Деловая письменность XVIII в. Как объект лингвистической пародии

Деловая письменность периода интенсивного развития русской приказной культуры и ее жанров представляет большой интерес для лингвистического исследования не только в традиционном понимании, но и как особый пласт коммуникативных отношений. С этой точки зрения в большей степени до сих пор изучались многочисленные тексты официальной, региональной утилитарной культуры, а также ряд церковных произведений древнерусского канонического права. Все они являются образцами деловой письменности в прямом смысле, так как своим назначением и формуляром отвечают требованиям этого рода документов.

В период бурного развития литературы и роста культурных связей происходит «перевоплощение» одних жанров в другие. Так, например, элементы церковно-книжного стиля отмечаются в «Соборном Уложении» 1649 г. [Ремнева 1995: 342 и др.], в судебниках конца XIV–XV вв. также присутствуют отдельные компоненты церковной традиции. Исследователи отмечают и в местной деловой письменности наличие церковнославянских форм (см., напр.: [Копосов 2002: 3–9]). Наибольшего расцвета деловая письменность достигла к XVI – нач. XVIII в., когда ее словесный орнамент и функциональные свойства активно использовались другими жанрами, а на ее основе создавались такие замечательные образцы, как «Калязинская челобитная», «Шемякин суд». Известно, что приказный язык во многом повлиял на формирование и развитие публицистики и газетного стиля в России.

Однако до сих пор стандартный набор литературных произведений, созданных на базе и по подобию деловых документов, не претерпел изменений — как в количественном отношении, так и в хронологическом. В этой связи заметным вкладом в копилку исследования деловой письменности как пограничной сферы языковых и социокультурных отношений были работы Т. В. Кортавы [1998; 1999], освещавшие, в частности, некоторые традиции приказной школы стихотворцев XVII в., убедившие нас еще раз в многофункциональности «делового» влияния на письменную культуру тех лет и ее практически неограниченных возможностях в изменении стилевого и художественно-изобразительного контекста.

В настоящее время одна из задач в этом направлении состоит не только в планомерном изучении языкового фонда памятников русской деловой письменности, но и привлечении новых источников для подтверждения тезиса о литературных правах приказной культуры как одного из неотъемлемых компонентов общерусского языкового развития.

Наша недавняя находка как раз и связана с еще одним замечательным образцом древнерусской письменности, использующим трафаретные свойства делового обихода в качестве стилеобразующих элементов пародии. Это найденная нами рукопись из собрания И. И. Срезневского в РГАЛИ середины XVIII в., озаглавленная неизвестным автором так: «Дело о побеге из Ильиных улиц беглого петуха от курицы» (ф. 436, оп. 1, ед. хр. № 1021, л. 134–138 об.; далее в тексте при цитировании указываем номер листа). Она представляет собой художественно обработанную пародийную повесть, написанную в стилистике следственного дела и максимально широко использующую характерную атрибутику типовых приказных документов этого рода. Причем в нашем случае наблюдается почти буквальное следование деловой традиции с целью создания литературного комизма. Соблюдены внешние рамки такого дела. На уровне текста это четко разделяемые клаузульные части: начальная, где сообщается название документа, сведения об адресате, казусно-мотивированная, где говорится о причинах, побудивших истца подать челобитье, констатирующая, которая объединяет изложение конкретных фактов события с их оценкой и излагает выводы, сделанные челобитчиком, и, наконец, конечная — решение по делу.

К первой части относится заголовок и зачин «Дела»:

Дело о побеге изъ ильиныхъ улицъ беглого петуха ô курицы:|[i]

Гдню нашему всякой млсти творителю: и при своемъ благодатномъ доме хранителю и сожйтелнйцею вашею всякъ день кормйтелнйцею нашею бъютъ челомъ j просятъ по вашей охоте находящйяся куры при домашней роте на мужа нашего петуха коропатку за непостоянную его к намъ ухватку а о чемъ наше прошенйе слезно просимъ учйнйть милосердйе полезное:| (РГАЛИ 436: 1: 1021: 134).

В данном фрагменте содержатся опорные деловые клише, «сканирующие» реальный приказный документ и в целом закрепившие в формулярной части делопроизводную традицию XVIII в.: обращение вроде бьютъ челомъ; наименование лиц — участников процесса; просьба учйнйть милосердйе полезное.

Ко второй и третьей частям — следственные пункты, рассказывающие о сути дела. Именно они позволяют нам с большой достоверностью не только датировать документ, но и сравнивать «деловые» качества подлинника и его стилизованного образца. Заметим, что изложение челобитья по пунктам было введено в Петровское время специальным указом от 5 ноября 1723 г., регламентирующим форму суда и написание челобитных. В нем говорилось:

«Понеже о форме суда, многïя указы прежде были сочинены, изъ которыхъ ныне собрано, и какъ судить надлежитъ, тому форма яснее изображена, по которои во всякихъ делехъ, какогобъ оные званïя ни были, исполнять должно, а не по старымъ, о томъ указомъ, ибо въ судахъ много даютъ лишняго говорить, и много ненадобного пишутъ, что весьма запрещается, и не надлежитъ различать, [какъ прежде бывало] одинъ судъ, другои розыскъ, но токмо одинъ судъ, и судить следующимъ образомъ.

1.

Какъ челобитныя, такъ и доношенïя писать пунктами, такъ чисто, дабы что писано въ одномъ пункте, въ другомъ бы того не было» (Указы Петра, 140).

В пунктах «Дела о петухе» есть и текстовая атрибуция: указывается дата совершения следствия: «1747 года». Кроме того, судя по палеографии документа: наличию выносных литер, специфическим скорописным лигатурам, характерным буквам и общему графическому фону текста, — можно отнести его к середине – второй половине XVIII в. Приведем фрагмент первого пункта дела казусно-мотивированной части:

1

Жителство мы имеемъ вши (т. е ваши. — О. Н.) курицы в ылино’ бол’шей улицы а при насъ вышеписан’ной белой к топтанию насъ бывалъ смелой:|

уже тому третей год находился какъ онъ с намй при вашемъ доме водился:

К тому ж тутъ ô курицы и рожденйе ймелъ где нй захватилъ насъ топтать смелъ чемъ мы зело былй[ii] ô него доволны всегда послушны а ему склон’ны после топтания хвостомъ тряслй а самй часто яйца вам неслй прй доме вашемъ во всякой верностй служйлй многихъ на племя де тушекъ выводилй jзвестны о томъ вши блйжнйе соседй ннешнимъ прошедшимъ летомъ были три наседки и одна такъ Nа яйца ихъ седетъ трудилась что ô великой прилежности j умер’твилась изъ насъ же одна бедная попечение возымела те оставшйе яйца благополучно досидели ô верностй Nашей самймъ вамъ известно какъ служймъ при вашемъ доме нелестно:| (РГАЛИ 436: 1: 1021: 134–134 об.).

Из особенностей деловой письменности, которые используются в этой самой объемной части, выделяются следующие группы:

1). Клаузульная. Ее составляют крупные разделы текста, пункты 1 и 2, излагающие суть доношения=челобитной.

2). Формульная. Она представлена набором трафаретных языковых средств разных уровней: от лексемы до фразеологизма и конкретной синтаксической модели. Именно данная часть документа наиболее полно выражает социокультурный механизм лингвистических трансформаций. С их помощью текст приобретает особую синтетическую функцию, позволяющую изменять вектор формулы делового языка от утилитарной функции в сторону художественно-изобразительных, метафорических средств, наполняющих содержание формулы иным смыслом, использующим ее как литературное средство. Поэтому при внешнетекстовом сходстве таких формул их конкретная реализация в языке различна. Из наиболее активных компонентов отметим следующие: обозначение места жительства (Жительство мы имеемъ…); указание на лицо, в отношении которого производится следствие (…при насъ вышеписан’ной белой к топтанию насъ бывалъ смелой); указание на время происшествия и свидетелей (…jзвестны о томъ вши блйжнйе соседй ннешнимъ прошедшимъ летомъ…) и нек. др.

Все обозначенные формульные элементы традиционного приказного обихода, как можно заметить, вплетены в фантастическую картину с ирреальными героями, что создает «деловой» каламбур. Кроме этого, как и в других частях рукописи, здесь обильно используется рифмованная структура текста, частью которой являются в том числе и отдельные формулы (…после топтания хвостомъ тряслй а самй часто яйца вам неслй прй доме вашемъ во всякой верностй служйлй многихъ на племя де тушекъ выводилй…). Наличие де в последнем отрывке — еще один показатель традиционной деловой формулы. Эта третья группа объединила строгий трафарет делового письма с книжными элементами и разговорной стихией, создавая некий синтетический стиль. Но он не выглядит нагромождением разных типов речи и соответствующих им языковых средств. В нем уживаются, почти срастаясь, элементы приказного следственного обихода с литературно-книжными (во втором пункте: однехъ; зело смелой хохолъ) и в то же время разговорно-диалектными традициями (умер’твилась; седетъ; во втором пункте: вдрухъ; в кохтяхъ; х корыту; бумашка), которые и вырабатывают новые критерии осмысления делового текста. До сих пор в пародийной литературе, связанной с делопроизводством, этот прием использовался довольно сдержанно. Здесь же он приобретает черты основного метафорического средства документа (ср., например, во втором пункте: ис куриного хохлатого регулярства), без которого не обходится ни одна клаузула.

Второй пункт обсуждаемой части представляет собой констатирующую клаузулу с подробным изложением событий и их оценкой доносителями-курами, а также подробным описанием петуха. Ее текст очень колоритен и изобилует «деловыми» формулами (мы их выделили подчеркиванием):

2

А сего Генваря 19 дня вышеписанной муж наш петухъ без ведома вшего бежалъ и пропал вдрухъ прежде обретался с намй вместе а того числа оставилъ однехъ на нашесте j видймое дело из дому вашего бежалъ а из насъ куръ[iii] никто ево не видалъ и тако насъ сирот оставилъ вечно по себе тужить заставйлъ некому без него стало насъ топтать к другому ж мужу не можемъ привыкать а йной такъ намъ не подчтйтся услужйть с нимъ же мы обыклй совестно жить без насъ мало онъ корму клевалъ всехъ воедину компанию собиралъ а прйметамй оной былъ белой и своимъ видомъ зело смелой хохолъ неболшей однако ж в велйкой примете якобы в преизренномъ[iv] жен’ина карнете хвость какъ павлинъ распускаетъ а голосъ пениемъ ясно раз’прастраняетъ приметно бываетъ всякому члвку днемъ и ночью любимой тонъ кукареку ноги имелъ короткйе а бегаетъ скоро повйдимому из дому ушелъ скоро: часто получилъ всякие прибыткй с протчимй петухамй выходилъ на поединку которыхъ приводилъ до конечной беды розбивалъ головы и гребнй ихъ до руды пресйлно и баталиямъ бывалъ смелъ а паче в кохтяхъ острыхъ крепость имелъ и мы въ его ведом’стве былй регулярны часто случались смотры генеральный самъ идетъ по улйце перед намй впереди а мы искусно за нимъ следуемъ созади[v] приводилъ строемъ х корыту кушать и мы повеления его готовы слушать нне же насъ некому строемъ водить и доволною пищею боле кормить того радй вшей чести под лин’нω объявляемъ а мы того целые суткй не вйдаемъ соблаговолите об ономъ написать билеты а о нем объявйть вышеписанные прйметы паче ж обыскавъ во всехъ улйцахъ не найдется ли онъ где при курицахъ можетъ быть кроме насъ полюбилъ что такъ болно смело поступйлъ и прежде находил’ся в таковыхъ доводахъ часто с чужими курами гулялъ в огородах по вышеписанном репортуемъ во известие в вашей воли тому Петуху учйнить ôместйе 1747 года а мы курччьяго[vi] роду репортъ ôтуля мца июля того ж числа одна из насъ яицо снесла к репорту рукъ не приложилй но такъ вамъ предложили понеже ходимъ не рукамй но по своеи природе ногами на томъ репорте подписано получение того петуха ôлучение получен вышеписанного числа и лета писаннои репортъ и бумашка эта взявъ написать скоро билеты и изъяснять ô петуха все приметы которые немедленно везде объявить дабы оного беглеца петуха ловить ис куриного хохлатого регулярства послать в погону[vii] конныхъ целое капрал’ство и с нймй индейского петуха с резомъ яснымъ купно и с носомъ ево болшимъ краснымъ а поимав ни в чемъ ему не помогат но в тяшкие железа заковат вести куромъ[viii] скована всю дорогу а есть давать оченно понемногу приветчи в курятникъ посадить по приводе ево мне объявить:| (РГАЛИ 436: 1: 1021: 135–135 об.–136).

Кроме отмеченных нами особенностей, в данном тексте есть и характерный лексический показатель, говорящий в том числе и о принадлежности произведения к деловой культуре XVIII в., откуда были почерпнуты не только оформление текста, но и специфические особенности языка. Это наличие иностранных слов, вошедших в активный вокабуляр в Петровское время, а также изображение военно-исторических реалий 1700-х годов: …преизренномъ жен’ина карнете…; …баталиямъ бывалъ смелъ…; …часто случались смотры генеральный самъ идетъ по улйце…; … в погону конныхъ целое капрал’ство…

К констатирующей клаузуле относятся и другие части документа, представляющие собой отдельные поджанры следственного дела: билет, объявление и допросные пункты.

Концовка как образец формуляра делового текста в нашем произведении традиционна, но весьма оригинальна по набору словесной архитектоники, сочетающей элементы приказной атрибутики с метафорическим сюжетом. К первой мы относим деловой стиль повествования, выраженный в употреблении лексем и сочетаний следственного обихода: приговорили учинит штрафъ; и то наказание учинить; подлежалъ вине; будутъ учинят, взяв ложь; а также синтаксических конструкций с союзами понеже, ежели…то: …понеже он подлежалъ вине той…; …а ежели будет впред так поступат то не такой штрафъ… Стоит заметить, что умелое использование «деловых» качеств приказных документов и есть своего рода художественный прием: чем реалистичнее с грамматической и лексической точек зрения это выглядит, чем ярче стилизация определенного контекста выражает «подьяческий» язык, тем литературнее выглядят сами его формы, воспринимающиеся даже в таком фантастическом сюжете, как естественные компоненты «скоморошьей» деловой письменности. Вот один из таких примеров (концовка исследуемого текста):

ПО ДОПРОСу ОПРЕДЕЛЕНIЕ ПО ПЕТуХЕ МНЕНИЕ

Посаду настоящимъ деломъ приговорили учинит штрафъ над петухомъ беглымъ за ôлучку ево из дому ô своихъ куръ по возыменïй с чужими амуръ посадить в колотку с курами на нашесть и не дават ему три дни есть потомъ великомъ[ix] хорошенко рубить чтоб ôсталъ к чужимъ курамъ ходить и то наказание учинить при собрани[x] куръ в строй понеже он подлежалъ вине той притом обявит чтоб он пересталъ к чужимъ курамъ ходит а ежели будет впред так поступат то не такой штрафъ будутъ учинят поимав хозяин скоро на то поθомитъ взяв ложъ заколет никаких оправданей не послушаетъ заколов ево в пироге охотно скушаемъ (РГАЛИ 436: 1: 1021: 138).

Таков в общих чертах формуляр «Дела», показывающий, что нормы официального законотворчества, их внешние границы могут быть удачным приемом для создания текста другого типа — неделового, литературного, но использующего широкий потенциал приказных традиций. Главным критерием сатирической обработки документа является его трафаретность, обыгрываемая в иных, уже искусственно созданных обстоятельствах. Другим мотивом, вызывающим отклик именно с позиции художественного жанра, стало повсеместное использование делового формуляра, приобретение им качеств общегосударственной письменности. В связи с этими свойствами кажется вполне естественным использование текстовых формул как составляющих литературный механизм повествования. Исследователи верно подметили: «Трафаретность в деловых документах оправдана и служит средством, которое подготавливает читающего к восприятию информации определенного характера и облегчает это восприятие. Наличие трафаретности, стандартности указывает на массовость, обычность ситуаций и явлений, отраженных в документах» (Глинкина, 2003: 61).

Как мы смогли заметить, наибольшее влияние на создание «делового» колорита литературного текста оказали тексты указов Петра I, коренным образом изменившие всю систему приказного творчества, его направленность, цели и задачи. Все это, как мы доказали, получило оригинальное художественное продолжение, своеобразный синтез официального законотворчества и историко-культурных тенденций в развитии русского литературного языка.

В настоящем произведении подлинное лингвистическое и формальное копирование приобрели не только структура делового документа, но и его отдельные части, составляющие сами по себе конкретный приказный рисунок. Так, в деле помещен «Билет» — характерный жанр региональной подьяческой культуры, получивший распространение и в реальных обстоятельствах. Оттуда он был извлечен, скопирован, стилизован и приобрел соответствующую замыслу автора форму:

Билетъ

ωбявляется в ыльинои слободе жителемъ тутошнимъ и постороннимъ служителемъ что сего генваря 19 дня нечаянной вдругъ из дому моего бежалъ петухъ а приметами оной перямй белой и со всего виду очен’но веселой еще жъ во ωсобливой былъ примете хохолъ подобенъ какъ женщина в карнете ногамй ô протчих коротенекъ ростомъ и кор’пусомъ очен’но маленекъ и ежелй тотъ петухъ сыщетца[xi] у кого на нашесте с курамй ево сидйтъ вместе те бъ людй у себя в доме не держалй но немедлен’но об немъ мне объявилй за которое его объявление дано тому будетъ немалое награждение:|

а имян’но:

яицо выеденое пустое а другое такое ж ли ж густое сверхъ же того кто сего послушает за ωбысканйе вместе с курамй покушаетъ[xii] квасной гущй смешеной с отрубямй и постел будетъ пред протчимй людямй (РГАЛИ 436: 1021: 1: 136–137).

Подобный образец находим, например, в документах севернорусской письменности (СГ, 123–124), но уже в ином контексте: здесь билет — не розыскная грамота с описанием преступника, а документ, подтверждающий коммерческую сделку. Как словоформа это название не зафиксировано в «Словаре русского языка XI–XVII вв.» и является, по-видимому, более поздним, начиная с Петровского времени, обозначением.

Еще один компонент рассматриваемого литературного произведения — производимое следственное действие по делу о петухе, снова выдержанное в стилистике типовых документов середины – второй половины XVIII в. Функциональным показателем смысловой части является график ведения допроса, представляющий собой таблицу с пунктами: вопросы – ответы (РГАЛИ 436: 1021: 1: 137 об.–138):

Из известных нам пародий на деловую письменность в представленном произведении впервые так точно соблюден трафарет следственного дела и на уровне внешних признаков, о которых мы уже говорили, и на собственно языковом. Так, мы отмечаем наличие устойчивых выражений деловой речи, образующих бинарные конструкции сообразно их расположению в сетке следственного дела (это могут быть и отдельные лексемы, и целые фразы): Сего генваря 19 дня – Того числа; не видалъ лй кто – Никто не видалъ; в томъ ты сущую ль правду сказалъ – Истинно ни единого слова не солгалъ. Характерным устойчивым элементом, сочетающим цифровой и буквенный орнамент, является перечисление вопросов и ответов: 1 – Nа 1 пунктъ; 2– Nа 2; 3 – Na 3, и т. д. Кроме того, присутствуют и отдельные слова приказного обихода, использующиеся в такого рода действиях: обретался, явился, ôлучки, повинны, винностй, признался, того ради, чинить. Полностью соответствует деловому документу построение синтаксических фигур в тексте: это, как правило, вопросительные предложения, в структуре которых присутствует частица ли и (или) вопросительно-относительное местоимение / наречие: Сколко тебе роду летъ или годов и с каких ты бывал родов давно лй при доме хозяина обретался…; …с каков виду ôлучился…; …не было ль какихъ амуръ и не топталъ ли чужихъ куръ и ежели топталъ то по приметамъ сколько какъ оныхъ было щетомъ; …не видалъ лй кто из домашнихъ куръ.

В отличие от реального тяжбенного документа, здесь, как и во всей структуре произведения, наблюдается тенденция к рифмовке, свидетельствующая о грамотной литературно-фольклорной обработке текста с использованием стилистических фигур других типов письменности. Вот лишь некоторые примеры из приведенного выше фрагмента; их логичнее расположить как отдельные стихотворные строки:

давно лй при доме хозяина обретался

и с курами его вместе знал’ся;

выежжен изъ яйца

и йз него лупился

ô того временï неôлучно при доме находился;

с каков виду ôлучился

и хозяина своего в доме неспросил’ся;

звала меня к себ# посидеть

хотела со мною компанию имет

чего ради ô дому и отлучил’ся

и вместе с ней повеселил’ся;

Чужих куръ топтал то мн# повинны

а домашние сталй быть противны

всякая к топтанию не присядаютъ

толко прочь ô меня ôб#гают

которых не могу догнат

того ради принужденъ чюжихъ топтать

и оных не считал

которую поималъ

за хохол ту и топтал

Анализ этого интересного произведения новой русской литературы, пародирующего следственный обиход, его приказные традиции и языковые особенности, выявил, что основной акцент делался на стилизации наиболее распространенных жанров — челобитной, следственного дела (последнее, правда, представляет собой комплексный многофункциональный текст, состоящий из отдельных самостоятельных подвидов деловой письменности). Создатели таких произведений до мелочей были осведомлены о новых веяниях, возникших в делопроизводной традиции в Петровское время. Они использовали средства официального делового языка и создавали вымышленные повествовательные сюжеты в его рамках. Причем данная тенденция активно проявляется не только в древнерусский период, но и позднее, во второй половине XVIII в. Это свидетельствует, в частности, и о том, что приказная письменность как неотъемлемый компонент утилитарной культуры явилась формирующим звеном в цепи литературно-языковых отношений и на протяжении длительного периода времени была объектом лингвистического эксперимента. И если для XVI–XVII вв. такие примеры весьма многочисленны, то вновь найденный и исследованный литературный текст XVIII в. показывает, насколько сильны оставались традиции делопроизводства в бытовом и художественном сознании современников. Приказная письменность, будучи, с одной стороны, консервативной системой со своим четким набором языковых и формальных средств, с другой — была открыта для использования в «сюжетных композициях», а ее элементы на разных уровнях оказались удобной мишенью для литературных фантазий. Таким образом, происходил обмен кодифицированной информацией: элементы одного стиля, выражающего определенную языковую систему, внедрялись в другие, производя перестройку отдельных компонентов и вызывая тем самым эволюционное движение вперед. Мы хотели обратить внимание и на другой факт: деловая письменность могла получить такие литературные права только в том случае, если ее социолингвистический потенциал отвечал запросам общества, его культурного среза, частью которого и была приказная культура.

Источники

РГАЛИ 436… — «Дело о побеге из Ильиных улиц беглого петуха от курицы» (РГАЛИ, ф. 436, оп. 1, ед. хр. № 1021, л. 134–138 об. и далее).

СГ — Никитин О. В. Сийские грамоты XVIII века (1768–1789 гг.). М.-Смоленск: СГПУ, 2001.

Указы Петра — Указы блаженныя и вечнодостойныя памяти Государя Императора Петра Великаго Самодержца Всероссийскаго, состоявшияся с 1714, по кончину Его Императорскаго Величества, Генваря по 28 число, 1725 году. Напечатаны по указу Всепресветлейшей Державнейшей Великой Государыни Императрицы Анны Иоанновны Самодержицы Всероссийской. СПб., 1739.

Литература

Глинкина Л. А. 2003 — Скоропись XVIII века: Учебное пособие / Под общей редакцией Л. А. Глинкиной. — Челябинск: ЧГПУ, 2003. — 106 с.

Копосов Л. Ф. 2002 — Церковно-славянские формы местоименного склонения в памятниках деловой письменности XVII–XVIII вв. // Русский язык: история, диалекты, современность: Сборник научных трудов. Вып. IV. — М.: МГОУ, 2002. С. 3–9.

Кортава Т. В. 1998 — Московский приказный язык XVII века как особый тип письменного языка / МГУ им. М. В. Ломоносова. Филол. фак-т. — М.: МГУ, 1998.

Кортава Т. В. 1999 — Московский приказный язык XVII века как особый тип письменного языка. Автореф. дисс. … д. филол. н. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 1999.

Ремнева М. Л. 1995 — История русского литературного языка. М.: Филологический факультет МГУ, Филология, 1995.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru