«Обыкновенная история» в ракурсе религиозной концепции И.А. Гончарова

Очевидно, что провинциальные герои Гончарова – всегда либо набожные люди, либо хотя бы воцерковленные. Среди них нет атеистов. Если даже их вера ослаблена, они не смеют выказать пренебрежение к общепринятой норме поведения. В романах Гончарова в этом смысле можно выделить целую галерею провинциальных типов. Взглянем с этой точки зрения на "Обыкновенную историю".

Самый простой случай – слуги. Например, слуги Адуевых если и упоминают Божье имя, то в чисто бытовом контексте. Упоминают они его, как правило, всуе. Так, Аграфена Ивановна, провожая в Петербург своего сожителя Евсея, скрывает глубокие душевные переживания за просторечными восклицаниями, типа: "Вот пострел навязался! Что это за наказание, Господи! И не отвяжется!". Или: "И слава Богу! Пусть унесут вас черти отсюда…" (Ч. 1, гл. I). В свою очередь Евсей, услыхав, что его место в сердце Аграфены Ивановны займет "леший", отвечает в том же духе, но с большей долей серьезности: "Дай-то Бог! Лишь бы не Прошка" (Ч. 1, гл. I). Причем Евсей  обнаруживает крайнее смирение и знание человеческой психологии: "Уж если, Аграфена Ивановна, случай такой придет – лукавый ведь силен,  – так лучше Гришку посадите тут: по крайности малый смирный, работящий, не зубоскал…" Евсей – яркий представитель народного Православия. Он первый в гончаровских романах употребляет "клятву образом", выражение, которое автор "Обыкновенной истории" слыхивал в своем Симбирском доме. По возвращении из столицы Евсей уверяет, что честно служил барину в Петербурге:

– Готов не токмя что своим господам исполнять их барскую волю, –продолжал Евсей, – хоть умереть сейчас! Я образ сниму со стены...

И Евсей, и Аграфена мыслят крайне просто, но вместе с тем  точно, зная, что душа человеческая колеблется между Богом и дьяволом – и всерьез принимают возможность искушения "от лукавого":

– … С тобой только… попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь…
– Бог вас награди за вашу добродетель! Как камень с плеч!

При всей примитивности этого диалога, здесь есть все: серьезное отношение к Богу, понимание того, что "враг" постоянно пытается соблазнить человека, сознание своей греховности (Аграфена Ивановна и Евсей не состоят в браке: барыня не разрешает) и покаяние. Гораздо более поздний очерк "Слуги старого века" (1888) показал, насколько серьезно вглядывался писатель в жизнь окружающих его "незаметных" людей – слуг, и как внимательно присматривался к их религиозной жизни.

Уже на первых страницах "Обыкновенной истории" мы встречаемся с тем чисто провинциальным "религиозным" типом, который, очевидно, часто попадался писателю в родном Симбирске и который вызывал его насмешку, а отчасти и раздражение – это вездесущий приживала Антон Иванович, характерной чертой которого являются  напускная набожность и кажущиеся твердые знания околоцерковного обихода. Гончаров пишет о нем: "Кто же не знает Антона Ивановича? Это Вечный жид. Он существовал всегда и всюду, с самых древнейших времен, и не переводился никогда… У нас, на Руси, он бывает разнообразен…" Его религиозность чисто внешняя, так как "он прикидывается, что весь век живет чужими горестями и заботами".  На самом деле это заурядный приживальщик. Вся его религиозность сводится к суете при исполнении церковного обряда и человекоугодию: во время молебна, который служит священник при отъезде Александра Адуева в Петербург "Антон Иванович  созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, и потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: "Это Агафье Никитишне"…" Его суетливость естественно связана и с суеверностью. Когда наступает время Александру сесть в экипаж, Антон Иванович берет на себя роль распорядителя: "Сядьте, сядьте все! – повелевал Антон Иванович…и сам боком, на секунду, едва присел на стул. – Ну, теперь с Богом!" Точно так же суетится он и по возвращении Александра в материнский дом:

– Он! он! – кричал Антон Иваныч, – вон и Евсей на козлах! Где же у  вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее! Что же я вынесу к нему на крыльцо? Как можно без хлеба и соли? примета есть... Что это у  вас  за  беспорядок!  никто  не подумал! Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу? Бегите скорее!..

– Не могу! – проговорила она с трудом, – ноги отнялись.
И с этими словами опустилась в кресла. Антон Иваныч схватил со стола
ломоть хлеба, положил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь". Антон Иванович знает именно внешнюю обрядовую сторону Православия, но его вера сродни суеверию и язычеству, она никак не выражается в его делах, образе жизни. Не удивительно, что Антон Иванович путает слова молитвы, произносимой им без всякого чувства. Выходя из-за стола, он так читает благодарственную молитву: "Благодарю тебя, Боже мой, – начал он вслух, с глубоким вздохом, – яко насытил мя еси небесных благ... что я! замололся язык-то: земных благ, – и не лиши меня небесного Твоего царствия". Здесь просвечивает не столько юмор, сколько непривычная для Гончарова сатира на человека, действительно путающего небесные и земные блага. Вся жизнь равнодушного к чужим делам, но слывущего за "милостивца" Антона Ивановича сводится к "дармовому" столу у соседей по имению. Поэтому вместо "Не пророню ни словечка" он, постоянно проговариваясь и путая, говорит: "Не пророню ни кусочка" и т.д. И глубокий вздох его на молитве – это вздох после сытного обеда. Так Гончаров создает уже в первом романе один из непривлекательных образов фарисействующего христианина. Нечто подобное, но более злое и опасное, увидим мы в "Обрыве".

Мельком упоминает Гончаров о религиозности Елизаветы Александровны, жены Петра Адуева. Однако в одной фразе кроется глубина ее веры и преданность Божьей воле. Успокаивая в последний раз Александра Адуева, она говорит: "Не разочаровывайтесь до конца!... всякому из нас послан тяжкий крест..."

В особом художественном контексте изображается Гончаровым набожность немца-учителя, преподающего немецкий язык и литературу Юлии Тафаевой. В этом плане любопытно, как учитель отбирает книги для Юлии: "Первая книга была: "Идиллии" Геснера, – "Gut!" – сказал немец  и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу: "Готский  календарь 1804 года". Он перелистовал ее: там династии европейских  государей, картинки разных замков, водопадов, – "Sehr gut!" – сказал немец. Третья – Библия: он отложил ее в сторону, пробормотав набожно: "Nein!"…"


В образе Костякова изображает автор "Обыкновенной истории" человека, любящего клятвы и постоянно повторяющего слово "анафема" (распространенный бытовой тип):

– Никогда не пойду с вами рыбу ловить, будь я анафема! - промолвил он и отошел к своим удочкам… Костяков на другой же день повлек Александра опять на  рыбную ловлю и таким образом, по собственному заклятию, стал анафемой.

С любовью, хотя и не без мягкого юмора, описывает Гончаров религиозность матери Александра Адуева. В этом описании ясно ощутим биографический подтекст: Анна Павловна в своей любви к сыну, в своих религиозных переживаниях очень похожа на реальную личность матери Гончарова – Авдотью Матвеевну. В "Обыкновенной истории" Гончаров с удовольствием воспроизводит основные черты так называемого "народного Православия", которое он хорошо усвоил из провинциального домашнего быта и которое, надо признаться, и спасло его "во дни сомнений и тревог". В религиозности матери Адуева причудливо сочетаются простая, не осложненная рефлексией, вера в Бога с обычной житейской практичностью и слепой любовью к своему чаду [1] . Гончаров неприметно иронизирует над таким сочетанием. Отговаривая Александра ехать в Петербург, Анна Павловна говорит: "Погляди-ка… какой красотой Бог одел поля наши! Вон с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем… Подумаешь, как велика премудрость Божия! Дровец с своего участка мало-мало на тысячу продадим…" А "истинно небесное великолепие" озера заключается в том, что Адуевы "одну осетрину покупают, а то ерши, окуни, караси кишмя кишат".


Но есть в ее веровании и глубина, и серьезность – в особенности, когда она беспокоится о судьбе сына. В ее последних наставлениях ему – целая "домостроевская" программа жизни. Во-первых, она просит сына не забывать Бога: "Выслушай, что я хочу сказать! Бог один знает, что там тебя встретит, чего ты наглядишься, и хорошего, и худого. Надеюсь, Он, Отец мой небесный, подкрепит тебя; а ты, мой друг, пуще всего не забывай Его,  помни,  что  без  веры  нет  спасения нигде и ни в чем". Своими словами, по-матерински, пересказывает Анна Павловна учение Св. Отцов Церкви, выражая народное понимание веры ("Без Бога – не до порога").

Быть с Богом всегда – и в счастье, и в несчастье, в богатстве и в бедности – так учит церковь, так же учит Александра Адуева его мать: "Достигнешь там больших  чинов, в знать войдешь – ведь мы не хуже других: отец был дворянин, майор – все-таки  смиряйся перед Господом Богом: молись и в счастии и в несчастии, а не по пословице: "Гром не грянет, мужик не перекрестится". Иной, пока везет ему, и в церковь не заглянет, а как придет невмочь – и пойдет  рублевые  свечи  ставить да нищих оделять: это большой грех" (Там же).

Наставления матери проникнуты православным взглядом на жизнь и касаются всех основных ее сторон. Прощаясь с сыном надолго, она считает нужным прежде всего сказать о духовном (хотя оно постоянно разбавляется бытовым, что естественно): "… Блюди посты, мой друг: это великое дело! В среду и  пятницу – Бог простит; а в Великий Пост – Боже оборони! Вот Михайло Михайлыч и умным человеком считается, а что в нем? Что мясоед, что страстная неделя – все  одно  жрет. Даже волос дыбом становится! Он вон и бедным помогает, да будто его милостыня принята Господом? Слышь, подал раз старику красненькую,  тот взял ее, а сам отвернулся да плюнул. Все кланяются ему и в глаза-то Бог знает что наговорят, а за глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого". Разумеется, в народном Православии важна не только оценка человека Богом, но и – другими людьми. Эту человеческую оценку и акцентирует Анна Павловна.

Считает нужным сказать она и о деньгах: "К слову пришлось о нищих. Не трать на них денег по-пустому, помногу не давай. На что баловать?  их  не  удивишь. Они пропьют да над тобой же насмеются. У тебя, я знаю, мягкая  душа: ты, пожалуй, и по гривеннику станешь отваливать. Нет, это не нужно; Бог подаст!"

Но более всего волнует мать воцерковленность Александра: "Будешь ли ты посещать храм Божий? будешь ли ходить по воскресеньям к обедне?

Она вздохнула.
Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в  университете  и  живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне, только из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать.  Он молчал. Мать поняла его молчание и опять вздохнула".

Когда она говорит о себе как матери, ее слова незаметно переходят в молитву: "Ну, я тебя не неволю, – продолжала она, – ты человек молодой: где тебе быть так усердну к церкви Божией,  как  нам,  старикам? Еще, пожалуй, служба помешает или засидишься поздно в хороших людях и проспишь. Бог пожалеет твоей молодости. Не тужи: у тебя есть мать. Она не проспит. Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли слезы в глазах и Бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга. Вымолю тебе и здоровье, и чинов, и крестов, и небесных и земных благ. Неужели-то он, милосердый Отец, презрит молитвой бедной старухи? Мне самой ничего не надо. Отними он у меня все: здоровье, жизнь, пошли слепоту – тебе лишь подай всякую радость, всякое счастье и добро...

Она не договорила, слезы закапали у ней из глаз".

Житейские советы ее проникнуты церковным настроением: она предостерегает сына от мотовства, вина, блуда: "Береги пуще всего здоровье, – продолжала она. – Как заболеешь – чего Боже оборони! – опасно, напиши... я соберу все силы и приеду. Кому там ходить за тобой? Норовят еще обобрать больного. Не ходи ночью по улицам; от людей зверского вида удаляйся. Береги деньги... ох, береги на черный день!

Трать с толком. От них, проклятых, всякое добро и всякое зло. Не  мотай, не заводи лишних прихотей. Ты будешь аккуратно получать от меня две тысячи пятьсот рублей в год. Две тысячи пятьсот рублей не шутка. Не заводи роскоши никакой, ничего такого, но и не отказывай себе в чем можно; захочется полакомиться – не скупись. – Не предавайся вину – ох, оно  первый враг человека! – Да еще (тут она понизила голос) берегись женщин! Знаю я их! Есть такие бесстыдницы, что сами на шею будут вешаться, как увидят этакого-то. Она с любовью посмотрела на сына".

Даже когда она дает чисто бытовые советы, она возвращается к Божиим заповедям:

– На мужних жен не зарься, – спешила она досказать, – это великий грех!

"Не пожелай жены ближнего  твоего", сказано в Писании. Есл  ж  там какая-нибудь станет до свадьбы добираться –Боже сохрани! не моги и подумать! Они готовы подцепить, как увидят, что с денежками да хорошенький".

Все эти сказанные в последний момент советы – лишь квинтессенция ее воспитательной программы. Очевидно, что она старалась в меру сил и возможностей воспитывать Александра в евангельском духе. Из диалога понятно, чего удалось ей достигнуть, а чего – нет. Кое-что Александр усвоил:

 "Она что-то хотела сказать, но не решалась, потом наклонилась к уху его и тихо спросила:
– А будешь ли помнить... мать?

– Вот до чего договорились, - перервал он, - велите скорей подавать что там у вас есть: яичница, что ли? Забыть вас! Как могли вы подумать? Бог накажет меня...

– Перестань, перестань, Саша, – заговорила она торопливо, – что ты это накликаешь на свою голову! Нет, нет! что бы ни было, если случится этакой грех, пусть я одна страдаю. Ты молод, только что начинаешь жить, будут у тебя и друзья, женишься – молодая жена заменит тебе и мать, и все... Нет! Пусть благословит тебя Бог, как я тебя благословляю.

Она поцеловала его в лоб и тем заключила свои наставления".

История Александра Адуева – вполне "обыкновенная". Хорошо поняла его Анна Павловна, когда сказала: "Ну, я тебя не неволю, ты человек молодой: где тебе быть так усердну к церкви Божией, как нам, старикам? Еще, пожалуй, служба помешает или засидишься поздно в хороших людях и проспишь. Бог пожалеет твоей молодости. Не тужи: у тебя есть мать". Действительно двадцатилетний Адуев не так усерден к церкви, как старики. Это обычный молодой человек своего времени и воспитания. Его религиозность ничем не акцентирована. "Боже мой!" – часто восклицает он, но это восклицание, можно сказать, ни к чему не обязывает. Впрочем, заметим, что в "Обыкновенной истории" важно каждое слово. К указанному образу выражения никогда не прибегает дядя, Петр Иванович. Зато он едва ли не единственный в романе, кто поминает нечистого. Однако же первый роман Гончарова несет в себе, как ни покажется странным, колоссальный религиозный заряд. Речь идет о том, что авторский идеал в "Обыкновенной истории", несмотря на то, что речь в романе идет о вещах сугубо житейских, включает в себя как доминирующий и "конфликторазрешающий" именно религиозный компонент.

Роман был воспринят критикой 1840-х годов как произведение остро современное. В письме к В.П. Боткину В.Г. Белинский писал: "Я уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу! Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму!" [2]   На протяжении полутора столетий "Обыкновенная история" и воспринимается в духе "антиромантического" произведения, и только. Долгое время в Гончарове видели только бытописателя его эпохи, либо критического реалиста, поднимающего острые социальные вопросы: "Сущность реакционного романтизма вскрыта Гончаровым в лице основного героя "Обыкновенной истории" – Александра Адуева. Почву, на которой вырастало это явление, Гончаров видел в крепостническом, дворянско-поместном строе жизни, в помещичьем воспитании" [3] . Однако за временными пластами романа легко обнаруживалось нечто иное. Когда-то, объясняя значение своего "Обрыва", писатель с невольной горечью произнес: "На глубину я не претендую, поспешаю заметить: и современная критика уже замечала печатно, что я неглубок". Но здесь же у него вырвалось и другое: "Иные не находили или не хотели находить в моих образах и картинах ничего, кроме более или менее живо нарисованных портретов, пейзажей, может быть живых копий с нравов — и только... Напрасно я ждал, что кто-нибудь и кроме меня прочтет между строками...". Однако на самом деле проблематика "Обыкновенной истории" еще шире, чем предполагают современные ученые – и восходит к Библии. Вопрос о смысле жизни, поднимаемый Гончаровым в его трилогии, предполагал, естественно, прежде всего обращение к вечному, неизменяемому в христианском мире идеалу.

Обратим внимание на то, что важнейшей идеологической бинарной оппозицией во всех трех гончаровских романах служит не оппозиция патриархального романтика Александра (Ильи Ильича, Райского) и прагматичного буржуа Петра Ивановича (Штольца, Тушина), но мифологемная и всеопределяющая, универсальная оппозиция "ада" и "рая". Человек в гончаровских романах, несмотря на практически полное отсутствие церковной лексики, получает как личность религиозную оценку. Его свободный выбор ведет его либо к Богу, либо от Него. Писатель решает проблему человеческой жизни с учетом ее абсолютной, не только земной, но и внеземной, ценности и заданности. Более того, Гончаров вынашивает замысел  о  пути  человека к Богу – через напластования и ошибки земной жизни. Хорошо известен факт, что в 1840-е годы романист не только создает и публикует "Обыкновенную историю" и "Сон Обломова" (как зерно и увертюру будущего романа "Обломов"), но и разрабатывает план "Обрыва". То, что связывает "Обыкновенную историю", "Обломова" и "Обрыв",  акцентировано самим  автором, в частности, это находит выражение в ономастике его романов. Не случайно, конечно, Петр Иванович и Александр носят фамилию Адуевых.

В книге В.А. Котельникова содержится любопытная версия относительно происхождения фамилии героев романа "Обыкновенная история" – Адуевых. Исследователь пишет: "Она произведена от слова "адуй" – так называли в народе выходцев из Одоевского уезда Тульской губернии. Адуев – совсем не то, что Онегин или Печорин, в чьих фамилиях нет такого "географического реализма", поскольку Онега, Печора – это не местности, где действительно живут люди, не уездный угол" [4] .

Попытка "расшифровать" фамилию Адуевых дана итересная. Впрочем, вряд ли она соответствует истине. Не далековато ли находился Одоевский уезд Тульской губернии от того "уездного угла", который действительно был мил и близок сердцу И.А. Гончарова? Кажется, в версии В.А. Котельникова есть элемент случайности. Гораздо реальнее было бы предположить, что фамилия Адуевых носит явно поволжский, полу-татарский оттенок (от Атуевых). В переписке Гончарова с родными (письмо к сестре от 26 июня 1876 года) встречается, например, фамилия симбирянина Алаева, типологически весьма близкая фамилии Адуев. Более того, в Симбирской губернии, в Радищевском уезде, было во времена Гончарова (и есть до сих пор) село Адоевщина. Кстати сказать, Радищевский уезд, как и село Адоевщина, сыграл свою роль в ономастике гончаровских романов. Фамилия Радищева, соседа Обломовых, от которого они получают испугавшее всех письмо, встречается в другом романе, в "Сне Обломова". Значит, Гончаров тяготел к родным местам, давая фамилии своим героям.
Однако фамилии своим главным героям Гончаров дает не по топонимическим, а иным признакам. Если второстепенные персонажи получают у Гончарова свои фамилии от бытовых реалий или от "значений действия" [5] , то фамилии главных героев несут в себе едва ли не мифологическую [6]  многозначность, как, впрочем, и их имена. В случае с Адуевым, Обломовым и Райским – это мифологичность христианская. Недаром старшего Адуева зовут Петр, что в переводе с греческого означает – "камень". Образ Петра Адуева как бы слит с каменным Петербургом, со статуей Медного всадника, с петербургской деловитой холодностью. Александр Адуев "посмотрел на домы – и ему стало еще скучнее: на него наводили  тоску эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянутся одна за другою. "Вот кончается улица, сейчас будет приволье глазам, – думал он, – или горка, или зелень, или развалившийся забор", – нет, опять начинается та же каменная ограда одинаких домов, с четырьмя рядами окон. И эта улица кончилась, ее преграждает опять то же, а там новый порядок таких же домов. Заглянешь направо, налево – всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома и дома, камень и камень…" (Ч. 1. гл. II). Через имя Петр Гончаров возводит ассоциативный ряд к самому основателю этого города – Петру Великому. Петр велик в одном и слаб в другом. Историческая раздвоенность образа Петра Великого помогает осознать и авторскую оценку образа Петра Адуева. Соединяя образ Петра и "камня" в изображении каменного Петербурга, Гончаров по-своему возвращал читателя к словам Христа: "И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою" (Мф. 7. 24). Такова ассоциация, связанная с фактом построения города на Неве, круто изменившего исторические судьбы России и повернувшего ее лицом к цивилизации и просвещению. Однако в этом процессе (как и в поведении Петра Адуева) есть и другая сторона. В финале романа мы обнаруживаем ассоциативную связь с другим евангельским упоминанием: "Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое" (Мф. 7. 24 – 27).  Петр Адуев "слушал и не исполнял" слов Христа, имея каменное сердце, рассчитывая на себя и своей собственной мерой измеряя то, что принадлежало и было подвластно только Христу – человеческое сердце. Вот почему в финале он переживает "падение великое". Великое падение переживает и его племянник, отрекшийся от "младенческой веры", от серьезных задач жизни. Это изображение первого "обрыва" в гончаровском творчестве. Есть в имени Петра Адуева и иная новозаветная ассоциация. Племянник, нуждающийся в исключительной духовной поддержке дяди, получает от него весьма своеобразную "помощь", сводящуюся к тому, что дядя старается поскорее "развить", "отрезвить" Александра, лишить его не только юношеских надежд, но и существенно важных и необходимых в жизни человека идеалов. Вместо реальной духовной поддержки Петр Иванович дает Александру лишь отрезвление от идеалов, не исправляя его плохого воспитания, не исцеляя его духовные немощи, а лишь меняя одни на другие – с противоположным знаком.  Дядя в данном случае относится к  редким исключениям, в основе которых – снова образ камня: "Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?" (Мф. 7. 9).

Вопреки мнению В.А. Котельникова, фамилия Адуевых произведена Гончаровым от слова "ад". Не случайно и то, что герой последнего гончаровского романа "Обрыв" носит фамилию Райский (производное от "Рай"). Здесь явно обозначено движение от ада к раю. Фамилия же Обломов в этом контексте явно означает "обломок", ни то и ни другое, не ад и не Рай, но нечто между ними. В сущности, глубоко автобиографичный, дорогой для автора трилогии герой (Александр Адуев, Илья Обломов, Борис Райский) поэтапно проходит на протяжении 1840-х-1860-х годов весьма непростой духовный путь, все более приближаясь к  требованиям христианства.  Об этом нам придется говорить более подробно.

Нет ничего странного в принципе, избираемом Гончаровым. Дело не в степени воцерковленности героев, но в их "подсознательном" мировоззрении, в степени приближенности к евангельским заповедям. Если с этой точки зрения взглянуть на Александра Адуева, то его духовная эволюция в романе ведет его от поверхностного идеализма к забвению и предательству "идеалов". Обломов не предает своих идеалов, но и не пытается их воплотить. Райский, при всем том, что он, по собственному выражению Гончарова, все тот же "сын Обломова" [7] , все же пытается, хотя и неудачно, реализовать свои представления об идеале. Тем самым он выполняет важный евангельский завет: "И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят" (Лк. 11. 9). Райский "ищет", "стучит" в "райские двери" – и может надеяться на исполнение евангельского обетования, ибо сказано: "всякий просящий получает". Райский вовсе не герой – и у Гончарова осталось чувство неудовлетворения от финала "Обрыва". Очевидно, он хотел бы показать более крепкую и мужественную христианскую душу,- действительно идеальную личность. Но, во всяком случае, логика его романной трилогии раскрывается именно в христианском контексте. Поэтому роман хотя и незаметно, но насыщен библейской мифологией.

Это не было в буквальном смысле отражением духовного пути самого Гончарова, однако, несомненно, что именно   духовный рост романиста, его углубленное и скрытое от внешнего взгляда внимание к проблеме христианского смысла человеческой жизни, к проблеме синтеза веры и культуры – породило столь явную эволюцию героя в гончаровской трилогии. В статье "Лучше поздно, чем никогда" романист заметил, что он "видит не три романа, а один. Все они связаны одною общею нитью..."

"Ад" в "Обыкновенной истории" – одно из наиболее емких и значимых понятий. Не только потому, что два главных персонажа романа носят фамилию Адуевы. При этом Адуев-старший рассуждает, по выражению племянника, "адски холодно". Адом, с точки зрения провинциальных обитателей, является Петербург. Противополагая Петербург провинции, Гончаров, в сущности, ставит проблему нравственности и цивилизационного прогресса, символом которого в романе и выступает каменная столица. Уже в 1840-е годы взгляд на эту проблему у Гончарова определился окончательно. Если в "Обыкновенной истории" она "сформулирована" эстетически, то в прямой форме Гончаров выражает ее в предисловии к роману "Обрыв": "...В нравственном развитии дело состоит не в открытии нового, а в приближении каждого человека и всего человечества к тому идеалу совершенства, которого требует Евангелие..." То есть нравственные истины не зависят от прогресса, степени цивилизованности людей. Однако прогресс, по Гончарову, есть историческая данность. К тому же он облегчает жизнь людей, дарит людям комфорт (одно из ключевых понятий для Гончарова). Этим определяется его особое внимание к цивилизационному историческому процессу. Именно поэтому все религиозные переживания героев в гончаровских романах принципиально историчны и проявляются как переживания общественно значимые. Лишь их проекция на религию может дать представление о религиозных воззрениях автора (большинство из героев никак не проявляют себя в религиозной сфере).

В "Обыкновенной истории" два полярных пространственных полюса: Петербург и Грачи (ад и Рай). Петербург ассоциируется в романе с "адом" не только по фамилии главных героев. При отъезде в столицу Сашеньки Адуева мать говорит ему: "И ты хочешь бежать от такой благодати… в омут, может быть, прости Господи… Останься!" Любопытно, какой сон снится накануне приезда Александра его матери: "Вот я вижу во сне, что я будто сижу этак-то, а так, напротив меня, Аграфена стоит с подносом. Я и говорю будто ей: "Что же, мол, говорю, у тебя, Аграфена, поднос-то пустой?" – а она молчит, а сама смотрит все на дверь. "Ах, матушки мои! – думаю во сне-то сама про себя, – что же это она уставила туда глаза?" Вот и я стала смотреть... смотрю: вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит: "Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, – и указал на озеро, – и больше, говорит, не приеду". – "Куда же это, мой дружочек?" – спрашиваю я, а сердце так и ноет у меня. Он будто молчит, а сам смотрит  на меня так странно да жалостно. "Да откуда ты взялся, голубчик?" – будто спрашиваю я опять. А он, сердечный, вздохнул и опять указал на озеро. "Из омута, – молвил чуть слышно, – от водяных". Я так вся и затряслась – и проснулась. Подушка у меня вся в слезах; и наяву-то не могу опомниться; сижу на постели, а сама плачу, так и заливаюсь, плачу. Как встала, сейчас затеплила лампадку перед Казанской Божией Матерью: авось, она, милосердная заступница наша, сохранит его от всяких бед и напастей". Слушая своего сына, Анна Павловна снова и снова возвращается к образу "омута": "Подлинно омут, прости господи: любят до свадьбы, без обряда церковного; изменяют... Что это делается на белом свете, как поглядишь! Знать, скоро света преставление!..". Омутом Петербург Анна Павловна называет прежде всего из-за того, что в нем люди почти не ходят в церковь:


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру