Творцы русской классики

Литература – это вечно движущийся,самостоятельный поток народной жизни,со своей особой эволюцией. Все же определяет его течение не только внутренняя логика и замысел истории… Литературы не существует без личных судеб писателей, без ее созидателей: писатель одновременно и служит литературе, и формирует ее.

Русская классика объединена сложившимся обликом писателя: это личность, наделенная великим даром народного языка, даром высокого Слова, целиком посвятившая свою судьбу служению искусству, понимая под этим глубокий духовный труд по созданию подлинной энциклопедии русской жизни. Русский писатель наделен и необыкновенным талантом перевоплощения в живые образы бытия, он видит жизнь многомерно, словно проживая множество судеб, причем судеб не случайных или малозначащих, а именно отражающих бытие в главных его проявлениях.

Признание литературы настоящей школой жизни, средством познания и развития России – вот что объединяет таких разных в своих судьбах и в своих художественных открытиях русских классиков.

Сейчас мы обратимся к галерее очерковых портретов, посвященных писателям, где выделим не столько индивидуальные биографии, сколько особый вклад каждого писателя в развитие литературы золотого века. Литературный процесс имеет свои вехи, и определены они именно вхождением в классику того или иного автора: что значит его присутствие для становления русской классической словесности.
 
Русская классика сотворена сынами России – из всех ее местностей. Место рождения – тоже явление значимое, первые впечатления детства, первые слова великого языка уже закладывают нечто в духу будущего поэта. Так вот, Москва дала нам такие имена, как Грибоедов,  Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Островский… Так называемый орловско-курский ареал – Тургенева, Толстого, Тютчева… Украина – Гоголя с Полтавщины, а Подольская губерния – Некрасова, Таганрог – Чехова... Поволжье, Саратов – Чернышевского, Тверь – Щедрина… Симбирск – Гончарова… И география русской классики только расширялась… В классике 20-го века этот процесс достиг полного выражения: от Смоленщины до Приамурья, от Мурманска до Закавказья – такова география  в писательских корнях.  Россия обрела  голос – от самой почвы, рождавшей такие имена...

Классика – понятие живое, многообразное в своих достижениях, и, конечно, в нем тоже есть внутренняя иерархия, своя значимость для творчества каждого писателя. Мы бы хотели представить самый первый ряд русской классики, понимая, что и он не будет совершенно полным без таких имен, как С.Т.Аксаков, А.И.Герцен, А.В.Кольцов, Н.С.Лесков, А.Н.Майков, А.К.Толстой, А.А.Фет…

Итак, попробуем сказать о портретах первого ряда в картине золотого века.

Александр Сергеевич Пушкин (1799-1837)

В творчестве Пушкина классический облик русской словесности нашел свое первое полное воплощение. Это совершенство в свободном обращении Слова к любой стороне бытия, совершенство в раскрытии народного духа. Найдена такая ясная и такая емкая авторская позиция: "И неподкупный голос мой был эхо русского народа".  Все бытие становится предметом поэзии, жизнь представлена в истинном облике, как борьба вечных противоречий – свет и тьма, Бог и дьявол – с верой в торжество гармонии. Вера в красоту, значимость бытия, ценность присутствия жизни в каждом малом явлении – духовный исток русской классики.

Сам пушкинский облик стал на протяжении веков восприниматься как сложившийся русский тип писателя. Как ни странно, для неопытного читателя это даже мешает принять величие Пушкина: кажется, что он такой же, как все… Но скорее это "как все" именно сформировано Пушкиным. В Пушкине выкристаллизовалось русское мышление и чувствование, явились основные темы и их решения; сложились сугубо художественные подходы в поэтике, определившие затем развитие русской классики; сам характер литературной деятельности Пушкина стал типичным для русской литературы. Более того, даже чисто личные качества Пушкина, его индивидуальная судьба даст множество отражений в жизни наших классиков – от Лермонтова до Есенина или Твардовского.

Проходят столетия с рождения пушкинских строк, а они не несут отпечаток архаичности. Прочтите тексты, написанные на десятилетие раньше, чем явился Пушкин, и – весь облик слова, само мышление и чувствование видится принадлежащим только тому времени, только эпохе Карамзина или Радищева, не говоря уже о других гениях 18-го столетия – Ломоносове или Сумарокове.
На слове Пушкина лежит только отпечаток опыта жизни, выдержанности, а не устаревания. Вот это и есть особый колорит классики.
Привычное определение Пушкин – основоположник русского литературного языка – надо толковать как то, что в слове Пушкина русская душа нашла самое полное, свободное выражение, точнее которого быть не может, и это будет осознаваться, пока есть на земле русский человек…

Почему природный гений избрал именно этого поэта, с такой необычной родословной ("Потомок негров безобразный" - скажет он, смеясь, о себе)? Дух дышит где хочет – говорится в сокровенном стихе Евангелия, и Пушкин – того удивительное проявление.
Родившийся в древней Москве, несущий фамилию со значительной для России историей, гордившийся своим шестисотлетним дворянством и вместе с тем своим тоже знатным чернокожим предком – арапом Петра Великого Ганнибалом, Пушкин в поэзии, прозе, драме стал первым русским классиком и даже образцом писательской судьбы в нашем Отечестве, где так удивительно переплелись судьбы столь разных народов.

Да, Пушкин создал памятник себе нерукотворный – и вечно живой: лирика любви и ненависти, созерцания и борьбы, творческого самосознания и постижения Всевышнего. "Пророк" (в нем видел Вл.Соловьев самое ядро пушкинского творчества), "Я помню чудное мгновенье", "Бесы", "19 октября", "Клеветникам России", "Зимний вечер" и "Зимнее утро", "Отцы пустынники и жены непорочны…" - какие разные лирические состояния и какие образцы точности в выражении духовных истин…

Протяженное полотно жизни воплощено Пушкиным в его удивительной прозе – "Повестях Белкина" и "Капитанской дочке", "Пиковой даме" и "Дубровском" - как и в поэтическом эпосе "Полтавы" и "Евгения Онегина". Драматизм события – от исторического до бытового – передают маленькие трагедии, "Борис Годунов"…

Пушкин-журналист и критик, историк и издатель, участник и организатор литературных течений: во всем виден и сейчас словно наш современник, а в действительности – гений литературы и самой жизни, выразивший словом и делом саму судьбу русского человека.
Да не забудем и редкостную открытость самой личной жизни Пушкина: ставшая легендой, она тоже остается своеобразным памятником.

Много говорят тексты пушкинских дневников и писем, собранные мемуары о нем и даже вещи, ему принадлежащие, не говоря о рукописях и рисунках – творениях его пера. Биография Пушкина уже при его жизни становилась легендой, узнавалась и осмысливалась как гениальный роман – от лицейского брожения молодого духа, к возмужалой мятежности многолетнего изгнанника, ссыльного, к зрелости, мужественности в петербургской светской среде и культурной жизни Отечества... То же и в личной жизни Пушкина: история его вражды и дружбы, любви и семейного уклада, сама его гибель – как русккий роман…

Впервые явилась в Пушкине такая полнота выражения русской жизни, какая в дальнейшем станет ведущим признаком классического произведения. И удивительная открытость во всяком проявлении пушкинского гения!.. Образец русского классика, а уже многовековое изучение Пушкина – образец отношения к русской классике.  Знать бы и всю российскую жизнь, как мы знаем Пушкина… Понимать бы и свою собственную судьбу с тем же напряжением, как мы стараемся понять Пушкина!..

Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829)

Если Пушкин цели своей жизни видел в поэзии, то его современник и друг прошел яркий путь в гражданском служении России: это один из видных русских дипломатов, участвовавших в формировании российской политики в Азии и на Кавказе. Поучительны и до сих пор его идеи обустройства Закавказья, а тонкая и сильная дипломатическая работа в ранге посла в Персии имела долгие исторические следствия и тоже остается образцом в своем роде. Пушкин глубоко переживал безвременную гибель Грибоедова в результате мятежа при дворе шаха, в Тегеране.

И Грибоедов остался безусловным классиком русской драматургии – на том поприще, которого меньше коснулся Пушкин. Литература не стала для Грибоедова профессией, и это его, можно сказать, любительское присутствие в литературе оказалось неожиданным свидетельством того, что русская классика состоялась, раз рядом с Пушкиным стоит "Горе от ума" - великое произведение, написанное любителем, произведение, даже не опубликованное при жизни автора, расходившееся в сотнях тысяч рукописных копий, но без которого невозможно представить дальнейшее движение литературы…

Все же неверно видеть в Грибоедове автора только одного произведения – знаменитой комедии "Горе от ума", он создал ряд произведений для театра, пьесы его шли на подмостках, известны отдельные лирические его стихи, статьи и заметки. Как и почти каждый писатель золотого века, Грибоедов удивительно раскрывается в письмах – небольших словесных шедеврах. Но вот в ряд русской классики Грибоедов действительно вошел именно с созданием примерно к 1824 году так и не опубликованной полно при его жизни пьесы, сыгранной лишь в любительских спектаклях, но ставшей быстро общеизвестной и доступной благодаря рукописным копиям – обычная практика для литературы начала 19-го столетия.

"Горе от ума" предугадало развитие русской, глубоко своеобразной комедии, да и драмы в целом. От грибоедовского шедевра идет прямой путь к "Ревизору" Н.В.Гоголя и затем к драматургии А.П.Чехова, к комедии "Вишневый сад".

Присутствие Грибоедова рядом с Пушкиным было признаком устойчивого развития русской классики, а грибоедовские слова "я как живу, так и пишу свободно и свободно" могут быть общим творческим  девизом для русских великих художников.

В ранних своих водевилях Грибоедов вращается в рамках сложившегося жанра, смеховые положения создаются словно по готовому трафарету, хотя и тоже с определенным авторским своеобразием – в сюжетах, в игре стихом и проч.: "Кто брат, кто сестра", "Притворная неверность" - какие легкие и банальные названия… Но только стоит вдуматься в звучание "Г о р е   от    у м а", и поражает глубина и мудрость этих слов. Знаток Библии, а это почти каждый читатель золотого века, определенно чувствовал здесь и отголосок священных текстов: Горе миру от соблазнов, горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит (Матфея, 18, 8); Горе строющему город на крови и созидающему крепости неправдою! (Пророка Аввакума, 2, 12)  и др. Вдумываясь в грибоедовское "Горе...", надо всегда помнить, что поэт создавал его одновременно с глубокой работой над текстами Библии, даже с созданием стихотворных переложений Писания… Да, видимый контраст с жанром комедии, но – не так ли и Гоголь будет толковать своего "Ревизора"?..

И.А.Гончаров назвал "Горе от ума" комедией жизни – в статье "Мильон терзаний", и это глубоко верное определение: жизнь представлена здесь необычайно широко, гораздо шире скромных замыслов сатиры. Это такая же энциклопедия бытовой, общественной  и духовной жизни русского человека, как и "Евгений Онегин" Пушкина.

Написанная легким, живым языком, комедия свободно сплетает смешное и трагическое, толкует о любви и смерти, родительском и сыновнем долге, о становлении личности и о служении Отечеству… Комедия касается всех сторон бытия, которые вовсе и не подлежат насмешке! Оттого и такое глубокое, некомическое название. Это мудрое, образно-философское изображение переломной эпохи, и верно заметил тот же Гончаров, что каждая эпоха перемен имеет своего Чацкого: это вечный человеческий тип, явившийся и в декабристскую, и в народовольческую, и в большевистскую пору, и – недавний переломный 1991 год…
Грибоедов раскрыл всю горечь незрелой революционности и ее внутренний трагизм, тонко показал зарождение, первые признаки крушения сложившихся укладов жизни, пророчески увидел начатки нигилизма… Было ли это смешно? Не будем забывать, что Чацкий – герой именно комедии и несет в себе зерно комичности. П.А.Вяземский считал его единственным смешным героем "Горя…". Так оно и есть…

Да, "Горе от ума" несет такой массив жизненной мудрости, что всякая постановка пьесы – вплоть до ХХI-го века – раскрывает вечно живые черты русского гения классики.  Смех Грибоедова – классический русский смех: умный, многогранный, свободный. Грибоедов – классик русского смеха…

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841)      

С удивительной поэтической мощью начал свое творчество Лермонтов - первые стихи его мы знаем относящиеся к 1828 году: это не робкое, маловыразительное ученичество, а энергическое, уверенное самоутверждение. "Нет, я не Байрон, я другой, Еще неведомый избранник", - скажет он в стихах 1830 года с дерзкой уверенностью в своей поэтической судьбе.

И, кажется, только ради поэзии он прожил такую короткую и в основном мрачную жизнь: несчастливое детство с расколом в семье,  ранняя смерть  матери и вражда с отцом; нет удовлетворения ни в дружбе, ни в любви, ни в службе и полученном образовании… Муки от собственного тяжкого характера и темперамента и гнет от властей и условностей общества. Превратности военной службы – без всякой жажды воинских достижений, кроме того, что касается выражения его личных достоинств – чести, храбрости, ловкости… И безвременная гибель на вздорной дуэли – в нижнем офицерском чине провинциального полка, без великого опыта отцовства и супружества… Зато с только что обретенной великой литературной славой!

Рядом с Пушкиным и Грибоедовым поражает эта несложившаяся биография Лермонтова: "Не для людей я жил на свете", "На жизнь надеяться страшась, // Живу как камень меж камней" - словно подтверждается  его ранний стих…
Но сколь велико его значение в русской поэзии!

Пушкин воплотил в слове всю полноту гармонии – Лермонтов всю мощь мятежной энергии, против покоя, против равновесия: "А он, мятежный, просит бури, // Как будто в бурях есть покой" ("Парус"). Редкое лирическое  состояние не отражено в творчестве Пушкина – и потеря веры, и разочарование, даже отвращение к самому себе, и игра бесовских сил, и непримиримые конфликты с миром, но – примиряющиеся со временем под эгидой высшей, Божественной гармонии.

Да, в Пушкине мы видим полноту бытия, но в Лермонтове – какую-то роковую односторонность, сосредоточенность на своем Я, жажду конфликтов и отвращение к равновесию. Все сосредоточено на личности, которая становится подлинным соперником Бога: "Я – или Бог, или никто…"; "Я на творца роптал, страшась молиться" ("Ночь")…

Вот без этого мятежа, ставшего доминантой лермонтовского творчества была бы неполна и наша классическая литература. Лермонтов стал едва ли не первым русским певцом мрака, демонизма…

И тем дороже в его творчестве удивительные по живой пластике, кристально чистые образы гармонии – такие редкие просветы среди мятежного мрака: "Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка… Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога!.." (1837).
Этим светлым, жизнелюбивым чувством насыщены стихи, с которыми обычно мы впервые встречаем Лермонтова в нашем детстве, – великое "Бородино", и память об этой полноте жизни, воплощенной в образе воина-патриота остается незабываемой на всю жизнь, даже при знакомстве с искушающими своим демонизмом стихами…

Конечно, Лермонтов в поэзии шел за Пушкиным – по достоинству и зрелости стиха – но и часто вступая в спор со своим кумиром, которому посвящено стихотворение, открывшее Лермонтова России – "На смерть поэта" (1837).

Так же и в прозе: "Герой нашего времени" возрос на пушкинском опыте, с внешней простотой рисунка, живописной сдержанностью, точностью в создании характеров. Но и здесь Лермонтов дал нашей классике нечто существенно новое – жанр психологического романа, в котором все построение подчинено "законам", а точнее – причудам нашей психики: когда смещаются разные точки зрения на один и тот же предмет, когда личность накладывает свой властный отпечаток на все течение событий  - даже на само течение времени. В романе и продолжается лирическая тема демонической личности, и – неожиданно светло преодолевается: в образе человека простого сердцем – Максим Максимыч, и так до конца не ясно, Печорин или этот скромный штабс-капитан явится подлинным героем своего времени…

С Лермонтовым наша классика словно получила подтверждение своей грядущей судьбы: это уже не неожиданное явление гения  Пушкина, а продолжение и накопление традиции.  Накопление духовных сокровищ, где сохранено каждое проявление русских судеб…

Николай Васильевич Гоголь (1809-1852)

Гоголь вошел в литературу с яркими, колоритными повестями из украинского быта: "Вечер накануне Ивана Купалы", "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1830-32)… Да, гений русской классики – выходец из дворян Полтавской губернии – принес нечто глубоко неповторимое со своими героями-парубками и дивчинами, со своим особенным слогом, в котором так силен украинский колорит – в сплетении слов, в неповторимом юморе, в полноте цветущей жизни. Гоголя сразу заметили в столичной литературной среде – в Петербурге: столице, о которой так взыскательно и глубоко позже будет писать этот хохол, как его тут же прозвали в писательском кругу. И невозможно будет представить русскую литературу без хохла, проездившегося по всей России (его выражение) и давшего так много для развития русского духа.

Гоголь словно раздвинул географию русской классики, показав, что именно вся Русь явится как единый поэтический образ в литературе – от столиц до отдаленных краев. Именно после Гоголя русская литература стала восприниматься как литература всех населяющих Россию народов, а уж тем более – как литература славянского единства…

Всякий, кто помнит "Ночь перед Рождеством" и "Тараса Бульбу", скажет, что для Гоголя нет никакой отдельной от русского мира Украины: это все большая, как космос, единая, скрепленная одной кровью и верой, Родина. Единство, заложенное при гетмане Богдане Хмельницком и царе Алексее Михайловиче, так укрепляло великий корень Киевской Руси, что, конечно, явление Гоголя в северной столице было самым естественным, как и вечное упокоение писателя в другой столице – Москве, в древнейшем Даниловом монастыре (позже перенесен прах на Новодевичье кладбище).

Так уж русская духовность переплетала африканские корни Пушкина, шотландские – Лермонтова, татарские – у Карамзина и Тургенева, немецкие – у Фонвизина, Герцена, турецкие – у Жуковского, польские – у Достоевского. Какая же Русь – без Гоголя?..

Сам Гоголь видел себя продолжателем духовного пути Пушкина, с восторгом встретившего в Петербурге хохла: в "Авторской исповеди" Гоголь скажет, что сюжеты двух великих произведений подарены ему Пушкиным – речь шла о "Ревизоре" и "Мертвых душах". Возможно, не столько облик Пушкина в жизни, сколько именно его духовное завещание – поэзия и труды последних лет – так вдохновили Гоголя. Вскоре после смерти Пушкина Гоголь явился словно в новом, неожиданном обличье: уходит местный колорит и красочность придуманного прежде рассказчика Рудого Панька, и все сильнее проявляется глубоко трагическая скорбь о судьбе России и русского человека.

Это видно было уже и в "Миргороде" (1836) и в "Петербургских повестях", которые Гоголь начал печатать еще при Пушкине, в его журнале "Современник": о былых героях напомнит "Тарас Бульба" и, как символ, укажет путь русского человека, его цели и его врагов, но вокруг уже нелепые  и пошлые майоры Ковалевы, Пироговы, Поприщины… Ломается судьба художника Чарткова, словно в полунебытии проживает свою жизнь-шинель Акакий Акакиевич Башмачкин. И Гоголь словно ведет к прорыву из этого жалкого круга жизни, ему все видится богатырство – в духе козачества.
 
Гоголь будет и "Ревизора" толковать не как сатиру на чиновников, а как страшную картину человеческих заблуждений и слабостей – перед лицом подлинного, грядущего ревизора – самого Всевышнего, который не по-хлестаковски будет судить нас по нашим делам и словам…

Тот же мотив есть и в "Мертвых душах"(1842): преодоление чичиковщины – преодоление и силой смеха, и силой проповеди.  Так Гоголь видел до конца не выполненный замысел: создать три тома поэмы, где изобразится словно вся Русь и падший, ничтожный герой пройдет путь от падения к возрождению, к богатырству на поприще служения истине, борьбы со злом, восхождения к Богу.
И как много делал Гоголь для объяснения своих же книг! Сколько примечаний и пояснений к "Ревизору", сколько пояснений в письмах и статьях… Это стремление раскрыть истину о своей духовной работе привело к большой книге – "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847): не публицистика, а проповедь писателя, видевшего свое назначение в духе Христа.

Это прямое и настойчивое обращение в творчестве к Христу стало новым этапом в развитии русской классики. Именно Гоголь так настоячиво и открыто соединил художественное творчество с борьбой за идеалы христианства. Это художник и христианский проповедник одновременно: после Гоголя именно на этом пути русская классика достигнет самых великих достижений. Проповедь Достоевского и Толстого идет вослед Гоголю…

Таков путь Гоголя: от лукавого балакиря Рудого Панька к высокому слогу "Размышлений о Божественной литургии", высокому замыслу "Мертвых душ".