Екатерина II и Фонвизин: о литературных контекстах «Вопросов и ответов».

В третьей части журнала Екатерины II и Е.Р. Дашковой «Собеседник любителей российского слова» были опубликованы «Вопросы и ответы с приобщением предисловия»[i]. Эта публикация – результат «сотрудничества» императрицы и Д.И. Фонвизина: писатель прислал в редакцию свой текст – «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание», а Екатерина решила напечатать его вместе со своими ответами. Об этом императрица написала в письме к Дашковой: «Между тем я внимательно перечитала известную статью и менее, чем прежде, против того, чтоб возражать против нее. Если бы возможно было напечатать ее вместе с ответами, то сатира будет безвредна, если только повод к сравнениям не придаст большей дерзости»[ii].

«Несколько вопросов…» неоднократно привлекали внимание исследователей. Одни описывали политические подтексты данного произведения[iii], другие – биографические[iv]. Однако собственно литературные контексты оказались изученными гораздо хуже. В этом смысле наиболее показателен образ Нерешительного. В письме к Дашковой Екатерина II высказала предположение, что «это <т.е. вопросы. – А.И.> идет несомненно от обер камергера в отмщение за портрет нерешительного человека во второй части»[v]. Вот этот портрет: «Есть у меня сосед, который в младенчестве слыл умницею, в юношестве оказывал желание умничать; в совершеннолетствии каков? — Увидите из следующего: он ходит бодро, но когда два шага сделает направо, то, одумавшись, пойдет налево; тут встречаем он мыслями, кои принуждают его идти вперед, потом возвращается вспять. Каков же путь его, таковы и мысли. Сосед мой от роду своего не говаривал пяти слов и не делал ни единого шагу без раскаяния потом об оном. По утру вспомнит, что у вас стол хорош; от утра до обеда мучится нерешимостию, ехать ли или не ехать к вам? <…> Мой сосед двадцатью в день скуп и мот, богат и беден, хорош и дурен, доволен и не доволен, и все что изволишь, только щастлив не бывает, для того что следует всем своим мыслям на час, и не имеет ни единой, которая не перебита была другою. <…> Часто я смеюсь над ним: говоря с ним дружески, привожу его в чувство; но тем не поправляется его состояние, лишь ропщет противу меня заочно, а в глазах мне льстит. Быв с ним в размолвке на Святой неделе, встретил я его нечаянно на улице, спросил, куда идет? “К вечерне”, – ответствовал он; но вместо того несколько минут только спустя завел меня к танцовщице; сия, стоя перед зеркалом, пляску твердила; тут сосед мой тотчас вздумал поволочиться, начал нравоучительные проповеди; пока говорил, пляска продолжалась пред зеркалом беспрерывна; в ответ же ему сказано было: “Куда, мой свет, ты скучен!” С тем мы и вышли»[vi].

На основании этого свидетельства современный ученый сделала вывод о том, что «выпад Екатерины был чрезвычайно откровенным и злоязычным»[vii]. «Ей <Екатерине II. – А.И.> показалось, – продолжает В.Ю. Проскурина, – что со смертью Никиты Панина (в 1782 году[viii]) Шувалов потенциально может стать объединительной фигурой для всех недовольных»[ix]. И.И. Шувалов, занимающий место Панина на посту главы недовольных режимом, – лишь незначительно подновленная версия концепции Г.А. Гуковского о «дворянской фронде»[x].

Однако образ Нерешительного необязательно связан именно и только с обер-камергером Шуваловым, он является чем-то вроде автоцитаты. По-видимому, впервые мы встречаем его в журнале Екатерины II «Всякая всячина» (1769 г.). При этом исключительно важно, что Нерешительный задает редакции издания серию вопросов: «Множество во свете есть вещей нерешимых, и все науки имеют нечто нерешимое: из сего не исключается и самая мораль: по крайней мере, я нахожу во свете, чего решить точно почти не могу. Может быть, оному причиною то, что я в ребячестве рос без руководства, а в молодости судьбою был определен, оставя свет, избрать жизнь уединенную; следовательно, не было мне нужды прилепляться к науке, как жить между людьми; но понеже все подвержено переменам, переменилося время, переменились и мои обстоятельства. Я сделался теперь жителем Петербургским: вы из того легко заключить можете, что я живу в большом свете, но признаюся, что многого не знаю, что должно знати для светской жизни: и для того хотя не обо всем, чего не знаю, однако о некоторых вещах спросити вас намерен. Не удивитеся, что я много сделаю вам задач: должно признаться, что часто у нас с большим жаром начинают дела, нежели приводят к окончанию. Я не знаю и не хочу теперь добираться, свойство ли природы человеческой таково или то свойство наших нравов, однако знаю то, что так водится обыкновенно: и для того нетерпелив я в моих вопросах, чтоб успети мне их сделать, покуда еще жар издавати Всякую Всячину не простыл или покуда не уменьшилася охота читать ее. <…>

Реестр нерешимостей моих.

1. Что должно почитати прямою добродетелью?

2. Что прямая дружба?

3. Кого почитать должно прямо разумным человеком?

4. Кого почитать дураком?

5. От чего не всегда дурака почитают тем, что он есть?

6. Кто полезнее обществу, острый или благоразумный человек?

7. Кто счастливее всех, или что прямым счастием почитать должно?

8. По чему узнать можно придворного человека?

9. Какие доказательства прямые страсти любви?

10. Какого человека всех больше опасаться должно?

11. Что больше всего нравится женщинам в мужчине?

12. Что нам всего больше непонятно?»[xi].

Отметим сразу, что здесь, как и четырнадцатью годами позже в «Собеседнике», мы видим список вопросов, посвященных той же проблеме, что и произведение Фонвизина, – правильному поведению в свете. Нерешительный 1769 г. не знает, как вести себя в обществе, поэтому он просит научить его «науке жить». Вспомним, что Нерешительный 1783 г., игнорирующий нормы приличий («тут сосед мой тотчас вздумал поволочиться, начал нравоучительные проповеди»), был признан «скучным» и осмеян («В ответ же ему сказано было: “Куда, мой свет, ты скучен!”»). Однако вернемся к «Всякой всячине». Редакция отнеслась к этому тексту благосклонно: «Мы не можем оставить без похвалы качества доброго сердца и честных чувств, с которыми нам показалось, что сие письмо писано. Нам же весьма приятны все нравоучительные задачи»[xii].

О том, что «вопросы» не прошли незамеченными, свидетельствует тот факт, что он привлек внимание издателя «Смеси». Он отметил, что «Всякая всячина» медлит с ответами и предложил свои: «Господин сочинитель, однофамилец мой в письме своем, к госпоже Всякой Всячине писанном, просил сию госпожу о решении нижеследующих задач, но просьба его осталась без исполнения. Задачи его во Всякой Всячине в разделении 80 напечатаны и весьма похвалены, а решение почти отказано; итак, я, желая сему моему однофамильцу сделать услугу, посылаю к вам для напечатания следующие задачи с решением.

Что должно почитати прямою добродетелью? — То, что хочешь.

Что прямая дружба? — Ее нет.

Кого почитать должно прямо разумным человеком? — Никого.

Кого почитать дураком? — Дурака.

Отчего не всегда дурака почитают тем, что он есть? — Потому, что те дураки.

Кто полезнее обществу, острый или благоразумный человек? — Благоразумный.

Кто счастливее всех или что прямым счастием почитать должно? — Дурака и дурачество.

По чему узнать можно придворного человека? — По ласкательству.

Какие доказательства прямые страсти в любви? — Когда кто от нее с ума сойдет.

Какого человека всех больше опасаться должно? — Притворного.

Что больше всего нравится женщинам в мущине? — То, что он мущина.

Что нам всего больше непонятно? — Собственная наша глупость.

Может статься, вам странным покажется решение 1 и 7 задачи, но поверьте, что инако их решить не можно, ибо ныне о добродетели каждый рассуждает по своему толку, и то будет у него лучшею добродетелью, что он за благо рассудит; а прямого щастливца и щастия нет, ибо разумному и чувствительному человеку, сколько бы он щастлив ни был, нельзя, чтобы чего-нибудь недоставало. Естьли же щастие состоит в том, чтобы ни о чем не печалиться, никаких досад не ощущать и быть бесстрастным, то в таком случае безумных щастливее нет. Слуга ваш Правдолюбов»[xiii].

После этого в дискуссию включается «Всякая всячина». В журнале напечатано сразу два варианта ответов: «Решение честного человека на задачи, предложенные во Всякой Всячине на стран. 212.

Что должно почитати прямою добродетелью? Ответ. Делать добро.

Что прямая дружба? Та, которая опытами доказана.

Кого почитать должно прямо разумным человеком? Того, которого все поступки основаны на правилах добродетельных.

Кого почитать дураком? Того, у кого в мыслях никакой связи нет.

От чего не всегда дурака почитают тем, что он есть? Сие лишь случиться может с полудураками или с такими, у которых иногда связь в мыслях есть, а иногда нет.

Кто полезнее обществу острый или благоразумный человек? Благоразумный.

Кто щастливее всех или что прямым щастием почитать должно? Кто своим состоянием доволен.

По чему узнать можно придворного человека? Потому, если он вежливее другого.

Какие доказательства прямые страсти в любви? Постоянство.

Какого человека всех больше опасаться должно? Лукавого.

Что больше всего нравится женщинам в мущине? Вкусы суть разные.

Что нам всего больше непонятно? Начало всех вещей.

Покорный слуга

И.Е.

II.

Ответ на нерешимости господина Правдолюбова.

На 1. Нелицемерную и таковую правду, чтоб оную и в присутствии царя ни для дружбы, ни для вражды не изменять, и наиглавнейшему своему врагу всегда правосудие оказывать.

На 2. Прямая дружба не единым советом и имуществом своим помогает, но от оной прямой друг и в опале находящегося своего друга и пред царем не только не отрекается, но еще и в его невинности защищает.

На 3. Того, кто оным не хвастает.

На 4. Того, кто думает, что много или все знает.

На 5. От того, что на свете большая, судящая о людях, часть сами невежды.

На 6. Острый для понятия, выдумок и догадок, а благоразумный для различения совершенно полезного.

На 7. Щастливее всех тот, кто участию своею доволен, и времени повинуется.

На 8. По лести, гордости и мотовству.

На 9. Робость, с переменяющимся видом.

На 10. Двуязычника.

На 11. Геройский дух и вид.

На 12. Долготерпение Божие»[xiv].

Как видим, ситуация «соавторства» не является сколько-нибудь оригинальной: во «Всякой всячине» и в «Смеси», как и через четырнадцать лет в «Собеседнике», «вопросы» публикуются вместе с «ответами». Кроме того, бросается в глаза, что характер «ответов» тот же, что и в «Собеседнике» – короткие, ироничные и остроумные замечания[xv].

Находим мы образ Нерешительного и в комедии Екатерины, написанной за тринадцать лет до описываемых событий. В «Именинах госпожи Ворчалкиной» содержится целый монолог Нерешительного: «Гремухин (один, подумав). <…> А все мешканье мое тому причиною. Если б напрасно так долго я не мешкал, и намерение свое давно объявил бы, то бы теперь и думать не об чем было. О нерешимость! Нерешимость! Все поболее хотелося, поболее узнать обстоятельства етова дома: все хотелося выведать сколько приданова, сколько деревень; а от тово-та произошло, что по нерешимости моей лишаюсь теперь и невесты и денег»[xvi].

Нерешительный господин Тоисиоков – главный герой одноименной комедии Дашковой. Пьеса была написана для Эрмитажного театра[xvii]. Говоря об этом произведении в своих мемуарах, княгиня особо подчеркнула, что образ Нерешительного «самый распространенный»: «Не желая давать повод к предположениям, что я имею в виду определенное лицо, живущее в Петербурге, я выбрала характер самый распространенный, то есть человека бесхарактерного, какими, к несчастью, изобилует общество»[xviii].

Существенно, что образ Нерешительного был широко распространен в европейской литературе XVIII века: укажем хотя бы на комедию Ф.Н. Детуша «Нерешительный» («L’Irresolu», 1713[xix]). Вот, например, как Пирант описывает своего сына – главного героя этого произведения:

J’ai pris un soin extreme

De connoitre mon Fils aussi bien que moi meme.

Son coeur est excellent, il y a beaucoup d’esprit,

Ce que je vous dis là, tout le monde le dit:

Mais pour avoir trop jeune acquis trop de lumiéres,

Il est irrésolu sur toutes les matiéres,

Chaque chose a pour lui mille difficultez,

Il l’examine à fond, la prend de tous cotez,

Et ses réflexions sont qu’en chaque rencontre,

Après avoir trouvé cent raisons pour & contre

Il demeure en suspense, ne se résout à rien,

Et voilà son défaut, car chacun a le sien[xx].

В 1780 г. была поставлена в Париже пьеса К. Дарлевилля «Непостоянный» («L’Inconstant»). В ней находим диалог главного героя Флоримона со своим дядей. Он обвиняет молодого человека в неспособности к какому-либо действию:

M. DOLBAN.

Va, tu n'es fait pour rien, je te le dis tout net

FLORIMOND.

En quoi voyez-vous donc?...

M. DOLBAN.

En toute ta conduite,

En tes écarts passés, en ta dernière fuite;

Et pour trancher ici d'inutiles discours.

Tu n'es qu'un inconstant, tu le seras toujours.

FLORIMOND.

Inconstant! Oh! voilà votre mot ordinaire!

Eh! c'est pour ne pas être inconstant, au contraire.

Qu'on me voit sur mes pas revenir tout exprès:

J'aime bien mieux changer auparavant qu'après.

M. DOLBAN.

Cette précaution est tout-à-fait nouvelle!

En as-tu moins, sans cesse, erré de belle en belle!

Depuis la robe, enfin, que bientôt tu quittas.

T'en a-t-on moins vu prendre et rejeter d'états?

Tour à tour la finance, et l'église et l'épée...

Que sais-je? La moitié m'en est même échappée:

Vingt états de la sorte ont été parcourus;

Si bien qu'un an encore, et je ne t'en vois plus.

<…>

FLORIMOND.

Vous mettez à ceci beaucoup trop d'importance.

M'allez-vous quereller pour un peu d'inconstance?

A tout le genre humain dites-en donc autant.

A le bien prendre, enfin, tout homme est inconstant;

Un peu plus, un peu moins, et j'en sais bien la cause:

C'est que l'esprit humain lient à si peu de chose![xxi]

Остается актуальным этот образ и в пушкинскую эпоху. В 1820 г. Н.И. Хмельницкий «переложил на наши нравы» пьесу Дарлевилля. В комедии «Нерешительный, или Семь пятниц на неделе»[xxii] встречаем уже знакомую нам характеристику:

Ах! Если б моего вы знали господина,

Не удивили б вас такие чудеса.

Прекрасный нрав! Божусь, что много в полчаса

Он камердинеру все ноги отколотит:

Раз двадцать вас пошлет и сорок поворотит,

За все хватается, чтоб кончить и начать;

То едет, то идет, и, словом вам сказать,

Так нерешителен, что истинно нет средства[xxiii].

В другой комедии Екатерины – в «Вопросителе»[xxiv] – найдем не менее важный для интересующей нас полемики образ человека, постоянно задающего бессмысленные вопросы. Он не понимает, как правильно вести себя в обществе. Он скучен, глуп и, как следствие, осмеян: «Тем-та он (Вестолюб, или Вопроситель. – А.И.) пуще и смешон, Мавра: и я с тех пор, как он с нами в соседстве живет, довольно потерпела от него скуки. Не могу с крыльца сойти без того, чтоб он не был тамо; и кой час хоть из далека меня увидит, то откуду возьмутся у него вопросы! Я сряду считывала до пятидесяти, которые один за другим из рта его вылетали <…>»[xxv]. Образ Вопросителя восходит к вольтеровским текстам, о чем русские образованные люди хорошо помнили и много позже. Вот что, например, писал П.А. Вяземский: «Много скучных людей в обществе, но вопрошатели для меня всех скучнее. Эти жалкие люди, не имея довольно ума, чтобы говорить приятно о разных предметах, но в то же время не желая прослыть и немыми, дождят поминутно вопросами к стати и не к стати сделанными, о том ни слова. Не можно ли их сравнить с бутошниками, которые ночью спрашивают у каждого прохожего: кто идет? единственно для того, чтобы показать, что они тут. Вольтер, встретясь однажды с известным охотником до пустых вопросов, сказал ему: очень рад, что имею удовольствие вас видеть; но сказываю вам наперед, что ничего не знаю»[xxvi].

Таким образом, в «Вопросах и ответах с приобщением предисловия» два традиционных образа – Нерешительный и Вопрошатель – сводятся воедино. Становится понятен замысел Екатерины: императрица не «борется» с «просветителем» или обер-камергером, она высмеивает «скучное», «занудное», невозможное в приличном обществе поведение. Делает она это, обратившись к известным всей читающей публике ее времени топосам русской и европейской журналистики и драматургии XVIII в. Поэтому поиски скандальных биографических или политических подтекстов кажутся нам бесперспективными.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru