Музыка в синтезе древнерусских искусств

Средневековая русская культура на протяжении семи веков, вплоть до XVII в., обладала единством, параллелизмом всех составляющих ее частей. В синтез искусств наравне с зодчеством, монументальной фресковой живописью, иконописью, мелкой пластикой, прикладным искусством, литературой входила древнерусская церковная музыка. Дополняя друг друга, разными способами они выражали общее, для всех них единое содержание. Древнерусская церковная музыка — одна из наиболее ярких страниц русской духовной и художественной культуры. К ней приложимы слова, сказанные по поводу средневековой литературы: "...возвышается над своими семью веками как единое грандиозное целое, как одно колоссальное произведение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борением идей..."¹.

Русская средневековая музыка развивалась из одного корня. Основной распев Древней Руси — знаменный — в течение всей тысячелетней истории русской церковной музыки, как могучее древо, рос, давал новые побеги. Все его варианты и разновидности, возникавшие в эпоху Средневековья в виде путевого, демественного, большого и других распевов, были лишь ветвями, произраставшими из этого могучего ствола. Монументальность и величие древнерусской музыки совершенно связаны со скромными средствами выразительности — унисонным пением, лаконичными, строгими красками звучания. П. А. Флоренский в "Рассуждении о богослужении" говорит об особом свойстве древнерусской монодии: "Древнее унисонное или октавное пение... удивительно как пробуждает касание Вечности. Вечность воспринимается в некоторой бедности земными сокровищами, а когда есть богатство звуков, голосов, облачений и т. д. и т. д., наступает земное и Вечность уходит из души куда-то, к нищим духом и бедным богатствами"².

Творцы древнерусской музыки избегали внешних эффектов, украшательства, чтобы не нарушить глубину чувств и мыслей. Важнейшей чертой средневекового русского искусства была его синтетичность. Одни и те же образы, идеи воплощались разными средствами в разных видах искусства, однако подлинным стержнем синтеза древнерусского церковного искусства служило слово. Слово, его смысл составляли основу песнопений, мелодии способствовали их восприятию, прояснению текста, озвучивали его, иногда иллюстрировали. Не менее значима роль слова и в иконописи. Церковное изобразительное искусство, согласно постановлению Седьмого Вселенского собора, равносильно проповеди, потому что "иконопись для глаза есть то же, что слово для слуха". Фрески, иконы, миниатюры поучали. Созерцание икон, слушание близких к ним по содержанию песнопений создавало такое единство, которое вызывало высокие мысли и чувства. Икона и звучащее перед нею песнопение, молитва составляли пульс духовной культуры Древней Руси, поэтому иконописное и гимнографическое творчество всегда были на большой высоте.

Синтез искусств (к которому стремились в своем творчестве композиторы XX в. и, в частности, А. Скрябин), по существу, был воплощен в средневековом искусстве. Древнерусское богослужение носило характер мистерии, во время которой человек мог получить духовное очищение, освободиться от тяготивших его забот и суеты, нравственно возвыситься. В статье "Храмовое действо как синтез искусств" П. А. Флоренский называет богослужение музыкальной драмой: "Тут все подчинено единой цели: верховному эффекту катарсиса этой музыкальной драмы, и потому все подчиненное друг другу здесь не существует или по крайней мере ложно существует, взятое порознь"³.

Все искусства, одновременно соединяясь в храме, с огромной силой воздействовали сразу на чувства человека, переносили его в возвышенный мир через созерцание икон, слушание песнопений. Ритуальные процессии, крестные ходы и каждения, мерцающие свечи, косые лучи дневного света, проникающие сквозь узкие окна храма, создавали таинственное, возвышенное настроение. Церковное искусство, действуя всеми своими компонентами, переключало человека с проблем сегодняшнего дня на проблемы вечного. "Всякое ныне житейское отложим попечение" — эти слова Херувимской песни, исполняемой на Литургии верных, как нельзя лучше объясняют состояние отрешенности от земного. В отличие от фольклора, ориентированного на трудовую жизнь, повседневный быт человека, церковное искусство обращается к миру верховному, возвышенному, помогает человеку совершить этот переход, в первую очередь воздействуя на слух и зрение. Поэтому важнейшими были музыка и иконопись. Обе они, каждая своими средствами, призваны были осмыслить идеи в звуках и образах. В песнопениях и иконах гимнографы и художники воплощали богословские идеи. Если икону называют "умозрением в красках" (Е. Трубецкой), то песнопение можно было бы назвать богословием в звуках.

На музыкальную культуру Древней Руси всеобъемлющим было влияние Византии, распространяясь на все ее основные аспекты. Оно определяло эстетический склад русской духовной музыки, воздействовало на ее жанровую природу, гимнографию и сферу бытования. Оно сформировало систему нотации и записи древнерусской музыки.

Древняя Русь восприняла византийскую музыкальную культуру и новую музыкальную эстетику вместе с крещением как непосредственный источник, из которого развивалась новая струя музыки, противопоставившая себя исконным народным жанрам. Летописец в "Повести временных лет" объясняет выбор новой веры по византийскому образцу красотой византийского богослужения, поразившей русских послов:

И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве4.

Византийская эстетика сформировала музыкальную культуру Древней Руси, надолго определив путь развития русской музыки. Церковное пение, услышанное русскими послами в Константинополе, поразило их воображение неслыханной до того красотой.

Красота греческого богослужения стала одним из главных критериев истинности. Преклонение перед красотой, выраженное в тексте летописи, выявляет эстетическую подготовленность, настроенность на восприятие этой красоты, отнюдь не простой, чрезвычайно утонченной, обладающей сложной символикой, своеобразным языком. Именно эстетический аспект явился основополагающим для формирования как византийского, так и древнерусского музыкального искусства, ибо он связал проблемы собственно богословия с музыкой.

Среди важнейших положений теории и эстетики византийского и древнерусского музыкального искусства — идея его богоданности, богодухновенности. Моменты дарования свыше, откровения запечатлены на таких древнейших иконах, как Сошествие Святого Духа на Апостолов, в многочисленных Евангельских миниатюрах, изображающих евангелиста Иоанна с учеником Прохором, прислушивающимся к голосу свыше, и нисходящих с неба лучей, иногда вместе с голубем, воплощающим Святой Дух.

Идея богоданности, основанная на триаде — от Бога через ангелов или святых божественное откровение передается людям, — этот принцип распространялся на все виды искусства, в том числе и на музыку. По преданию, известнейший византийский гимнограф, поэт и мелод, причисленный к лику святых, Роман Сладкопевец получил свой дар составления кондаков и пения по наитию во сне: "В храм Пресвятой Богородицы в Кировых, где он получил дар составления кондаков, явилась ему Святая Богородица во сне и дала ему свиток книжный и повелела съесть его; восстав же ото сна, он воспел: "Дева днесь Пресущественного рождает""⁵.

Таким образом, его творчество — плод дара откровения. Это предание нашло отражение в иконографии "Покрова Богородицы". Композиция иконы делится на две части по горизонтали. В верхней части изображены небесные силы и Богородица, в нижней — Роман Сладкопевец, поющий мелодии, дарованные ему свыше самой Богоматерью. Она невидимо присутствует в храме, простирая свой покров над народом, лишь один блаженный Андрей видит Ее и показывает на Нее рукой. Романа Сладкопевца окружают певцы, которые подхватывают припев кондака, как это принято при исполнении в духе респонсорного пения, то есть пения певца-солиста, которому подпевает хор или весь присутствующий в храме народ.

Икона "Покрова Богородицы" особенно важна для музыкантов, так как это единственное изображение давно ушедшего из практики, исчезнувшего, видимо, уже в XIV в. кондакарного пения⁶.

На фреске "Покрова Богородицы" из Ферапонтова монастыря работы Дионисия представлен этот же иконографический сюжет, связь небесного и земного пения здесь передается с помощью цвета. Церковный хор одет в одежды, сходные по цвету с одеждами ангелов — ангельского хора.

Идея совместного служения и пения рода человеческого и мира ангельского проиллюстрирована и текстом кондака "Покрову Богородицы":

Дева днесь предстоит в церкви,
И с лики святых невидимо за ны молится Богу:
Ангели со архиереи поклоняются,
Апостоли же со пророки ликовствуют:
Нас бо ради молит Богородица Предвечнаго Бога.

Во время Литургии священник читает тайную молитву, в которой тоже говорится о сослужении ангельских сил и людей: "...предстоят Тебе тысящи Архангелов и тмы Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрылатии многоочитии возвышающийся пернатии", — и далее взывает: "Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще". На этот призыв лик церковный отвечает песнью ангельской из пророчества Исайи: "Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея..."

В словах русских послов летописец передал восторг перед красотой византийского богослужения: "И не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой..." Для выражения этого восторга у летописца не нашлось лучшего средства, чем сравнение византийского пения с ангельским, небесным, это сравнение типично для Византии. Лучшие византийские певцы именовались "ангелогласными"; такой чести удостоился, например, Иоанн Кукузель — ангелогласный.

Степенная книга повествует о том, как три греческих певца "с роды своя" пришли на русскую землю, "от них же начат быти в Рустей земли ангелоподобное пение, изрядное осмогласие, наипаче же и трисоставное сладкогласование и cамое прекрасное демесьтвенное пение в похвалу и славу Богу"⁷. Летописец называет ангелоподобными все виды древнерусского пения: знаменное осмогласие, демественное и трисоставное — здесь, вероятно, имеется в виду троестрочное пение, названное сладкогласованием, сладостным пением.

Сравнение церковного пения с пением небесным — устойчивый прием эпохи Средневековья — на самом деле восходит к библейской теологической концепции "богодухновенного пения" почти трехтысячелетней давности. В ее основе лежат сказания пророков, в которых выражено представление о небесном престоле, окруженном ликом ангелов, непрерывно воздающих хвалу Богу в своих божественных песнопениях. Эта хвала выражена в текстах песнопений и молитв, в ветхозаветных пророчествах. Так, пророк Исайя пишет о хвалебном гимне серафимов, услышанном им во время видения: "В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы... И взывали они друг к другу и говорили: "Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!" И поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился курениями" (Ис. 6, 1—5).

Аналогичный эпизод есть и у пророка Иезекииля, когда он рисует страшную картину своего видения, сопровождаемого грозным шумом, стуком и пением херувимов великим громовым голосом: "Благословенная слава Господня от места сего" (Иез. 3, 12).

Серафимы Исайи и херувимы Иезекииля, окружающие Бога, воспевают славословие так громко, что "сотрясают верхи врат". Эта библейская концепция продолжает свое развитие в Новом завете, у отцов церкви, у византийских и древнерусских писателей. В повествовании Евангелиста Луки о рождестве Иисуса Христа (Лк. 2) ангельское славословие как бы сближается с человеческим. Ангелы являются не пророкам, а пастухам, держащим ночную стражу. Славословя Всевышнего, они обращаются к людям доброй воли: "Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение". Славословие соединяется с пожеланием мира и доброй воли людям. Оно вписывается в концепцию ангелогласного пения, которая приобрела новую окраску в раннехристианскую и византийскую эпоху.

В гимнах и византийских песнопениях часто говорится об ангельском славословии, воссылаемом совместно с людьми. В древнейших праздничных песнопениях эта мысль проводится постоянно. Так, в рождественской стихире 1-го гласа поется о единстве ангельского и человеческого славословия согласно пророческому предсказанию:

Небо и земля днесь
Пророчески да возвеселятся.
Ангели и человецы
Духовно да торжествуют.

Стихира на Рождество 6-го гласа воспевает совместное ликование мира ангельского и человеческого:

Ликуют ангелы вси на небеси
И радуются днесь.
Играет же вся тварь
Рождшагося ради в Вифлиеме Спаса и Господа.
Яко всякая лесть идольская преста
И царствует Христос во веки.

Стремление слить в молитве голоса ангельские и человеческие отражено в текстах и многих других песнопений.

Идея интуитивного божественного озарения, как и византийская идея небесного дарования, одухотворяли христианское творчество многие века. Гимны и песнопения, согласно учению Дионисия Ареопагита (V—VI вв.), являются отзвуками небесного пения ангелов, которое пророки услышали духовным слухом и передали людям. "Церковные гимны — суть копии небесных "архетипов", — говорит Дионисий в своей книге "О небесной иерархии", — поэтому они должны подражать небесным образцам". Дионисий видит первопричину всех вещей в божественной красоте.

Пресущественно-прекрасное называется красотой потому, что от него сообщается всему сущему его собственная, отличительная для каждого краса и оно есть причина слаженности и блеска во всем сущем; наподобие света источает оно во все предметы свои глубинные лучи, созидающие красоту, и как бы призывает к себе все сущее, отчего и именуется красотой и все во всем собирает в себе8.

Задача иконописца — передать эту красоту, в иконописных образах запечатлеть великолепие Фаворского света, золотом отразить блеск навечернего сияния. Задача музыканта — передать божественные мелодии небесной иерархии, небесные архетипы.

Ни иконописцы, ни музыканты Древней Руси не были копировщиками. В рамках канонической традиции они находили достаточно возможностей для того, чтобы выразить свою творческую индивидуальность, но идея архетипа возвышалась над всем. Обретенные свыше богодухновенные песнопения принадлежали не человеку, а высшей небесной иерархии, являлись музыкой "небесной", этим объясняется причина их анонимности и сохранности. Задачей музыканта, равно как и иконописца, было не самовыражение, не воплощение индивидуального, личностного, а постижение и воспроизведение "небесных" песнопений, воссоздание божественного образа, передаваемого с помощью древних священных подлинников. В этом, в частности, кроется идея соборности средневекового творчества.

Художественный канон певческого искусства

Византийский обряд заложил основу древнерусского музыкального канона, его правил. Византийская эстетика определила основные свойства древнерусского певческого искусства, его премудрость, "софийность". "Философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа, — пишет византийский философ IV в. Григорий Нисский. — Наши напевы творятся по иным законам, нежели у тех, кто чужд нашей премудрости... Безыскусственный напев сплетается с божественным словом ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъясняло скрытый смысл, стоящий за словами, каков бы он ни был"9. Василий Кесарийский добавляет: "Пусть язык твой поет, а ум пусть прилежно размышляет над смыслом песнопения"¹⁰.

Музыкальный канон, который был принят на Руси вместе с крещением как нечто святое и нерушимое, ограничивал проникновение в церковную музыку чуждых ее духу банальных напевов. Принципы византийского канона распространялись на музыкальную культуру всего русского Средневековья, управляя творчеством распевщиков и регламентируя характер исполнительства. Лишь в период позднего Средневековья, с конца XVI в., на Руси начинают разрушаться жесткие ограничения канона.

Древнерусские мастера пения, позаимствовав византийский канон, творчески его переработали. Высокий художественный уровень канона и эталоны византийского искусства способствовали росту творчества русских мастеров — художников, писателей, музыкантов. Осваивая образцы византийского канона, русские художники и музыканты нередко в формах этого канона создавали национальные произведения непреходящей ценности и красоты.

Основой древнерусского музыкального канона явилась система осмогласия (от славянского осмь — восемь), унаследованная русской церковью из Византии. С помощью осмогласия устанавливался строгий порядок музыкального оформления службы. Каждый из восьми гласов имел свои тексты и свои напевы с присущими каждому из них мелодическими формулами, которые исполнялись в течение одной недели. Восемь недель охватывали осмогласный столп. Устойчивые каноничные мелодико-ритмические обороты записывались особыми знаками сокращенного невменного письма — лицами, фитами, условными графическими формулами. Система осмогласия распространялась почти на все виды распевов и музыкальных форм, на певческие книги, но использовалась по-разному.

Каноничной была также и ладовая организация древнерусских песнопений. Ладовая система музыки представляет собой стройное чередование тонов и полутонов, образующих двенадцатиступенный звукоряд, именуемый церковным ладом или обиходным звукорядом. Обиходный звукоряд распадается на четыре согласия — простое, мрачное, светлое и тресветлое, по три звука в каждом.

Древнейшие устойчивые архетипы, как иконописные образы, так и модели песнопений — мелодические формулы, составляли основу музыкального канона древнерусского искусства. На них должны были опираться художники, подчиняя им свою творческую волю. Создавая свои произведения, иконописцы и гимнографы использовали уже готовые модели, архетипы. К такого рода музыкальным архетипам может быть отнесена система подобнов, система осмогласия с ее устойчивыми моделями — попевками, строками, фитами, лицами, закрепленными неизменной последовательностью знаков.

Роль архетипов в церковной музыке выполняла прежде всего система подобнов (от греч. — prosomoiou — сходный, подобный). Подобны служили образцом, моделью для большого числа церковных песнопений. При этом каждый жанр церковной музыки (см. ниже) имел свой набор подобнов, по напеву и форме которых по слуху можно было безошибочно определить, какой вид песнопения исполняется в данный момент службы — стихира, кондак, тропарь, ирмос, киноник. Таким образом, все основные жанры церковного музыкального искусства опирались на свои модели, образцы, более правильно эти образцы называются самоподобны — automelon.

Подобны разных жанров имели различную музыкальную структуру, мелодическую организацию. Устойчивая форма подобна, сочетаясь каждый раз с новым текстом, не имела своей структуры, но вкрапление некоторых произвольных элементов было необходимо, поскольку тексты не совпадали по размеру. Сборники оригинальных образцов подобнов встречаются уже в XI—XII вв. Первая русская музыкальная рукопись "Типографский Устав с кондакарем" имеет в своем составе специальный раздел "Подобьници", заключающий образцы для пения стихир.

Принцип подобна и подобия был одним из ведущих в средневековом искусстве и вообще в христианском мире. Бог творит человека "по образу своему и подобию".

В изобразительном искусстве тоже существовали собрания иконописных образцов, которые назывались подлинниками. Подлинники, как и подобны, служили сохранности канона.

Канон — творение соборное. "Чем устойчивее канон, тем глубже и чище он выражает общечеловеческую духовную потребность: каноническое есть церковное, церковное — соборное, соборное же — всечеловеческое"11, — пишет П. А. Флоренский. Средневековая иконопись также является творчеством соборным: "Икона, даже первообразная, никогда не мыслилась произведением уединенного творчества, она существенно принадлежит к соборному делу Церкви, даже если по тем или иным причинам икона была от начала до конца написана одним мастером... соборность в работе непременно подразумевается"12. В этом отношении интересно отметить, что процесс творчества древнерусских распевщиков был близок к творчеству иконописцев. Интересно, что творение древнерусского распевщика называлось "переводом", отклонение от известной редакции называлось "ин (иной) перевод", а если был известен автор, то указывалось: "ин перевод Крестьянинов" (или кого-либо другого). Индивидуальное авторское творчество зафиксировано достаточно поздно, лишь в XVI в. В целом средневековое церковное музыкальное творчество в Древней Руси было, по существу, коллективным, соборным. Древнерусские икона и музыкальная рукопись являлись часто продуктом соборного творчества, совместного пользования и бытования. Не только собственно творцы участвовали в создании памятника, но и все последующие поколения. На всем протяжении своего существования иконы исправлялись в соответствии с изменявшимися средствами художественного языка, реставрировались, поновлялись. Музыкальные рукописи также исправлялись: иногда приписывались пометы, признаки, добавлялись новые тексты, исправлялись старые.

Работа средневекового иконописца и гимнографа начиналась с решения одинаковых проблем. Гимнограф расчленял текст, сообразуя напев подобна с текстом песнопения так, чтобы число фрагментов текста соответствовало количеству музыкальных строк подобна.

Иконописец наносил на доску фигуры в определенной последовательности, строго в соответствии с образцами-подлинниками прорисовывал складки одежды.

Музыкант-распевщик как клише накладывал музыкальную формулу подобнов на новые тексты, тонко варьируя детали мелодии там, где это было необходимо.