Лексикограф, поэт и полемист XVIII века Кирияк Андреевич Кондратович (1703—1788)

Русская филология XVIII века составляет потаенный пласт отечественной науки. И хотя принято считать, что основные направления в словесности, концепции и идеология сложились позднее, в XIX столетии, многое по крупицам было разбросано и, увы, безвозвратно утеряно в том далеком классическом веке. Но даже из фрагментарных трудов зачинателей русской науки, предшественников ее славных традиций, можно представить, насколько насыщенной идеями и проектами и одержимой была деятельность немногим теперь известных ученых-просветителей того времени, сколь широки и порой необъятны были их замыслы. Многие из них так и остались никем не реализованными и растворились в позднейших исследованиях, но за ними стояла поистине титаническая работа первооткрывателей и собирателей русской старины.

В истории есть место крупным, великим именам прошлого, таким, как Ломоносов, Тредиаковский, Барсов и т. п., действительно осуществивших каждый по-своему переворот во многих отраслях знания. За их тенью остаются подчас незаметными люди, чье творчество ни ниве экспериментальной словесности было, может быть, не так значимо и концептуально, не имело единой «стратегической» линии, — опять же то ли в силу черт характера и индивидуальных способностей, то ли по причине извечной «фортуны» и такого бытового «сюжета» как отсутствие средств. Чего таить, многие ученые прошлого (среди них и немало филологов) — люди невысокого достатка — оканчивали свою жизнь в бедности, так и не сумев подняться на пьедестал почета и войти в когорту хрестоматийных имен.

Сказанное в полной мере можно отнести к забытому переводчику и стихотворцу, филологу и беллетристу, педагогу и придворному философу 1700-х Кирияку Андреевичу Кондратовичу, которого все же несмотря на все противоречия и перипетии судьбы и пресловутый «оценочный» фактор назвали «одним из трудолюбивейших переводчиков» (Семенников В. П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II // Русский библиофил. 1914. № 6. С. 47) своего времени. Именно на этом поприще он сыскал себе известность, сделав доступными для русского читателя научные труды европейских ученых и отдельные произведения античных авторов.

Но не только наукой ограничивались интересы и талант этого самобытного представителя Елизаветинской эпохи, имевшего весьма колоритную биографию.

К. А. Кондратович по рождению малорус. Мы должны признать, что всю жизнь он тяготился этим происхождением и приспосабливался, испытывая на себе недоверие одних и презрение других. «Кондратович до старости сохранил свой малороссийский выговор и писал пиль, витр вм<есто> пыль, ветр (курсив наш. — О. Н.) и т. д. Этому единственно обстоятельству он приписывал нерасположение к себе русских <…>» (Пекарский П. Кондратович, русский прозаик и стихотворец, филолог и беллетрист XVIII столетия // Современник. 1858. Т. 69. № 6. С. 455). Его отец служил сотником Слободского Ахтырского полка и погиб в Полтавском сражении. В зрелые годы в доношении в Канцелярию Академии Наук от 13 октября 1766 г. К. А. Кондратович так напишет о времени своего ученичества: «По смерти ж родителя моего по обучении моем российского языка и письма на 10-м году от рождения [опричь российского письма и кроме вокальной и инструментальной музыки] обучался я в Киевской академии латинскому и польскому языкам через 15 лет на своем коште и, начавши от грамматики, окончил я на латинском языке поэзию, риторику и философические части: логику, физику, метафизику и богословию, которые учения, по именному указу государя императора Петра I велено зачитать за ранги, как и профессорам зачитается» (Тихонравов Н. С. Кирьяк Кондратович, переводчик прошлого столетия // Библиографические записки. 1858. Т. 1. № 8. Стлб. 227; фрагмент, заключенный нами в квадратные скобки, отсутствует у Н. С. Тихонравова, см.: Пекарский П. Указ. соч. С. 477). В начале своей просветительской деятельности он обучался в Киевской духовной академии и «окончил полный курс в 1730 [г.]» (Николаев С. И. Кондратович Кирияк Андреевич // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб., 1999. С. 115). Но еще в 1727 г. его дядя архиепископ Рязанский и Муромский Гавриил Бужинский вызвал К. А. Кондратовича в Рязань для преподавания латинского языка в славяно-греко-латинской школе в Переяславле (1727—1728 гг.). Заслуживает характеристики хотя бы в нескольких словах личность родственника будущего ученого. Гавриил Бужинский имел большую известность в начале XVIII века: он сочинял проповеди, прославлявшие победы и подвиги Петра I. «По этой причине, — замечает П. Пекарский, — все панегирики Бужинского печатались тотчас же по произнесении их — честь редкая в то время, потому что ее не удостаивался при жизни своей не менее известный проповедник — блюститель патриаршего престола Стефан Яворский» (Пекарский П. Указ. соч. С. 455). Затем, по окончании академического курса в 1731 г., К. А. Кондратович два года находился при дворе императрицы Анны Иоанновны в качестве «придворного философа», как он сам себя именует. По-видимому, ему наскучила такая плебейская работа, ибо имел он натуру свободолюбивую, творческую, с большими амбициями. Посему, по отбытии этой «повинности», «велено меня определить к делу, к чему удобен явлюся» (Пекарский П. Указ. Соч. С. 477). И в 1733 г. он был направлен в ведомство Феофана Прокоповича, где занимался переводами богословских трудов. А в 1734 г. его командировали в Екатеринбург к В. Н. Татищеву, «по указанию которого делал переводы и обучал латинскому языку детей церковных и мастеровых» (Цит. по изд.: Черняев П. Н. Следы знакомства русского общества с древнеклассической литературой в век Екатерины II // Филологические записки. Вып. V—VI (в одной книге). Воронеж, 1904. С. 93). Здесь он пробыл девять лет, находясь на иждивении графа Строганова и вспоминая впоследствии это время как лучшее в своей жизни: «Я, нижайший питомец, только те времена за счастливые почитаю, в которые, по окончании богословии, по прошению бабки вашей и дядей и родителя вашего, во своем покое между прочими странными меня содержавшего в доме их[,] свободно, прохладно, совокупно и равномерно веселился <…>» (цит. по изд.: Пекарский П. Указ. соч. С. 456). Обладая разнообразными познаниями и имея вообще изыскательский нрав, К. А. Кондратович уже тогда пытался собрать и опубликовать некоторые свои работы. В Екатеринбурге, кроме преподавательской деятельности, он помогал В. Н. Татищеву, работал над переводами исторических сочинений западноевропейских авторов. Так, в 1735 г. он перевел труд польского историка XVI в. М. Кромера «О начатии поляков и о делах, от оных соделанных», в 1737 — «Историю о славянах» немецкого хрониста XII в. Гельмольда и другие сочинения (см. подробнее: Николаев С. И. Указ. соч. С. 115—116). Есть свидетельство о том, что «во время занятий с учениками школы К<ондратович> сравнивал русскую Библию с латинским переводом древнееврейского оригинала и предложил исправления отдельных мест в книге Бытия, но Синод не принял его предложений, “понеже оное правление, яко с латинской, а не с греческой учиненное, недействительное есть”» (там же. С. 116). Вообще этот период был чрезвычайно плодотворным и для филологических опытов К. А. Кондратовича. Сама среда, в которой он находился, довольно спокойная и обеспеченная (благодаря покровительству разных лиц) жизнь, интересные бытовые и этнографические наблюдения, пестрый язык народов, проживавших искони на Урале, — все это подвигло его к написанию диссертации «о сочиненном мною Етимологическом Лексиконе российском с латинским» (Книжка третья. Старик молодый. Сто епиграмм. СПб., 1769. С. 49) и составлению большого количества самых разных трудов — от «пиитических» до ботанических. В процитированном письме К. А. Кондратовича в Канцелярию АН (1766 г.) есть и такой фрагмент: «<…> начал еще в Екатеринбурге российской этимологический лексикон с латинским переводом по Целлариеву и Фаброву образцу, по первообразным, производным и сложным именам, коих имен более ста тысяч находится, о чем я сочинил латинскую диссертацию <…>» (Тихонравов Н. С. Указ. соч. Стлб. 228—229).

В это же время, по-видимому, находясь еще в Екатеринбурге, неутомимый К. А. Кондратович, кроме переводов многочисленных книг по истории, естественным наукам и занятий классической поэзией, собирал наречия и языки местных народов. Из его «дедикации» 1745 г., направленной в Синод, следует, что им были составлены и переведены более тридцати книг. Из них — «Дикционер татарско-польский», «Дикционер вотяцко-русский», «Дикционер остяцко-русский». «Дикционер вагулицко-русский», «Дикционер чувашско-русский», «Дикционер черемиско-русский» (Пекарский П. Указ. соч. С. 473). Далее он замечает: «Все с краткими разговорами (у тайного советника Василья Никитича Татищева, которых у его академия, по моему доношению, требует)» (там же).

Кроме перечисленных разговорников, К. А. Кондратович указывает также «Четыре тома русско-латинского лексикона (в академии)» и «Универсально латино-русского лексикона в лист 1064 страница (в академии)» (там же), библейские словари: «Лексикон собственных имен библейных с толкованиями Пазоровыми (в академии)», «Лексикон святых и разных мест нового завета греческим, сирским и еврейским с русским и с толкованиями Пазоровыми (в академии)» (там же, с. 473—474). Его «реестр» завершается указанием на то, что «собрал все русские пословицы, к которым подвожу латинские точные» (С. 474).

В этом перечне есть свидетельства и о двух других словарях, о которых расскажем подробнее. Так, К. А. Кондратович пишет, что подготовил материалы для «Лексикона русского, собираемого в академии литеры В: к 3000 еще 3000 вокабул и к 150 пословицам 500 пословиц, все надлежит к литере В. К тому ж ботанических имен на В латинских с русскими — 74, библейных 200, к чему из Калепиновой ономастики переведены три литеры W, V и B», а также «собрал я ботанические имена латинские с русскими, которые еще у себя содержу и рассматриваю» (с. 474).

Судьба толкового словаря, пожалуй, самого ценного для истории отечественного языкознания (это едва ли не первое свидетельство о составлении именно русского лексикона), оказалась печальной и, наверное, повергла ученого в череду срывов, столкновений и неудач, которые ожидали его по прибытии в столицу.

В 1742 г. К. А. Кондратович приехал в С.-Петербург, где в 1743 г. назначается переводчиком при Академии наук, а позднее — учителем при академической гимназии, занимая чин коллежского асессора.

При всем критическом отношении современников к К. А. Кондратовичу и почти полной безвестности потом именно его деятельность как лексикографа заслуживает изучения и особого внимания. В. П. Семенников, один из первых биографов ученого, писал об этом феномене в начале XX века и, как нам кажется, объективно оценил старания ученого на данном поприще: «Долгие годы Кондратович трудился над составлением российского словаря. Труд этот остался ненапечатанным, но и в рукописи он сослужил свою службу: Российская Академия, при составлении своего словаря, пользовалась трудом Кондратовича; словарь его был распределен по частям между членами» (Семенников В. П. Указ. соч. С. 47). Далее тот же автор в примечании поясняет: «Составление словарей было страстью Кондратовича; он даже имел желание получить в Академии Наук место профессора “к собиранию лексиконов латино-российского и российско-латинского языков”» (там же).

В бумагах М. В. Ломоносова сохранились проекты будущих трудов. В одном из них — «Филологические исследования и показания, к дополнению грамматики надлежащие» — среди прочих важных пунктов есть и такой: «11. О лексиконе» (Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 7. М.-Л., 1952. С. 763). Редакторы и комментаторы издания выяснили, что речь шла как раз о готовившемся «лексиконе русских примитивов». Участвовать в его составлении заявлял и М. В. Ломоносов — это видно из рапорта К. А. Кондратовича от 1 сентября 1747 г. (СПбФ Архива РАН. Ф. 3. Оп. 1. Ед. хр. № 110. Л. 2. Цит. по изд.: Ломоносов М. В. ПСС. Т. 7. С. 946—947). «Был ли составлен такой проект, — пишут далее комментаторы, — неизвестно, однако же документально установлено, что Ломоносов в течение трех лет (1748—1751) принимал участие в работе упомянутого К. А. Кондратовича над “сочинением российского лексикона”. Это был многоязычный словарь “по Целлариеву и Фаброву образцу”» (там же. С. 947). М. В. Ломоносов отрицательно отзвался о словаре К. А. Кондратовича. Он указал на следующие погрешности: «1) недостаточное количество производных и в особенности “сложенных” слов; 2) неправильное расположение производных слов “не под их своими первообразными” и <…> 3) “нарочитое число весьма новых и неупотребительных производных же слов”» (Ломоносов М. В. ПСС. Т. 9. М.-Л., 1955. С. 616; цит. по изд.: Макеева В. Н. М. В. Ломоносов — составитель, редактор и рецензент лексикографических работ // Вопросы языкознания. 1961. № 5. С. 110). По возвращении рукописи К. А. Кондратовичу «Канцелярия Академии наук поручила Ломоносову осуществлять руководство данной работой» (Макеева В. Н. Указ. соч. С. 110) и в «репорте» 1749 г. он сообщал: «В сочинении “Российского лексикона” при вспоможении г. Кондратовича дошел до письмени П с производными без сложенных. А в наступающую треть <…> простираться стану в сочинении “Российского лексикона” с помянутым Кондратовичем» (Ломоносов М. В. ПСС. Т. 9. С. 381). По мнению В. Н. Макеевой, обстоятельно исследовавший этот вопрос, под наблюдением М. В. Ломоносова К. А. Кондратович «занимался дополнительным подбором “первообразных” слов для лексикона, а также “производных и сложенных”, после чего предполагалось “прикладывать” иностранные слова» (Макеева В. Н. Указ. соч. С. 110). По-видимому, сотрудничество с М. В. Ломоносовым «под присмотром» не было плодотворным. Он был не только очень требователен к себе, но и к своим коллегам. Поэтому его замечания, «направленные на улучшение лексикона, Кондратович воспринимал с болезненной обидчивостью и неоднократно жаловался на Ломоносова» (там же). Вот одно из доношений К. А. Кондратовича в Канцелярию Академии наук (июнь 1750 г.): «Понеже я с господином химии профессором Михайлом Ломоносовым имею партикулярную ссору, а именно: что он меня в доме архиерея московского как при нем, так и при архиерее володимерском, и при архимандрите воскресенском трожды дураком называл, и проводившего его к квартире не только матерно бранил всякими непотребными словами, и называл каналиею, но и бить хотел; того ради по правам под его присмотром мне быть не подлежит, и чтоб мне повелено было быть под присмотром всего исторического собрания для скорейшего окончания лексикона» (Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865. С. 771). Их совместная работа завершилась разрывом в 1751 г. и тогда же К. А. Кондратович «дважды <…> сходил с ума» (Черняев П. Н. Указ. соч. С. 93). Он просил «не поручать более рассмотрение его трудов Ломоносову» (Николаев С. И. Указ. соч. С. 117). Много позднее в доношении в Канцелярию Академии наук 1766 г. К. А. Кондратович припомнил этот эпизод, сохранив весьма непривлекательную черту для биографии русского гения: «Ломоносов хотел меня заколоть и бранил в присутствии <…>» (цит. по изд.: Пекарский П. Указ. соч. С. 478). Так или иначе, вероятно, с большими перерывами, но работа над русским вариантом лексикона «Целяриев образцов» продолжалась и к 1772 г. была завершена. Словарь уже рекомендовали к печати: «Сочиненного асессором Кириаком Кондратовичем и выправляемого г. академиком [С. Я.] Румовским российского Этимологического словаря с латинским переводом, приобща к тому и немецкий перевод регистратора Коха, напечатать под смотрением его, г. Румовского, в четвертую долю листа тысяча восемьсот экземпляров <…> (цит. по изд.: Семенников В. П. Указ. соч. С. 47). Однако издание так и не состоялось, а рукопись этого весьма значительного по объему лексикона была утеряна, или, точнее, растворилась во множестве статей готовившегося «Словаря Академии Российской». Сохранилось любопытное свидетельство Шлецера о труде К. А. Кондратовича: «Эта рукопись,— писал он, — in-folio, по точному счету, заключала в себе 781 лист или 34 алфавита, была настоящий русский (курсив наш.— О. Н.) Cellarius, в котором все слова были поставлены под своими, конечно, часто очень неправильными корнями, с латинским значением; он был чрезвычайно полон даже в отношении к естественно-историческим и другим техническим выражениям» (цит. по изд.: Семенников В. П. Указ. соч. С. 47). Сейчас сложно сказать, что именно послужило остановкой издания этого словаря — старая ли «репутация кляузника» К. А. Кондратовича, академические интриги или же снова печальные обстоятельства, сопутствовавшие работам ученого на протяжении всей жизни. Не обошлось, наверное, и без того, что изменились приоритеты лексикографической работы теперь уже нового времени, и на смену разрозненным, во многом подражательным первым образцам европейских лексиконов выходили действительно монументальные проекты. Одни из них — создание научно обоснованного, с соблюдением четких (на тот период) критериев отбора лексики толкового словаря русского языка новой Екатерининской эпохи. Этому отчасти были подчинены имевшиеся в «закромах» Академии богатые накопления прежней работы ее членов, в том числе и труды К. А. Кондратовича. Ее новый президент, Е. Р. Дашкова, собирала для таких целей рукописные лексиконы и «толкователи», которые, по ее свидетельству, были розданы по частям авторам-составителям «Словаря Академии Российской». Не исключено, что в их число вошел и неизданный словарь К.А. Кондратовича.

Прежде чем мы перейдем к рассмотрению других трудов ученого, приведем еще одну деталь, возможно, проливающую свет на судьбу русского Целлария. В это же время готовился еще один словарь, над которым трудился А. И. Богданов, умерший вскоре после М. В. Ломоносова. Наблюдение за работой по его составлению и переводу осуществлял унтер-библиотекарь И. И. Тауберт, который «предпринял попытку напечатать словарь под своим (курсив наш.— О. Н.) именем» (Макеева В. Н. Указ. соч. С. 112). Сравним это с показаниями В. П. Семенникова: «Почти в то же время на российском, немецком и латинском языках был сочинен другой лексикон — под смотрением Тауберта (т. е. словарь Богданова. — О. Н.) <…>. Вероятно, на некоторое время, до выяснения качеств труда Тауберта печатание лексикона Кондратовича было остановлено» (Семенников В. П. Указ. соч. С. 48). Далее он приводит следующую резолюцию по этому вопросу из журналов Академической Комиссии 1773 г.: «Прежденазначенный к печатанию российской с латинским и немецким переводом лексикон, который сочиняем был при Академии под смотрением покойного статского советника Тауберта, поелику в нем недостает еще собрания слов на некоторые целые буквы, оставить до времени, а вместо оного продолжать печатание Этимологического Кондратовичева лексикона под смотрением г. академика Котельникова, который согласился принять на себя сей труд таким же порядком, как оный начат был г. академиком Румовским <…> (там же).

Оценивая вклад первопроходцев русской лексикографии XVIII века, труды которых так и остались неизданными и были частично или полностью утрачены как авторские произведения, современные исследователи обоснованно говорят о степени их сопричастности великим открытиям и научным подвигам преемников: «Огромный лексический материал, сосредоточенный в словарях полузабытого русского лексикографа Кондратовича и зачинателя русской лексикографии Богданова, был успешно использован Российской Академией, явившейся прямой наследницей рукописного словарного богатства Академии наук. При составлении первоосновы «Словаря Академии Российской» — известной «Аналогической росписи слов» (или, иначе, «Аналогических таблиц») — рукописные словари сыграли исключительно большую роль» (Макеева В. Н. Указ. соч. С. 112). Примечательно, что академик В. В. Виноградов, не упустивший из виду, кажется, ни один значительный лексикографический труд и посвятивший их анализу объемную статью, не обошел стороной и деятельность К. А. Кондратовича в этой области: «В сотрудничестве с Кондратовичем Ломоносов, по поручению Академии наук, занимался “сочинением Российского лексикона”, в котором “производные слова стоят под первообразными”. Стало быть, — заключает он, — общий тип словопроизводного словаря, в котором лексический материал расположен не по алфавиту слов, а по алфавиту корней, по гнездам, объединяющим слова одного корня, — этот тип был выработан еще задолго до «Словаря Академии Российской» (Виноградов В. В. Толковые словари русского языка // Виноградов В. В. Избранные труды. Лексикология и лексикография. М., 1977. С. 215). Это ли не высокая оценка смиренным труженикам прошлого!

Несмотря на такие обширные планы, ему удалось опубликовать только два лексикона, которые, бесспорно, имеют определенное значение как одни из первых опытов по отбору, нормированию и толкованию слов. Эти памятники были созданы на заре лексикографической практики и показывают, кроме прочего, еще и тонкости научной работы тех лет — те ошибки и поиски, через которые проходили ученые мужи Века просвещения.

Первый из них назывался «Польский общий словарь и библейный, с польскою, латинскою и российскою новоисправленною библиями смечиван; и по порядку книг, глав и стихов тройственным штилем высоким, средним и простонародным на российский язык переведен коллежским асессором Кирияком Кондратовичем» (СПб., 1775). В нем представлена лексика разной стилистической окраски, причем автор не был просто схоластом-переводчиком, а старательно подбирал синонимы к польским словам, например: Powiádam, говорю, сказываю, глаголю, sl. Повhдаю (с. 139), Powiát, епархïя, дистрикъ, провинцïя, область sl. (там же), Ukraina, порубежность, пограничье, сопредhльность sl. (с. 201). Часто слова в синонимических рядах принадлежат разным стилям речи: Zwłacżam, проволакиваю дhло, отсрочиваю, завтраками кормлю, в долгiй ящикъ кладу. (С. 252). По подсчетам Е. Э. Биржаковой список слов с пометой «sl.» (т. е. лат. slavicum — «славянское») включает 378 слов (Биржакова Е. Э. Отражение функционально-стилистической дифференциации русской лексики в двуязычных словарях XVIII в. (Польско-русский словарь К. Кондратовича) // Функциональные и социальные разновидности русского литературного языка XVIII в.: Сборник научных трудов. — Л., 1984. С. 136) в русском переводе. Причем К. А. Кондратович в ряде случаев не дает ссылки на отношение слова к высокому стилю, например: Pálec, палецъ, перстъ (Польский общий словарь… С. 118). Другим характерным признаком словаря является наличие авторских неологизмов, возникающих при переводе польской лексики. Происходило это, по-видимому, потому, что К. А. Кондратович не находил русских эквивалентов. Его словообразовательные модели, необычные и вычурные, все же замечательны как элемент «индивидуального сознания» лексикографа, пытающегося разъяснить отдельные нюансы языка. Приведем примеры таких слов: Kołysárż, колыбельнокачатель (с. 48), Kóżúchem odziány, въ шубу одетъ, прïошубился (с. 52), Lektýka, одноколка, человhконосилки (с. 62), Łunátyk, miesięcżnik, на новъ мhсяцъ бhснующïйся, сонночеходъ (с. 66), Ostátkow zbieranie w winnice, послhдовинособиранïе (с. 116), Ponócny, ночеходь, ночебродъ (с. 134), Ponúry, понурый, свиноглядъ (там же), Powrozobiegún, веревкоходъ (с. 139) и др.

В некоторых случаях автор давал краткую энциклопедическую справку («пт.»= птица), хотя почти всегда уходил от описательности, ограничиваясь одним или несколькими словами-синонимами. Кроме уже отмеченной пометы «sl.», он использует и «pleb.» (лат. plebejum — «народное, простонародное»). «Следовательно, — замечает современный исследователь словаря, — у него даны фактические ремарки генетического плана: называются источники, откуда черпаются средства высокого стиля — слав[я]нская лексика (из церковных книг), низкого стиля — народная (из устной речи)» (Биржакова Е. Э. Указ. соч. С. 136).

Приведем для примера подборку слов на букву «К» (фрагмент):

Kramárka, торговка, лавочница.

Kramarstwo, купечество.

Krámarz, лавочник, сидhлецъ.

Krániec, берегъ.

Kráca, gładkosc, пригожство, красота.

Kraska ptak, свирhстель, пт.

Krasniéię, gładniéię, дородничаю.

Krásny, gładki, пригожъ, прекрасный.

Krasomówstwo, сладкорhчïе, добровhщанïе, витïйство, риторство.

Krasomówca, витïя, риторъ, краснословъ, краснобай. pleb.

Krasomówski, сладкорhчивъ, красноглаголивъ, витïеватый.

Krasomówskie, краснорhчиво, сладкоглаголиво, витïевато, риторски.

Kráta, решотка, krátka, решоточка.

<…> Kredénser frebrówy, у сервиза служитель.

Kredęsuie kómu, раздаю кушанье. (с. 52—53).

В словаре К. А. Кондратовича встречаются и отдельные географические наименования. Вот подобная статья «Море»: Mórźę, море, carogrodzkie, константинопольское, пропонтида, eiásne, восфоръ, czarne, чорное, евксинское, cżerwóne, чермное, Europioýskie, средиземное, Адрiатическое, Tatarskie, гнилое, lodowáte, ледовитое, mártwe, мертвое, sżwieckie, Балтïйское, wiélkie, океанъ. (С. 74).

Завершая этот труд, автор добавляет: «Сей Польский словарь, переведенный как на российский, так и на славянский язык мною на первый раз; после при всей своей полности будет издан от меня со всеми европейскими и двумя азиятскими, т. е. еврейским и греческим, языками, да еще так, что при конце, по алфавиту реестры всех языков положены будут с ссылками на страницы, можно будет со всех оных языков на все ж языки совершенно переводить» (с. 254). Однако второго издания не последовало.

Глубокое исследование проведено А. А. Обремской-Яблоньской. Она проанализировала возможные источники словаря К. А. Кондратовича. В их числе и рукописные польско-латинские «Синонима» XVII века (Обремская-Яблоньская А. А. Об источниках польско-русского словаря Кирияка Кондратовича // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы. Т. XIV. М.-Л., 1958. С. 599 и далее). А самым значительным новшеством, по ее мнению, «является введение Кондратовичем прилагательных» (там же. С. 599). Интересно и другое признание ученого: она полагает, что «перевод польских слов формируется у Кондратовича совершенно независимо (курсив наш. — О. Н.). Для этих переводов наш лексикограф использовал свой собственный богатый материал, предназначенный для большого русского академического словаря» (там же. С. 602).

В дополнение к польско-русскому словарю К. А. Кондратович приложил еще один лексикон, составивший окончание книги того же переплета (с. 255—292): «Польский библейный словарь самых странных имян, великороссиянам неудобноразумеваемый, смечиван с троими печатными библеи, с польского переведенного, с еврейского и с греческого языков; с латинскою Вульгатою, или Иеронимовою, и с российскою новоисправленною, не по алфавиту, но по порядку книг, глав и стихов от начала ветхого закона до нового завета» (без повтора места и года издания). Как указано в длинном титуле издания, в него включены слова, встречающиеся в библейских текстах и почему-либо устаревшие или не имеющие хождения в разговорном языке, а потому нуждающиеся в переводе. Автор их располагает «по порядку книг, глав и стихов». Вот некоторые примеры из этой части словаря К. А. Кондратовича: Dzién odpoc[z]ynienia, суббота, покой, шабашъ, отдохновенïе, Sabbatum, dies sabbati, 20.11. (c. 257), Namiot, куща, полатка, шатеръ, тhнникъ, 33. 8. (с. 258) — из Бытия, первой книги Священного Писания; Kónik, коньок полевый, Attácus, ibid. [11.22.] (с. 259) — из книги Левит, и т. д.

Другим, не менее ценным опубликованным лексикографическим трудом К. А. Кондратовича стал «Дикционер или речениар, по алфавиту российских слов, о разных произращениях, то есть о древах, травах, цветах, семенах огородных и полевых, кореньях и о прочих былиях и минералах, собранный и сочиненный Императорской Академии Наук коллежским асессором К. Кондратовичем» (СПб., 1780). И здесь автор не отходит от традиции своего «жанра», открывая лексикон посвящением «превосходительному господину статскому действительному советнику Прокопию Акинфиевичу Демидову» (в подлиннике все слова напечатаны с прописной буквы). Ученый так объясняет причину, побудившую его взяться за этот труд: «<…> кроме обращения в Химии и старании о переводах химических книг, на кои немало от вас кошту вашего положено, потом вы обратили охоту свою к Ботанике; и сия причина подала мне случай приписать Вам сей Ботанический Дикционер» (с. IV; нумерация римскими цифрами наша, в книге отсутствует). Здесь же К. А. Кондратович рассказывает об известном нам печальном эпизоде, произошедшим с ним по возвращении из Екатеринбурга в Москву и между тем отмечает: « <…>после потопших моих пожитков <…> я имел первое в Вашем доме убежище и пристанище <…> (с. VI). Далее он говорит и о структуре своего словаря: «Сверх того в сем Дикционере, за второю линиею, после российских и латинских речений положил я то по-российски, дабы россияне, не учившиеся латинскому языку могли читать по-латини на природном своем языке и доставать произращения от иностранных земель, не имеющиеся в России» (с. VI—VII). По сути дела это переводной русско-латинский травник, какие немалым количеством сохранились в рукописях от прежних веков. Но ученого интересует не только название и толкование слова, но и его правильное (с точки зрения автора) произношение. Оттого латинские параллели читаются и по-русски. Вот некоторые примеры:

Комарникъ тр. │ Culix: apud Plinium │ Куликсъ: у Плиния.

В соку ее ежели будутъ │ │

намечены огуречные семена, │ │

то огурцы будутъ родиться │ │

безъ семянъ. │ │

(С. 43).

Кропъ, укропъ, │ Anetum │ Анетум

или копръ тр.

(С. 56). И т. д.

Интересно и то, что К. А. Кондратович дает часто не одно название, например, растения, а обозначает его разновидности, притом не только и даже не столько «ботанические». Так у слова «яблоко» мы обнаружили 12 отдельных статей: «1. Яблоко. 2. Яблоко райское или Адамово: плодъ отъ деревъ. 3. Яблоко заморское плодъ. 4. Яблоко золотое. 5. Яблоко пигвовое. 6. Яблоко гранатное. 7. Яблоко лесное. 8. Яблоко сладкое. 9. Яблоко скоровяжущее. 10. Яблоко земное. 11. Яблоко любовное. 12. Яблоко жидовское или жидовские вишни. (Далее без номера. — О. Н.). Яблоки земляные, или свиной хлебъ, и картофели» (с. 144). К слову «ягода» отнесены 23 статьи и затем в дополнение еще 17, и т. д.

Первоначально у К. А. Кондратовича был другой, более значительный замысел, который не осуществился. Еще в 1730-е гг. он подготовил материалы «в десяти стопах пищей бумаги состоящего, трижды выправленного разными троими профессорами и трижды от всей конференции профессорской апробованного» для ботанического лексикона (цит. по изд.: [Липшиц С. Ю.] Русские ботаники (ботаники России — СССР). Биографо-библиографический словарь. Т. IV. М., 1952. С. 315). Он «был переведен спустя 50 лет после его составления на латинский язык» (там же) и опубликован отдельной книгой в виде извлечения под названием «Дикционер или речениар…». Таким образом, К. А. Кондратович внес определенный вклад и в естественную историю, а его имя в связи с этим вошло в современные ботанические словари.

Кроме занятий научной работой и классической поэзией (подробнее об этом см.: Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII—XIX веков. — 2-е изд. — М., 2001. С. 40 и далее), он прославился как автор и переводчик эпиграмм. Незамысловатые по сути (в том числе отрывки из произведений античных писателей, «переложенных» К. А. Кондратовичем на русский язык), они имели успех у современников. Были изданы три таких сборника под названием «Старик молодый» (СПб., 1769). Первой книжке предпослан еще и следующий подзаголовок: «Доброхотному и недоброхотному читателю». В нем автор, в частности, разъяснял и свои взгляды на этот вид словесного искусства и его роль: «Разделение разных пиитических частей каждому учившемуся известно, из коих епиграмматическая есть легче протчих остроту в краткости заключающая» (c. 1). К. А. Кондратович не без основания отмечает, что «у нас в России <…> почти все по природе стихотворцы, хотя не пииты» (там же, с. 3). Рассказывая о принципах своей работы, он сообщает здесь же и некоторые биографические данные: «Я отчасти многим, особливо ж Марциялу подражавший <…>, выбрал себе сию легкую часть поезии, обучавшийся оной еще в 1718 году, назад тому 50 лет, дабы ослабевшие семидесятилетние силы мои поднять оную могли <…> собранные здесь оборки из разных авторов не для того я здесь предлагаю, чтоб прослыть российским Марциялом, но только чтоб подать повод желающим достичь к превосходному степени совершенносочиняемых российских епиграмм» (там же). Он пишет и о том, что «в готовности имеются две тысячи с лишним епиграмм одних, кроме од, елегий, сатырь, епитафиев, епиталамиев, еклогов, диалогов, ентузиазмов, арий, песен…» (там же. С. 6). О характере и содержании эпиграмм можно судить по их заголовкам. Вот некоторые из них: «О неравенстве ума и силы», «Без денег не лечатся», «Вредная шутка», «Любовь к родителям» и т. д. В ряде случаев авторство не указано (бóльшая же их часть представляет собой переводы античных авторов), что позволяет нам судить о творческой индивидуальности «пиита» Кондратовича, которому, очевидно, можно приписать и такую любопытную, на наш взгляд, «лингвистическую» эпиграмму из первого сборника под номером 40 — «Любовные падежи»:

No. Лукерия одна в уме Филиппу шевелится,

Ge. Лукерии и имя на языке той вертится,

Da. Лукерии одной Филипп радеет услужить;

Ac. Лукерию одну Филипп зовет везде пред нами,

Vo. Лукерия! мой свет! прииди! Кричит пред господами.

Abl. С Лукерией Филипп всегда везде желает жить;

В печали ль, в радости ль Филипп Лукерью возглашает,

А без Лукерии Филипп, как рыба, нем бывает. (С. 22)

Все же эта часть литературного таланта К. А. Кондратовича носила более «прикладной» характер. Кроме занимательности и нравоучений, выраженных в эпиграммах (некоторые из них были обращены к конкретным лицам), автор имел целью привлечь этим своих меценатов, снабжая краткими поэтическими отрывками в том числе и научные труды. К. А. Кондратович, как видно даже из такого краткого представления, по-видимому, обладал недюжинным талантом сочинителя. Но лишь малая часть его «епиграмм» дошла до нас, а остальные упомянутые им произведения так и канули в лету безвестно. Правда, многие его миниатюры не блещут изысканным слогом, просты и порой наивны. К. А. Кондратович не являлся профессиональным поэтом (если так можно говорить об эпохе XVIII века). Эпиграммы — плод его «стихийной» натуры, желания самовыразиться, напомнить о себе. Их язык и стиль не отличается стройностью, богатством форм и образностью, какой обладали его более маститые современники. Он сложен и «витиеват» даже для Екатерининской эпохи. Вероятно, так же воспринимали «пиитические» достоинства К. А. Кондратовича и позднее. Знаменитый богослов и ученый митрополит Евгений (Болховитинов) справедливо писал: «Слог его отличался странностями в словах и словосочинении, вводившимися в русский язык с начала XVIII века» (Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России, сочинение митрополита Евгения. Т. 1. М., 1845. С. 301).

К. А. Кондратович так и не смог выхлопотать себе полное жалованье вместо унизительного «половинного» и долго не получал повышения по службе, несмотря на значительные и разнообразные труды и многолетнюю работу в Академии наук. Многие годы он оставался коллежским асессором, волоча жалкое существование и заботясь прежде всего о своей многочисленной семье (у него было восемь детей). Лишь в конце жизни он получил чин надворного советника. К. А. Кондратович дожил до глубокой старости и умер 85-ти лет от роду забытый многими, так и найдя достойного покровителя у властей предержащих. В одной из эпиграмм он предельно автобиографично высказался о себе, как будто предчувствуя суровые испытания, посланные судьбой:

В бедности я прожил век, до седого веку,

Бедность не порок, порок бедность человеку.

(Старик молодый. Доброхотному и недоброхотному читателю [Кн. 1]. СПб., 1769. С. 34).

Прошло время, и К. А. Кондратовича стали изредка вспоминать, делая порой несправедливые и излишне пристрастные ремарки в его адрес. Известный языковед конца XIX — начала XX века С. К. Булич назвал того «неутомимым, но бездарным лексикографом и переводчиком» (Булич С. К. Очерк истории языкознания в России. Т. 1. (XIII в. — 1825 г.). СПб., 1904. С. 422). Но были и другие, более объективные, в чем-то несколько завышенные оценки, которые все же несколько реабилитируют Кирияка Андреевича. Митрополит Евгений (Болховитинов) в своем «Словаре» отозвался о нем следующим образом: «Он был из числа плодовитейших русских писателей и почитался между преобразователями нашей словесности <…>» (Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России, сочинение митрополита Евгения. Т. 1. М., 1845. С. 299).
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru