"То город вещих снов Алма-Ата"

Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые

Интересно взглянуть на послужные списки артистов за три военных года.

Михаил Жаров. Зловещий огромный Малюта Скуратов и эксцентрический "юный Фриц", это исчадие гитлеровского режима, оболтус в коротеньких штанишках. Рубака-парень казак Перчихин в "Обороне Царицына", скачущий на коне и проделывающий рискованные трюки без дублера, и бородатый дед-партизан из новеллы "Ванька" ("Боевой киносборник" № 12). Георгиевский кавалер трех степеней старый Гаврила Русов в "Секретаре райкома" и разжалованный ас — летчик Баранов в "Воздушном извозчике". Старый военфельдшер, шутник и герой Глоба в фильме "Во имя Родины" ("Русские люди") и в "Актрисе" артист Жаров — играл себя.

Олег Жаков. Актер исключительных данных, уровня голливудских звезд, по достоинству еще до сих пор не оцененный, хотя снимался долго и активно, дожив до новых времен. В Алма-Ате он сыграл снайпера Воробьева в фильме "Сын бойца", немецкого офицера в "Убийцы уходят на дорогу", опричника фон Штадена в "Иване Грозном" (великолепный эпизод в незаконченной третьей серии), Федора Таланова в "Нашествии" — одну из лучших своих ролей.

Не меньшая загрузка у Бабочкина, у Крючкова. Бросается в глаза разнообразие ролей. Звезды не повторяли свой проверенный имидж, а, используя актерское перевоплощение, старались всякий раз быть другими.

Стариков играли молодые. "Классикам" не было и сорока. "Старый мастер", "старик" — про Эйзенштейна, а ему — сорок два.

"Милые красавицы России…" Эту строку из стихотворения Ярослава Смелякова так хочется отнести и к героиням фильмов — по-женски всегда очень привлекательным, неотразимым и цельным, чистым, здоровым, без ущербинки, верным и преданным. Таковы были Варя — Лидия Смирнова в "Парне из нашего города", Лиза — Валентина Серова в "Жди меня", Стрельникова — Галина Сергеева в "Актрисе". Все они умели "ждать, как никто другой". Удивительно ли, что и жестоко разруганная "Актриса" Л. Трауберга, и вполне кисло принятые тогда "Парень из нашего города" и "Жди меня" А. Столпера и Б. Иванова пережили свое время, вошли в фондовую коллекцию и часто появляются на телеэкране.

Зимней мартовской ночью 1942 года на алма-атинскую киностудию привезли гроб. На трудфронте (заготовке саксаула) погиб талантливый режиссер и художник, ученик С. М. Эйзенштейна Валентин Иванович Кадочников. У Вали было слабое здоровье, еще подорванное недоеданием. Его нельзя было посылать на такие тяжелые работы. Эта смерть потрясла всех. Поэт Владимир Луговской (он писал тексты песен для "Ивана Грозного"), свидетель происшедшего, поставил ее в центре поэмы "Город снов", а образ Ученика сопоставил с образом Учителя — острым, субъективным и пронзительно-точным портретом Эйзенштейна.

В поэме со всей силой лично пережитого и прочувствованного был запечатлен совсем иной лик военного Алма-Аты, не приветный, каким увиделся город приезжим, а зловещий, мистический, где асфальт, покрытый ледяною коркой, густая черная очередь за хлебом в ночи, каморки, набитые бесприютными людьми…

…Куда он залетел, в гробу уснувший?
То город вещих снов — Алма-Ата.
О чем он думал, что его томило,
Какую правду он хотел поведать?
Молчит…
…Он так и не узнал всей силы века,
Не понял смысл трагических времен
И сам не заплатил за это кровью,
Как сверстники его там, под Орлом.

Обидная, горькая смерть. Дети — актриса Лариса Кадочникова, звезда украинского кино, и оператор Вадим Алисов — вернули кинематографу тепло их отца.

Взяв на роль комиссара Фурманова в "Чапаеве" двадцатипятилетнего артиста Лентюза Бориса Блинова, братья Васильевы попали в десятку. При крайне невыгодной для актера роли резонера и контролера рядом с лихим Чапаевым, да еще в сопоставлении со сверкающими творениями Бабочкина и Кмита, какие шансы могли быть у исполнителя роли "правильного большевика"?

Блинов выдержал соревнование, обреченное на провал. Конечно, его Фурманов не стал культовой фигурой, как Василий Иванович или Петька, но его тоже полюбили. Спасало обаяние актера, воплощенное в улыбке, которая буквально озаряла лицо. Удивительная естественность позволяла ему, что называется, вообще не играть. Ходила легенда, что в прологе к какой-то советской пьесе Блинов в одежде красноармейца выходил на просцениум, произносил слова воинской присяги, уходил. И все! А в зале начинались аплодисменты.

Конечно, постановщики "Чапаева" немало сделали, чтобы помочь Борису Блинову спасти роль скучного Фурманова не только с помощью актерской органичности и обаяния. Сцена прощания с комиссаром — одна из самых лучших в картине. Прибытие машины с новым, довольного невзрачного вида комиссаром Седовым, крепкие объятия Чапаева и Фурманова, едва ли не слезы на глазах у Петьки. Пауза. И как предзнаменование гибели — тихо-тихо "Черный ворон" за кадром. Молчание. Осиротевшие Чапаев и Петька долго смотрят вслед удаляющейся по шоссе машине, пока она не превращается в точку. Сейчас этот кадр видится и как прощание с Борисом Блиновым.

Годы в Алма-Ате стали временем его большой актерской активности. За три года он сыграл семь ролей, стремясь, как и его товарищи по ЦОКС, к разнообразию и перевоплощению. Штурмовик-молодчик Тео в фильме Пудовкина "Убийцы выходят на дорогу" по пьесе Б. Брехта "Страх и отчаяние в Третьей империи" — четкая проработка характерности, развязной манеры поведения. Зализанные волосы, спущенный "фестон" на лоб делает неузнаваемым лицо артиста, обычно словно бы светящееся. Говорят, Брехт был недоволен пудовкинской трактовкой, считая, что пьесу "запсихологизировали". Может быть. Согласно же русской психологической школе, и фильм в целом, и Блинов в частности были убедительны. Всеобщее отчуждение, доносительство, предательство и злодейство раскрываются здесь как свойства искаженной природы людей и самого общества. Это глубже, чем гротеск.

Но Блинова не миновало клише несправедливой оценки, узаконенной почти как непреложная истина. Так, кто-то где-то изрек, что актеру в роли летчика Ермолова в фильме "Жди меня" "нечего играть". Стали повторять. Но на деле как раз наоборот: Ермолов — единственная в кинорепертуаре артиста роль с драматическим развитием, эволюцией, сменой облика. От сияющего счастьем влюбленного до обросшего бородой вожака партизанского отряда, постаревшего и много пережившего, но вернувшегося домой "всем смертям назло" воина. Про эту роль Блинова не скажешь, что это счастливая, неотразимая, полнокровная типажность (но все-таки лишь типажность!), как в Фурманове, здесь — мощно сыгранная драма.

Фильм вышел на экран в ноябре 1943 года, когда Бориса Владимировича Блинова уже два месяца не было в живых. Он скончался в алма-атинской больнице 13 сентября от брюшного тифа.

Страшная городская эпидемия косила людей (по рассказам, ведь статистики не было, на студии заболело 200 человек). 15 октября, от тифа, тоже протекающего в жесточайшей форме, скончалась партнерша Блинова по пудовкинским "Убийцам", его землячка-ленинградка Софья Зиновьевна Магарилл.

Все, кто помнит ее, грустно вздыхают: "Ах, как она была очаровательна!" Правильные черты лица, может быть, чуть слишком округлого, большие светлые глаза под дугами бровей, пушистые пышные волосы. В этой красоте есть что-то несовременное и нездешнее: то ли изысканная "Маркиза" Сомова, то ли дама из "Празднеств" Ватто, то ли героиня "Мулен де ля Галетт" Ренуара. Говорят, что в жизни она была еще прекраснее: золото волос, фарфоровая прозрачность кожи. Была очень элегантной, с тонким вкусом, ей пытались подражать. Обладала прекрасным голосом и мастерством речи, что резко отличало ее в первых звуковых фильмах от других героинь, увы, не сумевших избавиться от говоров и региональных акцентов. Великолепную русскую речь Магарилл можно слышать из уст ее баронессы Штраль в "Маскараде" Сергея Герасимова.

Но, с другой стороны, явная непохожесть на сложившийся в конце 1920-х экранный тип советской девушки "в красном платочке" мешал ее кинокарьере. Магарилл приглашали больше на роли иностранок или в костюмные постановки, как "Поручик Киже" или — раньше — "С. В. Д." (пышный тюрбан, черная полумаска, ниспадающие складки бархатного плаща — персонаж русской романтической живописи) и роль опереточной актрисы Генриетты.

Так и остались талант и высокая артистическая культура Софьи Магарилл, как теперь выражаются, недовостребованными.

На фоне восьмизначных цифр погибших — что эти три смерти в далеком тылу? Три оборванные судьбы, где больше обещаний, чем свершений.

Но так хотелось бы, чтобы надпись на Пискаревском кладбище на родине Магарилл и Блинова: "Никто не забыт, ничто не забыто" — не осталась только словами.