Похвальные речи Пахомия Логофета

К вопросу о риторическом мастерстве писателя

Имя афонца и троицкого иеромонаха Пахомия Логофета, или Серба (книжника, работавшего на Руси примерно с середины 30-х до середины 80-х годов XV в.), обычно связывают с эпохой расцвета в древнерусской литературе особой экспрессивно-эмоциональной, риторико-панегирической, орнаментальной повествовательной манеры, известной нашим старинным грамотникам как «плетение», или «извитие словес», а самого носителя указанного имени, соответственно, рассматривают наряду с предшествующими ему мастерами словесного искусства — святителем Киприаном, митрополитом Киевским и всея Руси († 1406), и Епифанием Премудрым, духовником Троице-Сергиева монастыря (умер после 1420 г.)[i]. Действительно, хотя бы учитывая всё сделанное Пахомием, его по праву можно считать крупнейшим «списателем» своего времени: он посвятил чтимым на Руси собственным подвижникам во Христе с десяток жизнеописаний, двадцать один канон, четырнадцать служб, несколько похвальных слов и сказаний, упрочив таким образом славу русской святости, — столь плодовитых авторов не было у нас ни прежде, ни после, по крайней мере, до XVII в. Уместно также отметить признание Логофета русским книжным сообществом, а его творений — Церковью. Во-первых, об этом свидетельствуют отзывы безымянных, к сожалению, современников: по убеждению биографа святителя Ионы Новгородского, Пахомий был грамотником искусным в «книжных слогнях»[ii], автору же приписки к тексту Жития святителя Евфимия Новгородского он представлялся как совершенный «в божественном писании, и во всяком наказании книжном, и в философском истинном учении», как превзошедший «мудростию и разумом всех книгчий», как явившийся «в нашей земли, многих жития святых написав и славословием украсив памяти их действом Св. Духа по чину добре»[iii]; во-вторых, авторитетность пахомиевых текстов подтверждается знаменитым собранием «святых книг» «на душевную пользу» — Великими Минеями Четьими (куда были включены его агиографические труды), и богослужебными месячными Минеями (состав которых пополнился чуть ли не всеми его гимнографическими сочинениями).

Творческая биография Логофета в целом вполне репрезентативно описана и адекватно оценена[iv]. Однако очевидно, что не все его произведения изучены исчерпывающе, например, в текстологическом, литературоведческом, лингвистическом аспектах. Что же касается словесного мастерства писателя, то, вопреки его похвальной репутации среди древнерусских книжников, в науке на этот счёт утвердилось по существу уничижительное сравнительно с характеристиками Киприана и Епифания Премудрого мнение. Так, по В. О. Ключевскому, имевшему в виду только агиографические сочинения Пахомия Серба, всё его значение для развития русской литературы состояло лишь в том, что им был создан образцовый, «холодный и монотонный стиль», стандарт, лишённый «таланта», но удобный для подражания, при котором живая конкретика рассказа подменялась риторикой[v]. Московский митрополит Макарий (Булгаков), тоже опиравшийся на материал жизнеописательных текстов книжника, различал в них, так сказать, рефлексивные и новеллические[vi] разделы повествования и при умолчании о вторых первые[vii] характеризовал как неудобопонятные, неискусные, скудные мыслью, неизобретательные, напыщенные, растянутые, неточные, маловразумительные[viii]. Мнение о творческой заурядности Логофета разделял и Е. Е. Голубинский[ix]. В середине XX в. представитель русской науки заграницей Ф. Г. Спасский, обратившись к гимнографическим творениям писателя, также не нашёл слов для положительной характеристики их художественного качества под стать вышеназванным научным авторитетам[x].

Специально надлежит остановиться на мнении священника В. М. Яблонского. Последний в своей посвящённой Логофету монографии (единственной на сегодняшний день) предпринял наиболее развёрнутый обзор его наследия и дал наиболее основательную характеристику его писательской манеры. В поле зрения исследователя оказались и агиографические, и гомилитические, и гимнографические труды Пахомия. Отмечу здесь лишь наиболее значимые для моих последующих суждений выводы учёного. Как лицо сообщающее и рассуждающее Пахомий следовал «путём искусственной тропологии и фигуральности», прямо, буквально заимствуя из ряда памятников «элементы византийской похвально-агиографической речи» (эпитеты, сравнения, уподобления, антитезы, гиперболы, анафорические и тавтологические повторы, авторские обращения в виде вопрошаний, а также утвердительных или отрицательных восклицаний). Яблонский намечает круг использованных Пахомием славяно-русских переводных памятников и в отдельных случаях даже приводит текстовые параллели. Вердикт его так же нелицеприятен. «Витийство» Логофета «искусственно-книжно и натянуто-неестественно», отличается «деланностью» и шаблонностью риторики. Соответственно, в его сочинениях представлены «не картины оратора-художника, живущего идеей и чувством, а работы мозаика-ремесленника, механически сцепляющего в ряд узорчатые камешки»[xi].

Наконец, известны суждения в тоне положительного признания. Так, в своё время А. И. Соболевский, характеризуя агиографическую работу Пахомия Серба, полагал, что она выполнена «в литературном отношении мастерски»[xii]. «Витийство» Пахомия и его «пристрастие к общим местам» с опорой на «личный вкус в области стиля» затем констатировал А. П. Кадлубовский[xiii], как бы признавая самостоятельность этого автора. По-видимому, из этого же убеждения исходит и Г. М. Прохоров, когда о рефлексивных пассажах Логофета пишет следующее: «В риторических вступлениях, отступлениях, похвалах и т. п. язык Пахомия искусственно усложнён, витиеват и приближается к стилю гимнографической литературы — стихир, канонов и акафистов…»[xiv] Жаль, что при этом исследователи совсем никак не подтвердили своих выводов ни примерами, ни доказательствами.

Полагаю, отмеченная выше сдержанность исследователей относительно художественного качества созданных Логофетом текстов всё же более оправдана; но вместе с тем, на мой взгляд, подобная оценка оставляет пространство и для более предметной и показательной аргументации.

Поскольку Пахомия причисляют к когорте древнерусских риторов, постольку должно было бы ожидать, что именно в своих собственно риторических текстах он наиболее ярко проявил ораторское искусство. Согласно же Яблонскому, его перу принадлежат: Похвальное слово преподобному Варлааму Хутынскому (около 1438 г.)[xv], Похвальное слово иконе Знамения пресвятой Богородицы (30-е годы XV в.)[xvi], Похвальное слово на Покров Богородицы (1459-61 гг.)[xvii], Слово на перенесение мощей святителя Петра (80-гг. XV в.)[xviii]. Вкупе с этой группой сочинений книжника учёный рассматривал также Похвальное слово преподобному Сергию Радонежскому (начало 40-х годов XV в.), однако лишь как результат редакторской обработки текста, созданного ранее Епифанием Премудрым[xix], что бесспорно. В советское время В. А. Кучкин пополнил означенную группу Похвальным словом святителю Алексию (1459 г.)[xx].

Таким образом, сегодня Пахомия Серба можно считать автором, по крайней мере, пяти гомилетических произведений. Все они изданы[xxi], но при этом все в равной степени не подвергались анализу в плане их литературно-повествовательного построения и художественного достоинства.

Похвальное слово преподобному Сергию Радонежскому[xxii] как текст преимущественно епифаниевский мало информативно относительно словесного мастерства Пахомия, тем более что не выяснена и степень причастности последнего к этому тексту. Зато прочие тексты весьма показательны. Прежде всего, нужно отметить, что большинство содержащихся в них фрагментов рефлексивного свойства не являются самостоятельными построениями Логофета, а изъяты им из произведений других авторов.

Самым характерным в этом отношении является Похвальное слово Алексию (ПСА). Будучи в чистом виде панегирической речью, в которой совсем не нашлось места для изложения фактов, оно, как выяснилось, почти полностью скроено на основе епифаниевского Похвального слова Сергию Радонежскому (ПССР). Вот некоторые примеры:

ПССР

ПСА

смиренномудрый и целомудреный, благоговейный и нищелюбивый[xxiii], страннолюбный и миролюбный, и боголюбный; иже есть отцам отец и учителем учитель, наказатель вождем, пастырем пастырь, игуменом наставник, мнихом началник, монастырем строитель, постником похвала, млъчялником удобрение <…> молитвеник крепок, и чистоте хранитель, целомудриа образ, столп терпениа: иже поживе на земли аггельскым житиемь и възсиа в земли Рустей, акы звезда пресветлаа; иже премногую его добродетель людем на плъзу бысть многым, многым на спасение, многым на успех душевный <…> иночьскому же чину акы лествица, възводящиа на высоту небесную… болящим въ мнозех недузех посетитель, изнемогающим укрепление, малодушьным утвръжение, безвременным печалник, обидимым помощник <…> грешником кающимся верный поручитель и всем притекающим к нему, акы к источнику благопотребну[xxiv].

Бе бо муж смирен и целомудрен[xxv], благоговеин, нищелюбивый, иже есть отцем отец, мнихом началник, постьником похвала, молчалником удобрение, молитовник крепок, чистоте рачитель, целомудриа образ, терпен

иа столп, аггельскым житием на земли пожив и в Русей земьли просиа, яко звезда пресветла.

Многа же и иная удивленна достойна створи святыи, елика не предана быша зде множества ради такова отца течениа, такова исправлениа, такова чюдес деиствиа, такова сего чюдотворца исправление, таковы труды, ими же от юности Богу угоди и бысть многым на успех и многым на спасение, мнишьскому же лику аки лествица, възводящи на высоту небесную; изнемогающимъ укрепитель, обиженым помощник, кающимся верныи поручник и всем притекающим к нему, аки к источьнику благопотребну[xxvi].

Сего же угодника своего, преподобнаго отца нашего и преблаженаго Сергиа, тако Бог почте его и тако прослави его, яко да молитвами его мнози от болезней здравы бывааху и мнози от недуг исцеление приаша, мнози от бесов избавишася и многоразличных искушений очистишася. Толико бо Бог прослави угодника своего не токмо в той стране, в ней же живяше святый, но и в иных градех, и в далних странах, и в всех языцех от моря даже и до моря, не токмо в Царьствующем граде, но и въ Иерусалиме <…> И мнози к нему прихождааху, не токмо ближнии, но издалече и от далних градов и стран, хотяще видети и слышати слово от него и велику плъзу и душевное спасение приемлюще от поучениа и дел его: учаше бо и творяше, якоже в Деаниих святых апостол речеся: “Понеже начат Исус творити же и учити”; иже убо словом учааше, то же сам делом творяше[xxvii]

Сего же угодника своего тако Бог почти и тако прослави не токмо в Русьстеи земли, но и во иноверных, яко да молитвами его мнози от болезни здрави бывают, слепии прозирают и мнози от тяжкых недуг исцеление приаша, и мнози беснии от бесов свобожени быша и от многоразличных искушении очистишася. Толико же Бог прослави молебника своего, не токмо в той стране, иде же живяше, но слышатися имени его и многым чюдесем в иных градех и странах, бяше бо Бога възлюбил всем сердцем своим.

И мнози к нему прихождаху от далних градов и стран и велику ползу приимаху от учениа его, учаше бо и творяше, яко же и в Деании святых апостол речеся: “Нача Исус творити и учити” (Деян. 1: 1[xxviii]), еже бо словом творяше. То же сам делом творяше, поживе бо на земли житие чисто и непорочно, благоугодно Господеви[xxix].

Мнози же убо елици к нему веру и любовь имуще не токмо в животе, но и по смерти к гробу его присно приходяще, и с страхом притекающе, и верою приступающе, и любовию припадающе, и с умилением приничюще, и руками обьемълюще святолепно и благоговейно, осязающе очима, и главами своими прикасающеся, и любезно целующе раку мощей его <…> с сльзами глаголюще к нему: “О святче Божий, угодниче Спасов! О преподобниче и избранниче Христов! О священная главо, преблаженный авва Сергие великий! Не забуди нас, нищих своих, до конца, но поминай нас всегда в святых своих благоприатных молитвах к Господу <…> Помяни нас, недостойных, у престола Вседръжителева. Не престай моляся о нас к Христу Богу <…> Се бо мощей твоих гроб пред очима нашима видим есть всегда, нъ святаа твоа душа невидимо с аггельскыми воиньствы, с бесплотными ликы, с небесными силами у престола Вседръжителева и в лепоту достойно веселится. Нам бо суще сведущим тя, яко живу ти и по смерти сущу.

Тако бо писано есть пророком, глаголющим: “Душа праведных в руце Божии, и не прикоснется их мука; упование их исплънь бесмертиа, яко Бог искуси а и обрете их достойны себе; яко злато искуси а и яко всесъждежениа приат а; яко благодать и милость в избранных его, и посещение на преподобных его”. “Праведници бо, — рече, — в векы живут, мъзда от Господа и строение их от Вышняго; сего ради приимут царствие красоты и венец доброты от рукы Господня. Память праведнаго с похвалами бывает, и благословение Господне над главою праведнаго; аще и преставится праведный, в покои будет; старость бо честна не многолетна, ни в числе лет изчтена есть; седины же суть разум человеку, лета же старости — житие несквръно <…>”. И рече праведник: “Понеже убо смирихся и спасе мя Господь. Сего ради обратися душа моа в покой твой, яко добро сътвори тебе Господь, яко изъят душю мою от смерти, очи мои от слез, нозе мои от въсползновениа; угодих пред Господомь въ стране живущих. Се покой мой в век века, зде вселюся; изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже житии ми в селех грешничих…”[xxx].

Мы же верою и любовию припадающе, очима и темены прикасающеся и рукама обьемлюще, любезно целующе раку честных твоих мощей. И что убо възможем тебе въздати на похваление твое? Аггела ли тя наречем, яко во плоти бестелесно пожил еси, о святче Божий, о угодниче Спасов, о преподобниче благыи и избранниче Христов, о всечестнаа главо? Не забуди нас, твоих раб, помяни нас в своих святых молитвах, яко имаши дръзновение к небесному царю. Не презри нас, верою и любовию чтущих тя непрестано, нас моляся Христу Богу. Се бо мощи твоих гроб пред очима нашима видим есть всегда, но святаа твоа душа невидимо с аггельскыми воиньствы, с бесплотными ликы, с небесными силами у престола Вседержителева, в лепоту достойно веселится, яко живу ти сущу чюдеса творити. И по смерти такожде подаеши источник чюдес неисчерпаемый приходящим ти с верою к раце мощей твоих. Тако бо писано есть пророком глаголющим: “Душа праведных в руце Божии (Прем. 3:1), сего ради приимут царствиа красоты и венец доброты от рукы Господня (Прем. 5: 16). Память праведнаго с похвалами бывает” (Притч 10: 7). Аще и преставится праведник, в покои будете, старость бо честна немноголетна, ни в числе лет изочтена есть, седины же человеку разум, но лета старости житие бескверно. Тем же и апостолу Павлу глаголющи: “Поне же убо смирихся и спасе мя, сего ради обратися душа моя в покои твои, яко изят душу мою от смерти и очи мои от слез и нозе мои от поползновениа. Угодих пред Господом в стране живущих (Пс. 114: 5–8). Се покои мои в векы веку и зде вселюся, яко же изволих (Пс. 131: 14). Да сию жизнь добре проводящи, да ныи Бог молитвами его спасает нас и будущаго века благаа улучити[xxxi].

Сравнение текстов показывает, что Пахомий Серб свой панегирик святителю Алексию почти полностью скомпилировал из фрагментов чужого произведения. Собственно ему самому оставались лишь несколько фраз связочного назначения, да и те были всецело шаблонными или опять-таки заимствованными, как, например, начальная: «Се настоит, братие, светоносное празднество предивнаго отца нашего новаго чюдотворца Алексия митрополита», взятая с некоторым сокращением и переадресацией из написанного ранее святителем Киприаном Слова похвального митрополиту Петру[xxxii] («Се настоит, братие, светоносное праздньство и пресветлое тръжество святителя отца нашего Петра»[xxxiii]). Объём собственноручных пассажей писателя в рассматриваемом тексте исчезающе мал. Самым большим из них является завершительное хвалебствие Алексия с молитвенным обращением к нему в виде хайретизмов («И сия ти, елико по достижну, от нас похвала в архиереех преизящнейши <…> И пакы к нему же усердно возопием несумненною верою и непрестанным гласом: О пресвятый отче <…> Радуйся, пресветлый светилниче… Приими от нас, святе, в славу отца и сына и святого духа и ныне и присно и»). Но этот раздел в жанровой сущности своей, по содержанию и форме есть так же жёстко ограниченная каноническим шаблоном поэтическая структура; к тому же в отдельных списках Похвального слова Алексию[xxxiv] отсутствующая.

Рассмотренному тексту несколько уступает в плане панегирической несамостоятельности Слово о перенесении мощей святителя Петра (СоПМП). Прежде всего, несомненно, в силу его заметного структурного отличия от Похвалы Алексию. Дело в том, что Логофет, посвятив на этот раз своё вдохновение Петру, не ограничился только рефлексией, то есть размышлением и рассуждением о нём. Заданная тема требовала развёрнутого рассказа о событии. Поэтому значительную часть Слова, текстуально примерно половину, составляет новеллическое повествование о случившемся 1 июля 1472 г. перенесении останков первого московского святителя по случаю строительства в Московском Кремле нового здания Успенского собора. Но начинается и завершается это произведение пространными пассажами, представляющими собой авторскую речь о необходимости и трудности прославления святых угодников, о феномене подвижничества во Христе. На сей раз в качестве исходного материала Пахомий Серб использовал посвящённое Петру же сочинение своего предшественника, митрополита Киприана — Слово похвальное (СПП). Действительно, наиболее яркие в идейно-художественном отношении пассажи Слова на перенесение мощей святителя Петра суть заимствования из написанного московским митрополитом Киприаном в конце XV в. панегирика «чюдотворцу Петру». Только один пример:

СПП

СоПМП

“Праведных душа в руце Божиия”, — рече божественый пророк, и пакы: “Радуйтеся, праведнии, о Господе!” И: “Правым подобает похвала!”. И: “Похвалаему праведнику, възвеселятся людие!”. Понеже убо онех божественных мужей, иже от юности путь к добродетели ведущий, жесток быти и супротивен, мнящеися, и всего себе Господеви възложиша, темже проповедующе сих, яко да с всеми благыми повестьми же и делы в благая умиляеми, и всеблагаго Бога о всех всегда похваляюще. Глаголет бо: “Прославляющего мя, прославлю, и ищуще мене обрящут благодать”. Не бо есть на лица зря Бог, но сердца и помышления весе, яко же речется: “И несъделанное мое видеста очи Твои и в книзе Твоей вся напишутся”[xxxv].

“Коль благ Бог израилев правых сердцем” (Пс. 72: 1), — рече божественый пророк. И пакы: “Незлобивии и правии прилепляхуся мне” (Пс. 24: 21). И инде: “Радуйтеся, праведнии о Господе!” И: “Правым подобает похвала!” (Пс. 32: 1). И: “Похваляему праведнику, возвеселятся людие!” (Притч 29: 2). Кое бо множае веселие и пребыток, еже святым похвалу приносити, похвала бо святых обыче и на самого Бога въсходити, и превозноситися и в лепоту. Глаголет бо: “Прославляющаго мя прославлю” (Пс. 90: 15). И пакы: “Приемляй вас мене приемлет и слушаяй вас мене слушает” (Лк. 10: 16)[xxxvi].

То, что текст Похвального слова Петру имел жизнь вне своей первоначальной оболочки позволяет иначе и, очевидно, точнее сформулировать известный историко-литературный тезис: вступительная часть киприанова сочинения по распространении последнего была затем не «переработана применительно к другому событию, Перенесению мощей митрополита Петра»[xxxvii], а была чуть ли не полностью использована как литературная основа для нового произведения, в которое другой писатель, Пахомий Серб, прямо ввёл примерно две трети её текста.

Труд Киприана Пахомий использовал не однажды. Ещё раньше он обращался к нему как к источнику при работе над другой своей орацией — Словом похвальным преподобному Варлааму (СПВ), памятником, по отзыву Яблонского (теперь ясно, ошибочному), весьма выразительным «для характеристики “слогней” славного ритора». В этом сочинении на заимствовании построены начальный и завершающий разделы. Опять-таки лишь один пример:

СПП

СПВ

…до места, и елици прихождааху к нему, с радостию духовне учаше временнаа преобидети, вышняа искати, и тако кыиждо, свое приношение получив, отхождааше с радостию въ свояси. Таковыми же учении всех к вере наставляя и духовною силою, светлейши солнца сиая, являшеся. Такова суть блаженаго сего святителя Петра учения, такова того богогласного языка провещания, такова изречения боголюбезныя душа, тем же от Христа въистинну услышит: “Благый рабе и верный, от мале бысть верен, надо многими тя поставлю. Вниди в радость Господа своего, вниди в небесный Мой чрътог, въниди, идеже въжеле вънити, приобщися Моея трапезы, вниди, царствуй со Мною. Твоя бо молитвы и услышах, твоя труды, яже подъят Мене ради, не призрех. Аще бо жестокому и непокоривому роду еврейскому обетованную землю даровах, не паче ли тебе царствовати даруя? Аще ли тем манну с небесе сведох, тебе ли от трапезы Моея отрину? Аще тем от сухого камене воду источих, не паче ли тебе безъсмерьтнаго источника напою?” Видиши ли, възлюбленне, благаго ответа Владычня? Видиши ли, каково царство любящим Его дарова? Видиши ли угодивших Ему възмездие? Видиши ли приобретенна умноженнаго таланта?[xxxviii].

словес вкусити. И елици схожаахуся, с радостию духовне учяше временная преобидити, вышняя же искати. И тако койждо, свое прошение получив, отхождааше с радостию въсвояси. Такыми же учении всех к вере наставляя и духовьною силою светлейши солнца сияя являшеся. И такова суть сего блаженьнаго Варлаама учениа, такова того богогласнаго языка провещания, такова изречения боголюбезныя душа. Тем же и от Христа въистину слышит: “Благый рабе и верный, о мале бысть верен, над многыми тя поставлю, вниди в радость Господа своего(Мф. 25: 21); вниди в небесный Мой чертог; въниди иде же въжделе; въниди, приопьщися Моея трапезы; въниди, съцарствуй съ Мною! Твоя бо молитвы услышах; твоя труды, еже подъят Мене ради, не презрих. Аще бо жестокому, непокоривому роду еврейскому обетованную землю даровах, не паче ли тебе царствовати дарую? аще тем манну с небесе сведох, тебе ли от трапезы Моея отрину? аще тем от сухаго камене воду источих, не паче ли тебе бесмертнаго источника напою?”

Видиши ли, възлюбленне, благаго ответа Владычня? видиши ли, каково царьствие любящим Его дарова? видиши ли угодивших Ему възмездие? видиши ли приобретение умноженнаго таланьта?[xxxix]

В общем зависимость и неоригинальность рефлексивных пассажей Похвального слова Варлааму очевидны. Однако в нём имеются и содержательно самостоятельные, как представляется, фрагменты авторского дискурса:

«Такова бо есть трапеза [«духовная», празднование памяти Варлаама — В. К.] исполнь духовных брашен, а не яко же трапеза чревообьястных, но слово духовно, благоухания исполнено. Преподобнаго бо память въспоминая, яко же некую благовонную пищу въ устех имея, и тем благовоние некое испущает, и не токмо себе утешая, но иных окрест его благовониа насыщая. Не бо, рече, иудейскы празднуем, телец сълиявше, но целебныя и пречестныя мощи зряще, покланяемся!

Рци ми убо, о иудею, что негодуеши, что печалуеши, что распыхаешися, видев нас, покланяемом мощем святого, благочестно угодивших, иже от вас распятому Христу! Исцелением бо знамениа видевше, покланяемся, не глаголюще мощи святых Бога быти, но яко угодивше ему. Тем же хвалу въздаем прославльшему их Богу. Ты же кое знамение видев, рци ми, телца, его же сам сълия, поклонися, рек: “Се бози твои, израилю, изведшеи тя из земля египетьскыа” (Исх. 32: 4)? Рци ми убо, о ненаказанне, кто убо от обоих извед тя из дому работы — Бог ли или телец, его же сам сълиа? Убо не стыдиши ли ся пророка, обличающая тя, глаголя: “Забыша Бога, спасающаго их” (Пс. 105: 21) и пакы: “Измениша славу его въ образ телца, ядущаго траву” (Пс. 105: 20)? Еще ли хощеши обличения? Почто убо Хамосу в Палестине поклонивься пожерл еси (3 Цар. 11: 33; 4 Цар. 23: 13)? Всяк бо твой праздник, о иудею, исполнь крове явися: неправедно постився, Науфеа убил еси (3 Цар. 21: 1-16); торжествовав, мудраго Иеремеа в ров въверже (Иер. 38: 6-7). О безаконнаго торжества твоего, в нем же убийство сътвори! Аще бо в сицевых, о иудею, торжествовати обыче, воистинну плакати тебе лучьшее бе, нежели сице торжествовати!

Но убо мы, възлюбленнии, богоборьных съборище оставльше, сии бо чада — безаконнаго греха правнуци, сии да празднуют нечьстиве, понеже мудрьствуют непреподобне о сих»[xl].

Прежде всего, нужно отметить, что означенная отповедь противникам почитания святых останков подвижников Церкви продолжает традицию длившегося от самого начала христианства спора последователей Спасителя с приверженцами ветхозаветной религии не только о вере, но и об обрядах и обычаях («Разговор с Трифоном иудеем» святого Иустина Философа, «Против иудеев» Тертуллиана, «Трактат против иудеев» святителя Ипполита Римского, «Три книги свидетельств против иудеев» священномученика Киприана Карфагенского, цикл речей «Против иудеев» святителя Иоанна Златоуста, «Рассуждение против иудеев» блаженного Августина Иппонского, «Апология против иудеев» Леонтия Неапольского «Диспут против иудеев» преподобного Анастасия Синаита, «Слово к иудеям» Никиты Стефата, «Диалог с иудеем» Иоанна Кантакузина[xli], древнерусская компиляция «Палея Толковая»). Однако под пером Логофета спор этот, как легко заметить, отразился в самых общих чертах, без должной основательности и глубины богословской аргументации. Кроме того, рассматриваемый фрагмент содержательно, но опять-таки лишь по общему смыслу, перекликается с определениями VII Вселенского собора по вопросу о почитании икон и святых, в частности их мощей[xlii], и, соответственно, с известными доводами христиан в пользу почтительного отношения к прославленным подвижникам во Христе, священным реликвиям и священным предметам[xliii]. Кроме того, данный фрагмент заставляет исследователей думать о его возможной адресации к новгородским вольнодумцам — сторонникам ереси стригольников или же ереси жидовствующих[xliv], одинаково отвергавшим институт Церкви и, соответственно, церковный обиход. Впрочем, последнее предположение связано с проблемой датировки текста Похвалы в целом и требует отдельного разговора.

Кроме инвективы на иудея, средняя часть панегирика Варлааму содержит ещё три рефлексивных и риторически организованных пассажа: авторское обращение к Новгороду, монолог родителей подвижника и обращённый к нему воображаемый монолог Господа. Похоже, что это плоды собственного вдохновения писателя. Они составляют примерно половину от общего объёма произведения. И могут, таких образом, служить исходным материалом для характеристики ораторских способностей Пахомия Логофета.

Среди всех ораций писателя более независимыми в рефлексивном отношении представляются Слово похвальное иконе Знамения (ПЗ) и Слово похвальное Покрову Богородицы (ПП), хотя бесспорна фактографическая и отчасти текстуальная связь этих произведений с нарративными источниками, — «Воспоминанием знамения, бывшаго иконою пречистые владычицы нашеи Богородицы в Великом Новгороде» (это осуществлённая Пахомием же переработка более раннего текста — «Слова о знамении святыя Богородица»[xlv]) и Житием Андрея Юродивого (которое было известно на Руси по большому числу списков[xlvi]). Оба текста построены по обычной схеме: за риторическим введением следует описание припоминаемого события и далее отвлечённые суждения об историко-богословском смысле события заключаются традиционными хайретическими вариациями воззваний к пресвятой Богородице. Что касается рефлексии, то, прибегая к ней, Пахомий следует устоявшемуся риторическому алгоритму и как грамотник вторичен и мало изобретателен. Разве что должно отметить большую степень книжности, проявленную им в Похвале Знамению. По крайней мере, реализуя известную форму и следуя конкретному образцу, он стремился обогатить свой текст ассоциативно, посредством развития библейского фона. Вот один пример в сравнении с аналогичным по форме и содержанию чтением из «Похвалы обновлению храма великомученика Георгия» Аркадия Кипрского (ПОХвГ), а также с чтением из Похвалы Покрову:

ПОХвГ

ПЗ

ПП

Тем же радуются аггели и небеса веселятся; концы ликоствуют пришедше небесас земными. Всех смешение бывает, вся веселию приобщаются, вся песнопению срадуются, вся славословие приносят. И ов убо възывает: “Да веселятся небеснаа и радуются земная, и конци да ликоствоуют!” Ин же поет: “Дивен Богвъ святых своих”. Ин въпиет: “Бог прославляем в свете святых”. И ов убо “Память праведных с похвалами” приглашает. И другий: “Славяшая мя прославлю, глаголет Господь”. И ин поет, глаголя: Дому твоему подобает святыни, Господи, и в долготу дний. И ов убо: христолюбивым людем повелевает: Съставите праздник в осеняющих до рог олтаревных. Ов же песнь слышит, глаголя: В гласе радованиа и исповеданиа и гласе празднующих пою славе твоей[xlvii].

Днесь убо срадуются вся и славу ея приносить. Ов убо христолюбивым людем взываа глаголя: “Съставите праздник, осеняющи до рог олтаревных” (Пс. 117: 27). Ин же: “Се день, иже сътвори Господь, възрадуемся и възвеселимся въ нь” (Пс. 117: 24). Другый же слышит, глаголя: «В гласе радованиа и исповеданиа шюма празднующаго (Пс. 41: 5). Ов возывает: “Да радуются небеса, и веселится земля и конци да ликоствуют” (1 Пар 16: 31). Ин же поет, глаголя: “Дому твоему подобает святыня, Господи, в долготу дни” (Пс. 92: 6). Другый же: “Радуйтеся Богу помощнику нашему” (Пс. 80: 2). Ин же: “Хвалите Господа, вси языци, и похвалите его, вси людие” (Пс. 116: 1). Ов же: “Приидете, възрадуемся Господеви” (Пс. 94: 1) и: “Въскликнем Богу гласом радованиа” (Пс. 46: 2). И тако сим различными гласы к тръжеству призывают[xlviii].

Священници и царие и вся племена человечьская, богатии и нищии и вси людие похвалу праздничную да въспоим, и да прославим яко Матерь Божию и нашу помощницу, кождо благодарная да приносит. Ов смерение съ благоговением, и ин пост и молитву да дарствует Владычици, и другый да простирает рукы к раздаянию нищим, и ов гневное брату да отпустит. И тако творяще, Богородицю възвеличим[xlix].

Нужно отметить, кстати, отличительную особенность Слова похвального на Покров: в нём очень слабо обозначен библейский фон, встречаются всего две явных цитаты (Пс. 44: 11; Пс. 11: 2) и в связи с образом Богоматери вполне традиционно упомянуты Адам, Давид, жезл Моисеев и жезл Ааронов. Вкупе со стилистической шаблонностью эта бедная соотносительная образность текста мало оправдывает самостоятельность автора и, понятно, является плохим показателем его ораторского искусства.

Итак, результаты произведённых над панегирическими сочинениями Пахомия Серба наблюдений дают основания для пересмотра оценки места писателя в контексте древнерусской культуры конца XIV-XV вв. О его ораторском наследии теперь невозможно говорить как о презентабельном индексе риторического искусства в духе «плетения словес» и проявивившихся тогда в творческой среде предвозражденческих умонастроений. Такой вывод важен не только в историко-литературном отношении, но ещё и потому, что конкретная сравнительная текстология ораторских сочинений Пахомия позволяет скорректировать некоторые высказанные ранее исследователями мнения. В своё время В. М. Яблонский во многом верно указал на переводные славяно-русские тексты, послужившие Логофету источниками для его сочинений, при этом, как теперь ясно, не достаточно акцентировав внимание на том, что писатель не в меньшей, по крайней мере, степени был зависим от оригинальных древнерусских текстов. Показательным, например, является фрагмент из Похвального слова Варлааму Хутынскому: «Яко же и цветом, иже в пролетии бываемом, добро убо часом к себе приносящим, абие облагоуховати, но, аще къ крину приплетутся, в лепоту благоуханейши бывают». Яблонский полагал, что это чтение было изъято Пахомием из Слова похвального святым апостолам Петру и Павлу Исихия Иерусалимского и даже процитировал рукопись Софийской библиотеки № 1322 (л. 228 об.): «Добро убо цветов пролетных часом к себе приносящим обуховати, но аще ко крину приплетутся, в лепоту благоуханнейши бывают, миро бо с миром смешаася сугубо еже отсюду благоуханиа наслажение бывает…»[l]. Однако текст Похвального слова Варлааму значительно ближе тексту Похвального слова святителю Петру митрополита Киприана («якоже цветом в пролетии бываемом, доброе убо к себе приносящим и абие облагоюховати, но аще къ крину приплетутся, в лепоту благоюханнейши бывают»), следовательно, скорее всего, и взят из него. То есть на самом деле сначала текст Исихия был использован Киприаном, а уже потом трудом последнего воспользовался Пахомий. И ещё один пример. Академик Д. С. Лихачев, характеризуя экспрессивно-эмоциональный стиль конца XIV-XV в. писал следующее: «С увлечением неофитов» его представители «живописуют сложные переживания личности. Пораженные величием того, что они увидели, они пишут о своем бессилии выразить всю святость подвигов своего героя. Описать величие деяний святого так же невозможно, утверждает Пахомий Серб, как нельзя измерить широту земли и глубину моря, сосчитать звезды на небесной высоте или исчерпать вечно текущий источник, непрерывно пополняемый из земли. Писатель сравнивает себя с водолазом, ищущим жемчуг на дне морском (курс. Мой — В. К.[li]. Авторитетнейший учёный при этом имел в виду приведённую Яблонским цитату из опять-таки Похвального слова Варлааму Хутынскому Пахомия Серба: «Мы…, чюдеса оставльше, пакы к похвале святого устремимся, яко ж неции от хытрых норец в море от кораблей себе вметают, ищуще бисер изнести, колми ж мы в бисера светлое торжьство преподобнаго Варлаама днесь…»[lii]. Теперь же можно уточнить: означенное образное сравнение принадлежало не Логофету, а опять-таки его предшественнику митрополиту Киприану (СПП). Иначе говоря, если и сопрягать литературную деятельность Пахомия с проявлением в русской культуре XV в. предвозрожденческих тенденций, с открытием русской литературой внутреннего мира человека, с проникновением в неё напряжённо — абстрактно-психологически, экспрессивно-эмоционально, богословски, историософски, художественно — размышляющей личности, то делать это правомерно лишь имея в виду отношение подмастерья к мастеру, ремесленника к художнику: один творит, созидает, другой, затвердив образцы, только повторяет и тиражирует. Именно так должно воспринимать фигуру Пахомия на фоне митрополита Киприана и Епифания Премудрого.



[i] Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970. С. 209–210; История русской литературы X–XVII вв. Под ред. Д. С. Лихачева. М., 1980. С. 215.

[ii] Цит. по: Дмитриев Л. А. Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII–XVII вв. Эволюция жанра легендарно–биографических сказаний. Л., 1973. С. 29.

[iii] Цит. по: Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 154 (прим. 1). Здесь и повсюду далее древнерусский текст воспроизводится упрощённо.

[iv] Яблонский В. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908; Архангельский А. Пахомий Логофет // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. М.,1896–1918. Т. «Павел – Петрушка». C. 414–417; Прохоров Г. М. Пахомий Серб // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (втор. полов. XIV—XVI в.). Ч. 2: Л—Я. Л., 1989. С. 167–177.

[v] Ключевский В. О. Древнерусские жития… С. 165–167.

[vi] Термины мои. «Рефлексивный» — представляющий собой размышление, рассуждение от лица автора или же персонажа; «новеллический» — представляющий собой последовательный рассказ о происшедшем, описание события.

[vii] Полагаю, именно в подобных пассажах личность писателя в интеллектуальном, эмоциональном и креативном планах должна была бы проявиться наиболее обнажённо.

[viii] Макарий (Булгаков), митр. Московский и Коломенский. История Русской Церкви. Кн. четвёртая. Ч. первая: История Русской Церкви в период постепенного перехода её к самостоятельности (1240–1589). Отд. второй: Состояние Русской Церкви от митрополита святого Иона до патриарха Иова, или в период разделения её на две митрополии (1448–1589). М., 1996. С. 287–295.

[ix] Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Период второй, Московский. Т. II: От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Вторая половина тома. М., 1911. С. 176–180.

[x] Спасский Ф. Г. Русское литургическое творчество. М., 2008. С. 92–127 (перв. изд.: Париж, 1951).

[xi] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 241–285.

[xii] Соболевский А. И. История русского литературного языка. М., 1980. С. 44 (курс лекций формировался в конце XIX в.).

[xiii] Кадлубовский Арс. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. Варшава, 1902. С. 188.

[xiv] Прохоров Г. М. Пахомий… С. 169.

[xv] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 114–119.

[xvi] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 120–123.

[xvii] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 126–128.

[xviii] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 138–143.

[xix] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 124–126.

[xx] Кучкин В. А. Из литературного наследия Пахомия Логофета (Старшая редакция жития митрополита Алексея) // Источники и историография славянского средневековья. Сб. статей и материалов. М., 1967. С. 242–257.

[xxi] «Слово похвальное бывшаго знамениа честною иконою пречистыя владычица нашея Богородица, сущии в Великом Новеграде» // Яблонский В. Пахомий Серб… Приложение. С. XCII–CI; «Слово в перенесении честных мощей въ святых отца нашего в ерархох чюдотворца Петра, митрополита всея Руси» // Яблонский В. Пахомий Серб… Приложение. С. CXII–CXII; «Слово похвалное Покрову пречистыа владычице нашеа Богородице» // Великие минеи четьи. Октябрь, дни 1–3. СПб., 1870. Стб. 17–23; «Слово похвально святому Алексию митрополиту Киевскому и всея Руси» // Кучкин В. А. Из литературного наследия Пахомия… С. 254–257; Слово похвалное на пречестную память преподобьнаго отца нашего Варлаама, в нем же имат нечто на иудеа // ОЛДП. Т. XLI. С. 97–109.

[xxii] Похвальное слово Сергию Радонежскому, написанное Епифанием Премудрым в 1412 году //Клосс Б. М. Избранные труды. Том I: Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 271–283.

[xxiii] Здесь и везде в последующем, цитируя сопоставляемые тексты, сохраняю без изменений пунктуационную разметку текстов, предложенную издателями.

[xxiv] Клосс Б. М. Избранные труды. Том I… С. 273.

[xxv] Здесь и далее, воспроизводя тексты Пахомия, предлагаю пунктуацию по моему разумению, Исходя из собственного чувства интонационного и синтаксического членения речи.

[xxvi] Кучкин В. А. Из литературного наследия Пахомия… С. 254–255.

[xxvii] Клосс Б. М. Избранные труды. Том I… С. 274.

[xxviii] Здесь и в дальнейшем библейские соответствия выявлены мной.

[xxix] Кучкин В. А. Из литературного наследия Пахомия… С. 255.

[xxx] Клосс Б. М. Избранные труды. Том I… С. 281–282.

[xxxi] Кучкин В. А. Из литературного наследия Пахомия… С. 256.

[xxxii] «Слово похвалное иже во святых отца нашего въ ерархох великого чюдотворца Петра митрополита всея Руси» // Седова Р. А. Святитель Петр митрополит Московский в литературе и искусстве Древней Руси. М., 1993. С. 96–107.

[xxxiii] «Слово похвалное иже во святых отца нашего въ ерархох великого чюдотворца Петра митрополита всея Руси» // Седова Р. А. Указ. соч. С. 99.

[xxxiv] Например: рукопись РГБ, собр. Троице–Сергиевой Лавры. № 643 (145). XV в. Л. 342–347.

[xxxv] Седова Р. А. Святитель Петр… С. 96.

[xxxvi] Яблонский В. Пахомий Серб… С. CII.

[xxxvii] Седова Р. А. Святитель Петр… С. 96, 127, 128.

[xxxviii] Седова Р. А. Святитель Петр… С. 103.

[xxxix] Цит. по ркп. РГБ, собр. Троице–Сергиевой Лавры. № 631 (1240). Кон. XV в. Л. 94 об.–96.

[xl] РГБ, собр. Троице–Сергиевой лавры. № 631 (1240). Л. 84–86 об.

[xli] Максимов Ю. Краткий обзор отношений Православия и иудаизма. Часть 1 // Православие.Ru / Интернет–журнал. 2008. URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/28768.htm.

[xlii] «Итак, мы определяем, чтобы осмеливающиеся… отвергать что–либо из того, что посвящено Церкви, будет ли то евангелие, или изображение креста, или иконная живопись, или святые останки мученика… чтобы таковые, если это будут епископы или клирики, были низлагаемы, если же будут иноки или миряне, были бы отлучаемы» // Деяния Вселенских Соборов. Том седьмой. Изд. 3–е. Казань, 1909. С. 285 (см. также С. 170–173).

[xliii] Примером могут служить слова Иеронима Блаженного из послания пресвитеру Руперию:«Не говорю: “Мы боготворим останки мучеников”, да не послужим твари более чем Творцу» [Цит. по: Рубский В., свящ. Почитание мощей угодников Божиих // «Православная беседа». URL: http://www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=659#7#7] или же рассуждение Иоанна Дамаскина: «Должно почитать святых, как друзей Христовых, как чад и наследников Божиих… Я называю их богами, царями и господами не по естеству, но потому, что они царствовали и господствовали над страстями и сохранили неповрежденным подобие образа Божия…» [Иоанн Дамаскин. Точное изложение веры. Кн. 4. Гл. 15: О почитании святых и их мощей // URL: http://www.orthlib.ru/John_of_Damascus/vera4_15.html].

[xliv] Прохоров Г. М. Пахомий… С. 171.

[xlv] Дмитриев Л. А. Житийные повести… С. 126–128.

[xlvi] МолдованА.М. Житие Андрея Юродивого в славянской письменности. М., 2000.

[xlvii] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 281.

[xlviii] Яблонский В. Пахомий Серб… С. XCIII.

[xlix] Великие минеи четьи. Октябрь, дни 1–3. Стб. 20.

[l] Цит. по: Яблонский В. Пахомий Серб… С. 277.

[li] Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. С. 74–75.

[lii] Яблонский В. Пахомий Серб… С. 253.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру