Христианские мотивы в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»

Одну из составляющих внутренней формы [1] комедии "Горе от ума" образуют православно-христианские мотивы, определяющие важнейшие, объективно существующие содержательные планы комедии. В процессе работы над текстом автор ощутимо их трансформировал и в целом несколько ослабил их роль. Анализ связанных с ними вариантов позволяет уточнить значение христианской традиции для понимания "Горя от ума".

Подчеркнем, что речь идет об объективном содержании произведения, разворачивающемся иногда вне зависимости от того, что "думал" автор, работая над текстом. А.А. Потебня отмечал: "Слушающий может гораздо лучше говорящего понимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше самого поэта постигать идею его произведения. Сущность, сила такого произведения не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом возможном его содержании. Это содержание, проецируемое нами, то есть влагаемое в самое произведение, действительно условлено его внутреннею формою, но могло вовсе не входить в расчеты художника <…>. Заслуга художника не в том minimum'e содержания, какое думалось ему при со¬здании, а в известной гибкости образа, в силе внутренней формы возбуждать самое разнообразное содержание" [2].

Важно и следующее. Православно-христианские мотивы нередко возникают как распространенные или устойчивые обороты речи персонажей комедии. Их символический смысл на первый взгляд кажется стертым, подобно стертой речевой метафоре. Однако в художественном тексте, как замечено, слово ведет себя принципиально по-иному: "Слово есть определенный материал, служащий в обыденной жизни средством, как и камень, краска, звук или движение. Перенесенное из области практической в область эстетическую, оно развертывает всю скрытую и веками накопленную в нем жизнь – и эстетический подвиг художника заключается в том, чтобы войти в жизнь слова, почувствовать корни той истины, которая создала эту невесомую символическую реальность" [3].

Роль Библии и церковно-славянского языка в стиле Грибоедова отмечал В.Н. Орлов: "высокие лирические и эпические жанры в русской поэзии были исторически прикреплены к торжественной патетике церковно-славянского языка. Отсюда <…> тяготение к Библии, к разработке библейских тем и сюжетов, к освоению монументального и патетического библейского стиля, разделявшееся всеми поэтами грибоедовского направления "[4] [5] . Этот вывод можно применять не только к патетике монологов Чацкого, некоторые из которых сближаются с сатирической одой.

Хлестова "из всех персонажей комедии <…> говорит самым выдержанным, самый красочным языком" [6]. Вот один из наиболее ярких примеров связанной с ней речевой образности: "Час битый ехала с Покровки, силы нет; / Ночь – светопреставленье!" [7]. Упоминание, пусть и скрытое, о Покрове Божией Матери (Покровка) и милости Божией, явленной человечеству в Богородице, соседствует с фактически противоположным – апокалиптическим планом, гиперболизированным сравнением события с концом света ("светапреставленье!"). Хлестова с милой Покровки, как бы из-под Покрова Божией Матери, изо всех сил ("силы нет") стремится в ночь и, фактически, по ее же слову, к концу света – светопреставленью.

О конце света Хлестова, видимо, уже собирающаяся в мир иной, упоминает и в другом случае. На громогласный возглас Фамусова "Сергей Сергеич Скалозуб" она восклицает: "Творец мой! оглушил, звончее всяких труб!". Имеется в виду, особенно с упоминанием Творца (всуе), архангельская труба, наиболее громкая и сильная по действию, возвещающая начало Страшного суда. В данном контексте Фамусов комически сопоставляется с архангелом, а его громогласный возглас возвещает не второе пришествие Спасителя, примерещившееся Хлестовой, а имя так дорогого ему Скалозуба, вероятного будущего мужа Софьи.

Согласно одному из вариантов [8] дело происходит в великий пост, во время уж совсем для балов непригодное [9]. Да и сам бал, куда так спешила с Покровки "старуха Хлестова", в глазах одной из гостий (высокомерной графини внучки) – едва ли не оргиастическое сатанинское действо [10], прорвавшийся на поверхность земли ад: "Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать! / Какие-то уроды с того света, / И не с кем говорить, и не с кем танцовать" (107). Конечно, этот только один из смысловых планов сцен, но Грибоедов, как и другие планы, разворачивает их весьма подробно, на протяжении всей пьесы. Так, Скалозуба Чацкий в числе прочего характеризует как "удавленника".

Та же Хлестова, по сути, буквально предлагает "позвать черта" (Вспомним, что роль буквального понимания слова в комедии исключительно велика, из-за него Чацкий был признан сумасшедшим – функции и психологические, и сюжетные). Вот ее характерные слова: "Какая у меня арапка для услуг, / Курчавая! горбом лопатки! / Сердитая! <…> / Да как черна! да как страшна! / Ведь создал же господь такое племя! / Чорт сущий; в девичьей она; Позвать ли?". Предложение позвать "чорта" сочетается с размышлением "по ходу дела" о противоположном – творении Создателя ("Ведь создал же господь такое племя!"). Буквально получается абсурдное: Бог создал "сущего чорта". Неудивительно, что на предложение увидеть арапку "Сонюшка" отвечает: "Нет-с, в другое время".

Кстати, скрывающийся "в девичьей" "чорт" прочитывается и иначе: это не арапка, а сама Софья. Не случайно она однажды была названа "бесенком мелким в юбке" [11]. Вскоре (явл. 14) Софья в полной мере реализует эту свою черту как бы ненароком пущенной сплетней (лукавое демонское средство) – его "позвали". Чацкого тоже иногда "бесит"; ср. в сцене объяснения с Софьей: "Не знаю, как в себе я бешенство умерил!" Беснуются и знакомые Репетилова ("сок умной молодежи"), вызывающие насмешку Чацкого: "Да из чего беснуетесь вы столько?". "Мелким бесом" представлен и сам Репетилов в прощальной реплике Хлестовой: "Прощайте, батюшка, пора перебеситься".

Важен и мотив адского пламени, образ внутреннего конфликта Чацкого. Чацкий Софье:  "Велите ж мне в огонь: пойду как на обед". С другой стороны, Чацкий горячо "воссылал желанья", "Чтоб истребил господь [12] нечистый этот дух / Пустого, рабского, слепого подражанья". В христианском контексте такое "желанье", по сути, молитва, прочитывается предельно конкретно и буквально: "избавь от лукавого".

Православно-христианский контекст органичен для понимания произведения, и не только для авторского сознания, но и для сознания воспринимающего. Об этом свидетельствует, например, одна любопытная ошибка переписчика в Бехтеевской копии. "Слова Загорецкого в 9-й сцене III акта о билете в театр: "И этот наконец похитил уже силой / У одного, старик он милой, / Мне друг, известный домосед, / Пусть дома посидит в покое" – переданы так: "И этот наконец похитил уже силой Мне друг известный домосед. Пост дома посидит в покое" [13]. Упоминание о посте, как и других важных элементах церковного календаря, вполне органично для русской комедии (см. далее). Переписчик дал ожидаемое, но не в нужном месте.

Как отмечалось, в "Горе от ума" есть мотив, связанный с апокалипсисом, концом света. Есть и противоположное – отсылка к творению человека и мира, данная в комическом контексте, что вовсе не отменяет символику. Скалозуб говорит о некой княгине Ласовой, которой "Теперь ребра недостает, Так для поддержки ищет мужа". Бравый офицер изволит шутить, не даром ему дана фамилия Скалозуб (ср.: зубоскал, шутник). Потерянное при падении с лошади (ироническое "жоке́ не поддержал") ребро женщины напоминает о другом ребре, которого "недостает" – ребре первого человека Адама, из которого, по Библии была создана Ева. Ситуация с княгиней Ласовой комически "обратная" – она не сотворена из ребра, а лишилась его, каковую потерю и хочет "восполнить" мужем.

Из уст Фамусова, хоть и вскользь, звучит упоминание об одном из наиболее страшных ветхозаветных примеров грехопадения человека: "А? бунт? ну так и жду содома". Видимо, он все же чувствует творящийся содом в собственном доме.

Есть упоминание и о наиболее сильном библейском примере посрамления Богом человеческой гордыни – крушении беззаконно устремленной в небо Вавилонской башни, сопровождавшемся знаменитым смешением языков. Не случайно соответствующий выпад Чацкого требует уточнения, Софья переспрашивает:

Ч а ц к и й.
Здесь нынче тон каков
На съездах, на больших, по праздникам приходским?
Господствует еще смешенье языков:
Французского с нижегородским? –.

С о ф и я
Смесь языков?

Ч а ц к и й
Да, двух, без этого нельзя ж. (26-27)

Намечен календарный план церковного года, конечно, в особом контексте. Характеризуя Татьяну Юрьевну, Молчалин говорит, что она "Балы дает нельзя богаче, / От рождества и до поста".

Персонаж, по сути,  указывает на два ключевых религиозных праздника – Рождество и (после Великого поста) Пасху. Однако в данном случае это лишь формальные вехи. Главное здесь – веселье между постами, Рождественским и Великим.

Обратимся к заглавию. В нем важна семантика имен персонажей и план сюжета: "Первоначальное название "Горе уму" А.С. Грибоедов заменяет на "Горе от ума" и вполне резонно: Софья в переводе на русский означает мудрость, ум, а Александр – защитник, так что горе не Софье, а Чацкому от Софьи, объявившей его сумасшедшим. Но хотя это значение и доминирующее, есть и другое – "ум с сердцем не в ладу" [14]. Последнее намечает один из художественно-философских содержательных планов комедии [15]. Грибоедов не только продолжает традиции Просвещения в осмыслении роли ума [16] в жизни человека и общества, он скорее полемизирует с ней с христианских позиций. Чацкий со своим "блестящим" умом не нашел ни личного счастья, ни гармонизации общества. Не случайно традиции образа и конфликта "Горя от ума" обнаруживают (И. Медведева) в произведениях Ф.М. Достоевского [17], один из героев которого – Раскольников тоже попробовал поставить "ум" ("теорию") во главу угла в жизни личности.

А вот как размышляет об уме автор единственной на русском языке в начале XIX века религиозно-философской поэмы С.С. Бобров ("Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец"), чье творчество интересовало Грибоедова, упоминавшего имя Боброва в своих бумагах [18]. "О разум, друг мой! Твои пышные откровения и обетования, кажется, недостаточны и сумнительны. Можешь ли ты возвысить их новыми основаниями, новыми открытиями, которые бы не от естества происходили? Можешь ли дополнить свои познания другими высочайшими? Можешь ли ты глас свой поверить и согласить с Небесным? – не можешь! <…> Самый разум уверяет нас, что посредством его нельзя еще получить полного и истинного света. Противоречия в системах от Зороастра до Канта довольно показывают несовершенство его. <…> Разум есть только откровение естественных вещей, а откровение есть тот же разум, но разум увеличенный и возвышенный новыми основаниями таких открытий, которыя непосредственно проистекают от Божества" [19]. Итог размышлений Боброва, старшего современника Грибоедова и близкого ему по принадлежности к "дружине славян" в литературной полемике начала XIX века, характерен: "вера, покоряющая разум, дарует мрачной душе <…> прозрение" [20] (Курсив автора).

Мотив веры один из ключевых в произведении. Достаточно вспомнить мечтательное восклицание Чацкого, своеобразную его тоску по вере любимой девушке: "Блажен кто верует, тепло ему на свете!". Фактически это парафразис начала первого псалма. Впрочем, от Софьи Чацкий прямо требует доказательств ее любви, упрекает  ее в холодности. Прямо слово вера встречается в монологе – своеобразной исповеди [21], гипертрофированном "странном уничиженье" Репетилова, как обычно "передернувшем", но все же отразившем важные содержательные стороны русской жизни:

Зови меня вандалом:
Я это имя заслужил.
Людьми пустыми дорожил!
Сам бредил целый век обедом или балом!
Об детях забывал! Обманывал жену!
Играл! проигрывал! в опеку взят указом!
Танцо́вщицу держал! и не одну:
Трех разом!
Пил мертвую! не спал ночей по девяти!
Все отвергал: законы! совесть! веру! (112)

Мотив вероотступничества явно кульминационный и завершает ряд "грехов" персонажа. Как и в случае с намеками на тайные общества ("Горячих дюжина голов!" и т.п.), мотив отпадения от веры в устах Репетилова, "слышавшего звон", весьма симптоматичен.

Мотив христианского милосердия, исполнения важнейшей заповеди о любви к ближнему (Мф. 22:39), – один из устойчивых в произведении. Хлестова: "А Чацкого мне жаль. По-христиански так <…>". Высокий план сразу же  оборачивается глумливой мотивировкой "христианских" чувств: "<…> он жалости достоин; / Был острый человек, имел душ сотни три".

Именно нехватка любви и милосердия, остро ощущается основными героями. София (в раздражении): "Хочу у вас спросить: / Случалось ли, чтоб вы <…> добро о ком-нибудь сказали?" Чацкий: "Послушайте, ужли слова мои все колки? / И клонятся к чьему-нибудь вреду? / Но если так: ум с сердцем не в ладу". Зато осуждения и злословия в избытке. Фамусов о московских знатных дамах: "Судьи всему, везде, над ними нет судей". Ср. евангельское: "Не судите, да не судимы будете" (Мф. 7:1). Софья о злоязычии Чацкого: "Не человек, змея!". В последнем случае намечен и мотив искушения человека словом змея – и грехопадения первого.

Вместо любви, милосердия и смирения – показное благочестие. У Софьи, до неприличия сблизившейся с Молчалиным, пусть и державшимся "в ночной тиши" "робости во нраве", по слову Чацкого, "Лицо святейшей богомолки!.." (28). Фамусов, делавший недвусмысленные намеки Лизе, говорит о себе: "Монашеским известен поведеньем!..", "разврата не терплю" (очевидно, в широком смысле). Отсюда и остроумное высказывание Лизы: "Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!". По черновой редакции видит себя в монастыре Софья, но не ради веры, а в качестве наказания за "беззаконную" любовь к Молчалину: "Меня к монастырю скорее заохотят, / Ах нет! Куда его, и я за ним же вслед".

Самое исполнение долга перед ближним принимает вид едва ли не скабрезности. В черновике Репетилов с преувеличенным восторгом говорит о муже "известной" Натальи Юрьевны, вполне вероятно, рогоносце: "Он не спесив, а как себя ведет! Супружних должностей строжайший исполнитель" (213).

Смирение (конечно, показное) оказывается, вопреки элементарной христианской логике, губительным. Чацкий в черновике об обмороке Софьи: "Смиренник погубил, а я от смерти спас".

Православно-христианские мотивы в целом стабильно присутствуют во всех известных редакциях пьесы. В окончательном Булгаринском списке некоторые детали сняты (например, о готовности Софьи уйти в монастырь), но принципиального значения для смыслового, символического, плана произведения это не имеет. Все вышеизложенное позволяет подчеркнуть одну из важнейших составляющих содержания произведения – проблему оскудения веры в современном человеке и связанное с ней засилье лицемерия, фарисейства, пустого внешнего благочестия и показной нравственности, подменяющих веру. Отсюда и подспудное ожидание мировых катастроф – содома (наказания огнем за смертный грех) и апокалипсиса (светопреставленья). Однако есть и другое, характерное, русское, пронизывающее комедию, – живое ожидание воскресения человеческой души и своей страны.
Все это, и многое другое, реализуется православно-христианскими мотивами в одном из определяющих содержательных планов, позволяющих комедии действительно не устаревать.

Примечания

 1. "Внутренняя форма как данность – созданный индивидуумом образ неких прообразов, неких исходных идей – присутствует во всех содержательно автономных, художественно целостных элементах словесного искусства (уже в слове, затем в определенных сочетаниях слов, главах и частях, произведениях как целом). А внутренняя форма как принцип составляет основу индивидуального стиля художника". (Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. М., 1999. С. 351.)

 2. Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 167.

 3. Эйхенбаум Б. Державин // Ходасевич В.Ф. Державин. М., 1988. С. 298.

 4. Имеются в виду, прежде всего, Ф. Глинка и В. Кюхельбекер, некоторые другие поэты.

 5. Орлов Вл. Грибоедов. Жизнь и творчество. М., 1954. С. 64.

 6. Пиксанов Н.К. Творческая история "Горя от ума". С. 166-167.

 7. Это важное слово, быть может, более других варьировалось и искажалось. Ср.: "светопреставленье", по современным нормам (Грибоедов А.С. Полн. собр. соч.: В 3-х т. Т.1.СПб., 1995. С. 81); "света преставленье" (Грибоедов А.С. Горе от ума. М., 1913. С. 105); "светопредставленье" (223, возможная ошибка переписчика); "света представленье" (явное искажение в первом полном печатном издании 1833 г.).

 8. "Великий пост, так балу дать нельзя". Другой вариант: "Дом не велик, так балу дать нельзя" (191). Ср. фрагмент монолога Фамусова в черновике начала второго действия: "Пофилософствуй, ум вскружится, / Великий пост и вдруг обед!" (164). Павел Афанасьевич философски "удивляется" встречающемуся соединению поста и обеда, т.е. приема, веселья и обильного (и, вероятно, скоромного) стола.

 9. Ср.: "вся фраза о причинах, почему нельзя дать балу, вовсе излишняя, прямо вредна для понимания и сценического воплощения третьего акта" (Пиксанов Н.К. Творческая история "Горя от ума". С. 253). Быть может, дело не в сценической, сюжетной роли детали, а в ее символике?

 10. Ср. бал у Сатаны в изображении М.А. Булгакова ("Мастер и Маргарита"), где в основном и присутствуют "уроды с того света" – убийцы, насильники и т.п.

 11. В черновиках поэмы А.А. Блока "Возмездие": "И – завершенье всех чудес – / Ты, Софья… Вестница небес, / Или бесенок мелкий в юбке?…" (Блок А.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20  т. Т. 5. М., 1999. С. 163-164).

 12. У Грибоедова слова Господь, Творец и т.д., как правило, пишутся с заглавной буквы. Об этом говорят и публикуемые Н.К. Пиксановым черновики, и рукописи в изданиях начала ХХ века. Написание их со строчной – результат принятой в советское время орфографической унификации, в данном случае, очевидно, не оправданной.

 13. Пиксанов Н.К. Творческая история "Горя от ума". С. 102.

 14. Минералова И.Г. Любовь, дом, семья в русской литературе // Темы русской классики. Вып. 2. М., 2002. С. 29.

 15. Ср.: "Он [Грибоедов] в своей лирике поразительно беден мотивами философского порядка. <…> Имеются ли они в "Горе от ума"? Тщательно пересмотрев комедию, следует признать, что в ней таких мотивов тоже нет" (Пиксанов Н.К. Творческая история "Горя от ума". С. 306). С такой оценкой согласиться невозможно.

 16. Ср.: "<…> философская идея "Горя от ума" может быть определена как идея утверждения активного жизнетворческого и жизнедеятельного разума, руководимого волей и освобождающего человека из плена индивидуальных страстей" (Орлов Вл. Грибоедов. Жизнь и творчество. С. 149).

 17. Медведева И. "Горе от ума" А.С. Грибоедова. Макогоненко Г. "Евгений Онегин" А.С. Пушкина. М., 1971. С. 95-98.

 18. Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. М., 2004. С. 150. В частности, см. записку от 19 марта 1826 года к Ф.В. Булгарину с просьбой прислать поэму Боброва "Таврида" (Грибоедов А.С. Сочинения. М.–Л., 1959. С. 581).

 19. Бобров С.С. Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец: В 4-х ч. Ч. 4. СПб., 1809. С. 315-316, 346, 318-319.

 20 Там же. С. 321.

 21. Ср. слова Фамусова: "Хоть душу отпусти на покаянье!". Вообще, мотив исповеди один из главных в соответствующем содержательном плане. Исповедь оказывается как бы несостоявшейся. Ни один из героев "разрешения" и облегчения не получает. Вероятно, потому что и раскаяния, и самоосуждения, по сути, тоже нет.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру