На Дальней стороне мира

Путешественник – это необычная профессия, и крайне редкая. Как так получилось, что ты стал путешественником?

С одной стороны, это вроде бы понятно – детство, увлечение книгами про путешествия. С другой, в моей истории есть и мистическая составляющая, не поддающаяся логике и разуму. С детства меня невероятно привлекали книги Стивенсона, Конан Дойла, Жюль Верна. Но все-таки самому сделать шаг и отправиться в путешествие – это уже совершенно отдельный вопрос, который, насколько я знаю, беспокоит многих людей, но, почему-то они этот шаг не делают. Я недавно размышлял на тему, что меня подвинуло встать и выйти из квартиры, читал свои старые дневники, которые вел, когда мне еще было лет двадцать с небольшим. И вдруг заметил, что когда я находился в городе, то свой дневник просто не вел. То есть складывалось такое впечатление, что ничего интересного в городе, что бы хотелось записать, не происходило. А как только я куда-то выезжал, у меня начинали возникать события, переживания, эмоции… И сразу появлялись дневниковые записи. Видимо, я начал путешествовать тогда, когда понял, что во время них открывается дыхание, и ты живешь полноценной жизнью..

Когда ты начал путешествовать?

Как только пришел из армии. Мне еще просто повезло. Судьба сложилась так, что я сразу попал на телевидение и стал работать там, грубо говоря, младшим помощником дворника. Тем не менее, был у нас в стране момент, когда все переворачивалось, начинало происходить что-то новое. И я очень быстро стал не только путешествовать, но и фильмы снимать. Сейчас многие путешественники – это крупные бизнесмены, которые могут позволить себе путешествия в силу того, что у них много денег. У меня такой возможности – больших денег и бизнеса – никогда не было.

И тем не менее, ты побывал в таких местах, где эти бизнесмены никогда не были.

Да, я тут подсчитал, что в последние годы мои путешествия учащаются и увеличиваются в объеме. Я в Москве бываю два-три месяца в году, а все остальное время в путешествиях.

В скольких странах ты был?

Знаешь, именно страны трудно сосчитать. Навскидку, больше, чем в сорока. В некоторых местах на два-три дня остановишься и летишь дальше. Такие страны я даже не считаю. Для меня побывать в стране – это полностью окунуться в ее жизнь, хотя бы на неделю, или две, или месяц. Только тогда ты погружаешься во все, что там происходит. Начинаешь жить среди людей и понимать их. Начинаешь немножко говорить на их языке. У меня есть интересная особенность, я очень быстро воспринимаю незнакомый язык. Каким-то странным образом я начинаю понимать, что мне говорят, и адекватно начинаю отвечать, иногда обладая словарным запасом всего в 20-30 слов. И я замечаю, что люди в разных странах считают, что я прекрасно говорю на их языке. Но, конечно же, это не так.

Куда ты совершил свое первое путешествие, первую экспедицию?


Сейчас я различаю понятия «экспедиция» и просто поездка. Так вот моя первая экспедиция была сразу на Папуа – Новая Гвинея. И здесь опять-таки был элемент везения, которое постоянно присутствует в моей жизни. Мы сразу попали в совершенно уникальные места, в самый центр этого острова. В этом первом путешествии судьба свела меня с коллекционером первобытного искусства, который направлялся туда, чтобы собирать предметы коллекции для последующей продажи. И мы вместе на маленьком миссионерском самолетике в одно мгновение, как на машине времени, перенеслись сразу в Каменный век! Это было потрясающе! Еще вчера ты находился в цивилизации, а сегодня самолет несет тебя над какими-то бурлящими болотами, где кажется, что еще немножко, и появится голова динозавра или какого-нибудь игуанодона. А потом совершаешь посадку в центре острова в переливающиеся всеми цветами радуги джунгли и оказываешься в настоящем Каменном веке. В Папуа – Новой Гвинее возникают именно такие переживания. Из зарослей выдвигаются люди с копьями, луками и стрелами, в каких-то изорванных одеждах. Причем это еще было миссионерское поселение, а оттуда нам предстояло плыть на лодке еще дальше, в верховья местных рек.


То есть жители этих миссионерских поселений белых людей еще как-то видят периодически?

- Эти еще видят: с ними работают миссионеры, и идет полноценный процесс общения. А вот когда уходишь из этих мест к истокам горных рек, то там начинается настоящий Каменный век. Представляешь, мне тогда было двадцать с небольшим лет, мы сразу попали в такие условия! Это сейчас я понимаю, что в такие места надо ехать, подготовленным, и психологически, и одежда должна быть соответствующая, и медикаменты. И вообще нужно знать целый ряд вещей, когда ты идешь общаться с первобытными людьми. Они живут в другом мире, понятия добра и зла иногда бывают зеркально перевернутыми. Поэтому для такой экспедиции нужно иметь хотя бы базисные представления о психологии, о мифологии, об этнографии, о выживании. Мы тогда не имели ни малейшего понятия об этом. Это просто чистое везение, что мы окунулись в этот мир и выбрались оттуда живыми.

Насколько я знаю, лингвистически это уникальное место. У них там существует множество языков, и они не просто разные, как английский и французский, а это различные языковые семьи, как индоевропейские языки и, скажем, китайская семья языков. Как общаются между собой жители разных деревень? Есть ли между ними контакты или они все живут изолированно друг от друга?

Да, до последнего времени на Папуа – Новой Гвинее была очень сильная изоляция племен. Каждая горная долина или пойма реки, как правило, заселена каким-то одним народом, который говорит на своем собственном языке. Контакты между племенами слабые, и это было как раз проблемой во время экспедиции: остров огромный, там живут сотни народностей, которые очень мало контактируют и даже иногда воюют между собой.

И у всех разные языки?

Да. Поэтому когда мы на нашей лодке, как в фильме «Апокалипсис наших дней» Фрэнсиса Форда Копполы, поднимались вверх по реке, то мир вокруг нас менялся. А в лодке прибавлялось по одному человеку из каждого племени, мимо которого мы проплывали. В конечном итоге в нашей лодке сидело, около пятнадцати человек, из них десять-двенадцать – переводчики из каждой промежуточной деревни.

То есть бывало так, что коммуникация шла по цепочке?

Да. И финальное наше общение с людьми из племени, которое живет на деревьях, происходило по этой цепочке переводчиков. Это было примерно двадцать лет назад. Когда я недавно вернулся в эти же места, чтобы снять один из фильмов своего проекта «Семеро смелых», я был уже более опытным и взял словарь миссионеров, которые там работают. На его основе я составил свой собственный словарик, ради чего ездил в Лондон, где читал хранящиеся там в библиотеках книги, написанные миссионерами об этих первобытных племенах. В этот раз у меня уже были опытные проводники, с которыми я мог, не опасаясь, идти через лес. А тогда, двадцать лет назад, у меня сложилось впечатление, что выскочившие на нас аборигены были неадекватны, в нашем понимании, в понимании городских жителей. Я не хочу таких параллелей проводить, но они вели себя, как дикие звери. Их эмоции, повадки, больше были похожи на то, что можно увидеть в доме для умалишенных. Их поведение было совершенно несоответствующим нашему образу жизни. Позже я видел подобное, когда смотрел съемки первого контакта с известной семьей староверов Лыковых, которых нашли в тайге. Как это покажется ни странным, когда я общался с некоторыми нашими путешественниками, возвратившимися из кругосветки, из одиночного плавания, у меня тоже возникало ощущение, что я общаюсь с человеком не от мира сего. И уже сейчас, после своего первого кругосветного путешествия, которое совершил на барке «Седов», я понял, в чем тут дело. Не просто так в английском законодательстве существует закон, до сих пор применяющийся, что человек, пробывший в открытом море более двенадцати месяцев, не может быть свидетелем в суде. С ним что-то начинает происходить, мировоззрение становится иным, не отвечающим этому миру, неадекватным ему.

­То есть ты выключаешься из этого мира и требуется пройти адаптацию, чтобы вернуться обратно?

Именно, ты переключаешься на совершенно иной ритм и миропонимание. Не просто так после таких путешествий люди становятся верующими, мистиками, поэтами, художниками. В путешествиях с тобой может произойти все, что угодно, и ты в это веришь. Начинаешь ощущать присутствие сил, которые гораздо мощнее, чем мы можем себе это представить.

Таким образом, выходя за парадигму нашей цивилизации, ты остаешься один на один перед силами природы? Попадаешь в условия, в которых люди существовали в Каменном веке?

Например, так, да. И ты взаимодействуешь с этими силами. В этот момент твой снобизм определенный, твоя городская уверенность в том, что все можно включить и выключить электрическим переключателем, исчезают и на их место – если такой стресс удается пережить – приходит открытость. Очень широко открываются глаза, и очень широко открывается мировосприятие. В этом мире, когда ты находишься, например, в горах Тибета, все сразу становится на свои места: человеческая фигурка достаточно маленькая, а вокруг эти бесконечные горы. Или океан. Или степи. Ты становишься соразмерным этим пространствам. Эти горам, этим волнам. Ты понимаешь, что ты – маленький, и возможности твои не такие уж бесконечные, как иногда может показаться в городе.

Леонид, а как это все отразилось лично на тебе? Как ты стал себя ощущать, что изменилось в тебе после всех этих путешествий?

Во-первых, я только недавно стал уверенно говорить, что я путешественник. Путешественник – это тот, у кого такое мировоззрение, как я сейчас постарался описать: ты видишь этот бесконечный, интереснейший мир, но твоя фигурка занимает в этом мире небольшое место. А, во-вторых, как ни странно, весь этот мир меня не подавил своей мощью и бесконечностью, а, наоборот, с каждым новым путешествием у меня, как мне кажется, прибавляется уверенность в себе и в своих силах.

Это появилось не сразу после той первой экспедиции в Папуа – Новую Гвинею?

Это появилось недавно. Это приобретается, когда удаются достаточно масштабные проекты, как тот, который я только что закончил, когда мы не только плыли на корабле вокруг земного шара, но и совершали целый ряд сопутствующих сухопутных путешествий по всему миру.

Расскажи тогда, пожалуйста, об этом проекте – «Семеро смелых». Как он возник, какие происходили этапы его осуществления и что происходит сейчас?

Знаешь, я опять же недавно перечитывал свои старые дневники и с удивлением наткнулся на запись одного сновидения, в котором понял, что суть проекта «Семеро смелых» сопоставима с падением яблока на голову Ньютона. Вдруг – бам! – что-то ударяет по голове, наступает такое просветление и проект прорисовывается. Много лет назад мне приснился сон, в котором я просто шел по северной тундре и вдруг нашел в маленькой пещерке россыпь круглой гальки, маленькие такие круглые камушки, как блинчики. А по краю этих камушков была нанесена гравировка о том, что здесь шла экспедиция по следам другой экспедиции. Гравировка была как будто бы на старославянском языке. А затем я эти камешки аккуратно собрал и отнес в музей. Это было во сне. Я так понимаю, что этот сон и был квинтэссенцией и сутью проекта «Семеро смелых». Он появился во сне.

Как таблица Менделеева?

Примерно так. Это вещи разного уровня, но одного порядка. Это приходит из глубин. Это как зернышко: оно падает, а потом разрастается, как дерево. Сон был очень коротким и ёмким. А реализация самого проекта заняла годы.

А почему именно «Семеро»?

Мне, во-первых, нравится сама эта цифра, семерка. В ней чувствуется какой-то ритм, движение. Семерка кажется мне цифрой движения, развития. А, во-вторых, когда я стал размышлять над этим проектом, то хотел, чтобы моими героями были люди, оставившие тексты после себя, даже если они жили в шестнадцатом веке, как, например, Афанасий Никитин. Вот он оставил после себя текст – вернувшись из Индии, надиктовал его монаху одного из монастырей. Так я стал подбирать дневники путешественников.

Получается, ты сначала решил, что героев должно быть семь, а потом начал проводить селекцию?

Знаешь, я сначала решил, что их будет пять. А потом понял, что здесь чего-то не хватает и их стало семь. И я начал проводить селекцию. С одной стороны, это проект о великих российских путешественниках. С другой, мне хотелось охватить весь земной шар, чтобы эти экспедиции давали представление обо всей планете. Мне хотелось посмотреть, где происходили наши путешествия, и как мы охватили весь земной шар. По этим принципам я начал отбирать и смотреть.

Перечисли, пожалуйста, все эти экспедиции и персоналии.

Во-первых, это путешествие по следам Александра Булатовича, который открыл для русских Африку. Это русский офицер, который исследовал многие неизведанные на конец девятнадцатого века области в Африке. Потом было путешествие по следам Николая Миклухо-Маклая – это уже Океания, Папуа – Новая Гвинея, тот регион земного шара. Затем – путешествие по следам Афанасия Никитина в Индию. Далее, экспедиция по следам братьев Лаптевых на самый север России. Как ни странно, в семнадцатом веке мы не знали, где у нас земля русская заканчивается на севере, и задачей экспедиции Лаптевых было установить, где заканчивается земля, и начинается море Великое. Таким образом, это уже было путешествие на Крайний Север.

Из всех текстов, которые мне попадались в руки, наиболее меня впечатлили заметки Владимира Арсеньева, нашего известного писателя, после которого осталась книга «Дерсу Узала» и многие другие произведения о путешествиях. Его тексты мне кажутся самыми знаковыми и самыми интересными из всего, что было написано на эту тему. И я сделал экспедицию по его следам. Этот человек – уже наш современник, он жил и в двадцатом веке и был еще жив в тридцатые годы. Это было путешествие по Дальнему Востоку. Затем была экспедиция по следам Николая Пржевальского – монгольские степи и Тибет. И наконец, финальное путешествие было по маршруту первой российской кругосветки, совершенной Иваном Крузенштерном и Юрием Лисянским. В каждом случае, даже в шестнадцатом или семнадцатом веке, оставались записки, дневники, оставались тексты, по которым можно было реконструировать события того времени и все, что тогда происходило. Я не хотел просто приехать, пройти за пять-семь дней и вернуться, что сейчас часто происходит с нашими журналистами. Моей задачей было повторить путешествие буквально. Если они шли на собаках, значит, на собаках. На оленях – значит, на оленях. Например, экспедиция Арсеньева по Дальнему Востоку в результате вылилась в четыре путешествия. Я туда прилетал четыре раза. Сначала сделал летнюю часть пути, потом осеннюю. Затем была отдельная зимняя экспедиция, очень трудная, с нанайцами на лыжах по тайге… А последнее путешествие, кругосветное, вообще заняло больше восьми месяцев. Ведь парусник идет со скоростью велосипедиста и потихонечку огибает земной шар, Вокруг океан, ты зависишь от силы ветра. Иногда эта сила ветра тебе помогает, а иногда останавливает так, что ничего с этим не поделаешь. И как раз в эти моменты твое мировоззрение очень здорово меняется. Ты можешь просто встать на одном месте и не сдвинуться с него, хотя тебе очень сильно хотелось бы продолжить свой путь.

То изменение мировоззрения, о котором ты говоришь, стало проявляться очень недавно, как раз во время кругосветки?

Самые яркие вещи начинают приходить, конечно, в таком длительном путешествии, когда ты отрываешься от всех корней, от всего привычного, и оказываешься в совершенно неизведанном, новом мире, где раньше не был.

Это путешествие не часть проекта как таковое, ты к нему присоединился и подключил к своему проекту «Семеро смелых», так ведь? Каким образом оно вообще случилось?

На самом деле, я очень много работал над этой кругосветкой и, насколько я могу судить, спусковым крючком этого проекта была моя бурная деятельность. В 2008 году мне, удалось подписать у Президента Медведева письмо о том, что это путешествие следует проводить на определенных парусниках. Медведев подписал письмо и дал распоряжения соответствующим службам.

Сейчас, во время прохода Тихого океана, у нас возникла такая традиция: мы с капитаном барка «Седов» время от времени устраивали завтраки, с несколькими офицерами. Мы сидели, общались дружески, Тихий океан, корабль идет, и у людей появляется больше возможности пообщаться. Я на островах периодически добывал то какую-то экзотическую рыбу или фрукты и приносил на завтрак, и мы пробовали разные вкусные вещи.

Ты был единственным, у кого была такая возможность? Ведь у всех на борту имеются свои обязанности?

У офицеров и, особенно, у капитана корабля возможности побывать на берегу крайне ограниченны. Мы заходили в порты максимум на три-четыре дня. В день захода капитан очень занят. В день ухода тоже. Много подготовительной работы. Остаются один-два дня, и то постоянные вопросы, организационные и технические. В результате капитан практически никуда не выходит. А у меня, конечно, возможностей больше. Я выхожу на берег и, уже имея большой опыт общения с разными людьми из разных уголков земного шара, быстро налаживаю связи, и запасаю эту провизию.

А что происходило на этих капитанских завтраках?

Мы обсуждали, в том числе, и это письмо о кругосветном путешествии. Я рассказал, как подписал письмо у Президента, а капитан сказал, что ему как раз в 2008 году позвонили и, под страшным секретом, сообщили, что назревает кругосветка на «Седове». А он в то время был капитаном другого парусного судна, «Паллада», которое находится у нас на Дальнем Востоке. И его оттуда пригласили переехать сюда в Москву, и вот так в 2008 году завертелись колесики этой экспедиции. Прошло еще почти четыре года, прежде чем кругосветка реализовалась. Перед ее началом, чтобы о ней узнало как можно больше людей, проводились конкурсы, набирались участники, реализовывались совместные проекты с Русским географическим обществом, с Фондом дикой природы. В общем, была целая эпопея. И если говорить в том ключе изменения мировоззрения, то фигурка моя маленькая на фоне гор, и я не претендую на то, чтобы заявить: «Я эту кругосветку полностью сделал». Но, конечно, я был одним из ее инициаторов. Я замечаю, например, что и герои моих путешествий тоже оказывались винтиками, но при этом очень важными винтиками в общемировом историческом процессе. Они оказывались, очень кстати, в нужное время в нужном месте. И у меня возникают такие же параллели с моими героями из проекта «Семеро смелых».

Нынешнее путешествие проводится в память первой кругосветки Крузенштерна и Лисянского. Это ее формальная сторона. А каков ее практический смысл для моряков?

Наше государство старается поддерживать статус крупной мировой державы. Статус морской державы. Поэтому подобные кругосветные путешествия у нас в государстве периодически проводятся, как раз по этим причинам. Удивительно, но Россия владеет самыми крупными парусниками и, вообще, самой крупной парусной флотилией в мире!

Такого можно было бы ожидать от Британии или Америки.

У них, видимо, средств на это нет, или желания. Ноу нас эта флотилия самая крупная. Поэтому, когда наши парусники заходят в порты, это всегда фурор! Это говорит о статусе страны. Я недавно общался с капитаном другого нашего крупного парусника – «Мир», он сказал, что на флоте парусники всегда называли «принцессами». У них всегда был статус элитных кораблей. Кроме того, парусники сейчас – это учебные корабли. Например, за время нашей кругосветки три раза менялся весь курсантский состав – 120 человек. Для молодых ребят, курсантов, такое путешествие – это событие, которое они будут помнить всю жизнь. Потом они будут капитанами или офицерами на подводных лодках или на торговых судах, но путешествие под парусами они запомнят навсегда! У меня, кстати, фильм про кругосветку начинается как раз с эпизода, когда курсанты поднимаются на борт корабля, и я снимаю их первый подъем на мачту. Я сам помню до сих пор, как я первый раз поднялся на эту мачту и как полез наверх, на высоту восемнадцатиэтажного дома!

Расскажи об этом подробнее. Ведь на паруснике, в силу его конструкции, все делается руками, и технология управления парусным кораблем – дело достаточно непростое.

Управление кораблем – это отдельная история, это капитан, это штурман. Все действия производятся руками моряков и курсантов, которые работают с парусами. Например, парусник «Седов» – самый большой в мире, и если разложить все его паруса, они покроют целое футбольное поле. Представляешь задачу: поставить эти паруса, а потом их убрать? Принципы управления у этого парусника такие же, как и сотни лет назад: ребята разбегаются по мачтам, бегут наверх, развязывают веревки, отпускают паруса, потом убирают их, и все вручную! Вдоль мачты идут ванты – веревочные лестницы, по которым нужно забежать на высоту восемнадцатиэтажного дома. Это тоже очень непростая история.

Как это происходит? Это невероятно: ведь тем, кто неподготовлен, кто идет в первый раз, наверное, очень страшно?

Я как раз недавно снимал на «Седове», как это происходит у ребят, первый раз попавших туда. У кого-то это огромный выплеск адреналина. У меня у самого так было: ты спускаешься и, как свечка, пылаешь бешеной энергией. А у кого-то страх. На мачте есть две промежуточные площадки. У них очень романтические названия – марсовые площадки. Это старинный морской термин. Первая марсовая площадка находится примерно на высоте трехэтажного дома. На нее залезть сможет практически любой человек в нормальной физической форме. Здесь можно сделать передышку. А чтобы попасть на вторую марсовую площадку, уже нужно совершить небольшой подвиг. Дело в том, что примерно на высоте сорока метров веревочная лестница сужается, а затем просто заканчивается, и необходимо перешагнуть на соседнюю лестницу, подвешенную на расстоянии полутора метров. Нужно сделать шаг над бездной, на высоте десятиэтажного дома. Одну руку отпустить, а второй рукой схватиться за соседнюю лестницу. Это очень непростой шаг.

Неужели курсант с первого раза должен сделать этот шаг на такой высоте?

Конечно же, нет. Сначала тренировка идет на первой марсовой. Лестница сделана таким образом, что получается горка: по одной стороне залезаешь, по другой спускаешься. И таким образом их гоняют по этой горке в течение суток, двух, трех. Даже этот первый подъем вызывает бурю эмоций, у некоторых панику. Кто-то просто прилипает: цепляется за ванты и его невозможно оторвать. Я сам совершенно не являюсь супергероем. Чем дальше, тем больше понимаю: я – не супергерой. Мой первый подъем на мачту был примерно таким же: было дико страшно и одновременно дико интересно. Хорошо, ты преодолел себя и залез на первую марсовую площадку, а оттуда видно вторую, а еще я видел, как ребята на ней снимали фотографии на мобильные телефоны, и я понимаю: я хочу быть там! И сделать эти фотки уже профессиональной аппаратурой. И вот начинаешь думать, ходить, смотреть: как же сделать этот шаг? А решиться на него очень трудно Тем более, когда ты лезешь вверх, пути назад уже нет. Когда объявляется парусный аврал, все бегут вверх, и ты не можешь повиснуть на вантах и всем перекрыть дорогу. Таким образом, ты должен дойти до верха, до второй марсовой площадки. И на эту десятиэтажную высоту ты должен забежать, цепляясь руками и ногами за веревки.

Все, как в старые времена?

Все, как в старые времена. И вот сейчас, когда я уже стал опытным человеком, уже несколько лет хожу на парусниках, мне удалось сделать кадры ребят, которые первый раз поднялись на эту вторую площадку и передать их страхи, эмоции, впечатления. Я это включил в фильм о кругосветке, в том числе и героические моменты, когда человек, наконец, поднимается на вторую марсовую, стоит там, вдыхает полной грудью воздух и говорит что-то типа: «Фантастика, вау!». И оттуда открывается потрясающий вид на безбрежный океан вокруг.

А некоторые люди не могут зайти. Они останавливаются на полдороге, слезают вниз и говорят: «Это не мое, я не могу, я не хочу, я не пойду». И вот здесь надо отдать должное нашим морякам, профессионалам, которые работают на паруснике «Седов», это, в основном, боцманы – начальники у каждой мачты. Эти люди работают с курсантами как профессиональные психологи. Там никто не начинает на человека давить, душить, наоборот, говорят: «Ничего, пройдет несколько недель, и он будет лазить по верху не хуже остальных. Просто ему нужно время, чтобы осмотреться, отдышаться, постоять наверху». Методика такая: человеку дают возможность подняться на небольшую высоту, постоять, привыкнуть и, постепенно, он начинает залезать все выше и выше. Так же было и у меня: я тоже не смог с первого раза забраться на самую большую высоту. Вторая марсовая площадка – это еще не все. Там за второй марсовой еще идут где-то последние пятнадцать метров, и нужно подняться на так называемую антенно-рею. Антенно-рея – это самое последнее перекрестие на мачте, где уже закреплены радио- и телевизионные антенны, которые отвечают за связь корабля. Как раз оттуда я сделал один из самых удачных кадров: весь парусник длиной в 120 метров умещается в одном кадре и такое ощущение, что под тобой маленькая лодочка. Это уже высота восемнадцатиэтажного дома, 60 метров. И чтобы подняться туда, нужна настоящая смелость. В целом, все, что происходит с человеком там наверху – это что-то среднее между работами канатоходца и эквилибриста в цирке.

А как решается вопрос с безопасностью? Мало ли что может быть на такой высоте: голова закружится или просто страх.

Техника безопасности – это важная часть, которую соблюдают все матросы. Ты отправляешься наверх со страховочным поясом и, когда добираешься до нужной точки, где работаешь с парусами, закрепляешься страховкой. Но когда ты взбираешься наверх, никакой страховки нет. Например, во время парусного аврала, во время шторма, когда всем надо быстро подняться наверх, убрать паруса, закрепить их, на страховку нет времени, ты должен быстро двигаться. Но ни одного несчастного случая, слава Богу, на паруснике «Седов» не было. Бывало, люди падали, но повисали на своей страховке…Никто не разбился. В этом плане вся атмосфера на паруснике направлена на поддержку, на недопущение таких ситуаций. У меня был такой случай: шел уже шестой месяц кругосветки, мы обогнули половину земного шара и подходили к России, к Владивостоку, попали не просто в шторм, а в ледяной шторм! Навстречу ветер, лед и дикий холод. Паруса все пришлось убирать, иначе они заледенеют и порвутся просто в одно мгновение. И в этот момент я проводил съемку наверху. Одно дело находиться наверху в обычной ситуации и совсем другое дело, в условиях ледяного шторма. И в этой обстановке мне удалось сделать несколько совершенно уникальных кадров, которые войдут в фильм, и зрителям, я думаю, тоже будет очень интересно все это пережить. При этом наверху я себя чувствовал достаточно уверенно, что не могло меня не порадовать.

Расскажи про ваш знаменитый квадрокоптер и его драматическую историю.

Каждый раз, отправляясь в экспедицию, я думаю над тем, чем мое новое путешествие будет отличаться от предыдущих, от тех, что совершали другие люди. И чем мои съемки будут отличаться от тех съемок, которые уже были сделаны. Поэтому я всегда стараюсь придумать новые образы и их новую съемочную реализацию. Сейчас появились так называемые квадрокоптеры – радиоуправляемые летающие тарелки, с пропеллерами и камерой на них. Такой маленький круглый вертолетик, к которому крепится камера, что позволяет производить съемку. Кажется, все просто, но одно дело – город, где ты запускаешь квадрокоптер, как обычную радиоуправляемую модель. А когда хочешь провести съемки на мысе Горн вокруг парусника, идущего на всех парусах, или когда мы на острове Пасха хотели летать вокруг этих идолов – вот там очень много неизвестного. Квадрокоптер может снести порывом ветра в открытый океан, и ты его потеряешь. Поэтому у нас было очень много драматичных моментов с этим летательным аппаратом.

На мысе Горн мы только-только его испытывали и проводили самые первые съемки. И, тем не менее, добились просто потрясающих кадров, Например, когда летали над колониями морских котиков и пингвинов. Квадрокоптер дает ощущение присутствия там. Тем более что животные не очень боятся этого летательного аппарата, потому что он летит тихо и практически бесшумно. В результате можно достаточно низко пролететь над дикими животными и понаблюдать за ними.

Я видел кадры, сделанные квадрокоптером на острове Пасхи, где он пролетал над океаном к берегу, и там, на берегу, паслись дикие лошади, которые заметили его и испугались.

Да было такое. Там с этим аппаратом возникли другие интересные ситуации. Однажды вечером мы решили снять самую крупную группу знаменитых огромных каменных идолов. Я ходил вдоль идолов, чтобы был виден истинный масштаб этих статуй высотой в 17 метров, а мой оператор зашел на край скульптурной композиции и снимал ее оттуда. Вдруг слышу такой сдавленный крик, разговор на повышенных тонах и сразу кинулся туда. Смотрю, около оператора стоит голый человек, в одной набедренной повязке, и держит в руках нож. И недвусмысленно дает понять, что сейчас он этот нож в оператора вонзит. Возле этих статуй постоянно ходят туристы, мы ведь тоже были там одними из таких туристов, осматривающих достопримечательности, то есть видимых причин для такого поведения не было. Возможно, этого местного жителя смутило то, что мы, в таком священном месте, летаем на этом нашем квадрокоптере.

Местные жители до сих пор считают эти статуи священными?

– До сих пор. Они испытывают к ним разные чувства. Но вот этот человек… Почему он был в набедренной повязке – непонятно. На острове Пасхи современные поселки, машины. Он, видимо, из тех людей, кто решил, что будет жить так, как считает нужным. Я потом видел его домик, расположенный на берегу океана, немного поодаль от статуй – вполне современное жилище, на крыше радиоантенна, машина стоит рядом. А он расхаживает вокруг статуй в набедренной повязке. Ему, наверное, платят туристы за фотографии с ним… А вот вечером он уже что-то делал с тележкой. У меня есть определенный опыт общения с подобными людьми, и я его разговорил, он немного успокоился и рассказал, что занимается каким-то сельским хозяйством, что-то там копает, выращивает. Но для моего оператора, который непривычен к общению с первобытными людьми, ситуация была шокирующая.

А дальше наши полеты шли очень успешно. Мы отсняли много материала и на островах, и на океане, потрясающие видовые съемки. Но потом, когда делали очередную съемку вокруг парусника, мы квадрокоптер все-таки потеряли. Он зацепился за один из канатов наверху и упал в океан. Ведь парусник огромный. Когда у тебя маленький летательный аппарат находится на высоте восемнадцатиэтажного дома, то невозможно адекватно определить расстояние, на котором он находится, близко или далеко. Чуть-чуть мы зацепили один из канатов, и квадрокоптер упал в океан и в одну минуту ушел на глубину в полторы тысячи метров. Но мы успели много снять. На самом деле, когда отправляешься в дальнее путешествие, то лучше обладать самурайской готовностью к потерям, даже, скажем так, к большим потерям. В путешествиях часто бывают такие ситуации, когда ты на грани. Можно потерять все, что угодно…

Ты как раз затронул такую тему. Расскажи о том – я прочитал в одном из твоих интервью, как где-то в Африке тебя и твоих спутников приговорили к смерти. Что это было и как это все разрешилось?

Не то чтобы нас приговорили к смерти, просто при нас говорили о том, что собираются нас убить. Это была первая экспедиция в Африку по следам Александра Булатовича в рамках проекта «Семеро смелых». Наш русский офицер, можно сказать, присоединил тогда к Эфиопии одну треть ее нынешней территории. И вот эта часть, присоединенная свыше ста лет тому назад, так и остается самым диким местом. Эфиопия ее к себе присоединила, но не смогла освоить. Это долина реки Омо, где живет несколько племен аборигенов. Когда мы двигались через дикие районы Эфиопии, мы не только прошли до тех мест, где дорога закончилась, но и туда, где просто начинались первобытные земли. И чем дальше мы шли, пешком, с мулами, без джипа, тем в более первобытную Африку мы попадали. Мы дошли до территории племени Сурма, которое разделяется на четыре клана. Самый дальний, четвертый клан племени Сурма, совершенно не контактирует с цивилизацией. Несколько человек выходят, время от времени, к поселку, к дороге, а идти там два-три дня, и они, возможно, встречались с европейцами, а основная часть племени живет в изоляции.

Это их осознанный выбор?

Они жили так всегда и пока не собираются ничего менять. И вот мы туда добрались с проводниками из более цивилизованных районов страны, со мной был переводчик, парень из этого племени, хорошо знающий английский язык, его обучили миссионеры. Он как раз и рассказал мне однажды утром, что ночью старики, которые сидят вокруг нашей палатки (надо сказать, что вокруг нее сидело все это племя с утра до вечера) предложили нас убить. Вождь этого клана спал поперек палатки, буквально охраняя нас своим телом. Дело в том, что мы с ним договорились, что я могу здесь находиться. Но, несмотря на это, некоторые из стариков выдвинули идею нашего убийства. И это нормально для первобытного человека – такую идею выдвинуть.

Это нормально, но у них должна была быть очень рациональная причина для этого.

А у них была такая очень рациональная причина. Во-первых, у меня была куча медикаментов. Причем они уже убедились, что эти медикаменты действенные. Например, были хорошие заживляющие средства для ран, а также препараты от проблем с желудком. От головной боли. В общем, это были конкретные, весомые вещи. Во-вторых, у меня была хорошая одежда и палатка. Я могу сразу забежать вперед: моего проводника, который довел меня до озера Туркана и потом возвращался назад, ограбили в этих краях. Парня, родившегося здесь, жителя этих мест. У него забрали все.

Получается, они не очень-то нравственные в этом смысле?

Абсолютно. Это воины. Для них основной доблестью является брутальность и сила. Просто возможность получить добычу. Тем более, это их территория, мы идем через эту территорию, и мы сами – часть их добычи. Это нормально взять нас и ограбить. У нас тоже это присутствует в некотором смысле. Каждый, кто рос в дворовых условиях, сталкивался с такими парнями, которые тебя могут просто встряхнуть, как следует, отнять мелочь из карманов или вообще все, что у тебя там есть..

То есть такое поведение сейчас – это часть древнего кода человечества?

Да, такой юношеский уровень развития, где главное – это мускулы, сила. Благодаря этой силе ты что можешь, то и возьмешь.

И ничем другим на пропитание ты себе не заработаешь?

Да, поэтому и сейчас там основная валюта – это животные, в частности, коровы. И у местных ребят другой возможности добыть себе средств на коров просто нет. А им, кстати, нельзя жениться, пока не добудешь определенное количество коров. Либо погибнешь.

А как они решили тебя и твоих спутников не убивать? Что перевесило?

Насколько я понял, повлияло мое состояние. Меня недавно пригласили в программу к Малахову, где обсуждалась тайна гибели группы Дятлова, эта совершенно мистическая, странная история. Я там так и не рассказал свою версию полностью. Как это ни странно, состояние людей, путешествующих в той или иной дикой местности, очень сильно воздействует на природу. Насколько я могу судить, эмоции людей, группы людей очень сильно могут влиять на природные явления, хотя это может показаться странным в нашем современном, материалистическом восприятии мира. Люди, которые сильно бояться, паникуют, вполне могут вызвать и сход лавины. Или какой-то другой катаклизм. А когда человек находится в спокойном состоянии, то и внешняя среда, даже страшная, может успокоиться. Мне там помогла моя невозмутимость, ровное состояние. В ту самую ночь мне приснился сон, в котором какая-то совершенно удивительная космическая девушка, похожая на героиню советского фантастического фильма «Чрез тернии к звездам», дала мне что-то, похожее на теплого котенка. Такой теплый шарик, теплый дар, с которым я проснулся утром, и весь день было ощущение, что я так с ним и хожу. Мне кто-то говорил, что нас хотят убить, моего проводника реально трясло. Со мной тогда был еще один проводник, из центральных, цивилизованных районов Эфиопии. Так вот у него каждый день начинался с того, что он спрашивал меня: что я здесь делаю, такой опытный человек? Как меня сюда вообще занесло? Он был в шоке от этих людей, от их неадекватности, от их постоянных заморочек, если так можно сказать, которые они вдруг перед нами выказывали. Где-то нас останавливали, где-то нам не давали пройти. Мотивация была, например, такой: в этой деревне мы должны оставаться еще дольше, так как в другой деревне мы уже были, уже там лечили нашими медикаментами. И вот теперь в этой деревне мы, значит, тоже должны лечить.

Получается, в основе их поведения лежат все-таки практические мотивы?

Ты знаешь, в конечном итоге нас использовали с практической точки зрения. И больше скажу: в свой фильм я включил интервью с вождем, скорее, беседу даже, в ходе которой он сказал мне, чтобы я передал людям во внешнем мире, что они, вообще-то, хотели, чтобы у них здесь построили школу, чтобы у них построили больницу. Чтобы к ним провели дорогу. И этот «мессидж» я включил в свой фильм, и я надеюсь, что рано или поздно, его кто-то услышит. Они люди первобытные, но сейчас уже весь мир становится единым, и дикие районы Африки не исключение. И эти люди также хотят влиться в нашу общемировую структуру.

Кто более оторван от нашей урбанистической цивилизации, по твоим ощущениям: люди в Папуа – Новой Гвинее, те самые люди, живущие на деревьях, или эти африканские племена?

Более оторваны люди, живущие на деревьях. Потому что Африка – это все-таки степные районы, по которым, при желании, ты дойдешь до любого поселка, скажем, за пять дней. И потом, эти люди, хоть и первобытные, голые, но на них обрывки одежды, которую они получили из соседних деревень. Чем больше деревня контактирует с дорогами, тем больше там предметов цивилизации. У них есть автоматы «Калашникова». В один из дней перед моей палаткой в кустах залег человек с такой высокотехнологичной базукой за плечами, что я даже не знаю, как это называется. Везде же идет война: Судан, Уганда, войны там везде, и район в этом смысле очень сложный. Поэтому между племенами идет обмен: «Калашников» стоит пять коров. Там люди остаются первобытными в своем сознании, в своем образе мышления, но предметы к ним попадают очень даже опасные. А вот у людей, живущих на деревьях, этого нет. Там болота. Плюс Индонезия, которая контролирует большую часть территории этого острова, содействует тому, чтобы туда ничего такого не попадало: ни алкоголь, ни оружие. Это связано с опасностью национальных бунтов и прочих подобных вещей.

Правда, что эти люди знают буквально каждое дерево в лесу по имени, то есть общение идет у них на таком уровне? Это так?

Скорее, такое можно говорить о родовых деревьях. Родовые деревья – это то, где могли жить эти люди, где похоронены их предки. То есть это не все деревья, а только отдельные. Как правило, это мощные, крупные, выделяющиеся деревья, на которых можно и дом построить. Люди, живущие на деревьях, не просто так называются: они в буквальном смысле живут на них, строят там дома. Мы сняли сюжет для фильма о людях, которые живут на дереве пятидесятиметровой высоты. Это очень высоко и дерево должно быть мощным, чтобы выдержать такую нагрузку.

Сколько человек может жить на таком дереве?

Как правило, в таком доме живет три-четыре семьи, это от восьми до двенадцати человек.

Почему так получилось, что на деревьях живут конкретно люди этого племени, а другие десятки племен не живут таким образом?

Вообще, в Папуа – Новой Гвинее люди, живущие на чем-то возвышенном – явление распространенное. Там много либо мест болотистых, тропических, либо речных пойм, где вода постоянно поднимается и опускается. Поэтому поднять домик на два-три метра от уровня земли – это в порядке вещей. Но чтобы забираться так высоко, должны быть какие-то совершенно особые обстоятельства. Сами эти люди говорят, что им с деревьев удобнее наблюдать за полетом птиц – это такая романтическая, первобытная версия. Им просто нравится жить наверху и наблюдать за полетом птиц. Логика первобытного человека с нашей логикой несопоставима. Мы, наоборот, подумаем: зачем лазить туда так высоко, силы тратить?

Ну, вот чисто практически птицы могут говорить о присутствии других: где птицы взлетели, там, значит, кто-то прошел.

На самом деле, это было связано, прежде всего, с их безопасностью. Даже если посмотреть голливудские фильмы: если человек оказался в джунглях, где он спасается? На дереве. Змеи, пиявки, все, что угодно: на дереве можно переночевать более или менее безопасно. Здесь, в Папуа – Новой Гвинее, нет таких опасных живых существ, но есть соседние племена, а в тех местах всегда была распространена охота за головами. В одной из моих миссионерских книжек я прочитал, что еще пятьдесят лет назад человек из этого региона, чтобы дать родившемуся сыну имя, должен быть где-то это имя добыть. Группа охотников выдвигалась в джунгли, чтобы найти имя.

Имя было для них чем-то материальным?

Нет, его надо было просто добыть. Причем в прямом смысле слова: убить человека, отрезать ему голову, а перед этим, перед смертью спросить, как его имя и, таким образом, дать его потом своему сыну. И эти люди, живущие на деревьях, а это самые примитивные люди, находящиеся в самой высокой группе риска, всегда были очень разобщенными, жили в лесу маленькими группками, прятались на деревьях, в том числе и по этой причине. На них вдруг выдвигался отряд охотников, хедхантеров, из более крупных племен. Причем, когда я увидел старые фотографии людей из племен, живущих по соседству, я вспомнил сразу знаменитый фильм «Хищник», если помнишь, с Арнольдом Шварцнеггером, и у меня сложилось такое ощущение, что образ был взят из этих мест! Сначала этот Хищник, невидимый, а затем он вдруг предстает перед нами во всей своей амуниции. Его интересуют как раз головы. Я видел похожую фотографию, снятую в начале двадцатого века в тех местах, на территориях соседних племен, асматов. Там как раз запечатлены охотники за головами. И вот от таких персонажей люди на деревьях и прятались. Там шансов спастись все-таки больше, на ночь лесенка может быть убрана наверх и к тебе никто не подкрадется.

А отряды этих лесных кочевников, воинов, добывающих себе имена, были очень мощными. В тех районах уже в наше время, в семидесятые годы, пропал Майкл Рокфеллер – знаменитый антрополог и коллекционер первобытного искусства. Он просто сгинул без следа.

А что это был за двухдневный ритуал с шаманом в Амазонии? Были ли у тебя видения? Что ты испытал тогда?

Это было во время одной из моей первой амазонской экспедиции, когда мы ушли вглубь джунглей. У меня был такой интерес: я хотел найти племя, контакт с которым был установлен за два-три года до нашей экспедиции. Что это значит? В Бразилии есть группа таких своеобразных сталкеров, которые занимаются установлением контактов с так называемыми неконтактными племенами. Это маленькая группа специалистов, очень специфических людей. Опытные выживальщики. И вот эта группа глубоко в джунглях, на одной амазонской реке, наткнулась на такое племя, пошла с ними устанавливать контакт. Мне попалась видеокассета со съемками контакта. Вот стоит лагерь этих сталкеров на одном берегу реки, а на другом – стоянка этих первобытных людей: примитивные шалаши, копья, стрелы. Сначала с ними перекрикивались через реку, шло такое общение. Потом им оставили дары: несколько мачете, топоров. Те дары взяли. Потом видно, как парень, руководитель этой современной группы, переплывает к ним на лодке, общается, какие-то подарки дарит. С ним уже какой-то контакт установлен, похлопывания. А потом без всяких объяснений в кадре происходит какая-то шумиха, суматоха. И затем видно просто размозженное буквально в лепешку тело этого руководителя группы. Что там произошло? Почему? Люди приняли подарки, общались. И, тем не менее, они его в лепешку превратили. И племя исчезло. Вот на этой стадии мы туда и пришли. Племя исчезло, убив этого человека, его больше не могли найти. А мы хотели, несколько наивно, попытаться отыскать это племя и понять, что там произошло.

Получилось?

Мы его так и не нашли. Оно реально ушло очень далеко, это маленькое кочевое племя, отлично понимающее, что был убит один из людей, пришедший к ним из большого мира. Там расположен так называемый район «Золотого треугольника», это граница Перу, Бразилии и Колумбии. Этот район трудный для индейцев, прежде всего. Там наркотрафик, нелегальные золотоискатели, эта публика бродит по лесу вдоль рек. По самим джунглям, конечно, особо не походишь, там тяжело, там надо выживать. Поэтому вся деятельность проходит вдоль рек. По ним можно пройти, проплыть. Если идет такая группа современных нелегальных золотоискателей, и на кого-то они натыкаются, то они могут просто застрелить, вообще не разговаривая. И индейцы понимают, с кем имеют дело, и какие подарки из внешнего мира к ним приходят. Поэтому, возвращаясь к этому неконтактному племени, убив руководителя этой группы, они просто исчезли, растворились.

И фильм получился очень интересный: я вел расследование на тему, что же там случилось, а когда мы остановились в одной из деревень, с относительно оседлым местным племенем, то застали там очень интересную ситуацию – шаман лечил девочку. Мы не знали об этом, потому что эта часть жизни вообще не касается европейцев, и вдруг мой оператор, Миша Кричман, сейчас уже известный специалист, работает с Андреем Звягинцевым, говорит мне: «Слушай, тут чего-то ночью происходит». И тогда мы с ним постарались хотя бы записать звук. С этого момента началось наше общение с шаманом. Мы просто записали удары в бубен, удары в колотушку, его камлание. Девочка очень сильно болела. У нее был очень сильный жар, вызванный тропической болезнью неизвестного происхождения. Я тогда подумал, что на этом этапе мою экспедицию постиг провал. Поскольку выяснилось две вещи: во-первых, девочка находится на грани смерти, и, во-вторых, шаман не может ей помочь. А у нас была лодка с запасом бензина на обратную дорогу. И был выбор: либо мы эту лодку отдаем девочке, чтобы ее отвезли в больницу и наша экспедиция останавливается, либо мы оставляем эту лодку себе и двигаемся дальше, чтобы найти это племя. И внутри моей группы возник очень сильный конфликт.

А сколько вас было в группе?

Нас было четверо. Это была полноценная съемочная группа, с оператором и режиссером. И еще антрополог из Российской академии наук. Мне хотелось продолжать движение, а наш антрополог Антон Иванов настаивал на том, чтобы отдать эту лодку девочке. И я просто разрывался на части. В результате мы эту лодку отдали, девочку увезли в больницу и там вылечили. А наше продвижение встало, но зато мы получили возможность остаться в племени, которое находилось на краю дикого леса. И там нам стали предлагать какие-то вещи в ответ на наши действия. Мы спасли девочку, и нам открылось что-то. Мы стали наблюдать за их ритуалами, куда нас начали приглашать. И вот один из ритуалов был, как раз, связан с пробованием этой самой айяуаски.

Что это такое?

Это порошок, который делают шаманы Амазонии, сильный галлюциноген, вызывающий психоактивный эффект. Он состоит из разных растений и плодов. Все это растерто в порошок и вдувается в нос.

То есть у вас это был не напиток?

В нашем случае это был порошок. Когда мне его вдули в нос через длинную трубку с тонким наконечником, в одну ноздрю, в другую, то меня просто пробрало как, наверное, собаку, вылезающую из ледяной воды. Пробирает насквозь. Я в принципе расположен к тому, чтобы что-то видеть, обращать внимание на сновидения, переживания, не связанные с конкретными событиями. Вот эта часть меня, которая отвечает за такие переживания, очень тогда активизировалась. Мне там приснилась целая серия снов, связанных с этой местностью. Коротко об этом, наверное, не расскажешь.

А как долго продолжался этот эффект?

Все время, пока мы там находились. У меня вообще сложилось такое впечатление, что это стало спусковым крючком того, с чего я и начал это интервью: когда я просматриваю свои старые дневники, то описание любого путешествия полно событий и переживаний. Приезжаешь в город, и как будто бы жизнь останавливается. Вот там у меня было ощущение, что этот порошок, или те интенсивные переживания, которые в меня ворвались, посредством этой айяуаски, стали началом целой серии событий, которые происходили со мной уже потом очень продолжительное время. Как будто меня что-то разбудило, и я проснулся. Посмотрел вокруг себя, а тут, оказывается, джунгли, обезьяны, моря, океаны, материки, целый мир!

Это было в момент эффекта, оказываемого порошком, или уже потом ты так перенастроился?

Ты знаешь, тогда я этого не понял точно. Многие вещи доходят через какое-то время. По крайней мере, у меня так. Что-то происходит, как вспышка, но чтобы потом эту вспышку расшифровать, описать и осознать, нужно время. По крайней мере, помню, что из этой экспедиции в джунгли Амазонии я вернулся совершенно другим человеком. Я вдруг понял, что мир вообще иной, чем я о нем имел представление, живя в городе. Это была экспедиция, тоже одна из первых, где я соприкоснулся с другим миром в прямом и переносном смысле этого слова: с джунглями Амазонии и с миром этих сновидений, порожденных галлюциногенами. Это еще один слой, более глубокий. Это был 1998 год, не много не мало. И после этого мне захотелось совершать все более и более углубленные путешествия и исследования. Тогда у меня как раз появился проект «Диалог с миром» – совместная с Академией наук антропологическая экспедиция по местам, где еще живы традиции, культуры, этносы и так далее. А позже уже появился проект «Семеро смелых».

Из тех экспедиций, которые ты совершил, и из тех мест, в которых ты побывал, можно ли сказать, что путешествие в джунгли Амазонии было самым ярким?

Память обладает такими свойствами, что ты помнишь самые ближайшие события, а те, которые были далеко, как правило, меркнут, как старые фотографии. Краски блекнут. В каждой экспедиции возникает ситуация, когда ты себя спрашиваешь: «Вот что я сейчас здесь делаю?». Я – взрослый человек, умный относительно, опытный. И в каждой экспедиции возникает мысль: «Идиот, почему ты сюда влез, вляпался в очередную ситуацию?». Это, как правило, связано с самыми яркими переживаниями, иногда с опасностью. Сейчас у меня наиболее яркие события связаны с тем, что я пережил в кругосветке. Например, остров Пасхи – это наиболее яркое, потому что ближе всего по времени. Но я очень хорошо помню, что со мной происходило на Папуа – Новой Гвинее в первый раз: как вспышка, когда выскочили аборигены, и я нос к носу столкнулся с моим далеким предком, первобытным человеком, сжимающим в руки каменный топор, с луком и стрелами.

Ты тогда совершил такое путешествие, бросок в прошлое?

В Каменный век! Причем этот человек не смотрел мне в глаза. Он, скорее, меня обнюхивал. Это был очень близкий контакт. И я его чувствовал, и он меня.

Он это делал с угрозой или с любопытством?

Знаешь, было ощущение, что он ­на грани срыва. Я потом уже заметил, что у первобытных людей вот эта грань, которую они называют «потеря души», вообще, очень размытая.

А что это значит, «потеря души»?

«Потерять душу» – это что-то типа сойти с ума. У первобытных людей, живущих в джунглях, поскольку они все время посреди дикой природы, сознание периодически схлопывается. Они просто переходят на инстинктивный уровень жизни. Опасность – надо бежать. Есть хочется – нужна еда. Человек перестает думать, перестает осознавать, что происходит. Когда я столкнулся в первый раз с этими людьми на деревьях, то передо мной оказался человек, у которого рука сжимала лук и стрелы, и было ощущение, что он сейчас на грани. Может броситься на тебя, а может убежать в испуге. Он был на грани нервного срыва, как хочешь это назови. Было опасно. Это запомнилось. Как и контакт с шаманом в Амазонии, с айяуаской. Вспышка – это прикосновение к первобытному животворящему миру Амазонии, пространству, где постоянно что-то рождается и растет очень быстро. Это, конечно, и Эфиопия, где мы попадали в палочные бои, в перестрелки. Эти первобытные люди с автоматами «Калашникова» продолжают сохранять свои традиции боев на палках, и одновременно у них возникает искушение использовать «Калашников», очень сильное. И часто, когда кому-то что-то не нравится, он просто начинает стрелять. На поражение. И люди начинают идти друг на друга деревня на деревню. Начинаются позиционные бои, из которых мы несколько раз в прямом смысле слова уползали просто под грохот канонады.

Палочные бои – это ритуальные вещи, или это способ выяснения отношений?

По-моему, это основное социальное мероприятие этих племен. Оно поддерживает общность племени. Это внутреплеменное дело. Например, четыре клана племени сурма периодически между собой бьются. Вообще, я заметил, что тема войны очень актуальна для всех племен. Мы считаем, что война­ – это плохо. Особенно когда она ведется современными средствами, вплоть до ядерного оружия. Но когда это первобытная, локальная война, то она играет позитивную роль. Люди спят, у людей вокруг богатые джунгли, и такие стрессовые ситуации, как ни странно, нужны племени. Племя иногда разделяется на две или три части, и они между собой воюют. Наверное, похожие вещи происходят и в обычной семье, когда вдруг внутри начинается конфликт, например, между мужем и женой, который, опять же, как это ни странно, может вывести на новый уровень либо дать какую-то вспышку энергии, нужную для развития. В общем, я часто замечаю, что эти племенные войны – это такое культовое явление. Это очень интересно, все эти битвы… Но с приходом современного оружия с высоким уровнем поражения это может превратиться в катастрофу.


В каждой экспедиции, которые мы прошли, можно вспомнить подобные вещи, которые запоминаются на всю жизнь. В Тибете это были местные ритуалы, Это встреча с королем Мустанга, маленького тибетского королевства – она остается для меня одним из ярчайших воспоминаний. Сейчас эти фильмы уже, наверное, уникальны, потому что даже самого короля уже нет, его свергли маоисты. В каждой экспедиции есть такая ударная точка. Это как очередная ступенька в моем развитии, на которую я встаю.

А куда ведет эта лестница?

Мне кажется, правы те мудрецы, и восточные, и даже не восточные, в том, что гора некоей мудрости у всех людей одна. Просто у каждого народа, у каждого человека путь на эту гору свой. Но все пути ведут на одну и ту же вершину. Чем больше я путешествую, тем больше понимаю, что у нас единый мир и все, что происходит на планете, – это один единый процесс. Все взаимосвязано, вплоть до того, что, например, моим личным открытием стало то, что Тихий океан – огромное пространство воды, казалось бы, бесконечное, но когда пересекаешь его на паруснике, то убеждаешься, что он не такой уж и большой. Ты видишь, что Земля закругляется буквально перед твоими глазами. Рядом идущий корабль, если он находится на расстоянии десяти-двенадцати километров, виден. А когда он удаляется на большее расстояние, то он уже начинает исчезать. Прямо у тебя на глазах за кромкой. Видно, как планета закругляется на расстоянии всего около четырнадцати километров!

То есть кривизна Земли настолько близка?

Да, в океане это особенно заметно. Видно и другое – плывешь по Тихому океану, а на встречу попадаются груды мусора. Целые плавучие острова мусора! У человечества складывается такое впечатление, что все в этом мире бесконечно, и мы не имеем никакого лимита. А лимит есть. И это лучше осознать, чем раньше, тем лучше. Когда мы в Тихом океане плывем буквально через острова мусора, это уже знак. Мягко говоря, не очень хороший.

Скоро заканчивается проект «Семеро смелых». Есть ли у тебя какие-то мысли, задумки о следующих ступеньках?

Есть. Я хочу сделать подобие проекта «Семеро смелых», только уже международный. У меня уже есть дневники путешественников, не таких известных, как Колумб или Магеллан, это не совсем то, что мне бы хотелось делать. О них уже много сказано, особенно на Западе. Мне хочется взять дневники малоизвестных путешественников, которые иллюстрируют, как открывалась планета Земля, и как устанавливались контакты между целыми континентами. Вот это мне интересно. Есть дневники китайского путешественника III века нашей эры. Китайский император дал ему задание установить контакт с кочевым племенем, которое, как потом оказалось, жило на территории нынешних рек Амурдарья и Сырдарья, на территории наших бывших азиатских республик. Он сюда дошел из Китая. В обратную сторону шел знаменитый Марко Поло. Открывалась Сахара. Открывались северные районы планеты. И еще очень хочется сделать экспедицию, тоже на паруснике, по следам последнего крупного, масштабного открытия – Антарктиды. Она была открыта русскими путешественниками, Беллинсгаузеном и Лазаревым. Мы сейчас ведем переговоры с другим нашим крупным парусником, «Миром», о том, чтобы сделать экспедицию в Антарктиду. И вот эта серия из семи следующих путешествий будет именно такой: открытие мира, целых континентов глазами самых известных путешественников мирового уровня. Этим я надеюсь заняться через год-полтора.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру