Слово 36, о себе самом и к говорившим, что св. Григорий желает Константинопольского престола

Дивлюсь! Что располагает вас столько к словам моим? Отчего берет над вами такую силу моя речь, речь чужеземца, может быть слабая и не имеющая никакой привлекательности? Даже кажется, что у вас такое же ко мне влечение, какое у железа к магниту, потому что вы держитесь на мне, емлясь и каждый взаимно друг за друга, и все за Бога, из Которого и в Котором всяческая (Рим. 11:36). Подлинно, это чудная цепь, и ее соплетает Дух Святой, связуя неразрывными узами!

А если спросите о причине, то, сколько сознаю сам себя, не вижу в себе преимущественной перед другими мудрости; разве иной примет за мудрость то самое, что признаю себя и немудрым, и не близким к истинной и первоначальной Мудрости, — как думать о себе весьма нужно нынешним мудрецам, потому что всего легче обманывать самого себя и, надмеваясь пустой славой, почитать себя чем-то, будучи ничем. Не я первый проповедал вам учение Православия, за которое вы всего крепче держитесь. Я шел по чужим следам и (сказать правду) по следам вашим. Ибо вы ученики знаменитого Александра, великого поборника и проповедника Троицы, который и словом и делом искоренял нечестие, и помните ту апостольскую молитву, которая начальника нечестия  поразила в месте, достойном нечистого сего языка, чтобы за поругание наказан он был поруганием и за неправедную смерть обольщенных им душ опозорен был праведно постигшей смертью. Итак, мы не новый отверзли вам источник, подобный тому, какой показал Моисей в безводном месте спасаемым из Египта (Исх. 17:6), но раскрыли закрытый и засыпанный землей, подражая рабам Исаака великого, которые не только искапывали новые кладези воды живы, но и очищали загражденные филистимлянами (Быт. 26:16).

С другой стороны, я не из числа краснословов, не имею приятности в обхождении, не умею похищать благосклонность ласкательством, к чему способных много вижу между вызывающимися ныне священствовать. Эти люди и наше благочестие, которое просто и чуждо искусственности, обратили в искусственное и в какой-то новый род управления, перенесенный с торжищ во святилище и с зрелищ в недоступное взорам многих тайноводство, так что у нас (если должно выразиться смелее) два позорища, и между ними то единственно различие, что одно открыто для всех, а другое для некоторых: на одном возбуждается смех, на другом — уважение; одно называется зрелищным, а другое — духовным. Вы свидетели и Бог, говорит божественный Апостол (1 Сол. 2:10), что мы не принадлежим к сей части; напротив того, таковы, что скорее можно обвинить нас в грубости и незнании светских приличий, нежели в ласкательстве и раболепстве; даже и к тем, которые весьма к нам привержены, оказываемся иногда суровыми, как скоро они поступают в чем-нибудь, по нашему мнению, незаконно. И сие доказало недавнее со мной событие, когда вы, народ, кипя ревностью и гневом, несмотря на мой вопль и слезы, возвели меня на сей престол, который не знаю как и назвать, мучительским или первосвятительским, — возвели, из любви нарушив закон. При сем случае столько огорчил я некоторых из самых ревностных, что они оставили меня и любовь переменили во вражду. Ибо менее смотрю на то, чем можно угодить, нежели на то, чем можно доставить пользу.

Посему какая же причина такой любви ко мне и к моим словам? Хотите ли сами открыть и объяснить ее, сделать известной вашу ко мне любовь, или угодно вам, чтобы изложил сие я, которого и в других случаях охотно приемлете истолкователем? Сколько заключаю по вашему молчанию, вы мне предоставляете слово. Итак, слушайте и смотрите, худой ли я угадчик в подобных делах.

Во-первых, мне представляется, что так как вы сами призвали меня, то и поддерживаете собственным судом, а потому и бережете меня, как свою добычу. И это точно в природе нашей, чтобы любить все собственное, имение ли то, или порождение, или слово, и чтобы питать искреннее благорасположение к своим произведениям. Во-вторых, особенно уважаете во мне то, что я не дерзок, не нагл, не держу себя по-зрелищному и напыщенно, но уступчив, скромен, даже в обществе как бы ни с кем не имею общения и живу отшельником, короче же сказать — веду себя любомудренно; и любомудрие мое не искусственно и ловко выисканное, но просто и духовно содержимое. Ибо не для того укрываюсь, чтобы искали меня и чтобы почли достойным большей чести, с какой мыслью иные открывают ненадолго красоты и потом прячут, но чтобы своим безмолвием доказать, сколько убегаю председательства и не домогаюсь таких почестей. В-третьих, вы видите, сколько терплю я от внешних врагов и домашних наветов, когда, скажу с Даниилом, изыде беззаконие из Вавилона от старец, иже мняхуся судити Израиля (Дан. 13:41). Вы жалуетесь и негодуете на сие, не можете ничем помочь утесненному и вместо всего приносите мне в дар одно сожаление. А жалость в соединении со стыдом произвела любовь. Вот тайна вашего ко мне уважения! А поелику нападают на меня за мои слова, за этот обильный и тем возбуждающий зависть язык, который сперва обучили мы светской словесности, а потом облагородили Божиим словом и горькую неудобопиемую Мерру усладили древом жизни (Исх. 15:25), то вы дали в себе место чувствованиям, достойным людей благородных, и любите во мне то самое, за что подвергаюсь нападениям.

Почему же не возлюбил я учености безгласной, сухой и пресмыкающейся по земле? Почему, видя многих довольствующихся и такой ученостью, я посвятил себя любомудрию чуждому и иноземному, обратился к речениям прекословным, когда надлежало смело бежать от всяких рассуждений и верой назвать такое отречение от разума, которое бы (уверяю в этом) и я сам возлюбил, будучи рыбарем (что также для многих составляет готовый предлог к извинению невежества), если бы моим словом была сила чудотворений? О, когда бы истребилась между людьми зависть — эта язва для одержимых ею, этот яд для страждущих от нее, эта одна из самых несправедливых и вместе справедливых страстей, — страсть несправедливая, потому что возмущает покой всех добрых, и справедливая, потому что сушит питающих ее! Ибо не буду желать зла тем, которые вначале хвалили меня. Они не знали, какой будет конец сих похвал, иначе, может быть, присоединили бы к похвалам и порицания, чтобы поставить преграду зависти.

Зависть омрачила и Денницу, падшего от превозношения. Будучи божествен, он не утерпел, чтобы не признать себя богом, и изринул из рая Адама, овладев им посредством сластолюбия и жены (Быт. 3:23), ибо уверил его, что древо познания запрещено ему на время из зависти, чтобы не стал он богом. Зависть сделала братоубийцей и Каина, который не стерпел того, что другая жертва была святее его жертвы. Зависть и злочестивый мир покрыла водами, и содомлян потопила огнем. Зависть поглотила землей Дафана и Авирона, возмутившихся против Моисея (Числ. 16:32), и поразила проказой Мариам, возроптавшую только на брата (Числ. 12:10). Зависть обагрила землю кровьми пророков и через жен поколебала премудрого Соломона. Зависть и из Иуды соделала предателя, обольстившегося немногим числом сребреников и заслужившего удавление; она произвела и Ирода — детоубийцу и Пилата — христоубийцу. Зависть истнила и рассеяла Израиля, который и доныне не восстал от греха сего. Зависть восставила нам и сего богоотступного мучителя , от которого теперь еще остаются угли, хотя избегли мы пламени. Зависть рассекла и прекрасное тело Церкви, разделив на разные и противоборствующие скопища. Зависть восславила у нас и Иеровоама — этого служителя греху , и налагает узы на язык. Он не терпит воссиявающей Троицы, Которая озаряет нас всецелым Божеством и истинных Своих проповедников делает для вас досточестными.

Не представляется ли вам, что я пустословлю, предлагая свои гадания? Или живописующее слово весьма верно изобразило причины любви? Что касается до сей любви, я так разумею дело. Но поелику вижу, что некоторые огорчаются оскорблениями и мое несчастье почитают собственным несчастьем, то полюбомудрствуем кратко и о сем.

Если бы для каких-нибудь человеческих и ничтожных замыслов или для получения сей кафедры и вначале предстал я к вам с этой сединой и с этими членами, согбенными от времени и болезни, и теперь бы переносил столько бесчестий, то мне было бы стыдно неба и земли (которыми обыкли свидетельствоваться древние), стыдно было бы сей кафедры, сего священного собрания, сего святого и недавно совокупленного народа, против которого такое ополчение лукавых сил, чтобы он, начавший уже образоваться по Христе, разрушен был до своего составления и умерщвлен до рождения. Мне стыдно было бы моих подвигов, и трудов, и этой власяной одежды, и пустыни, и уединения, с которым я свыкся, и беззаботной жизни, и малоценной трапезы, которая немного разве дороже была трапезы птиц небесных. Но пусть иные скажут обо мне правду, будто бы пожелал я чужой жены , тогда как не захотел иметь своей! Пусть возьмут предо мной преимущество и Гаваониты, которых (сколько знаю) не приимет Дух Святой и древосечцы и водоносцы (Нав. 9:27), пока будут приступать к святилищу с такими пятнами в жизни и учении! Но если пришел я сюда защитить учение, оказать посильную помощь Церкви доселе вдовствующей и безмужной, быть как бы наместником и попечителем, чтобы уневестить ее другому, как скоро окажется кто достойным сей красоты, и принести этой царице богатейшее вено добродетели; в таком случае чего я достоин — похвалы ли за усердие, или упреков по одному подозрению, потому что меня судят, соображаясь со страстями других? Поэтому, если застигнутому бурей кораблю, или осажденному городу, или пожираемому пламенем дому подаем помощь, спеша на лодках, или с воинством, или с огнегасительными снарядами, ты, добрейший, без сомнения, назовешь нас или морскими разбойниками, или желающими овладеть городом и домом, а не помощниками и защитниками.

Но скажешь: не так думают о тебе многие. Какая нужда в сем мне, для которого быть, а не казаться дороже всего, лучше же сказать, составляет все? То, что я сам в себе таков, или осудит меня, или оправдает, сделает несчастным, или блаженным; а то, каким я кажусь, ничего для меня не значит, равно как и чужое сновидение. Ты говоришь, любезный: не таким представляешься для многих. Но земля представляется ли неподвижной тем, у которых кружится голова? Пьяным кажется ли, что трезвые трезвы, а не на голове ходят и не вертятся? Не думают ли иногда больные и потерявшие вкус, что и мед горек? Но не таковы вещи сами по себе, хотя и такими кажутся для страждущих. Посему докажи сперва, что так думают о нас люди, находящиеся в здравом состоянии, и потом советуй нам перемениться или осуждай, если не слушаемся, но остаемся при своем суждении. Не таким кажусь для многих, но таким кажусь для Бога; и не кажусь, но весь открыт перед Тем, Который все знает до рождения людей, создал наедине сердца наша, разумевает на вся дела (Пс. 32:15), движения и помышления наши и на совершаемое по оным; от Которого ничто существующее не сокрыто и скрыться не может; Который иначе смотрит на наше дело, нежели как смотрят люди. Яко человек на лице, Бог же на сердце (1 Цар. 16:7). Так, слышишь, говорит Писание, и веруй. И имеющему ум должно помышлять более о Боге, нежели о совокупном мнении всех прочих. Если и из людей имеешь двоих советников в одном деле, и один смышленнее, а другой малознающ, то окажешь ли благоразумие, если, оставив более смышленного, последуешь совету малознающего? И Ровоам не похвален за то, что, презрев совет старейшин, исполнил мнение юных (3 Цар. 12:13–14). Сравнивая же Бога с людьми, неужели предпочтешь мнения человеческие? Конечно, нет, если послушаешь меня и сам рассудишь внимательнее.

Но мы стыдимся, скажешь, сделанных тебе оскорблений. А мне стыдно за вас, что стыдитесь сего. Если терпим сие справедливо, то нам самим более стыдиться должно, и стыдиться не столько потому, что нас бесчестят, сколько потому, что достойны мы бесчестия. Если же терпим несправедливо, то виновны в сем оскорбляющие нас, и потому о них должно более скорбеть, нежели о нас, ибо они терпят зло. Если я худ, а ты почитаешь меня добрым, что мне после сего делать? Сделаться ли еще хуже, чтобы больше угодить тебе? Я не пожелал бы себе этого. Равным образом, если стою прямо, а тебе кажется, что падаю, неужели мне для тебя оставить прямое положение? Я живу не больше для тебя, чем и для себя, и во всем имею советниками разум и Божии оправдания, которые часто обличают меня, хотя и никто не обвиняет, а иногда оправдывают, хотя многие осуждают. И невозможно убежать от сего одного — от внутреннего в нас самих судилища, на которое одно взирая можно идти прямым путем. А что до мнения других, если оно за нас (скажу несколько и по-человечески), примем его; если же против нас, дадим ему дорогу, и из того, чтó мы действительно, ничего не убавим для того, чтобы сделать нечто напоказ.

Так и должно быть. Кто упражняется в добре из каких-нибудь видов, тот нетверд в добродетели; ибо цель минуется, и он оставит доброе дело, подобно как плывущий для прибыли не продолжает плавания, если не видит прибыли. Но кто чтит и любит добро ради самого добра, тот, поелику любит нечто постоянное, и расположение к добру имеет постоянное, так что, ощущая в себе нечто свойственное Богу, может сказать о себе сказанное Самим Богом: я один и тот же, и не изменяюся (Мал. 3:6). А потому он не будет превращаться, принимать разные виды, соображаться с обстоятельствами и делами, делаться то тем, то инаковым, менять разные цвета, подобно как полип принимает цвет камня, к которому он пристал, — но всегда пребывает один и тот же: непоколебим среди колебаний, несовратим среди превратностей, и, как представляю себе, это скала, которая при ударах ветров и волн стоит незыблемо и сокрушает приражающееся к ней. Но о сем довольно, ибо не имею времени препираться на словах, и доселе сказанное, может быть, превышает уже меру.

Теперь к вам у меня слово, паства моя! Вы стали для меня, говорит Павел, слава, и радость, и венец похваления (1 Сол. 2:19–20). Вы оправдание мое перед истязующими меня. Как зодчим и живописцам, когда требуют у них отчета, довольно указать на свои постройки или картины, чтобы освободиться от всяких хлопот, потому что дело говорит сильнее слова, так и я, указав на вас, отражу все злословия. Чем же отражу? Во-первых, тем, если вы сохраняете неуклонное и твердое исповедание Отца, Сына и Святого Духа, ничего не прибавляя, не убавляя и не умаляя в едином Божестве (потому что уничиженное в Нем делается уничижением целого); а тех, которые иначе мыслят и говорят, уничтожают или разграничивают Единое предположением постепенности естеств, гоните от себя как язву для Церкви и яд для истины, впрочем без ненависти, а только сожалея об их падении. Во-вторых, тем, если представите жизнь, сообразную с правым учением, так что и в добродетели окажетесь обоедесноручными, но и в другом не будете иметь недостатка.

Цари! Уважьте свою порфиру (ибо наше слово дает законы и законодателям), познайте, сколь важно вверенное вам и сколь великое в рассуждении вас совершается таинство. Целый мир под вашей рукой, сдерживаемый небольшим венцом и короткой мантией. Горнее принадлежит единому Богу, а дольнее и вам; будьте (скажу смелое слово) богами дли своих подданных. Сказано (и мы веруем), что сердце Царево в руце Божией (Притч. 21:1). В сем должна состоять сила ваша, а не в золоте и не в полчищах.
Приближенные к царским дворам и престолам! Не очень превозноситесь своей властью и не почитайте бессмертным того, что не бессмертно. Будьте верны царям, первоначально же Богу, а ради Него и тем, которым вы вручены и преданы. Гордящиеся благородством!

Облагораживайте нравы, или скажу нечто, хотя неприятное, однако же благородное: тогда ваше благородство было бы подлинно самое благородное, когда бы в родословных книгах не писались и неблагородные люди. Мудрецы и любомудры, почтенные по бороде и плащу, софисты и грамматики, искатели народных рукоплесканий! Не знаю, за что назвать мудрыми не содержащих первого учения. Богатые! Послушайте сказавшего: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61:11); знайте, что полагаетесь на вещь непрочную. Надобно облегчить корабль, чтобы легче было плыть. Может быть, отнимешь что-нибудь и у врага тем, что к нему перейдет твое имущество. Питающиеся роскошно! Отнимите что-нибудь у чрева и дайте духу. Нищий близ тебя; окажи помощь в болезни, излей на него что-нибудь от избытков. Для чего и тебе страдать несварением пищи, и ему гладом; тебе головной болью от вина и ему водяной болезнью; тебе чувствовать обременение от пресыщения и ему изнемогать от недуга? Не презирай своего Лазаря здесь, чтобы он не сделал тебя тамошним богачем (Лк. 16:19–31).

Граждане великого града, непосредственно первые после граждан первого в мире города или даже не уступающие им! Окажитесь первыми не в пороках, но в добродетели, не в распутстве, но в благочинии. Стыдно господствовать над городами — и уступать над собой победу сладострастию; или в ином соблюдать целомудрие, а к конским ристалищам, зрелищам, поприщу и псовой охоте иметь такую бешеную страсть, что в этом одном поставлять всю жизнь, и первому из городов, которому всего приличнее было бы служить для других примером всего доброго, стать городом играющих. О, если бы вы отринули сие, соделались Божиим градом, живо написанными на руках Господних, и, светлые, светло предстали вместе с нами Великому Градозиждителю! Сие в заключение благовествую вам о Самом Христе, Господе нашем, Которому слава, честь, держава во веки. Аминь