Достоевский и Шиллер. Часть 2

Золотой век и всемирная гармония

Счастье человечества представляется героям Достоевского в виде некой райской гармонии, складывающейся из бесконечной красоты видимого мира и любовного единения всех людей в нем. Эту гармонию они осознают как универсальную, некогда уже бывшую на земле – до грехопадения. Но библейский земной рай, Эдем, соединяется в их сознании с образом античного золотого века. По логике художественного мира Достоевского, смутное воспоминание о золотом веке заложено от рождения в душу каждого человека и оборачивается, с одной стороны, тоской по утраченной раю и совершенству, а с другой – предвкушением нового воцарения ее на земле. По мнению Достоевского, чаяние гармонии – самая сокровенная и святая мечта всего человечества, без которой оно не смогло бы жить ни дня. В «Сне смешного человека» Достоевский из данного состояния гармонии выводит всю историю человеческой цивилизации. Утрата первоначального гармонического состояния показана как важнейшее событие всей истории человечества, а последующие мучительные поиски ее обретения как главный двигатель его духовной жизни. и наоборот, индивидуализм показан как главная разъединяющая сила оказывается главным двигателем цивилизации и прогресса.

На предчувствии и взыскании гармонии, изначально заложенных в человеческой душе, он основывает религиозное чувство как таковое:

«NB) Дух Святый есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней» (11; 154).

«Природа, чрез сознание мое, возвещает мне о какой-то гармонии в целом. Человеческое сознание наделало из этого возвещения религий» (23; 146).

Происхождение подобных идей в значительной степени объясняется влиянием на Достоевского французских утопических социалистов[i] и Шиллера. Само понятие гармонии у Достоевского — шиллеровское прежде всего, присущее немецкому идеализму, а не христианской теологии, за что и критиковал его впоследствии Константин Леонтьев с позиции ортодоксального православия (См. его статью «О всемирной любви»). Для Шиллера же гармония – одно из ключевых понятий, в том числе и при концепировании идеи Бога. Так, мы читаем в его “Философских письмах”: «Вселенная — мысль Бога. Для меня существует только одно единственное явление природы: — мыслящее существо». «Гармония, истина, порядок, красота, превосходство доставляют мне удовольствие, потому что они мне открывают присутствие разумно мыслящего существа и заставляют меня предчувствовать мое родство с этим существом»; «…вся деятельность духов только безконечная игра красок простого божественного луча. Если бы Всемогущему вздумалось как нибудь разбить эту призму, то плотина между ним и вселенной была бы разрушена, все духи исчезли бы в безконечном, все аккорды слились бы в единую гармонию, все ручьи исчезли бы в одном океане»[ii].

В шиллеровской оде «К радости», известнейшем памятнике гуманизма и оптимизма 18-го столетия, всеобщая взаимная любовь людей на Земле возводит их к Богу – любящему небесному Отцу. Воцарение гармонии на Земле будет означать возвращение Золотого века. который Шиллер так же, как Достоевский, рассматривает как духовный и эстетический идеал человечества, каждого отдельно взятого народа, наконец, каждого отдельно взятого человека. Наиболее полно Шиллер излагает данные убеждения в трактате «О наивной и сентиментальной поэзии»:

«Все народы, имеющие историю, имеют также рай, состояние невинности, золотой век, и даже каждый отдельный человек имеет свой рай, свой золотой век, о котором он – в зависимости от того, насколько поэтична его натура — вспоминает с большим или меньшим воодушевлением».[iii]

Последняя же цель человечества для Шиллера заключается в том, чтобы обрести высшую гармонию, превосходящую первоначальную утраченную идиллию, на новом уровне, к которой приведет человечество высшая жизнь духа и культура в окончательном своем развитии: «… дух сентиментальной поэзии влечет поэта к идеалу <...> Пусть не ведет нас обратно в наше детство, чтобы заставить нас оплатить драгоценнейшими приобретениями разума покой, который может длиться лишь, пока спят наши духовные силы, но ведет нас вперед, к нашей зрелости, чтобы мы почувствовали награду бойца, счастье победителя — высшую гармонию. Пусть будет его задачей такая идиллия, которая сохраняет пастушескую невинность также в носителях культуры, в условиях самой воинственной и пламенной жизни, самого развитого мышления, самого рафинированного искусства, высшей светской утонченности, — одним словом, идиллия, ведущая в Элизиум человека, для которого нет уже возврата в Аркадию»[iv].

Таким образом, Шиллер выделяет в духовном пути человечества три этапа: Золотой век, затем время его утраты, и, наконец, воплощение утраченного идеала в будущем («Элизиум», рай на земле), когда общество духовно разовьется до сознательного приятия идеалов любви и красоты, и вернется к гармонии природы на новом уровне. В трактате «Об эстетическом воспитании человечества» Шиллер связывает возвращение Золотого века со всеобщим преклонением перед идеалом красоты: «Итак, характер времени сначала должен подняться из своего глубокого унижения, избавиться, с одной сто­роны, от слепого насилия природы, с другой — возвра­титься к ее простоте, правде и полноте; задача — более чем на одно столетие»[v].

В послекаторжный период Достоевский выстраивает свою антроподицею согласно шиллеровской трехчастной схеме, согласно которой два периода «гармонии» обрамляют промежуточное, современное поэту дисгармоническое состояние общества. Однако он придает ей не просто общий гуманистический, но отчетливый христианский смысл: он выделяет эпоху первоначального единства человечества с Богом до грехопадения; эпоху «всемирного уединения», когда всякий «стремится отделить лицо свое наиболее» от Бога и себе подобных, «а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты бытия лишь полное самоубийство» (14; 275), и грядущую эпоху сознательного воссоединения человека с Богом через любовь к ближнему. Именно так эти стадии описываются им в отрывке «Социализм и христианство»:

«Когда человек живет массами (в первобытных патриархальных общинах, о которых остались предания) – то человек живет непосредственно.

Затем наступает время переходное, то есть дальнейшее развитие, то есть цивилизация. (Цивилизация есть время переходное.) <...> Человек как личность всегда в этом состоянии своего общегенетического роста становился во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и всех. Терял поэтому всегда веру и в Бога. <...> Это состояние, то есть распадение масс на личности, иначе цивилизация, есть состояние болезненное. Потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует. Второе свидетельство, что это есть болезнь, есть то, что человек в этом состоянии чувствует себя плохо, тоскует, теряет источник живой жизни, не знает непосредственных ощущений и всё сознает.

Если б не указано было человеку в этом его состоянии цели – мне кажется, он бы с ума сошел всем человечеством. Указан Христос. <...> В чем закон этого идеала? Возвращение в непосредственность, в массу, но свободное и даже не по воле, не по разуму, не по сознанию, а по непосредственному ужасно сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо» (20; 192).

«Патриархальность было состояние первобытное. Цивилизация – среднее, переходное. Христианство – третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал, следовательно, уж по одной логике, по одному лишь тому, что в природе всё математически верно, следовательно, и тут не может быть иронии и насмешки, – есть будущая жизнь» (20; 194).

Вместе с тем идея обретения Бога всегда переживается героями Достоевского как идеал красоты и неразрывно связывается с обретением «гармонии» в шиллеровском ее понимании (с Богом, людьми и природой). Если не отчетливое переживание, то предчувствие ее есть у всех центральных героев «пятикнижия», даже из числа наиболее ожесточившихся. В любом развернутом «философском» дискурсе «пятикнижия» непременно упоминается о «вечной гармонии», которая принимается или отвергается героями (это образ «вечного пира и хора жизни» в «последнем объяснении» Ипполита, сон о золотом веке в «Исповеди» Ставрогина, «видение Христа на Балтийском море» в воображении Версилова, тезисы Ивана о неприятии им эсхатологической божественной гармонии, швейцарские воспоминания князя Мышкина и т.д.), что свидетельствует о том, что ее образ неотступно преследует их ум, являясь одновременно отправным пунктом и конечной целью в поиске ими смысла жизни. Как правило, мысли о гармонии и утерянном рае возникают у героев при созерцании ими «косых лучей заходящего солнца», образ которых становится важным философским символом в поэтике «пятикнижия»[vi]. Намечался подобный идеал и в мыслях Раскольникова, о чем свидетельствует важный отрывок из подготовительных материалов к роману «NB. “О, зачем не все в счастьи?” Картина золотого века. Она носится в умах и в сердцах. Как ей не настать — и проч. NB. “Но какое право имею я, я, подлый убийца, желать счастья людям и мечтать о золотом веке! Я хочу иметь это право”. И вследствие того (этой главы) он идет и на себя доказывает. Заходит только проститься с ней, потом поклон народу и признание» (7; 91).

По преимуществу шиллеровским влиянием обусловлен и античный колорит райских картин у Достоевского. Вспомним, что Шиллер романтизировал античность как Золотой век человечества, культуру, основанную на обожествлении природы и поклонении красоте, и не уставал оплакивать в своих стихах это навсегда ушедшее время («Боги Греции», «Дифирамб», «Певцы древнего мира» и т.д.).

Ставрогину, Версилову и Смешному Человеку «земной рай» является во сне на фоне античного пейзажа. Версилову его навевает картина Клода Лоррена «Асис и Галатея», которую он «называл всегда “Золотым веком”, сам не зная почему» (13; 375). Это описание можно считать типическим:

«… Уголок Греческого архипелага, причем и время как бы перешло за три тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце» <...> «Тут запомнило свою колыбель европейское человечество, и мысль о том как бы наполнила и мою душу родною любовью. Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми... О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей... Чудный сон, высокое заблуждение человечества! Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умереть! И всё это ощущение я как будто прожил в этом сне; <...> Ощущение счастья, мне еще неизвестного, прошло сквозь сердце мое, даже до боли; это была всечеловеческая любовь» (13; 375).

Характерно, что Достоевский ниспосылает своим героям видение золотого века во сне. Они должны пережить его всем своим существом, а не сформулировать рационально. Точно так же Шиллер в стихотворении «Боги Греции» представляет мир греческих богов как завораживающее видение, переносящее читателя, подобно созерцателю, всеми ощущениями в прекрасный и далекий мир. Данное истолкование подтверждается примерами из подготовительным материалов к романам, где упоминание «Богово Греции» всегда связано с изложением заветных идей героев о Боге, бессмертии и гармонии[vii].

Но наиболее важной в античном мировоззрении была для Шиллера очеловеченность богов и возможность уподобления людей бессмертным богам – как осуществление высшей цели человеческой жизни. Шиллер переводил эту идею из мифологического контекста в философский (именно так переосмысляется в стихотворении «Жизнь и идеал» («Das Ideal und das Leben») миф о вознесении после смерти на Олимп Геракла). В стихотворении «Триумф любви» объединяющим началом между Богами и людьми оказывается Любовь, понимаемая Шиллером как философская категория, близкая к платоновской (см. диалоги «Пир», «Федр»). Многократно повторяемым рефреном этого гимна является следующая многозначная формулировка:

Selig durch die Liebe

Götter – durch die Liebe

Menschen Göttern gleich !

Liebe macht den Himmel

Himmlischer - die Erde

Zu dem Himmelreich.

Блаженны в любви

Боги – а люди

В любви равны богам!

Любовь делает небо

Еще небесней, а землю –

Небесным царством. (перевод мой – А.К.)



[i] Эти связи подробно разбираются в ст. Комаровича В.Л. «Мировая гармония» Достоевского // Властитель дум. Ф.М.Достоевский в русской критике конца ХIХ–нач. ХХ века. Спб., 1997.

[ii] Шиллер Ф. Собр. соч. Спб., 1901-1902. Т. 4. С. 231, 235.

[iii] Ф. Шиллер. Философские письма // Собр. соч. в 7 т. Т. 6. М., 1957. С. 441.

[iv] Там же. С. 445.

[v] Там же. С. 272.

[vi] См. о косых лучах заходящего солнца как о символе: Лосев А.Ф. Диалектика символа и его познавательное значение // Изв. АН СССР, 1972. Вып. 3. Т. ХХХI.

[vii] («За всё, за Христа, за цветок, за Жену. Восторженные слова о Жене. Раскольник Попику: «A ты не пей вина» или «Легкомыслен ты и не тверд, млад еще — да сердцем чист — бог тебя и взыщет». Бред, и последние мгновения, «Götter Griechenlands». Смерть, Раскольник хвалит и обнадеживает Жену, хвалит и Попика» («СМЕРТЬ ПОЭТА (ИДЕЯ)» (9; 120); «Князь Шатову говорит о счастье соприкасаться с природой (прилив перед падучей), «Götter Griechenlands» и что Бог говорит человеку» (11; 195).


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру