«Артмир» по Достоевскому
Из книги "Россия и мировая культура"
«Если кто услышит Мои слова и не поверит,
Я не сужу его: ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир»
(Ин. 12, 47)
Предисловие издателя
Предлагая современной публике разговоры знаменитых братьев Карамазовых, я должен предупредить читателя, что не претендую, разумеется, на лавры предшественника моего Федора Михайловича Достоевского, в романе которого впервые были выведены на свет Божий названные персонажи. Я лишь передаю то, что слышал, а так как подслушивать нехорошо, то я и тут должен объясниться. А именно: путешествуя в 2004 году, в январе месяце (как раз на святках было дело) по нашей всё ещё необъятной, хотя и наполовину уменьшившейся со времен Федора Михайловича матушке-России, заехал я случайно в городок Скотопригоньевск, где, как помнит читатель, и происходит действие романа «Братья Карамазовы». Более того, я остановился отдохнуть в том самом трактире «Столичный город», где встречались друг с другом многие лица, описанные в упомянутом романе. Как ни странно, трактир за прошедшие 130 лет отлично сохранился, и даже обогатился пристройками в виде подземного гаража, сауны и рестораном с отдельными кабинетами, где, собственно, я и услышал разговор пятерых мужчин. Они сидели рядом со мной, в соседнем кабинете, отделенном от моего только тонкой – я бы сказал, символической – перегородкой, да и то не доходившей до потолка, так что их громкие голоса были слышны как нельзя лучше. Сначала я пытался отвлечься от них как от назойливого чужого шума, но потом что-то в их беседе показалось мне до боли знакомым: во-первых, конечно, сама тема её - всё те же мировые вопросы, без которых русский человек обойтись по-прежнему не может. Во-вторых, меня насторожили имена – Иван, Алексей, Митя, а уж когда я услышал, что тут же находится некто Федор Павлович, а прислуживает им (одновременно участвуя в беседе) лакей Смердяков, мне всё стало ясно. Почти против воли я навострил уши. А так как память у меня превосходная, я и решился передать интересующимся такими «философическими» разговорами читателям то, что слышал своими ушами, и даже отчасти видел своими глазами. Могу засвидетельствовать, что выглядели отец с сыновьями совсем неплохо: Дмитрий Федорович, как и прежде, был порывист и прям, Иван Федорович – задумчив, Алеша – благочестив. Федор Павлович, внимая молодежи, больше помалкивал или задавал вопросы, весьма, впрочем, дельные. Только Смердяков, как показалось мне, изменился – из забитого слуги он превратился во вполне равного участника господской беседы. Порой и вовсе непонятно было, кто у них теперь господин, а кто слуга. Впрочем, судите сами.
Беседа первая
Федор Павлович: А известно ли вам, милостивые государи мои, что в нынешних журналах романы с матом печатают? Раньше цензура такого нипочем бы не пропустила – ведь сами Тютчев да Гончаров, по высочайшему повелению, цензорами служили. А Салтыков – так тот вообще губернатором был.Ты, Иван, что об этом думаешь?
Иван: Печатают. Без мата нынче нельзя.
Федор Павлович: Да я-то не против. Наоборот, иной раз так начитаешься, что сразу к какой-нибудь «мовешке» потянет. Но все же странно как-то это…
Митя: Чего тут странного! Мерзость всё это, особенно когда по телевизору, да круглые сутки, да по всем каналам. Такое раньше только у Луки Мудищева да у маркиза де Сада можно было прочитать. Так он в тюрьме сидел!
Смердяков: А мне нравится. Иной раз грубовато, конечно, получается, особенно у наших русачков. Но уж если парижский, или, к примеру, голландский писатель-киношник за этакое дело возьмутся – пальчики оближешь. Вот посмотрел я тут недавно «Восемь с половиной женщин», а потом «Девять с половиной недель»… Вкусно!
Иван: Вечно ты, Смердяков, на пошлость сведешь. Взял бы хоть книгу какую ученую почитал. В современной науке всё это понято и описано. В философии это называется «мета-нормативной этикой», в кино – «виртуальной эротикой», в психологии – «сублимацией». Человек – существо сложное, так сказать, многоярусное, хотя и грешное, конечно. Ему отдушина нужна. Вот мой великий инквизитор это прекрасно понимал.
Алеша: Твой инквизитор был католик, и потому разделял человека на небесную душу и грязную, похотливую плоть. Этому его ещё бл. Августин своей книгой «О Граде Божьем» научил. В православии такого противопоставления нет. У нас и белое духовенство женатое.
Федор Павлович: Постойте, постойте. Я что-то не понял. Так что, все эти сочинения, вроде «Голубого сала» В. Сорокина или фильмы с содомским грехом – это всё искусством теперь почитают?
Иван: А чем же ещё? Человек – не ангел. Это уж вы Создателю пеняйте, что он нас такими на свет выпустил. А прикрывать правду фиговым листком – одно ханжество.
Митя: Это смотря что понимать под правдой. Вот при советском императоре Иосифе Виссарионовиче этих голубых в кутузках держали, и правильно делали!
Смердяков: Это всё русское варварство. Вы что, в Амстердаме, в квартале красных фонарей, никогда не бывали? «Плейбоя» в руках не держали?
Алеша: Честно признаюсь, в Амстердаме не был, да и не очень хочется. Прав брат Дмитрий – гадость всё это, распущенность души и тела. Только бороться с ней изнутри надо, а не извне. Впрочем, известно, что Господь сделал с Содомом.
Федор Павлович: Так это когда было…
Алеша: Для Бога тысяча лет – как один день, и один день – как тысяча лет.
Иван: Удивляешь ты меня иногда, брат. Зачем ты из пушек по воробьям стреляешь? Вот родитель наш хоть и «поросенок» (простите, батюшка), а мыслит правильно. Что сравнивать древний Израиль с сегодняшним днем? Кстати, сам божественный Платон любовь к прекрасному мальчику ставил выше любви к женщине. А фильм великого Висконти «Смерть в Венеции» вы видели? Я уж не говорю о картинах Дерека Джармена. Да и вообще прогресс есть расширение пространства свободы – это ещё старик Гегель доказал.
Федор Павлолвич: Ай да Гегель, ай да сукин сын!
Алеша: А его ученик Карл Маркс ради свободы разрешил людей по совести убивать. Не даром ведь в фашистской Германии твой Гегель чуть ли не официальным философом был.
Смердяков: Всё это вчерашний день. Чай, в ХХI веке живем. Ну кто сейчас Гегеля с Марксом помнит? То ли дело домашний кинотеатр с сотней телеканалов и «дивидишкой»: такое увидишь, что всё забудешь… Про кибервойны и киберсекс слыхали?
Митя: Свинья и есть свинья. Чтобы «любовь» на экране смотреть, надо её в жизни погубить. Пока Грушенька со мной, мне никакой «телеклюквы» не надо, хотя, конечно, с похмелья иной раз чего не глянешь…
Федор Павлович: Да, помнится, при советской власти говорили, что у нас вовсе секса нет. А детей-то как же рожали? Хи-хи-хи…
Алеша: Вы путаете, батюшка. Одно дело – супружеская любовь и дети от неё (брак как церковное таинство), и другое – секс как публичный акт, выставленный на показ. Такой секс, наверное, в аду происходит, а здесь ещё только пробуется.
Иван: Не соглашусь с вами, Алексей Федорович. Если так рассуждать, то надо для супругов специальные балахоны с дырочками делать, чтобы они, не дай Бог, в сладострастие не впали. Советская власть отменила секс вместе с бизнесом: любите, дескать, без эротики, работайте без денег. И то и другое оказалось утопией. Есть заповедь – плодитесь и размножайтесь!
Федор Павлович: Плодились и плодиться будем! Но как же всё-таки с искусством быть?
Иван: А что вы называете искусством?
Федор Павлович: Как что? Романы, спектакли, фильмы….
Иван: А телефонная книга – не искусство?
Смердяков: Телефонная – не искусство. А вот журнал «Плейбой» – настоящее искусство. Или вот в Петербурге, слышал, «Митин журнал» издаётся…
Митя: Всякий кулик своё болото хвалит.
Иван: Не в этом дело. Нынче в художественной культуре время постмодерна («артхауза»). Как бы вам объяснить… Это такое направление, когда собственно творчества, да и вообще искусства как такового уже нет, а есть игра в знаки, за которыми нет никакой «другой» реальности. Реальность – это и есть сами знаки. Действительности нет, красоты нет, Бога нет, даже человека уже нет…
Федор Павлович: Вот это да! А что же есть?
Иван: Слова, жесты, симулякры, трансгрессии, виртуалы… Именно поэтому в границы «артмира» сегодня входит всё, что угодно – ведь это всего лишь означающие без означаемых, игра стеклянных бус…
Смердяков: Что-то вроде фальшивых денег?
Иван: Некоторая аналогия имеется – ты всегда был неглуп.
Алеша: И ты об этом так спокойно рассуждаешь, брат?
Иван: Что же делать, Алеша? Такова жизнь
Федор Павлович: Да, Иван – сфинкс. Боюсь его…
Иван: Не бойтесь, батюшка, мы вас больше со Смердяковым наедине не оставим.
Федор Павлович: И на том спасибо. Но ты мне все-таки ответь, Иван Федорович, коли ты у нас такой умный – что же, в твоём постмодерне искусством действительно может быть что угодно?
Иван: Абсолютно всё, от египетской пирамиды до «Моны Лизы» с усами. Это всё «артефакты». Дело не в предмете, а в отношении к нему. На языке эстетики это называется «артизацией» – динамикой смысловой рамки, перемещением границы семантического поля. Вчера она была здесь, сегодня там.
Митя: Ну, змей ты, братец! Так что же, если кто-нибудь, к примеру, кучу дерьма в музее сделает, это тоже произведением искусства почитаться будет?
Иван: Очень верно изволили заметить, Дмитрий Федорович. Кстати, такие опыты уже неоднократно проделывались – например, у нас в первопрестольной, в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, некто Бреннер…
Алеша: Перестань, Иван, пожалуйста, слушать стыдно.
Иван: А мне стыдно, что вы не знаете элементарной истории искусства. Ещё в 1916 году основатель дадаизма Марсель Дюшан выставил в одном из парижских салонов в качестве скульптуры свой писсуар, а затем пририсовал «Джоконде» усы. Это были смелые художественные акты. Если хотите, это была революция.
Смердяков: В Париж, в Париж! Я всегда жалел, что Наполеон не завоевал в 1812 году Россию: совсем другие порядки были б-с…
Митя: А с Гитлером ты часом не якшался, Смердяков? Лично я его в Берлине в 1945 довивал, до капитана советской армии дослужился.
Смердяков: Нет, с Гитлером нам не по дороге. Нам бы что-нибудь повеселее, полиберальнее…
Алеша: Либерализм-то как раз Гитлера и породил.
Федор Павлович: Ну уж это ты загнул!
Алеша: Судите сами. Либерализм – это прежде всего атеизм: если Бога нет, всё позволено. В искусстве это проявляется в модерне, где каждый автор – «бог». В политике – это фашизм и коммунизм, где «бог» - это вождь. Стравинский и Пикассо в искусстве – то же самое, что Ленин и Муссолини в политике. Причем вторые только воплощают в жизнь то, что художественно проектируют первые. Об этом Георгий Федотов ещё в 1936 году писал.
Митя: По твоему выходит, что фашизм, коммунизм и модернизм – это одно и то же? Но я же с фашистами воевал! «За Родину, за Сталина кричал»! Я и сейчас за компартию голосую.
Алеша: Конечно, германский фашизм и русский коммунизм – это разные вещи. Первый – это нордический миф, второй — превращенная форма русского православия. Но горделивый модерн к обоим руку приложил – и русские, и немцы рая на земле без Бога возжаждали. И вождей вместо Бога себе учредили. Не случайно ведь Гитлер в молодости был «свободным художником», а Сталин свободолюбивые стихи писал.
Иван: Некоторый резон в этом есть, Алеша. И чтобы такое не повторилось, я предпочитаю современный постмодерн, который не провозглашает никаких «окончательных истин» и «единственно верных учений». Любая истина тоталитарна, она требует всеобщего согласия и приводит к Гулагу и Освенциму. Постмодерн – это нынешний великий инквизитор, не дающий людям ради воображаемой «истины» убивать друг друга. Это даже к Христу ближе. Да здравствует дифференция и ризома!
Митя: А вот «либеральные» Соединенные Штаты направо и налево свои бомбы швыряют, порой даже атомные. И по телевизору это на весь мир показывают – «телевизионная война» называется.
Федор Павлович: Что-то у вас всё в одну кучу – фашизм, коммунизм, модернизм, бомбы… Голову сломаешь. Давайте лучше коньячку выпьем!
Комментарий издателя: Беседа прервалась. Вероятно, наши философы слегка устали. Я ещё посидел немного, и отправился восвояси. Услышанный разговор, однако, не выходил у меня из головы. Так вот, значит, как складываются судьбы людские! За прошедшее столетие карамазовский род, оказывается, не только не прекратился, но выжил, и в некотором роде даже укрепился на земле. Больше всего меня поразило то, что братья Карамазовы, вкупе со своим родителем, точно символизируют собой основные духовно-ментальные типы современной России. Впрочем, это ещё Д. С. Лихачев и В.Е.Семенов заметили. Вот Алеша, например – это православно-христианский тип русской традиции, Дмитрий – патриот с коммунистическим уклоном, Иван — либерал-западник, Смердяков… он и есть Смердяков, смерд. Что касается Федора Павловича, то он, конечно, бабник и выпивоха, хотя, если копнуть поглубже, у него тоже своя крепкая жизненная философия (см. об этом любопытную статью Л.П. Карсавина «Федор Павлович Карамазов как теоретик любви»). В общем, бурный ХХ век не прошел для наших героев даром – они сильно продвинулись в своём развитии, овладели новой терминологией и даже приобрели немалое число сторонников, особенно Смердяков. Хорошо бы их ещё послушать. Зайду завтра опять в «Столичный город».
Беседа вторая
Федор Павлович: Итак, Дмитрий Федорович, вы изволите утверждать, что американцы нарочно «телевизионные войны» устраивают?
Митя: Конечно, нарочно! Православную Сербию бомбят – сразу по телевизору, Ирак бомбят – туда же. А вы знаете, что Ирак – это Месопотамия, древнейшая цивилизация на земле: Шумер, Вавилон, Ассирия… По Библии, именно там Рай находился. Что против этого какие-то подростковые Штаты – буржуазное «животное царство», вообразившее себя новым Римом. С тех пор, как Советский Союз развалили, им всё позволено. “Pax americana” создают. А для этого информационное оружие нужно.
Смердяков: И правильно делают. Вот если бы они у нас в Скотопригоньевске объявились, в нашем трактире гораздо лучше бы дело пошло. Если что, я завтра же в Брайтон-Бич…
Федор Павлович: Так тебя туда и пустили.
Иван: Не о том вы говорите. Американцы – нормальные люди, которые на земле, а не на небе живут. Они хотят устроить для себя удобный мир, с хорошим питанием, полноценным сексом и ласковой смертью. Их ТВ и кино – это смазка хорошей цивилизационной машины. Вы что думаете, Голливуд напрасно миллиарды тратит?
Алеша: Но ведь там происходит чудовищное снижение образа человека, Иван. Герой американского экрана – это робот с программой: «райское наслаждение – баунти»… Читайте «Протестантскую этику и дух капитализма» М. Вебера - там обозначены корни американского чуда. В его истоке лежит утопия — социальная и технологическая утопия счастья на грешной земле, вплоть до «американской мечты» о просперити с белозубой улыбкой, ограничивающей ее владельца от всего низшего — варварского, от всего внешнего — чужого, но и от всего высшего — богоносного, таинственного. Это утопия мира без страдания, без греха и Воскресения. С православной точки зрения, такой мир — это насмешка над творением Божиим, и самое печальное состоит в том, что смех этот уже прозвучал.
Федор Павлович: Браво, Алешенька! Всегда тебя за идеализм любил.
Митя: Не идеализм это, а просто красивая сказка. Не потянет современный человек христианского идеала! Помните, как в 17 году наши мужички-«богоносцы» храмы разоряли и священников в прорубях топили? Не знаю, как в Америке, а русскому человеку Вождь нужен.
Смердяков: Да и теперь-то в церковь больше «для порядка» ходят. А уж как бывшие секретари обкомов со свечечками стоят – умора…
Иван: Кто ходит, кто не ходит – это его личное дело. И в чужую душу лезть нечего. Я уже имел честь сказать вам, что в эпоху постмодерна нет никакой Истины с большой буквы – слишком много конкурирующих «картин мира» создало человечество за свою историю. А коли так, то и Голливуд хорош, и секретари со свечечками пригодятся – лишь бы не мешали друг другу жить. Вот умница Карл Поппер всё это «открытым обществом» назвал. Толерантность нужна. Иначе и нельзя жить в ХХI веке.
Смердяков: Ах, Иван Федорович, да вы же мои заветные мысли высказываете! Если бы я так гладко говорить умел… А про киберпанк да про сатанинские сайты в интернете нас не просветите? Очень хотелось бы послушать-с.
Федор Павлович: Про это ты лучше у своего любимого Жириновского спроси. Он всё знает – не даром же каждой женщине по мужику обещал. Вот уж действительно гений! Что хочет, то и говорит, любой образ примет, а народ за ним, как овцы за бараном, тянутся. Это как, по-твоему, Иван, называется?
Иван: Есть постмодерн в философии, есть в искусстве, есть и в политике. Предметом артизации (в том числе и политической) может быть в принципе любая вещь, поскольку она не обладает четко фиксированной онтологией.
Федор Павлович: Ох, Ванюша, попроще! Мы ведь университетов не кончали.
Иван: Проще говоря, это значит, что не имя зависит от предмета, а предмет от имени. Рекомендую «Логико-философский трактат» Витгенштейна. Как назовешь вещь или человека, такими они и будут. Здесь Жириновскому в политике действительно равных нет. Впрочем, то же самое делают, например, Пригов в поэзии, Кулик – в акционизме, Юфит – в кино…
Митя: Это тот самый Пригов, который сам себя назначил великим поэтом, и велел называть себя не иначе, как Дмитрий Александрович? А художник Кулик – тот и вовсе собаку из себя изображает?
Смердяков: Эх, мне бы такие таланты… Впрочем, мы и в своем трактире не пропадем.
Иван: Напрасно иронизируете. В современном искусствознании это называется «скандальной самопрезентацией». А что прикажете делать художникам, когда все стихи и романы уже написаны, все фильмы сняты, все философские идеи высказаны? Нынешним Шекспирам остались только «римейки» – игровые перекодировки смысла из одного регистра в другой. Homo ludens – не худший тип человека.
Страница
1 - 1 из 2
Начало | Пред. |
1
2
|
След. |
Конец
| Все
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru