«Евгений Онегин» роман А. С. Пушкина
(По материалам 6-го издания: М., 2005)
Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями
Главы четвертая - седьмая
La morale est dans la nature des choses.
Necker.
"Нравоучение в природе вещей. Неккер". В эпиграфе Пушкин привел слова французского государственного деятеля Неккера в его беседе с Мирабо из книги m-me de Staёl "Considerations sur la Revolution Francaise" (1818).
Обычно эпиграф переводится как нравственность в природе вещей. – А.А.
IV глава начинается VII строфой. Первые четыре строфы не включались Пушкиным в печатные издания "Онегина", они были напечатаны в "Московском вестнике" 1827 г. под заглавием "Женщины. Отрывок из "Евгения Онегина". Две строфы не вошли в чистовую рукопись.
Печатая IV главу, поэт начал ее с V строфы, назвав ее VII строфой и поставив перед ней шесть римских цифр, обозначавших пропуск шести строф.
В строфах, не вошедших в роман, дано было большое лирическое отступление; поэт говорил о своей любви, о быстро протекших радостях, о том, что в нем "уж сердце охладело, закрылось для любви оно, и все в нем пусто и темно" (см. приложения к роману).
VII
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
.................................................
...Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян.
Ср. в письме Пушкина к брату 1822 г.: "Чем меньше любишь женщину, тем верней овладеешь ею. Но это удовольствие достойно старой обезьяны 18-го столетия". В IX строфе читаем: "Так точно думал мой Евгений".
По поводу формы времян критик "Атенея" (1828), "учившийся по старым грамматикам" (как он себя аттестовал), припомнил правильную, по его мнению, форму у Державина — глагол времен. Проф. Е.Ф. Будде, ссылаясь на "Критические заметки" Пушкина, который встретил ту же форму времян у Батюшкова, пишет: "Конечно, эта форма не искусственная, а бывшая действительно в языке". В XXXVII строфе VI главы поэт употребил обычную форму: гимн времен.
XII-XVI
Исповедь Онегина "Татьяне милой", разбившая ее мечты и закончившаяся разрывом между героем романа и полюбившей его девушкой, находит дополнительные разъяснения в пропущенных строфах романа. Мы знаем, что Онегин в юности был жертвой "необузданных страстей", что любовь играла в его жизни большую роль ("воспомня прежних лет романы, воспомня прежнюю любовь" — XLVII строфа I главы), что он любил беседовать с Ленским о с т р а с т я х:
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья.
(Гл. II, строфа XVII)
Мы знаем также, что "страстей игра" была им оставлена, что в любви он стал считать себя "инвалидом", что
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья...
(X строфа)
Одной из причин такого охлаждения к "игре страстей" был опыт жизни, приводивший к встречам с "причудницами большого света" с их быстро менявшимися привязанностями, к встречам с "модными женами", "молодыми одалисками", "записными кокетками".
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольца, слезы,
Надзоры теток, матерей
И дружба тяжкая мужей!
(VIII строфа)
Но среди этих встреч была одна, которая наложила глубокий отпечаток на душевный склад Евгения: большое чувство, испытанное Онегиным, не встретило отклика, осталось неразделенным. Меланхолическая окраска его эмоциональных переживаний отчасти связана с его неудачной любовью, о чем в романе сказано дважды:
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
(Гл. I, строфа XLVI)
В беловых рукописях II главы глубже раскрывается тема неразделенной любви Онегина. Он говорил о страстях,
Как о знакомцах изменивших,
Давно могилы сном почивших
И коих нет уж и следа,
Но вырывались иногда
Из уст его такие звуки,
Такой глубокий, чудный стон,
Что Ленскому казался он
Приметой незатихшей муки;
И точно: страсти были тут;
Скрывать их был напрасный труд.
Какие чувства не кипели
В его измученной груди?
Давно ль, надолго ль присмирели?
Проснутся — только погоди.
Н е з а т и х ш а я м у к а утаенной от читателя романа любви Евгения, утомление от легких побед и увлечений "младыми изменницами", признание бесполезности искать "глубоких чувств или страстей от мотыльков иль от лилей" и встреча с Татьяной Лариной вызвали в Онегине сложную реакцию. Татьяна произвела на него с первой же встречи сильное впечатление. Мы не знаем, о чём он говорил с ней, долго ли пробыл у Лариных в летний вечер. Но, возвращаясь из гостей, он прежде всего осведомляется у Ленского: "Скажи, которая Татьяна?" И, с недоуменьем спрашивая: "Неужто ты влюблен в меньшую?", говорит: "Я выбрал бы другую, когда б я был, как ты, поэт". Мы слышим характерное признание Онегина: "В чертах у Ольги жизни нет", — следовательно, лицо Татьяны показалось ему полным жизни, игры ума, чувств, оригинальным, не похожим на примелькавшиеся в свете лица. Не больше двух раз был Онегин у Лариных, но образ Татьяны запечатлелся ярко, поразил его сходством с той, которую он некогда любил. Онегин в саду (третья встреча) прямо говорит Татьяне:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных,
Всего прекрасного в залог,
И был бы счастлив... сколько мог!
Онегин нашел в Татьяне свой п р е ж н и й и д е а л, воплощение всего прекрасного в женском образе, перед которым когда-то он преклонялся, как перед своим идеалом. Татьяна — "в с е г о п р е к р а с н о г о з а л о г"; ее душа ч и с т а я, п л а м е н н а я; Евгению дороги ее у м и п р о с т о т а, склонность к м е ч т е. <…>
Онегин знает, что она любит, знает, как и автор романа, что "послушная влеченью чувства, Татьяна любит не шутя". Ее письмо привело его в волненье, оно возмутило в нем "давно умолкнувшие чувства". Но Онегин п р и в ы ч к е м и л о й н е д а л х о д у: "перегоревший в страстях, изведавший жизнь и людей, ещё кипевший какими-то самому ему неясными стремлениями" (по словам Белинского), он решил погасить начавшее разгораться чувство, отвести от себя поток новой страсти, он предпочел счастью любви в о л ь н о с т ь и п о к о й.
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел —
так объяснял впоследствии Онегин причину своего "охладительного" ответа Татьяне. Он слишком знал мучительную отраву страстей, безумие любви, чтоб вновь в 26 лет предаться "горячке юных дней":
Что было, то прошло...
Онегин думал: в о л ь н о с т ь и п о к о й — з а м е н а с ч а с т ь ю. Эта антитеза п о к о я, свободной, независимой жизни и с ч а с т ь я интимных переживаний, любви, страстей — одна из устойчивых в мировоззрении поэта.
Уже в ранней лирике мы то и дело читаем: "любовь дарит один лишь миг отрадный, а горестям не виден и конец"; "страшное безумие любви"; "довольно я любил, отдайте мне п о к о й". Германн в "Пиковой даме" ищет п о к о я и н е з а в и с и м о с ти и погибает в результате конфликта этого стремления с любовью (может быть, мнимой) к воспитаннице графини. Накануне женитьбы Пушкин в 1830 г. писал Плетневу: "Черт меня догадал бредить о с ч а с т ь и, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться н е з а в и с и м о с т ь ю". В одном из последних стихотворений поэт признавался: "На свете с ч а с т ь я нет, но есть п о к о й и в о л я".
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она —
говорил автор романа во II главе, указывая в примечании литературный источник этой формулы и, следовательно, подчеркивая распространенность этой житейской мудрости.
Так, с ч а с т ь е признавалось изменчивым, капризным, связывалось с утратами; счастье было синонимом л ю б в и ("любви нет боле счастья в мире", 1814); любовь, страсть расценивалась как безумие, тяжкий опыт, полный наслажденья и страданья, как чувство "мучительное и жестокое", особенно "на повороте наших лет, в возраст поздний и бесплодный". Онегин хотел насыщенное горечью и мукой счастье "страсти нежной" заменить бесстрастием покоя вольной, ни с кем не связанной личной жизни.
Женитьба, брак ему казались могилой счастья, любви. Гименей представлялся ему таким же, как Пушкину, усвоившему по книжным источникам в самой ранней юности такой образ античного бога брачной жизни:
А что такое Гименей?
………………………..
Холодный, грустный, молчаливый,
Ворчит и дремлет целый век,
А впрочем — добрый человек,
Да нрав имеет он ревнивый.
("Амур и Гименей", 1816)
Онегин рисует Татьяне перспективу их будущей семейной жизни:
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днём и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная,
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я...
В пушкинском кругу подобная оценка роз Гименея была распространенной:
Властительный и хладный Гименей, —
писал Плетнев в послании "Климене" ("Полярная звезда" на 1823 г., стр. 313).
Теме брака и любви в ее конфликтах посвящены романы Гуте — "Страдания молодого Вертера" и "Избирательное сродство", романы де Сталь.
<…>
Гимена хлопоты, печали,
Зевоты хладная чреда
Ему [Ленскому] не снились никогда,
Меж тем как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена...
(Гл. IV, строфа L)
В этих стихах — четкое определение семьи с точки зрения человека, считавшего "игру страстей" важнейшей принадлежностью мужской природы и не признававшего любви в домашней жизни. Эгоистическая натура собственника, рассматривающего женщину как орудие наслаждения и не допускающего мысли о праве женщины на свободное выражение ее чувств, диктует Алеко его поведение по отношению к Земфире; та же собственническая, эгоистическая сущность скрывается в самопризнании Евгения: "холодно-ревнив... таков я",
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнёте плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
"Я" женщины отсутствует в онегинском союзе мужа и жены, только одно мужское "я" главенствует в семье; он — господин, она гаремная принадлежность иль докучная "верная жена" — синоним "хандры" (I гл., LIV строфа).
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей...
Онегин, любя Татьяну "еще нежней" любови брата, отбросил казавшуюся ему утомительной перспективу брачной жизни с Татьяной. Но он не повторил с ней того опыта, который он обычно раньше проводил в своей донжуанской практике.
Учитесь властвовать собою;
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет, —
поучал девочку-мечтательницу Евгений, зная, что на его месте другой, быть может, разыграл бы один из тех легкокрылых романов, которыми была полна его юность (см. XI строфу I главы). Автор отметил в Онегине "души прямое благородство". Татьяна впоследствии также скажет Евгению:
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной:
Я благодарна всей душой...
Чтобы понять превосходство Онегина над людьми его круга, развивавшими сходную с ним теорию любви и брака, я приведу эпизод из повести Карамзина "Юлия". Князь, увлекший молодую Юлию, желал поиграть с ней, но встретил сопротивление, когда девушка "почувствовала опасность" от "некоторых вольностей его обхождения", когда "бывали минуты, в которые одна богиня невинности могла спасти Юлиину невинность". Князь увидел, что он "лишился быть счастливо-дерзким без имени супруга"; тогда этот светский победитель женских сердец написал Юлии письмо: "Вы любезны, но что любезнее вольности? Мне горестно расстаться с вами; но мысль о вечной обязанности ещё горестнее. Сердце не знает законов и перестает любить, когда захочет: что ж будет супружество? несносное бремя. Вы не хотели любить по-моему, любить только для удовольствия любви, любить, пока любишь: итак — простите: называйте меня вероломным, если угодно; но давно говорят в свете, что клятва любовников пишется на песке и что самый легкий ветерок завевает ее. Впрочем, с такими милыми свойствами, с такими прелестями вам не трудно найти достойного супруга... может быть, верного, постоянного! Родятся Фениксы — но я, в сем смысле, не Феникс — и потому оставляю вас в покое..."
Язык пошлости в письме князя; честное и прямое признание немедленного разрыва, без надежд на "стерпится-слюбится" в исповеди Онегина. Через несколько лет он дорогой ценой расплатится за эту "суровость" своей речи "милой Татьяне".
XIX
Я только в скобках замечаю,
Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой...
Непонятное на первый взгляд соединение ч е р д а к а и с в е т с к о й ч е р н и объясняется справкой из биографии Пушкина. В р а л ь, распространитель клеветы на своего друга — это Ф.И. Толстой-американец5; ч е р д а к — место встреч петербургской молодежи у князя А.А. Шаховского, упомянутого в I главе романа. <…>Толстой пустил среди "светской черни" слух, приводивший Пушкина в бешенство, будто он был высечен в тайной канцелярии за свои вольнолюбивые стихи. Обиду, нанесенную Толстым, поэт чувствовал так остро, что в ссылке готовился к дуэли с автором клеветнических слухов.
Страница
1 - 1 из 10
Начало | Пред. |
1
2
3
4
5
|
След. |
Конец
| Все
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru