Век Палестрины

Отношения церковной и светской музыки как ключ к истории музыкальной культуры

Взглянув на мир глазами естественного откровения, глазами веры, она вдруг  узрела, что творение Божие прекрасно, и человек есть дивная вершина творения. И тогда начала усиленно искать и исследовать эту красоту, но не могла сего сделать  без теснейших связей с религиозной сферой культуры. Церковная и светская музыка в XVI веке – члены единой верующей семьи. Светская музыка принята в нее; ответственно принимает духовные предпосылки своей старшей сестры, церковной музыки, – ее критерии серьезности, строгой и сосредоточенной глубины,  возвышенности, благоговейной красоты, небесной чистоты и ясности духа, окрыленного стремления к дивному божественному совершенству. Уже не сводится она всецело к сфере быта, не обслуживает повседневности, – напротив, возносится над обыденностью, отгораживается от нее и требует внимательного слушания. Концертные залы, которые станут строиться позднее, несут в себе это ощущение надмирности, торжественной приподнятости, сближающее их с храмом.

Хорошо учиться может лишь смиренный, и светская музыка смиренно учится у церковной. В отличие от живописи, появляющейся в результате разложения иконы, элементы которой начинают самостоятельную жизнь в разных жанрах, светская музыка имеет и мощные внешние предпосылки, – например, танцевальные истоки, вообще связь с жанрами быта. Однако и они претерпевают удивительное духовное преображение.  Аристократический танец одухотворяется, в него проникает возвышенное умосозерцающее начало; в понимании современников танец – наука о том, как при помощи чередующихся прекрасных поз передавать возвышенные прекрасные мысли. Так же преображаются песенные и декламационные предпосылки в придворной арии. Учась у церковной музыки возвышенному благочестию, приобщаясь высоте ее критериев совершенства, светская музыка перенимает умосозерцательный способ построения мира, поэтику и далее все стороны ее языка и системы выразительных средств.

Но у нее, конечно, своя специфика и отличия от церковного богослужебного пения.

Прежде всего, – в последней, конечной цели. Светская музыка не берется за обожение человека – эта цель запредельна для нее. Ибо обожение свершается не иначе, как через церковные таинства при условии жизни человека по заповедям. Богослужебное же молитвенное пение, равно как и икона, открывают человека к принятию таинств и восприятию освящающей благодати.

Токи спасающей благодати не проходят через светскую музыку, отделенную от таинств, от молитвенной и тaинственной жизни церкви. Не спросится с души на страшном Суде, сколько симфоний Моцарта она прослушала, а молитвенные ее воздыхания при слышании богослужебного пения – залог стяжаемого ею уже на земле Царствия Небесного.

Но светская музыка открыта для действия благодати призывающей. Стремление к свету, к высоте неотмирной составляет ее сокровенное желание. Она возбуждает жажду Бога, будучи не в состоянии ее удовлетворить. Оттого-то часты в ней нотки какого-то щемящего чувства недостижимости. И чем больше красоты в ней, – тем острее это чувство: душа рвется к небесному и плачет, не обретая его в себе. Этого чувства недостижимости совершенно нет в иконе, нет в церковном пении. При смиренном ощущении своего несовершенства душа получает в ней и дивные извещения о близости Царствия, о милости и любви Божией, незаметно преображающей нас (Мк. 4:27). Замечательно это чувство жизни преизбыточествующей символизируется в церковной архитектуре: от купола главы (символ Главы тела Христова) мягко нисходит освящающая благодать. Это чувство от православного богослужения хорошо передали и послы князя Владимира, вернувшиеся из Византии: не знали они, где находятся, – на земле ли, на небе ли, ибо на земле такой красоты нет.

Церковная музыка молится; в молитве открывается "сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом" (1 Пет. 3:4). Красота светской музыки – скорее от естественного откровения. Взор ее устремлен на земное – общение, дружбу, любовь, природу, достоинства человека, обстоятельства жизни. Отбирая в них самое значительное, стремится видеть божественную гармонию. Написанный в 90-х годах XVI века сонет Шекспира "Ты музыка…" замечательно передает это благоговейное чувство несказанной красоты земной семейной любви как основания несказанной красоты музыки. Но словно забывает лирический герой, что семья – не последнее основание: без ограды веры воскишат семейные отношения бациллами злобы, и появятся на горизонте человечества Павлики Морозовы в соответствии с предупреждениями Господа ("восстанут дети на родителей, и умертвят их" – Мф. 10:21).

Богослужебное пение онтологично: действием освящающей благодати вовлекает человека в мир безусловный, абсолютный, дивный; в ответ на молитву сердца благодать умягчает его для Царствия. Эстетика светского искусства, напротив, не скрывает своей условности. О чем скажет нам stile rappresentativo – представительный стиль? Возникнет в светской музыке экран сознания, на который будут проецироваться образы сего мира (персонажность в верджинальной музыке XVI век, живописания природы, сцены и происшествия и т.д). До музыки он возникает в самом светском человеке, непрестанно смотрящем внутренний телевизор со множеством крутящихся на нем образов. От сего предостерегали святые отцы. Умный взгляд духовного человека непрестанно был вперен в невидимое. Видимое же служило иконой – окном в мир невидимой высшей реальности. Зрение плотского человека пристрастилось к видимому. Экран в искусстве – проявление картезианской картины мира (она старше Картезия-Декарта), сумма изображения внешнего мира и выражения внутреннего.

В онтологическом просторе песнесловия молитвы экрана нет. Экран отчуждает: мы вне его, внеположны ему. Истинное бытие нельзя наблюдать со стороны, в нем можно только жить жизнью веры. В нем Бог – всяческая во всем. Внутреннее и внешнее здесь таинственно слиты. "Иже будет во мне и Аз в нем, той сотворит плод мног" (Ин.15:5). Для любящего сердца Бог, хотя и превышает душу, но не находится вне души. В светской музыке не человек покаянно поставляет себя пред взглядом Божиим, но ему, удобно сидящему в кресле, показывают возвышенные предметы его созерцания в обстановке уютной грезы, где ощущает себя хозяином положения.

Отличается в двух родах музыки психология слушания. Молящийся в песнесловии человек по заповеди Божией отвергается себя, ибо, кто себя любит, любить Бога не может. Самоотвержение приводит его в состояние смирения, в котором только и можно общаться с Богом. Пред святостью Божией удостоверяется он в гнусности облепивших его грехов. По мере самоотвержения обнаруживает себя в любви Божией, благодать Божия умягчает окамененное сердца.

Светская музыка хранит память такой перестройки души на евангельский лад, но полноты самоотвержения в ней нет, – остается лазейка в виде примеси мечтательности, мечтательного "как бы". Открывается и опасность самообожения. Как пред иконой человек благоговейно предстоит, а картину бесцеремонно разглядывает, так и в светской музыке чувствует себя точкой отсчета. Представление о гении, творящем мир, имеет исток именно в этой подмене действительного предстояния пред Творцом мечтательно-мнимым познанием Бога в творчестве. Автор дивной грезы, гений-художник воздвигнется в центр культуры, заслоняя истинный центр святости, как художества художеств (по определению святых отцов). Здесь начало искусствобожия.

"Танцевальная музыка расслабляет, церковная укрепляет", – говорил Шуман. Это так. Богослужебное пение наполнено молитвенным усилием (по заповеди: "Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его" – Мф. 11:12). Усилием веры выявляется свобода человеческого духа в избрании жизни с Богом. Бог хочет от нас свободной любви. Бесы одержат душу, а Бог ожидает нашей внутренней активности, усилий духа. Простор богообщения достижим не иначе, как через тесный путь молитвенного труда.

Доминанта светской музыки иная – наслаждение. Всецело отдавшись музыке, душа на ладье упоения носится по волнам звукового моря.

Но труд созидает, наслаждение расточает, и без духовного труда может занести далеко.

В расслаблении духа, в отречении от духовной свободы – причина неуклонно нараставшей в истории суггестии (внушающего, гипнотического действия) светской музыки. Ее форма все более выявляет себя как некая машина по управлению слушательским вниманием. В богослужебном пении, внутренне аскетичном, внимание онтологично – внимание не к информации, а к живой Истине, к искренности молитвы. Зачем церковному напеву прилепляться к звукам, ими интриговать внимание, разжигать интерес предыктами, возбуждать ложными репризами? Это отнимало бы онтологическую богозданную  свободу молящегося. Это путь светской музыки. Главный секрет техники ее обаяния (обаятелями называли в старину гипнотизеров, осуждаемых Богом) – в освоенном ею языке эмоций. Слово это – тоже изобретение XVI века. Оно как бы заменило "турбуленции" – страсти. "Турбуленции" несли в себе порицающий смысл. А "эмоции" – волнения – окрашены положительно. Нравилось людям гуманистической веры, как влекут его плененные звуками эмоции в смятенную жизнь сердца, где теряется свобода. Монтеверди провозгласит идеал stile concitato – взволнованного стиля. В начале XVI века складывается в психологии новое понимание фантазии как произвольного комбинирования элементов, которая замещает собой идеал умного видения сокровенного. Одновременно и в музыке формируется жанр фантазии, но и в более широком смысле эта установка ума начинает проявлять себя в построении художественных миров…

Разведя сокровенные интенции двух ветвей музыки, мы должны видеть и относительность этого разделения.

В предисловии к советскому изданию мадригалов Джезуальдо утверждается, будто музыка его тем живее, чем дальше от "всякой хоральности". Первая же широкая прекраснейшая фраза начального мадригала удостоверяет в обратном. В ее возвышенной силлабической хоральности сквозит нежный свет молитвенности как источник ее красоты. Если суть серьезной музыки в окрылении души, то как можно выразить его, минуя опыт благоговейнососредоточенных силлабических напевов, нежность невматических и духовную радость мелизматических? Даже и в богоборческое коммунистическое время Гимн Советского Союза явным образом опирался в запеве на тысячелетний опыт силлабической гимничности, а в припеве – на духовную радость невматического и мелизматического хорального пения.

Появившиеся эмоции вышли на авансцену художественного мира. Однако духовное умосозерцающее чувство с его внутренним покоем не ушло совсем, но только лишь отступило вглубь, на положение режиссирующего начала, – главная причина возвышенной красоты музыки…

Сокровенность взаимодействия ветвей нужно видеть в анализах шедевров классической светской музыки.

Посмотрим теперь, как в сфере искусства и музыки проявлялись указанные выше изменения в интонации паритетности двух ветвей культуры.

Серьезная светская музыка, как говорилось, смиренно училась у церковной. А что она? Когда младшая ее сестра вошла в возраст совершеннолетия, старшая начала подражать ей. С абсолютной точки зрения здесь отступление от веры. С внутренней точки зрения рассогласования с верой нет, ибо изменилась вера: принявшая дух варлаамизма, она равным образом руководить развитием как светской, так и церковной ветвей культуры. Действия веры всегда таковы – всегда всепроникающи; никаких перепонок для нее в жизни и культуре не существует. Какова вера – такова и культура. А вера такова, что ослабли мощные тяготения сердца; любовь к Богу она не ставит безоговорочно выше всего земного – оттого из памяти культуры, как говорилось, исчезают представления о главной цели христианской жизни – об обожении, о рождении свыше, о стяжании Царства Небесного и Духа Святого.  И тогда в охлажденном сердце духовные устремления начнут сладко перемешиваться с земной душевностью, от такового смешения обретая характер мечтательности. По строгим религиозным критериям духовности здесь нет вообще, потому что духовность – не мечтания и грезы, а рожденность свыше для новой жизни в Царствии Божием.

В зависимости от внутреннего перерождения веры параллельно, рука об руку эволюционируют светская и церковная западная музыка. Впрочем, эта эволюция особенно заметна за гранью XVI века. Музыку резко опережает здесь икона и картина.

Пламеневшая верою умосозерцательная композиция иконы, запечатлевавшая духовное видение откровения, теперь организована иначе: от нее веет холодом физического пространства. Открытие линейной и воздушной перспективы, внесение их в икону перечеркивает ее суть, превращает в картину, хотя и висящую в храме. Молиться перед нею трудно. Но да ведь и сам характер западной молитвы меняется, она становится душевной, мечтательной, экстатически страстной. В физическом пространстве иконы-картины фигуры делаются зримо-рельефными, тяжелеют, обретают вес, либо в иных случаях бестелесность, но мечтательно-искусственную, создаваемую игрой специальных эффектов.

Подлинная икона смотрит на нас взглядом вечности. Икона-картина и чистая картина все более выпадают из вечности, концентрируя взгляд на изображении одного момента времени, включенного в реальную цепь событий, объединенных единством действия, времени и места, со всей тщательностью психологической и двигательной мотивировки, с массой подробностей в одежде, предметах, разглядываемых с великой наблюдательностью, так что картина становится даже и подобием сцены, драматургически выстроенной. Если главным предметом подлинной иконы оказывается лик, просияние неземной святости, то в композициях иконы-картины появляются профили, то есть вместо лика – персонажи. Свет, динамика, движение, свежесть воздуха и удивительность колорита – все начинает служить земному.

Психологизм вносит в икону и вовсе недолжное – экспрессию, земную взволнованность, драматизм, трагедийность, апофеоз земных страданий и прочие извивы душевного чувства, находящие обоснование в извращенном способе молитвы. Запад принимает способ молитвы, который почитался святыми отцами как безусловно уводящий в прелесть. Католики до сих пор со всею страстностью защищают страстность католического религиозного искусства, видя в ней альтернативу сухости и безразличию. Но истинное содержание иконы и не сухость, и не страстность, а святость, божественный огнь любви, воспламеняющий дух человеческий. "Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое", – говорит Христос Петру в ответ на его совет пожалеть Себя (Мф. 16:23). Непостижимое духовное содержание иконы пламенем духа преображает ум, сердце, волю, все устроение одуховляемой души молящегося. Драматизм же и страстность водой земных чувств угашает святое горение духа. Трагизм есть односторонность и потому клевета на полноту смысла и торжества света. Сам Господь, идя на вольные страдания, принимая муки, которые по закону справедливость должно было бы понести все греховное человечество, завещал спасаемым людям великую совершенную радость, которую уже никто не отнимет, – и эта великая мысль в Евангелии от Иоанна проводится в трех главах (Ин. 15:11, 16:24, 17:13).

В молитвенном пении и пред святой иконой человек предстоит пред Господом. Когда же в икону пробирается и принцип изображения, то уже Бог представляется глазам человека. Икона-картина становится все занимательнее, захватывает дух мастерством драматургии и необыкновенной изобретательностью, с гипнотической силой влечет куда-то, но уже не в глубину молитвы. То, что с позиций земных выглядит как расцвет и обогащение, с церковных позиций есть уход от сути, искажение веры, из онтологии выпадающей и в прелесть впадающей.

Параллель сказанному легко найти в церковной музыке, которая станет интенсивно перенимать принципы построения внутреннего мира и поэтику у светской музыки, – но в сфере нашего искусства все это случится позже, уже в эпоху барокко, во многом под влиянием оперы как самого крупного завоевания светского искусства.

Подведем некоторые итоги рассмотрению культуры XVI века.

Культура здесь не отпадает от веры, ибо по определению сама культура есть выражение веры общества. Отпадает вера, меняется молитва, и оттого параллельно меняется содержание как светской, так и церковной ветвей культуры. Внутренние изменения западной веры не заметны ей самой, а видны лишь с абсолютной точки зрения – с точки зрения той веры, которая преподана Самим Господом чрез апостолов втайне и незыблемо хранится православием.

Все же можно сказать, что в рассматриваемую эпоху планеты церковной и светской музыки вращаются еще вокруг Солнца правды, так что при внешней двойственности культура сохраняет и известное внутреннее единство. Только орбиты их удаляются от Солнца любви, и уже в этом отдалении сбывается пророчество св. Григория Паламы. Когда же удалятся сильнее в сторону тьмы кромешной, то может сбыться и предупреждение о падении и гибели. Родится тогда, по слову Серафима Роуза, "богословие на сытый желудок", "богословие с сигаретой", начнут тогда философы строить концепции, оправдывающие похоти, начнут композиторы конструировать системы и изобретать техники…Тогда слово "секуляризация", или обмирщение, раскроет свой особый смысл: слово "мир" (saeculum), спрятанное в этом слове, нужно будет понимать не как богозданную красоту, но как великое обольщение князя мира – сатаны. Тогда сбудется пророчество Писания об апостасии – всеобщем отступлении человечества от Бога…

Ближе ли культура и жизнь стали к Богу со времен паламитских споров – вот в чем вопрос. И что мы выбираем в неоднородной истории культуры – богооткровенную традицию красоты и силы, возрождающей человека, или дьявольскую разрушительную вирусную антитрадицию помрачения, слабости и духовной смерти, которую тот начал преподавать Адаму еще в Эдеме? На этот вопрос каждый отвечает по своей свободной воле, соглашаясь либо с Божественным словом Библии, либо с огромным ныне, наработанным за два тысячелетия массивом спорящих с ним человеческих, направляемых дьяволом, учений.

Примечания:

1. Потому неправомерно возводит один из историков грехи в ранг некоей "народной культуры", если под культурой понимать свет должного, прекрасного и разумного, освещающего жизнь. Они были именно выпадением из света красоты Божией, в котором стремились жить люди, не помраченные еще целью скотоуподобления.
2. Г.П.Цыганенко Этимологический словарь русского языка. — Киев, 1970. Das Herkunftsworterbuch. Etymologie der deutschen Sprache. (Duden in 12 Banden, Band 7) . — Mannheim, 1989.
3. Св. Макарий Великий.Наставления о христианской жизни. – М., 1998, с. 36.
4. См. об этом: В.В.Медушевский. Мысли о православной психологии музыки. – Homo musicus. Альманах  музыкальной психологии 1994. – М., МГК, 1994.


Страница 2 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | Конец | Все

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру