Бойся земляничного варенья! Тувинские этюды

Из книги воспоминаний «Иное время»

ЧУДИЩЕ СТРАХА

После получения диплома я стоял перед доской с информацией о распределении. Через затылки стоящих передо мною сотоварищей по институту едва различил против своей фамилии: Тувинская автономная область. Понял, что это где-то очень далеко и, приняв это как само собой разумеющееся, отправился в библиотеку на поиск русско-тувинского словаря, поскольку понимал, что незнание хотя бы самых элементарных оборотов языка народа, к которому ты едешь, по меньшей мере бессовестно. Было любопытно наблюдать (сам сделал то же самое), как мои друзья, только что получившие дипломы, с каким-то остервенением просверливают дырки в лацканах своих пиджаков для пахнущих свежим металлом значков-ромбов, свидетельствующих о высшем образовании. Без такого значка ты вроде как и не инженер. Распределение — это лотерея: кто-то выигрывал, кто-то нет, но для нас всегда главным было участие. Мы разъехались в разные концы страны, которая тогда ещё заботилась о своих питомцах.

Отправился в путь и я, захватив с собою всё нажитое к тому времени имущество: небольшой рюкзак и охотничье ружьё. В Кызыле, куда прибыл, мне нашли место инженера в отдалённом таёжном совхозе. Я ехал с большой радостью, так как узнал, что там много русских староверов и охотников и свои «знания» тувинского языка можно будет до времени оставить при себе.

В совхозе новых специалистов не ждали. Свободного жилья не было, и директор отправил меня на «подселение» к одинокой пожилой паре, сказав, что это люди добрые и никаких забот там у меня не будет. Я вошёл в дом, где, как в сказке, жили старик со старухой… Здороваясь со мною, они низко поклонились, но тем не менее я уловил хитроватый и в то же время несколько настороженный взгляд хозяина.

— А ружьё-то тебе зачем? — робко спросил он, стараясь меня не обидеть.

— Как зачем? — недоумевал я. — У вас же здесь медведи есть!

Надо было видеть, как они рассмеялись. Старик сквозь слёзы пытался что-то сказать смеющейся старухе, показывая на меня и крутя пальцем у виска: мол, парень-то не в себе…

— Какие медведи? Ты что? — еле выдавил он из себя. — Нет у нас никаких медведей. До медведей километра два идти надо. У нас — нет!..

Холодок пробежал у меня по спине. Если до медведей всего два километра, то где же волки?

— Да и волки в огород нынче не забредали, — прочитав мои мысли, продолжил старик.

Я впервые в жизни почувствовал себе в полной безопасности. Но, на всякий случай зарядив ружьё парой патронов с картечью, положил его под матрац и лёг отдыхать после долгой дороги. Эх, где наша не пропадала!

Телевизора не было, да и хозяева мои едва ли подозревали, что есть такое чудо техники. Зато радио они слушали добросовестно, обсуждая по вечерам всё, что доносилось из старого лампового приёмника. Политика, правда, их трогала мало, но очень увлекали появившиеся в то время сообщения о Лохнесском чудовище. Меня поражало то, что эта сенсация — где-то на другом конце земли, в каком-то озере плавает «динозавр» по имени Несси — для них не была неожиданностью.

— Да у нас этих чудищ сколько угодно, — просвещал меня старик. — Вот тут недалеко есть озеро, к нему никто не подходит. Кое-кто пытался зайти в воду, но стоит только поставить ногу, как это чудище сразу за неё хватает!

У меня разыгралось воображение. Я отковал в совхозной кузнице два больших ножа из обоймы отслуживших своё подшипников и решил побороться с этим тувинским чудовищем. Тогда, видимо в силу моей молодости, во мне жили ещё русские сказки о былинных богатырях. Сила есть, ума не надо — это про меня. Добыв в конторе совхоза мотоцикл «ИЖ», поспешил во что бы то ни стало осуществить это героическое предприятие.

— Надо идти пешком. Ты туда не доедешь, — спокойно сказал старик, глядя на мои сборы.

— Это почему же?

— Колёса лопнут.

Я только рассмеялся и, взяв под уздцы моего «железного коня», помчался на поиски приключений. Село южной стороной примыкало к невысоким горам дикой тайги, а северным краем выходило в степь, где хозяйство имело свои поля, засеянные кукурузой (ох, уж эта кукуруза!) и пшеницей.

Был сентябрь, но очень тепло. До озера — километров тридцать, но этот путь, тянувшийся вдоль скошенных пшеничных полей, казалась мне вечностью. Наконец впереди заблестело озеро. Вначале я принял его за мираж. Но, когда чётко проявились очертания его берегов, раздался странный хлопок, и мотоцикл мой осел. Лопнуло заднее колесо! А у меня ни клея, ни запасной камеры. Разбортовав колесо, я, недолго думая, сплёл толстую «девичью» косу из обмолоченной соломы и, заправив её в покрышку, отправился дальше. Через двести метров — снова хлопок: лопнуло переднее колесо. Операцию с «девичьей» пшеничной косой пришлось повторить. Вспомнились слова деда: «Ты не доедешь!» Но разве такая мелочь остановит?

Озеро оказалось небольшим — метров триста в диаметре. Отчетливо просматривалось дно — метров на пять от берега. Никаких «динозавров» в нём я не увидел. Бросал камни в надежде, что дракон себя обнаружит и вызовет меня на бой, но никаких признаков жизни чудище не проявляло. Человек не суеверный, я решил переплыть озеро больше для самоутверждения, чем для чистого эксперимента. Проверив на поясе крепление двух тяжёлых ножей (а вдруг!), ступил в воду. И тут же почувствовал, как кто-то тащит меня за ногу, хотя чётко просматривалось дно и никаких живых (кроме меня, чуть живого) существ не было. Я выскочил на берег и долго не решался повторить свой отчаянный поступок. Но отступать тоже не мог. Осторожно опуская ногу в воду, вновь почувствовал резкий рывок, но решил держаться: видно же, что никого нет! Попробовал опустить руку — тот же эффект… Попробовал воду на язык — сплошная соль! И тут я понял, что концентрация соли в воде такова, что она превратилась в тысячи тонких иголок, которые и впиваются в тело, отчего создаётся полное впечатление, что кто-то хватает тебя за ноги.

Я спокойно переплыл озеро и вышел на противоположный берег. Вот этого делать было не надо. То есть выходить-то надо, но лучше бы я не плавал: через минуту тело стало белым от высыхающей соли. Если бы кто-нибудь увидел меня, то наверняка принял за какое-нибудь ожившее гипсовое чудище. Тело горело, как в адовом огне (об адовом огне я знаю пока только по литературе), и соль никак не хотела покидать моё бренное тело, как я ни тёр себя колючими сухими мочалками из соломы.

Но всё равно чувствовал себя героем: я победил в себе чудище страха! А это, согласитесь, дорогого стоит.

ШКОЛА ВЕРХОВОЙ ЕЗДЫ

Тувинец без лошади — всё равно что русский без балалайки. Понятия эти срослись не только в сознании иных племён, но и на генетическом уровне самих народов. Лошадь для тувинца — жизненная необходимость. Человек, не умеющий скакать на лошади, немыслим. Это вообще не человек, а некое недоразвитое существо. Потому в первый день моего трудового дня в Туве я пришёл на конный двор и попросил дать мне лошадь, чтобы осмотреть «свои владения», на которых мне предстояло трудиться в качестве инженера совхоза. Можно было, конечно, объехать свои бескрайние угодья и на машине, но нужно же уважать традиции народа, с которым тебе предстоит трудиться…

— Эки! — сказал я мальчугану лет шести, который пас табун лошадей.

— Эки, тарга! — ответил он с уважением. Видимо, русские не часто начинали с ним разговор на его языке.

— Мне нужна лошадь, но самая смирная. Давно не садился в седло.

Я слукавил. До этого вообще никогда не садился на лошадь. Но мои детские воспоминания о лихо проносящихся по киноэкрану индейцах предвещали мне лёгкую и беззаботную прогулку по «прериям» Тувы.

Мальчуган, не отрывая своего взгляда от меня, метнул аркан в табун прижавшихся друг к другу лошадей.

— Вот Корюха. Самая смирная.

Он натянул аркан, так и не взглянув в сторону животных.

От табуна отделилась невысокая лошадёнка с добрыми карими глазами. Она легко шла на аркане, видимо довольная тем, что именно её выбрали для столь почётной миссии.

Не без труда взгромоздившись на наскоро оседланную «избранницу», я пришпорил её пятками, изображая всем своим видом вождя племени апачей.

Первые километры дались легко. Мне бы вернуться, но красота степи, запахи невиданных трав, синеющие вдали хребты лишали меня здравого рассудка.

Когда, наконец, решил возвращаться, я почувствовал, что сижу на горячей сковороде. Наверное, так в аду поджаривают грешников! В общем, обратная дорога была адским мучением среди райской красоты. Но я этой красоты уже не замечал…

Несколько месяцев заживали мои «боевые» раны. Случилось так, что мне необходимо было срочно выехать в одно из отделений совхоза. Машины не оказалось. Я пришёл на конный двор, с ужасом глядя на лошадей, памятуя о первой поездке. Тот же мальчуган, видимо прознавший про мои «подвиги», предложил мне в качестве «безопасного» средства передвижения верблюда, а себя - в качестве проводника. Я не знал, как управлять этой махиной.

Мы двинулись в путь. У первого же ручья, который нам предстояло форсировать, наш транспорт остановился, как вкопанный. Напрасно мы пытались его сдвинуть с места, ударяя четырьмя пятками в худые бока. И вдруг он начал пить. Поняв свою оплошность, мы, не слезая с его спины, стали терпеливо ждать, когда «сосуд» наполнится водой. Я торопился. Но и через пятнадцать минут он всё ещё продолжал пить. Наши ноги на его боках раздвигались всё шире и шире… Он продолжал пить. Мы ждали, рискуя упасть с этой шерстяной цистерны, которая продолжала увеличиваться.

— Нет! — решил я. — Лучше стрелой лететь на горячей сковороде, чем без движения сидеть на холодном от ключевой воды верблюде!

БОЙСЯ ЗЕМЛЯНИЧНОГО ВАРЕНЬЯ!

Кто не улыбнётся, вспомнив решение засеять кукурузой все поля нашего бескрайнего Отечества и таким образом решить продовольственные проблемы, пообещав народу коммунистическое изобилие уже сегодня?

От южных окраин до Крайнего Севера загудели трактора и застрекотали сеялки. В одних совхозах кукуруза не поднималась выше сапога директора, в других, не выбрасывая початков, поднималась к небу, закрывая горизонт, где должно было всходить светлое будущее.

Недозревшую кукурузу нужно было убирать на силос для откорма свиней и коров.

Мы победили в войне, выиграем и бой за урожай! Казалось, что все советские люди от мала до велика были брошены на поля: инженеры и студенты, врачи и юристы, токари и пекари…

Руководители предприятий по графику сутками дежурили на полях, дабы обеспечивать непрерывность зелёного потока кукурузы, падающего в силосные ямы Отечества — хранилища нашего безбедного бытия. Мне выпала честь дежурить на полях совхоза «Красный партизан», что недалеко от районного центра Бай-Хаака, где я служил в то героическое время инженером.

Сентябрьское, уже прохладное, голубое небо… Чистый степной воздух, приправленный запахом свежесрезанной кукурузы, пьянил мою беззаботную голову. Из-под силосоуборочного комбайна, который недвижно уже не первый час стоял в поле, доносилась мелодичная тувинская песня. Молодой парень ремонтировал комбайн. На мой вопрос, что случилось и скоро ли комбайн заработает, парень, улыбаясь, ответил:

— Тарга (т.е. начальник по-тувински. — Ред.), самый главный, не волнуйся! Сейчас я его заделаю!

И прерванная песня полилась с новой силой. Постояв около этого незадачливого солиста с полчаса, я полез под комбайн и с удивлением увидел, что мой певец пытается открутить маленькую гайку (14 мм) большим ключом (на 19 мм). Ключ свободно проворачивался. Гайка не двигалась. Песня лилась. Так было уже несколько часов. Это его не смущало.

Пришлось отправить солиста попеть где-нибудь в степи, на что тот охотно согласился, а самому остаться под комбайном. В конце концов, мне же отвечать за техническое состояние машин. Лежа под комбайном, я увидел, что ко мне приближаются четыре женских ноги. «Два человека», — пронеслось в голове, больших эмоций это не вызвало — работа есть работа!

— Вы здесь начальник? — послышался голосок, который показался мне несколько робким и заискивающим.

— А что случилось? — ответствовал я, не вылезая из укрытия.

— Мы врачи. Приехали к вам на помощь. Нам привезли обед, а он платный. Мы об этом не знали. Ни у кого с собою не оказалось денег.

— Пусть вас накормят за мой счёт. Скажите поварихе…

— Но нас тридцать человек! — перебили меня ноги.

— Какая разница — сколько. Пусть всех накормят!..

Ноги ушли. Я продолжал нехитрый ремонт. Через полчаса ноги вернулись:

— Вы хотя бы вылезли оттуда, чтобы нам знать, кому говорить спасибо.

— На здоровье! –ответил я, не прерывая работы.

— Тем более я через день уезжаю в Челябинск. Насовсем!

— Стоп! — вздрогнул я в своём склепе. — Как в Челябинск? У меня там родители, друзья…

Пришлось вылезти.

— Кто уезжает?

Их было две, и я уточнил, кто моя землячка. Пробежала тёплая волна. Запахло родительским домом.

— Завтра я схожу в тайгу, набью орехов. Вы передайте их моих друзьям в Челябинске. Адреса я напишу.

— Хорошо! — сказала она. — Тем более что мы ваши должники.

Девушки ушли. Я снова полез под комбайн…

Моё дежурство на кукурузе заканчивалось.

На другой день я сбегал в тайгу, набрал полную наволочку тяжёлых, в смоле, кедровых шишек и принёс их моей новой знакомой в районную больницу.

Перечень моих друзей был большим. Заметив недоумённый взгляд моей землячки и два больших чемодана, с которыми ей предстояло ехать на Урал, я вдвое сократил список, чем наполовину облегчил тяжесть моего груза. Но, то ли по невнимательности, то ли из уважения к своим родителям, я оставил их адрес. Я не баловал предков своими приветами. Что было, то было…

Извинившись заранее за доставленные моей «почтальонше» неудобства, я уехал на передовой край борьбы за кукурузу, не подозревая о том, что «оплошность» с адресом моей мамы и отца будет мне стоить свободной жизни.

Прошло больше месяца. История эта стала забываться. И вдруг однажды в дверях моего дома возникла девушка. В руках она держала банку земляничного варенья. Я не сразу узнал в ней мою землячку.

— Вы же уехали… насовсем…— робко выговорил я.

— А я насовсем и уехала. Но вот, когда передавала шишки вашей маме, она сказала: «Он такой сладкоежка! Отвезите ему эту баночку варенья». Не могла же я ей сказать, что уехала из Тувы навсегда.

Это, конечно, был довод! Земляничное варенье для меня — святое. Забывшись, как медведь на пасеке, я принялся лакомиться маминым вареньем.

Девушка не уходила, но это меня не волновало. Какая девушка, если есть земляничное варенье!

Я вымыл банку. Девушка не уходила… Вымыл ещё раз — результат тот же.

И так уже более пятидесяти лет я мою банку. Она не уходит.

НЕ УБИЙ!

Два ножа, более напоминающие мечи, выкованные для эпических подвигов, пригодились, как оказалось, совсем для другого, сугубо прозаического дела. Заканчивался октябрь, и мои хозяева, чувствуя неуёмную страсть своего квартиранта к подвигам, стали уговаривать меня зарезать кабанчика, которого они откармливали всё лето. Свиней держали в каждом дворе: своё мясо всегда дешевле совхозного. Старик много лет исправно совершал привычный ритуал, но в этом году, по какой-то непонятной для них причине (кормили они борова, как всегда, «на совесть!), кабанчик набрал килограммов сто пятьдесят, и старики боялись близко подходить к опасному зверю.

Я никогда не видел, как «это» делается. Иногда из соседних домов доносился страшный визг: как потом выяснялось, там резали свинью.

— Такой нож у тебя без дела лежит, а там вон опять кто-то кабана мучает, — всякий раз ворчал старик, слушая поросячьи «лебединые песни».

— А что они так орут? — недоумевал я.

— Да мимо сердца! — сокрушался старик.

Перспектива тревожила, но не мог же я отказать в помощи старым людям, приютившим меня. К октябрьским праздникам я созрел для этого подвига, но по ночам мучил вопрос: а где у кабана сердце? Спрашивать у стариков я стеснялся, они бы в очередной раз уличили меня в профессиональной непригодности к сельской жизни. Вспомнилась моя «знакомая» из районной больницы, которая подкармливала меня земляничным вареньем… Я рассудил, что как врач она должна знать, где находится сердце, и умолил её соприсутствовать при сём кровавом зрелище, тем более что врачей видом крови не напугать. Очевидно, чувствуя мою неуверенность, она согласилась. Медицинская помощь (видимо, решила она) понадобится мне…

Я, как тореадор, смело вошёл в загон к кабану. Ничего коварного не заподозрив, он стал чесать об меня свою спину. Я почувствовал всю его мощь! Во мне проснулось чувство одинокого первобытного человека перед…мамонтом.

— А где у него сердце? — робко спросил я свою спутницу.

— Под левой лопаткой, — спокойно ответила она.

— А это где? — пытался уточнить я, понимая, что только точный удар в сердце избавит от мук и кабана, и меня.

Моя знакомая оказалась женщиной не робкого десятка. Вошла в загон и стала чесать кабану бок, от чего тот, хрюкая от удовольствия, завалился на бок.

— Вот здесь!

И всё-таки, чувствуя в себе некоторую неуверенность, я попросил её отметить указанное место оказавшимся под рукою химическим карандашом. Она, послюнявив во рту карандаш, нарисовала на моей жертве небольшой фиолетовый крестик и ушла. Оставшись один на один с моим клиентом, не размышляя, поставил свой меч-нож на этот крестик и нанёс удар. Кабан дёрнулся и замер… Я выскочил из загона к болельщикам, не ожидающим увидеть меня живым.

— Всё. Продолжать вам, — смиряя свой взбесившийся пульс, сказал я. Старик, уважительно посмотрев на меня, поспешил в загон.

Моя миссия была окончена. Удивлённым моему мастерству зевакам сказал:

— Всё нормально.

Таким тоном, как будто резал свиней каждый день.

Спал я плохо. Едва уснув, проснулся от какого-то непонятного щебетания. Глянул за окно. У ворот, боясь разбудить меня раньше времени, полушёпотом ворковали старухи, пересказывая друг другу легенду о вчерашнем событии. Они выстроились в очередь, надеясь заполучить редкого мастера себе во двор. Я отбивался, как мог, ссылаясь на занятость…

Тот кабан был моей единственной жертвой. Библейская заповедь «не убий» обретала для меня свой первородный смысл.

ПРО ЛЕЖАЩЕГО ВЕРБЛЮДА

Несмотря на мою занятость по делам инженерным, тяга к литературному творчеству брала своё. Я с детства любил персидскую поэзию, и, хотя язык тувинский — далеко не персидский, я решил начать с местного эпоса. Конечно, можно было прийти в областную библиотеку, взять труды Института тувинского языка и литературы и переписать научные книги в скучные рифмованные повествования… Меня интересовали легенды живые, то есть те, которые по сей день бытовали в народе и являлись частью его духовной жизни. От друзей-тувинцев я знал, что есть эпос «Алдан маадыр» («Шестьдесят богатырей»), но, кто такие эти богатыри, мне толком никто не мог объяснить.

— Ищи Хомушку — он всё знает, — говорили мне.

Хомушку — род тувинских сказителей, хранителей древней культуры. Я отправился на поиски и не без труда нашёл в степи несколько юрт, принадлежащих этому роду. Спросил, где живёт самый мудрый человек, и мне указали на кош, стоящий поодаль от остальных. Внутри горел костёр, около него сидел человек возраста неопределённого… Казалось, что он сидел у этого огня во все века и потому производил впечатление человека вечного.

— Эки! — поприветствовал я его. — Кандык чуртап тур?

— Экирля… — ответил он так, как будто мы с ним были давние знакомые.

Путая русские и тувинские слова, я объяснил ему цель моего прихода. Он с уважением посмотрел на меня. Это радовало. Значит, пришёл не зря. Приготовив блокнот и карандаш, я вопрошающе глядел на старика. Глаза его загорелись живым огнём: ему самому приятно вспомнить одну из своих заветных историй.

Я ждал. Старик не спешил. Медленно вытащив из-за тряпичного пояса кисет с табаком, он долго зубами (а они у него ещё были) развязывал затянутую на два узла толстую суровую нитку, затем взял длинную, выточенную из ольхи курительную трубку и стал так же не спеша выбивать в костёр сгоревший в трубке пепел. Место для табака было меньше напёрстка, пепла почти не было... Набив трубку крохотной щепоткой табака, он накрепко (на два узла!) затянул свой кисет, надёжно упрятал его за пояс и, запалив в костре тоненькую ветку, прикурил…

— Однако… — начал, наконец, он, глубоко затянувшись, отчего табак в трубке, вспыхнув жёлтым глазом, тут же погас. Старик снова полез за пояс, вытащил кисет с табаком, долго и мучительно развязывал зубами только что затянутый узел. Затем долго вытряхивал из трубки сгоревший табак и, наполнив трубку новой щепоткой табака, затянул кисет (на два узла!) и снова спрятал его за пояс.

— Однако…

Всё повторялось с той же последовательностью. А куда ему было спешить? Он же вечный! Это мы — маленькие смертные люди, суетимся по всякому поводу (а то и без), сами укорачивая свою жизнь…

Казалось, время остановилось… Солнце медленно проплывало вокруг юрты, не оставляя тени. Тонкий сизый дымок поднимался вверх и растворялся в голубом небе. Ни тесноты, ни духоты… Великое изобретение человечества — жильё кочевников. Я только здесь понял, почему тувинцы, которых начали заселять в современные, благоустроенные дома, не соглашались покидать свои юрты.

До позднего вечера просидел я в его компании… За весь день он произнёс несколько фраз. И, провожая меня, видимо очень довольный своим «повествованием», добавил:

— Читкан тевенин аскынче сигэн кирбез! (Лежащему верблюду трава, — он, очевидно, имел в виду перекати-поле, — в рот не вкатится!)

Вот и доказывай теперь, что ты — не верблюд!

ЯЗЫК

Великий и могучий… Не мною сказано о русском зыке. Но в том, что язык наш обладает свойствами, о коих иные и помышлять не могут, я убеждался не единожды. В Туве, в совхозе «Красный партизан», работал старовер Чихачёв, который говорил на всем понятном языке, при этом умудряясь обозначать вещи такими словами, которыми до него никто эти предметы так не называл. Но необычность и точность его слов не требовала никакого напряжения ума, чтобы понять, о чём идёт речь. Это был как бы параллельный язык, язык непривычный, но предельно простой и понятный. Жену он называл пилой, дочку — подпилком, корову — рогаткой. Про мельницу (тогда ещё были мельницы) говорил — камни. Его лингвистическая изобретательность не знала предела. Но это никого не раздражало. Люди упивались его речью, принимая её как должное, как норму. Они грустили и смеялись вместе с ним, не осознавая новизны и обострённости его речи. И этот великий кудесник Слова тихо умер, не подозревая о своём уникальном даре, коим наградила его Природа. Но скольким людям он освежил и расширил эмоциональное познание мира!

ЧТОБЫ БЫЛ ПОРЯДОК!

Ночью обокрали совхозную кассу. Из сейфа исчезли сорок три тысячи рублей и пистолет «ТТ». У конторы суетился народ. Стояла милицейская машина. Люди с серьёзными лицами и с папками наперевес деловито ходили между одноэтажной, вросшей в землю конторой и полосатой машиной. Они о чём-то спрашивали любопытствующих и заносили их замутнённые ответы в эти самые папки. Шёл своеобразный опрос свидетелей, которых как таковых не было. Преступление было совершено глубокой ночью, когда все честные люди мирно спали. Но почему не поведать о том, чего ты не видел, если у тебя богатое воображение и обостренное гражданское чувство справедливости?! Следствие и «свидетели» установили, что кража была произведена через отверстие в потолке, где проходила печная труба. Понятно было, что преступники разобрали кирпичную трубу и проникли в бухгалтерию. Вскрыли сейф. Оставалось выяснить, как и зачем они снова собрали трубу и её… побелили!.. С такими преступниками умудрённые следователи ещё не встречались, отчего их лица были серьёзнее и сосредоточеннее обычного.

Метрах в трёхстах от конторы, в поле, раздавались пистолетные выстрелы, на которые никто не обращал внимания. Не подозревая в этом ничего необычного, я решил поинтересоваться, что же там происходит. Подойдя поближе, я увидел: два подростка расстреливают из пистолета пустые консервные банки, надев их на торчавшие колья. То, что пацаны были пьяными, меня не удивило. Но откуда у них оружие? Один из них, тот, у которого был пистолет, покачиваясь, стал целиться в меня. Очевидно, консервные банки ему поднадоели. Сделав вид, что прохожу мимо, я боковым зрением не упускал парня из виду. Охотничий инстинкт подсказывал мне, что не надо встречаться с ним взглядом. Поравнявшись с ним, я ребром ладони резко ударил его чуть ниже подбородка. Пистолет отлетел в сторону. Парень рухнул наземь. Из его пиджака посыпались пачки денег. Со вторым я проделал ту же операцию. Денег из него высыпалось ещё больше. Забрав пистолет и набив деньгами всё, что могло удержать при мне такое богатство, я сгрёб этих незадачливых, невесомых из-за худобы преступников и понёс их через поле к милицейской машине…

Не помню, чтобы следователи сильно удивились моему поступку. Они, скорее, сочли меня за дурака: как можно было отдать им все деньги, не оставив себе хотя бы пару пачек. Но что поделаешь: молодо — зелено!

Во время суда на вопрос, зачем они собрали разобранную ими печь и побелили её, малолетние преступники ответили:

— Чтобы был порядок!

ИЛЛЮЗИЯ ОХОТЫ

Ранняя осенняя ночь. В печи потрескивают осиновые полешки. По стене нервно бегают рваные отсветы огня. Вдруг в раме холодного запотевшего окна проявляется встревоженное лицо тувинской девочки. Она стучит красными, как её пионерский галстук, пальцами по стеклу. Зовёт выйти на улицу.

Девочка тяжело дышит. Похоже, что дорога её утомила. Где-то километрах в тридцати от Бай-Хаака, в степи, умирает её старшая сестра. Шаман обещает её спасти, но кто-то из родственников, не надеясь на магическую силу знахаря, послал юную пионерку в посёлок за настоящим доктором. Рассказав подъехавшему водителю медицинского РАФика адрес (а скорее всего, указав только направление), куда предстояло ехать, она растворилась в темноте.

Дежурный врач — знакомая женщина — просит сопроводить её в это ночное путешествие. Водитель, хотя и вырос в этом краю, не гарантирует, что сможет отыскать в этой кромешной тьме юрты, о которых рассказала пионерка. Случись что с машиной, не исключено, что придётся отбиваться от волков, а моё ружьё и охотничий опыт будут не лишними.

Дорогу только условно можно было назвать дорогой: несколько часов тряски и провалов в ухабы, от которых, как от воздушных ям, у нас всё внутри холодело. Изредка в свете фар путь пересекал серый клубок перекати-поля, отчего я хватался за ружьё, принимая куст за долгожданного зверя. Каждый охотник — немного браконьер. Я знал, что стрелять из-под фар запрещено. Но эти охотничьи инстинкты… В общем, с горем пополам мы отыскали в степи три едва дымящихся юрты.

Нас встретила та же, но уже без галстука, пионерка и повела врача в крайнюю юрту. В свете керосиновой лампы (наш водитель выключил свет, чтобы сэкономить бензин: неизвестно, сколько времени займёт обратный путь) я разглядел лежащую на кошме молодую женщину. Рядом с нею находились родственники, заранее пришедшие проводить её в «Нижний мир»… Шаманов не было. Наш врач вытащила шприц… Я ушёл в машину, чтобы не быть причастным к врачебной тайне. Через час из юрты вышли возбуждённые родственники. Проводов не состоялось. Молодой организм, не знающий до этого никаких медицинских препаратов, видимо, так отреагировал на инъекции, что девушка ожила на глазах.

Усадив нашего доктора на тёплый капот двигателя, что находился между водительским и пассажирским сиденьями, наш водитель завёл машину и включил свет. Мы обмерли. Шесть шаманов (по три против каждой фары) с очень серьёзными и сосредоточенными лицами под удары бубнов танцевали неведомый нам танец.

— У них такой ритуал, — первым пришёл в себя водитель, — если они нас приняли, то наша обратная дорога будет прямой и гладкой, если нет, мы никогда отсюда не выберемся…

— Ну, успокоил… — вымолвил я, заряжая на всякий случай ружьё.

— Ружьё держи наготове! — продолжал водитель. — Будет попадаться столько зверья и птиц, сколько ты отродясь не видел. Это, конечно, если мы их не обидели…

Мы тронулись в каком-то забытьи. Неизвестно, откуда и как появилась идеально ровная, как взлётная полоса, дорога, отороченная диковинными деревьями. Из-под колес машины то и дело взлетали тяжёлые серые дрофы. Я чётко различал цвет их перьев. Стрелял столько, что ствол стал горячим. Моя охотничья страсть была удовлетворена сполна. Мы вернусь в посёлок. Патронташ мой был пустым, но ни одного трофея мы так и не взяли! Я никогда столько не промахивался…

Что это было? Охота или её иллюзия? Ответа нет у меня до сего времени. Я трудно поддаюсь гипнозу. Но с той поры к шаманам отношусь с большим уважением.

ТВОРЦЫ И ИХ ЖЁНЫ

Мне исполнился двадцать один год. Я ехал на Дальний Восток. Меня не волновал комфорт. Главное — движение! Потому с третьей полки общего вагона я с восторгом взирал на проплывающие, как в гигантской воронке, просторы нашего Отечества, и сердце переполнялось чувством иного Простора и иной, неведомой мне доселе, Красоты. Когда на зелёных взгорьях Минусинска я увидел пасущихся маралов, которых знал только по рассказам, во мне что-то перевернулось, и я вдруг явно почувствовал, как это Пламя Красоты обжигает людей. Так горшки, сделанные из сырой глины, превращаются в совершенные сосуды. Боги обжигают горшки. Но не всякому суждено быть этим горшком…

В Минусинской гостинице со мною в номере поселился, как выяснилось позже, народный художник Тувы Ланзы, который ожидал автобус до Кызыла. Усинский тракт функционировал не каждый день, а поезда в Туву не ходят до сих пор. Мои восторженные рассказы о маралах разбудили в нём Художника. Свой длинный, почти гамлетовский монолог «Как быть в Туве художником» он закончил сокрушительными словами о жёнах, которые вместо помощи только мешают работе. И делают это в самое неподходящее время, когда вдохновенная кисть Художника наносит последний заветный мазок, выстраданный годами неимоверного труда. Художник знает, что этот мазок сделает его полотно бессмертным. Но появившаяся жена в этот самый момент, не глядя ни на картину, ни на мужа, заявляет:

— Иди принеси дров. Печь не топлена!

Картина остаётся незаконченной. И вернуться к ней уже не хватает ни вдохновения, ни настроения.

— Нет, — сокрушался он, — ваши русские женщины совсем другие. Они понимают, что такое искусство и как важно уметь поддержать творца в нужную минуту.

Не имея опыта общения с жёнами, я принял это сообщение к сведению, посочувствовав нелёгкой судьбе народного художника.

Я забыл бы об этой встрече, если бы Судьба не напомнила мне о ней самым удивительным образом. Будучи в Средней Азии в гостях у поэта с мировым именем (разрешите мне его не называть), я услышал от него такие же жалобы на жену, которая, по его словам, совсем не интересовалась стихами.

— Женщина должна вдохновлять, а эта….

В общем, история повторялась…

Наутро, войдя в рабочий кабинет классика, я не застал его там. Зато (о, как мы несправедливы бываем к женщинам!) в кресле сидела его жена, прижимая почти к сердцу только что написанные поэтом стихи. Она внимательно водила пальцем по строчкам, временами поднимая глаза к небу. Волна уважения и обожания пробежала по моему телу. Я уже представлял, как расскажу об этом её великому мужу…

— Стихи читаете? — восхищённо спросил я, боясь нарушить процесс, который поглощал всё её существо.

— Нет! — удивившись, ответила она. — Я строщка щитаю!

В советское время гонорар поэтам платили за каждую напечатанную строку, в зависимости от известности автора и его литературных регалий.

— Да… — еле выдавил я из себя, — а ваш муж говорит, что вы не интересуетесь поэзией!

КРОСС ПОНЕВОЛЕ И ДОБРАЯ ДУША

По сельской дороге пронёсся автомобиль, обрызгав меня грязью. Водитель не обратил на это ни малейшего внимания… Я вспомнил старых водителей, которые, заметив бредущего по пустынной дороге человека, всегда останавливались и, спросив, куда ты идёшь, предлагали подвезти. И были это не корыстные «бомбилы», а добрые русские люди, сердце и совесть которых не позволяли им оставить на дороге человека. Пусть и незнакомого…

1962 год. Осень. Я стоял на дороге, ведущей на юг от Кызыла. Около меня притормозил ГАЗик. Сидящий рядом с водителем местный чиновник, легко угадываемый по галстуку (кроме них, никто галстуков не носил), спросил:

–Тебе куда?

— В Бай-Хаак.

— Садись. У меня там совещание. В пять часов.

Было утро. До Бай-Хаака километров шестьдесят. При любом раскладе мы должны были приехать туда до обеда. Узнав, что я инженер ближайшего от Бай-Хаака совхоза, он представился министром здравоохранения и сказал, что едет в районную больницу.

Расплываясь в улыбке, чиновник рассказывал мне байки о своей нелёгкой работе. Водитель — молодой парень в солдатской гимнастёрке, недавно демобилизовавшийся — слушал своего начальника, не отрывая напряжённого взгляда от дороги.

— Ты куда едешь?! — закричал вдруг министр. — Не видишь, что ли?.. Вон на поле сидят птицы. Давай к ним!

Извиняясь передо мной за неопытность своего водителя («Он у меня недавно!»), чиновник лихорадочно заряжал малокалиберную винтовку, достав её из-под обшивки сиденья. Он, как и я, оказался заядлым охотником. Наш ГАЗик запрыгал по кочкам…

В общем, в Бай-Хаак мы приехали поздно вечером. О совещании министр и не вспомнил…

Прошло месяца два, я стоял на той же дороге, с той лишь разницей, что температура была не минус пять, как осенью, а уже под пятьдесят. Нормальная тувинская зима. В тонких перчатках, в осенних ботинках (молодо — зелено!), в синем лёгком пальто китайской фирмы «Дружба», материал которого напоминал байку, я пританцовывал, с надеждой глядя на дорогу.

Наконец на горизонте в белом мареве показалась приближающаяся точка.

— Слава богу! — подумалось мне.

Но радость моя была недолгой. В небольшую повозку, в которой сидел закутанный в тёплый тулуп человек, был впряжён… верблюд! Я решил, что у меня начались «глюки»: обитатель жарких пустынь не мог, по моему тогдашнему представлению, бегать не по африканскому песку, а по заснеженной пустыне, весь покрытым синим инеем (пятидесятиградусный мороз!), в далёкой от тропиков земле. Но для галлюцинаций было ещё не время. Пожалев верблюда, я отказался от предложенной мне экзотической прогулки… Бывают же чудеса на свете!

Понимая, что ни один водитель мимо не проедет, я рысцой, чтобы окончательно не замёрзнуть, побежал в сторону дома, до которого, как я уже вспоминал, было километров шестьдесят. Бешеной собаке семь вёрст — не крюк! Утром машины выходят на трассу. Кто-нибудь меня обязательно подхватит.

После первых трёх километров у меня замёрзли руки. Не останавливаясь (не дай Бог, чтобы замёрзли ноги), я снял с шеи шарф, намотал его на руки и продолжил свой кросс, изредка оглядываясь назад: не покажется ли там спасительная машина… Но вокруг — только слепящий глаза снег и синее-синее небо. Я вспомнил, что на полдороге справа в степи — село Межегей. В крайнем случае, если не будет машины, отдохну там, а дальше как Бог даст… О расстоянии я не думал, потому как семь вёрст — не крюк…

Я пробежал ещё три километра — ни одной машины!.. Но я не унывал. Поскольку бежал не на время и не для рекорда, дыхание стало ритмичным. Главное при такой температуре — не дышать ртом…

Темнеть начало рано. Справа забрезжили огни Межегея. Бежать в сторону от основной дороги километра два-три мне показалось неразумным. Тем более что я не терял надежды — не могло же быть так, чтобы за весь день ни одной попутной машины. И огни Межегея медленно растворились в темноте… Метели не было. Дорога была хорошо различима. О вероятности встречи с волками я не думал, однако некое чувство тревоги заставляло меня прибавить скорость. На горизонте, вслед за звёздами на небе, показались огни Бай-Хаака. И тут (надо же!) я услышал звук догоняющего меня ГАЗика. Улыбчивый чиновник, которого я сразу узнал, предложил мне забираться в машину, едва разглядев в «снежном человеке» (я был весь в инее и сосульках, как тот верблюд, который не выходил у меня из головы) своего давнего попутчика. Я, демонстрируя бег на месте, боясь остановиться, чтобы не свело ноги, вежливо отказался от его услуги. Бежать оставалось совсем немного, а таять в его продуваемой сквозняками кабине — такая перспектива меня не грела.

Посетовав на то, что он опять опоздал на совещание (гонялся по полям за лисами), чиновник покатил в сторону райцентра.

Я добежал до крайнего дома, над которым высокой тонкой свечой стоял серый столб дыма. Постучал в дверь — никто не ответил. Я толкнул дверь, она открылась. В доме горел тусклый свет, но никого не было. Только слышно стучали ходики, которые показывали двенадцатый час. Наверное, хозяева ушли в клуб, где изредка показывали фильмы. Эти сеансы часто заканчивались за полночь. Через всю комнату по диагонали была натянута верёвка, на которую я, не думая долго, развесил всю свою хрустящую, как жесть, замороженную одежду…

Звук падающих на пол капель заглушал ходики. Оказавшись в одежде Адама, со страхом подумал о том, как буду оправдываться перед хозяевами. Я сел на единственную кровать, которая оказалась узкой. Очевидно, в доме жил одинокий человек. И, судя по белоснежным занавескам и скатертям, это женщина… В ужасе я положил голову на подушку и провалился в неизвестность…

Проснулся я утром. В доме никого не было. Одежда моя была аккуратно сложена на лавке. На столе стояла крынка молока, горячая картошка, хлеб и… стопкой сложенные монетки. Женщина, у которой я так беззаботно переночевал, решила, что я бродяга и мне понадобятся деньги на дорогу. Очевидно, это было всё её богатство…

НЕ ИГРАЙТЕ В АЗАРТНЫЕ ИГРЫ С НЕЗНАКОМЫМИ ЛЮДЬМИ

Концертная бригада из столицы Тувы прибыла в совхозный клуб. Событие редкое, потому зал был полон. Иллюзионист, акробат, певец — полный набор стандартных номеров… К удивлению зрителей, в бригаде оказался поэт, которого так и объявили:

— Свои стихи читает поэт Алексей Хурак.

После концерта я подошёл к нему, познакомился и пригласил в гости. Моя хозяйка — старушка, у которой я снимал комнату — к визиту моего гостя радости не проявила, но ужин приготовила. Алексей в прошлом был цирковым артистом. Он чуть ли не единственный в мире, кто мог жонглировать семью предметами, проносясь по арене, при этом умудряясь делать сальто. На гастролях в Японии купил пистолет, а вернувшись в Кызыл, расстрелял в каком-то баре буфетную стойку с дорогими винами. Отсидев положенное, в цирк он не вернулся. Стал писать стихи.

— Поэзия не кормит, — сказал я ему, — на что же ты живёшь?..

— Живу…— загадочно ответил он.

Заночевали у меня. Утром не обнаружилось его одежды, чему он нисколько не удивился.

— Это проделки твоей хозяйки! — нисколько не обижаясь, заявил он.

Действительно, как потом выяснилось, она сожгла его одежду в печке в профилактических целях. Слово «профилактика» выговорить она не могла, потому свои действия объяснила мне наличием в его одежде известных насекомых. Может быть, она это и придумала…

Так или иначе, я дал ему свои брюки, нашёл зелёную (как сейчас помню, я её не любил) рубаху.

— Через час я тебе всё верну! — улыбаясь, говорил он, влезая в одежду, которая ему была явно не по росту.

Мы пошли в клуб, где около биллиардного стола уже толпился народ. Я часто играл здесь и слыл мастером. Дождавшись очереди, предложил ему сыграть со мною партию.

— Только на деньги! — заявил он.

— Несчастный — подумал я о нём, — нет штанов, а он уже рискует потерять последние копейки!

Видимо, прочитав мои мысли, он серьёзно добавил:

— Никогда не играй в азартные игры с незнакомыми людьми.

— Это почему? — не унимался я.

— Сейчас узнаешь!

Он ловко намелил кий и разбил пирамиду. Два шара упали в лузы.

— Бывает!.. — смеялся я. — Везёт же людям. Сразу два «дурака»!..

На мою фразу он не прореагировал, сосредоточенно глядя на стол. Удар, и ещё два шара падают в лузы, затем — ещё два…

Партия окончилась. Я так и не прикоснулся к шарам.

— Ты спрашивал, на что я живу? А вот на это и живу…

Мне пришлось отдать последние штаны…

Никогда не играйте в азартные игры с незнакомыми людьми!

ЗАГАР ПО-ТУВИНСКИ

Мороз за тридцать, но день такой солнечный, что в это трудно поверить. Искрящийся снег слепит глаза. Мы едем по расчищенной бульдозером степной дороге в столицу Тувы. Слева от нас, как на картине, возникает юрта. Лёгкий дымок свечой поднимается высоко в голубое небо. Поравнявшись с кочевьем, водитель, русский парень, резко останавливает машину.

— Глядите! — восхищённо говорит он, указывая рукой в сторону юрты.

По натоптанной вокруг снежной тропе, щурясь от яркого солнца, без привычной лисьей шапки на голове, с длинной дымящейся трубкой во рту, гуляла молодая тувинка. Сзади к её кожуху красным широким поясом был привязан полураздетый младенец.

— Ну, сейчас я ей задам! — воскликнула наша попутчица, молодой детский врач районной больницы.

Она жестами остановила размеренно продолжающую свой путь степнянку и подбежала к ней:

— Вы что делаете с ребёнком? Такой мороз!

Женщина недоумённо посмотрела на врача:

— Однако, загораем… — спокойно ответила она, так и не поняв возмущения рассерженной «чужестранки».

Я часто задумывался: почему у тувинцев такая смуглая кожа? Теперь, наконец, понял: они начинают принимать загар при минус тридцати!


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру