империи. Отец был инженером путей сообщений. И в Евлах молодого инженера назначили начальником отрезка строящейся железной дороги.

«Это было самое разбойничье место Закавказья, — писал Флоренский, — возле болотистого берега Куры и татарских деревень. Вечерами из ковыля к нам приходили фазаны, а в Куре водились осетры».

Родители Флоренского сначала жили в товарном вагоне, вокруг которого построили станцию. Но тогда это был лишь вагончик в степи. Однажды, ложась спать, Александр и Саломэ обнаружили в изголовье своей кровати какое-то шевеление. Приподняли подушку, и оказалось, что туда заползла погреться ядовитая змея. Молодой инженер в ту же секунду выхватил из кармана револьвер и прострелил ей голову. Впрочем, неизвестно, прострелил или нет. Но известно, что именно в этом вагончике (с простреленным полом) спустя два года родился великий Павел Флоренский.

В том же 1882 году семья перебралась в Тифлис.

КАЗУС ФОКУСНИКА

В доме Флоренского не говорили о Боге. Родители пытались не прививать сыну религиозных взглядов. Главной педагогической задачей отец считал воспитание у детей человечности: «Пусть верят другие люди, — говорил он, — а мы должны принести в жизнь человечность в ее непосредственном виде, без символов и подобий».

В детстве от Павлика прятали сказки.

Во-первых, ребенок был слишком впечатлительным, а во-вторых, родители хотели дать детям естественнонаучное мировоззрение и «забаррикадировать доступ к мыслям о потустороннем». Их программа воспитания исключала такие «пережитки человеческой истории», как мифы, легенды и сказки. Отец говорил, что в мире нет ничего абсолютного. Нет истины, а есть только гипотезы, и давал ребенку играть набор минералов. Он считал себя носителем научного сознания.

Но все пошло кувырком. Родители перестарались и получили обратный эффект.

Однажды отец забыл закрыть на ключ свой шкаф, и маленький Флоренский достал оттуда томик мрачного сказочника Гофмана. Самый сладкий из запретных плодов. Гофман навсегда изменил мальчика. «Мой организм в отношении мистики не имел иммунитета, — писал Флоренский. — Желая оградить меня от мистики, родители на деле работали в обратную сторону». Произошла «семинарщина навыворот»: там долдонят закон Божий и догматы, а в голове у семинаристов лишь революция и материализм. А тут принуждение к научному мировоззрению привело к тайному восприятию мира как чего-то духовного.

В душе у мальчика загорелся огонь поиска таинственного и нездешнего.

Отец показывал сыну химические и физические опыты. Что может быть наглядней? Но чем больше он их показывал, тем глубже сын проникался сознанием тайны.

Вода согревается, если туда капнуть каплю серной кислоты. Видишь? Все просто, — говорил отец. А Флоренский про себя: чудо! Кипение может быть без огня. А огонь может быть без тепла, как свечение светлячка. Чудо!

Научные опыты породили у Флоренского образ, который он потом назвал «Казус фокусника»: фокусник всем кажется обманщиком, ловким надувателем, но на самом деле, он — настоящий волшебник. И его фокусы, вовсе не фокусы, а волшебство. Заканчивается представление, опускается занавес, и становится непонятно, кто обманут в этот вечер: зрители в зале, которые сидят с раскрытыми ртами или сам фокусник, который наивно считает себя обманщиком.

Только пыль кружится в свете огня рампы.

Так ощущал себя маленький естествоиспытатель.

ВНУКИ ВОЛШЕБНИКА

Флоренский не устает удивлять исследователей тем, насколько он был широк в своих начинаниях и везде добивался невиданных успехов. Удивляет, как он совмещал в себе физика и богослова. Естествоиспытателя и священника. Писал труды в защиту церкви и по диэлектрикам, читал лекции по искусству и математике. Разрабатывал изоляционный материал для ГОЭЛРО и служил в церкви, исследовал вечную мерзлоту и собирал частушки. Почему все это вместе?!

А все потому.

Потому что Флоренский воспринимал мир единым. И живым. Как волшебник. Ему казалось смешным столь привычное для нас противопоставление религиозного и научного мышления, религии и физики. Он говорил: «Чем лучше я понимал непреложность какого-нибудь физического закона, тем больше я удивлялся красоте божественного замысла».

Удивительно, но факт!

Потому что мир един, и между вещами, которые нашему уму кажутся противоположными, — противоречия нет, как между правой и левой рукой, как между мироточивыми иконами и айфоном.

Казалось бы, это так очевидно, что и писать неловко. Но нет, мы всегда разбегаемся по разные стороны невидимого барьера и принимаем партийное сознание: кто с мироточивыми иконами, кто — с айфоном. И наставляем друг на друга пушки, партийную символику и всю нашу нетерпимость. Потому что человек слаб, а партия дает ему однозначные ответы на сложные вопросы. Не надо думать. И лишь редкие люди, поднявшиеся над узенькой партийностью, по-настоящему удивленные многообразием мира, становятся гениями.

На примере Флоренского мы можем видеть, насколько цельное мировидение может быть продуктивно. Этот батюшка, который крестился на церкви, в конце жизни говорил, что может создать оружие, которое уничтожит весь мир. Наверное, он был близок к гипотезе атомной бомбы.
И еще на его примере мы видим, как редко это цельное мировидение случается. Даже смешно: у Флоренского есть два известных внука, один — доктор геолого-минералогических наук, другой — игумен и богослов. Наверное, они хотели бы повторить опыт деда и добиться цельного синтетического знания, но не получается. А современность требует такого синтеза. И если не науки и религии, то, по крайней мере, гуманитарного освоения естественных наук, осмысления новейших открытий в физике, астрономии, которые сейчас, кажется, ставят под сомнения традиционные философские представления.

МНИМАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Вопреки просвещенческой убежденности, что все события в мире взаимообусловлены, туго стянуты причинно-следственными связями, и что время непрерывно, Флоренский почему-то решил, что время аритмично и нелинейно, пространство может «мерцать», а главное, что в повседневном мире есть зазоры, через которые вторгается духовная реальность.

Этому будет посвящена его работа «Мнимости в геометрии», задуманная еще в студенческое время, а выпущенная в то время, когда Флоренский был профессором богословия. Основная идея, продолжающая теорию относительности Эйнштейна, была такой: если есть мнимые числа, значит, им что-то должно соответствовать в реальности.

Флоренский был противником мыслить математику как абстрактную науку. Математику Флоренский сравнивал с минералом. В сухом виде он непрозрачен и некрасив, но стоит смочить его водой, как в детстве, на берегу моря, и он превращается в прозрачный камень удивительной красоты. Так и математику Флоренский призывает напитать «влагой конкретности».

Мы, начиная со старших классов, не задумываясь, рисуем ось координат, на которой есть ноль, вправо убегают числа с плюсом, влево — с минусом. Мы с легкостью оперируем такими категориями как «плюс-бесконечность», «минус-бесконечность». Однако если существуют отрицательные и мнимые числа, значит им должно быть такое же соответствие в предметном мире, как и простым числам. Это же логично. Так размышлял Флоренский.

Все, что существует в мире цифр, должно где-то воплощаться. И вообще, не существует того, что бы не могло воплотиться.

Мир – сложен.

В нем возможны разнообразные временные и пространственные аберрации. Есть пласты существования, где время и пространство «сконцентрировано», и есть – где «размазано». Нужно снимать с реальности пласты, как листья с капусты, и дойти до ноуменов, первофеноменов.

Многие читатели «Мнимостей в геометрии» лишь пожалели «свихнувшегося батюшку», но впоследствии стали говорить, что Флоренский, кажется, совершил открытия, намного опережавшие тогдашнюю науку: предсказал существование античастиц и черных и белых дыр.

ОКНО В ГОРНИЙ МИР

Несколько в ином ключе Флоренский продолжает тему иной реальности в своей поздней работе «Иконостас».

Там он говорит, что в нашей жизни бывают мгновения, когда мир видимый и невидимый соприкасаются, и нами созерцается это соприкосновение.

Созерцается как чудо.

Флоренский предлагает взять для примера сон. Сон доказывает законченным скептикам, что есть, по крайней мере, еще какая-то реальность, кроме повседневности. Но мало кто обращает внимание, что время во сне разворачивается часто иначе, чем во время бодрствования. Оно имеет возможность сгущаться: «мало спалось, да много виделось». Но иногда время вообще течет наоборот.

Например, человеку снится, что он прожил целый год Французской революции: видел ее зарождение, участвовал в митингах и демонстрациях, пережил погони и террор, видел казнь короля. И вот в один из дней он схвачен вместе с жирондистами и брошен в тюрьму, допрашиваем и осужден революционным трибуналом. «Упало каменное слово», он приговорен к смертной казни. Его привозят на телеге к месту казни, взводят на эшафот, кладут голову на деревянную плаху, срывается нож гильотины. Звон летящего металла… Бабах! И в этот момент подломленная спинка кровати обрушивается своей железной трубой на голую шею человека, и он просыпается.

Как это произошло?

Человек проснулся из-за своей худой кровати? Конечно. Но разве вся цепочка революционных событий не вела к такому финалу? Может быть, в момент удара просыпающийся мозг сгенерировал всю историю? Может быть. Но больше похоже на то, что время в другой реальности, реальности сна, шло наоборот.

В ситуации такого сновидения, говорит Флоренский, мы входим в область мнимого пространства, из которого наш действительный мир кажется мнимым.

Но сон — это всего лишь символ. Конечно, Флоренский хочет рассказать нам не о Зазеркалье, не об антимирах. Флоренский — богослов, а не фантаст. Он говорит нам о высшей духовной реальности, мире «горнем». И границей «дольнего» и «горнего» мира уже в реальности становится иконостас. Этому и посвящена работа.

Храм Флоренский определяет, как путь горнего восхождения. Как во времени (литургия), так и в пространстве: «Пространственно храм можно уподобить лестнице, ведущей от видимого мира к невидимому. На первой ступени будет притвор, потом — сам храм, далее — алтарь, престол, антиминс, Чаша, Святые Тайны, Христос, и наконец, Отец». И если притвор и сам храм — это мир видимый, то алтарь — уже нет.

Храм — земля, алтарь — небо. И небо от земли отделено иконостасом, изображением видимых свидетелей мира невидимого. Каждая икона — окно в горний мир.

ОБВАЛ

После Тифлисской гимназии, где он много занимался физикой, геологией, астрономией и математикой, Флоренский поступил на физико-математический факультет Московского университета. Там в душе Флоренского начался процесс, который в своей автобиографии он называет «обвалом», разочарованием в науке, которая не может дать последней Истины.

Если смотреть на мир как на место, полное чудес, — писал он в статье «О суеверии и чуде», — то на почве таких восприятий обязательно образуется религиозное мировоззрение. Как ни учил его в детстве отец, что в мире нет истин, а только гипотезы, сыну оказалось мало гипотез. Он начал свое движение к Богу.

Флоренскому пришла в голову мысль «объединить знание и религию в одно». Обосновать синтез науки и веры. Отец отнесся к этой идее скептически: «Объединить знание и религию в одно — эта задача была непосильна и остается непосильной». Но Флоренскому-младшему удалось.

Подводя в письме к матери итог своему обучению в университете, он писал: «Произвести синтез церковной и светской культуры, вполне соединиться с Церковью, но без каких-либо компромиссов, честно воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством и т.д. — вот как мне представляется одна из ближайших целей практической деятельности. <…> Я подходил к этому с самого детства».

В 1904 году он переселился в Сергиев Посад и поступил в Московскую духовную академию. Здесь точные науки уступают место философии, богословию, искусству. Перед выпуском он женился и начал преподавать в МДА историю философии. И, скорее всего, Флоренский так бы преподавал в академии, писал богословские и искусствоведческие работы, если бы не революция.

ВО ВХУТЕМАСЕ ФЛОРЕНСКИЙ В РЯСЕ

Флоренский принял революцию, «не снимая сана». В то время как все его друзья эмигрировали, осели в Берлине и Париже, и обливались слезами в тоске по родине, Флоренский жил в России, сотрудничал с советской властью, считая ее «единственно реальной силой, могущей провести улучшение положения массы».

После закрытия МДА, Флоренский устроился работать во «Всесоюзном электротехническом институте» по программе электрификации страны, разрабатывал российский изоляционный материал, читал во ВХУТЕМАСе лекции по теории искусства. Тайно служил.

Почему Флоренский, как писал его друг С.Н. Булгаков, сделал осознанный выбор между Парижем и Соловками в пользу Соловков, судить сложно. Особенно нам. Другой масштаб времени, другой масштаб личностей. Но факт остается фактом, советская власть не поверила батюшке-физику, и в 1933 году он был арестован.

Его обвинили в создании несуществующей национал-фашистской организации «Партия возрождения России». И приговорили к десяти годам лагерей.

Первым местом его заключения оказался город Сковородино на Дальнем Востоке. Здесь он продолжил научную деятельность на Опытной мерзлотной станции. Вместе с группой ученых он занялся исследованием грунтов вечной мерзлоты.

И ему, подстерегающему чудо, мерзлота открылась как тайная вселенная. Ощущение близости тайны Флоренский ценил выше всего. Он писал, что «прикрытые мерзлотой, таятся в земле горечи, обиды и печальные наблюдения прошлого». Мерзлота, как глубокая родовая память, хранит мудрость веков, но и кошмар. И освободив мерзлоту ото льда, мы выпустим этот хаос.

За короткое время на мерзлотной станции Флоренскому удалось сделать очень много. «Явление так мало изучено, что каждый день приносит открытия», — писал он.

Эксперименты, доклады, лекции.

Он даже успел отправить две статьи о мерзлоте в Академию наук, участвуя заочно во Всесоюзном мерзлотном съезде. Заключенный Флоренский в Сковородино пережил сильный творческий подъем, задумал написать книгу о мерзлоте, словарь и грамоту орочанского (местного) языка. Даже сочинил стихотворную поэму про то, как орочанский мальчик попадает на исследовательскую станцию, и ссыльный грузин ведет с ним долгие беседы, а потом мальчик сам становится исследователем.

Поэму он отправил младшему сыну.

Флоренский надеялся, что его занятия будут «полезны для государства». И все шло хорошо. В 1934 году его представили к получению «ударной книжки».

Даже в лагере Флоренский стал ударником. Но работа была прервана…

В том же году его перевели в Соловецкий лагерь. Здесь свободы стало много меньше, условия хуже. «Климат и лица — одинаково серые».
Больше всего переживал Флоренский, что прервана его исследовательская работа.

Но проходят первые месяцы тоски, и отец Павел стоит перед сараем и прибивает к нему табличку с надписью «Лаборатория». Теперь он занимается добычей йода из водорослей. Этот великий ученый, богослов, физик и священник — опять при деле.

Внук Павла Флоренского игумен Андроник (Трубачев) в интервью рассказывает, что советское руководство благодаря труду многочисленных заступников предложило в 1934 году выехать Флоренскому из лагеря, эмигрировать в Чехию и воссоединиться там с семьей. Он отказался.

«Уже давно я пришел к выводу, — писал он жене, — что наши желания в жизни осуществляются, но со слишком большим опозданием и в неузнаваемо-карикатурном виде. Последние годы мне хотелось жить через стенку от лаборатории — это осуществилось, но в Сковородине. Хотелось заниматься грунтами — осуществилось там же. Ранее у меня была мечта жить в монастыре — живу в монастыре, но в Соловках. В детстве я бредил, как бы жить на острове, видеть приливы-отливы, возиться с водорослями. И вот я на острове, вижу приливы-отливы и только и делаю, что занимаюсь водорослями».

Опубликовано на сайте «Тезис.ru: Гуманитарные дискуссии»:

http://thezis.ru/pavel-florenskiy-zhizn-kak-chudo.html

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru