Осанна в горниле сомнений

"Братья Карамазовы" — самый знаменитый роман мировой литературы.
Вряд ли кто из первых читателей, да и сам автор, предвидел такую славу незавершенному роману, первому из задуманной дилогии "жизнеописания" Алеши Карамазова.

Давно признано, что Карамазовы — образ России, или как слишком откровенно признавался в подготовительных материалах к роману прокурор (и это осталось в черновиках): "для меня семейство Карамазовых представляется как бы какой-то картиной, в которой в уменьшенном микроскопически, пожалуй, виде (ибо наше отечество велико и необъятно) изображает<ся> многое, что похоже на всё, на целое, на всю Россию, пожалуй".

Митя резко заявляет Ракитину: "Карамазовы не подлецы, а философы, потому что все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ, ты смерд". Сократические беседы составляют творческую стихию романа. Их формула — "за и против".

Философы в романе — все Карамазовы, в том числе и "контраверза" Смердяков.

Федор Павлович пристрастно спрашивает собеседников "за коньячком", есть ли Бог. Иван твердо отвечает: нет. Алеша не менее твердо говорит: Бог есть. Федор Павлович задумался и решил, что "вероятнее" прав Иван, который, в свою очередь, в трактире "Столичный город" винится Алеше: "Я вчера за обедом у старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя разгорелись глазки". В дебатах "за коньячком" Алексей непреклонен, но и он в духовном смятении признается Лизе накануне этой встречи с братом Иваном: "А я в Бога–то вот может–быть и не верую". — "Вы не веруете, чтò с вами? — тихо и осторожно проговорила Lise. Но Алеша не ответил на это. Было тут, в этих слишком внезапных словах его нечто слишком таинственное и слишком субъективное, может–быть и ему самому неясное, но уже несомненно его мучившее".

Сомнения и поиск истины составляют художественную стихию, в которой мятутся герои романа. В парадоксальном соприкосновении и сопряжении противоположностей предстает трагедия случайного и в то же время типичного семейства Карамазовых, в котором вызрела идея отцеубийства.

Федор Павлович неблагообразен, неприятен, бесчестен и корыстен. Он одержим сладострастием до сластобесия. Шут и плут, он олицетворяет предельную степень падения человека. Он жаден, но и деньги нужны ему, чтобы "еще лет двадцать на линии мущины состоять", чтобы покупать любовь женщин, когда "поган стану". На своих детей он смотрит как на обузу, конфликтует с ними в имущественных спорах. Смерти отца желают братья Дмитрий и Иван, справедливо полагающие, что тот обокрал их во время опеки над наследством.

"Отцеубийство" и происходит, но убивает не тот, кто грозил убить. Осуждение Мити — ошибка следствия и суда. Убил Смердяков, незаконный сын Федора Павловича и городской юродивой Лизаветы Смердящей, над которой тот некогда надругался.

Алеша Карамазов — главный герой романа. Его роль достаточно откровенно определена в предисловии: "...это пожалуй и деятель, но деятель неопределенный, невыяснившийся", "это человек странный, даже чудак", но "не только чудак "не всегда" частность и обособление, а напротив бывает так, что он–то пожалуй и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались...".

В романе Достоевский вернулся к идее создания образа положительно прекрасного человека. Герой романа не случайно назван Алексеем. Так он наречен в честь любимого русским народом святого — Алексея человека Божия. Свет его имени проявляется в характере героя, в его отношениях с другими героями романа. Устами одного из героев романа автор дает Алексею Карамазову такую замечательную характеристику: "Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: "Вот может-быть единственный человек в мире которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за чтò не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а даже может-быть напротив почтут за удовольствие"".

Роль Алексея Карамазова в романе, безусловно, самостоятельна, но в идейном плане он — ученик старца Зосимы; жизненная программа "раннего человеколюбца" Алеши исполняет его завет "деятельной любви", которым нельзя доказать, но возможно убедиться в существовании Бога: "Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно, — наставляет старец "маловерную даму". — По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно". Кем испытано, ясно без лишних объяснений — самим говорящим.

Перу Алексея Карамазова принадлежит одна из трех глав книги "Русский инок" — извлечение "Из бесед и поучений старца Зосимы", это и его духовный опыт.

Знаменательна в эпилоге речь Алеши "у камня", возле которого хотели похоронить, но не похоронили Илюшу Снегирева. Алеша открывает мальчикам свою правду: "Знайте же что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание сохраненное с детства, может-быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь". И Алеша просит мальчиков запомнить это мгновение, друг друга, вечно помнить Илюшу — того, "кто нас соединил в этом добром хорошем чувстве". Заключают его речь проникновеные слова: "Как хороша жизнь когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!"

Алексей Карамазов умеет выслушать и понять собеседника, он сострадает, проявляет участие, помогает другим людям. Он дарит им счастье, любовь, радость. Он следует евангельским заповедям, но не всегда. Как и другие братья, он не идеален, он — живой человек. Иначе и не могло быть: един Бог без греха. Праведник свят настолько, насколько сознает свой грех.

Свой гимн жизни, человеку и Богу у Дмитрия. В "Исповеди горячего сердца" он славит "высшее" в человеке. Сознание идеала дает ему надежду "воспрять" "из низости душою". В своих "мытарствах" он видит "пророческий" сон о плачущем "дитё", который воскресил в нем "нового человека". Накануне суда он обещает Алеше запеть из каторжных "недр земли трагический гимн Богу, у которого радость".

Из всех идей наиболее обстоятельно в романе представлены "идеи" Ивана Карамазова и старца Зосимы. Это два антипода, два полюса романа. Старец Зосима завершает свое "дело" на земле. Его слово — слово уходящего, благословляющего, наставляющего. Он учит христианским заповедям и любви к земле и к звездному небу, к природе, деятельной любви к человеку — всему, что приносит радость бытия. Он призывает стать "ответчиком за весь грех людской". Учение и поучения старца Зосимы раскрыты в диалогическом общении его с "верующими бабами" и "маловерной дамой", "старым шутом" и "братьями Карамазовыми", с монахами во время "неуместного собрания", в монологической обработке бесед и поучений старца, исполненной Алексеем Карамазовым по житийным канонам.

Слово старца Зосимы стремится к ясности и учительной определенности. Их нет в слове Ивана. "Иван — загадка", — говорит Алеша. "Брат Иван <...> таит идею. Брат Иван сфинкс и молчит, всё молчит. А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. <...> У Ивана Бога нет. У него идея. Не в моих размерах. Но он молчит", — вторит ему много позже Митя. Так выглядит идея Ивана Карамазова в начале и в конце романа. Она неизменна в своей неопределенности. Слово Ивана лишено завершенности. Во время "неуместного собрания" старец Зосима проницательно угадал путаный образ мыслей молодого философа: "Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь — и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя..." Иван многое "не решил в своем сердце". Он мыслит парадоксами: отрицает Бога и создает теорию "новой морали", которая по-разному выглядит в дебатах во время "неуместного собрания", во время "бунта" и во время "кошмара" Ивана Федоровича; допускает существование Бога, но не принимает "мир Божий": перед ним и Бог виноват. Сколько еще могло быть подобных силлогизмов у Ивана, сказать трудно: Иван "молчит".

Идею Ивана иногда упрощают, трактуя в двух словах: "всё позволено". В "Дневнике писателя" у Достоевского есть меткая фраза: "Идея попала на улицу и приняла самый уличный вид". Эта характеристика в полной мере относится и к подобной интерпретации идеи Ивана Карамазова. В первый раз ее излагает Миусов во время "неуместного собрания", уличая Ивана в "характернейшем анекдоте", так передавая его слова: "...уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, всё будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало: он закончил утверждением что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении". Иван эту мысль подтвердил, но выразил ее условно и более лаконично: "Нет добродетели, если нет бессмертия". Ракитин после "неуместного собрания" завистливо негодует: "А слышал давеча его глупую теорию: "Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено" (А братец-то Митенька, кстати, помнишь, как крикнул: "Запомню!"). Соблазнительная теория подлецам..." Алеша допытывается у Ивана, как тот может жить после "Великого инквизитора" — "с таким адом в груди и в голове". Иван отвечает:

"— Опять–таки по–Карамазовски.

— Это чтобы "всё позволено"? Всё позволено, так ли, так ли?

Иван нахмурился и вдруг странно как–то побледнел.

— А, это ты подхватил вчерашнее словцо, которым так обиделся Миусов... и что так наивно выскочил и переговорил брат Дмитрий? — криво усмехнулся он. — Да, пожалуй: "всё позволено", если уж слово произнесено. Не отрекаюсь. Да и редакция Митенькина не дурна".

"Редакция" Мити — опошление, уличный вид теории Ивана. Иван берет на себя всю ответственность, в том числе и за "уличный вид" своей идеи: "От формулы: "всё позволено" я не отрекусь, ну и чтò же, за это ты от меня отречешься, да, да?" Ответ Алеши — жест, который ставит Ивана на место великого инквизитора, а Алешу — на место Христа:

"Алеша встал, подошел к нему, и молча тихо поцаловал его в губы.

— Литературное воровство! — вскричал Иван, переходя вдруг в какой–то восторг, — это ты украл из моей поэмы! Спасибо однако. Вставай Алеша, идем, пора и мне и тебе".

Реакция Ивана на этот жест Алеши отделяет сочинителя поэмы от "чужого слова", а "всё позволено" — для Ивана всегда чужое слово, оно всегда в кавычках. Иван всё время мыслит — и мыслит, будто решает логические задачки: всегда есть "благоразумные" исходные условия, а в конце концов — парадокс. Та же логика в поэме "Геологический переворот", которую напоминает Ивану в "кошмаре" черт, но здесь вместо "бессмертия" подставлен "Бог": "Раз человечество отречется поголовно от Бога (а я верю что этот период, параллель геологическим периодам, совершится), то само собою, без антропофагии, падет всё прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое". Черт продолжает, пародируя Ивана: "Но так как, ввиду закоренелой глупости человеческой, это пожалуй еще и в тысячу лет не устроится, то всякому сознающему уже и теперь истину позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах. В этом смысле ему "всё позволено"". Впрочем, насмешливый тон черта щадит "казуистику" Ивана, который допускает, что "всё позволено", но лишь в строго определенном смысле — как говорит черт, с "санкцией истины". Определенно "уличный вид" идеи Ивана Карамазова относится не к самой идее героя, а к ее восприятию другими.

Сам Иван запутался в логических противоречиях. На всем лежит печать его сомнений.

Мышление Ивана антиномично. В одном суждении он сводит воедино факт и догмат веры — получается ложь, если исходить из разумности догмата веры, но нелепость, если "остаться при факте". Для Ивана это неразрешенное противоречие — окончательного выбора он не сделал, дорожа своими "нелепостями". Допустив существование Бога и "приняв" Его, он отрицает "мир Божий" — и особенно категорично в "мировом финале", в "момент вечной гармонии". Объясняя Алеше, для чего он "не принимает мира", Иван приводит свою коллекцию фактов из русской и иностранной жизни. Решив "остаться при факте", он не рвет и с догматом веры, он их "объединяет" в одном силлогизме.

На этих парадоксах построен сюжет "Великого инквизитора". Иван берет идею католической церкви и доводит ее до логической завершенности, до абсурда — до отрицания Христа. Исходя из этой идеи, великий инквизитор заточает Христа в темницу и обещает "завтра" сжечь на костре.

Собственно, так уже в романе было во время дебатов по поводу статьи Ивана. Иван берет идею церкви вообще и логично раскрывает цели, которые церковь должна преследовать в обществе и в отношении к государству. Настолько откровенно, что противники и сторонники "диалектики" автора нашлись везде, в том числе и среди самих священников. Идею статьи поддержали отец Паисий и старец Зосима, но с различием двух подходов к претворению этой идеи — католического и православного: в католицизме церковь превратилась в государство, в православии общество и государство должны стать церковью. Идея статьи увлекла отца Паисия и старца Зосиму, хотя, по наблюдению последнего, Иван "забавляется" своей диалектикой.

Подобная игра есть и в поэме "Великий инквизитор".

Сюжет поэмы — еще одно осуждение Христа (о первом поведано в Евангелии). В мире, в котором правит великий инквизитор, нет Христовой любви, вместо Церкви — царство кесаря и антихриста.

Великий инквизитор многословно обличает Христа. Христос молчит. Обвиняя Его, великий инквизитор разоблачает себя и раскрывает анатомию власти, ее вечные принципы: чудо, тайна, авторитет. Всё сказав, он ощущает бессилие своих слов. Это верно почувствовал Алеша, который перебивает Ивана, правда, не зная конца поэмы: "Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того". Но не хвала Христу поэма, как думает ее сочинитель Иван. Парадоксальный финал его поэмы — "тихий" поцелуй Христа в "бескровные девяностолетние уста" старика:

"Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что–то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда! И выпускает Его на "темные стогна града". Пленник уходит.

— А старик?

— Поцалуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее".

Сила власти бессильна перед правдой Христа. Поцелуй Христа — прообраз христовой любви, образ, передающий и раскрывающий сущность христианства. Только так в фантазии Ивана мог поступить Христос, любой другой поступок — ложь, в любом другом поступке Христос перестал бы быть Христом. Для "евклидового ума" такой поступок неожидан, но по "Христовой любви" — самый естественный, самый логичный поступок, вытекающий из сущности христианского учения, так глубоко и трагически прочувствованного Иваном.

Не всё в идее Ивана "диалектика". Его любовь к "клейким листочкам" и к "дорогим могилам" позже входит в соприкосновение с поучениями старца Зосимы, с "гимном" Мити, с настроениями Алеши.

В таком сложном и противоречивом сопряжении книжной мудрости и глубокого понимания жизни предстает в романе идея Ивана: она недосказана героем, способна к бесконечному изменению, точнее — развитию.

Важное значение в развитии общей концепции романа имеют фантастические сцены. В фантастических снах происходит соприкосновение разных миров. Это особые сны. Ранее в романах Достоевского сны были просто фантастическими, теперь они стали чудодейственными. Каждый такой сон — духовное перерождение героя. В главе "Кана Галилейская" Алеша видит во сне Христа, умершего старца Зосиму и ангелов. Духовный переворот переживает в пророческом сне Митя (главе "Дитё"). Во сне является Ивану Федоровичу черт, и герой присматривается к нему, как будто смотрится в зеркало: черт напоминает ему его забавы, рассказывает его же анекдоты, повторяет его слова (главы IX "Черт. Кошмар Ивана Федоровича" и X "Это он говорил!").

В фантастических снах четко разделены сон и явь: герой знает, что видит сон, но переживает всё реально, как будто всё происходит на самом деле. В кошмаре герой теряет различие между явью и сном. Так, все события в главе "Черт. Кошмар Ивана Федоровича" разворачиваются в сознании Ивана Карамазова. И сам он, и черт — персонажи его сна: в болезненном состоянии он видит художественную картину, фантастическую сцену — визит к нему черта. В подсказке этого внимательному читателю состоит художественная функция названия главы ("кошмар"), несовпадение деталей сна и реальности. Так, в IX главе Иван намочил полотенце, приложил его к голове, через некоторое время отбросил на стул. На самом же деле в Х  главе полотенце лежит "у туалетного столика Ивана, чистое, еще сложенное и не употребленное". Или: "Иван вдруг схватил со стола стакан и с размаху пустил в оратора", на деле же — очнувшийся Иван видит, что "стакан, который он только что бросил в своего гостя, стоял перед ним на столе". На той же странице две внешне противоречивые фразы. Первая: "В раму окна вдруг раздался со двора твердый и настойчивый стук. Иван Федорович вскочил с дивана". Вторая: "Стук продолжался. Иван хотел было кинуться к окну; но что-то как бы вдруг связало ему ноги и руки. Изо всех сил он напрягался как бы порвать свои путы. Стук в окно усиливался всё больше и громче. Наконец вдруг порвались путы, и Иван Федорович вскочил на диване. Он дико осмотрелся". Дважды в одном месте повторяется одно и то же действие, но первый раз во сне, второй раз — во время пробуждения. Сцена свидания Ивана с чертом названа сном самим Достоевским: "Стук в оконную раму хотя и продолжался настойчиво, но совсем не так громко, как сейчас только мерещилось ему во сне, напротив, очень сдержанно".

Когда Иван третирует черта: "Ты моя галлюцинация", он хотел бы, чтобы было так; он пытается бороться с наступающей душевной болезнью ("белой горячкой"); он с тревогой запомнил диагноз врача: "галлюцинации в вашем состоянии очень возможны". На деле же его "галлюцинация" — сон, кошмар героя. Он предварен "смешным" сном Лизы Хохлаковой о чертях, но оказывается, и у Алеши "бывал этот самый сон". Лиза поражена: "Не сон важен, а то, что вы могли видеть этот же самый сон, как и я". Есть в этих снах разных героев нечто общее, что ставит в один ряд и Лизу, и Алешу, и Ивана: в них жизнь человека предстает как "игра с чертями", как балансирование меж двух бездн — захватывающее дух двойничество. Сны Лизы и Алеши — экспозиция будущего кошмара Ивана, где та же "игра", но не с чертями, а с чертом.

В начале кошмара — "разбросанные мысли". Иван спорит с чертом, отстаивающим свое существование, постепенно черт занимает определенное место в сознании Ивана, и "разбросанные мысли" перерождаются в исповедь черта. Патетика "Великого инквизитора" здесь дана в пародийном, сниженном стиле. Там "умный дух" — здесь дрянной и пошловатый мелкий черт, "самозванец", "приживальщик", сам себя к тому же рассматривающий как нелепость. Откровенничая, черт признается, что "любит истину и искренне желает добра", но "творит неразумное по приказу", "единственно по долгу службы и по социальному моему положению". Он убежден в бессмысленности зла, у него нет воли к злу, черт отрицает самого себя и свое "довременное назначение". Потешается черт и над философским честолюбием Ивана, сочинителем "анекдотцев", автором поэм "Великий инквизитор" и "Геологический переворот". Посмеиваясь и дразня, предъявляет ему моральный счет за "мошенничество с санкцией истины" ("уж таков наш русский современный человечек: без санкции и смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил..."). И тут уже не Иван, а черт играет Иваном.


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру