Монах и Черногорская вила

Вот и еще один мальчик появился на свет под звуки ружейной пальбы. Дали ему имя Раде, Радивой.

 

— Рады воину! Рады вою! — пытаюсь я перевести те ружейные звуки на язык человеческий и, кажется, слышу, как отдается веселое эхо в горах, окружающих малые и небогатые Негуши.

 

Ружье у юнака исправное, считают стрелки, если эхо от выстрела прозвучит в горах не менее четырех раз. А кому посчастливилось иметь ружье отличное, так и шесть раз отзовутся ему горы. Густое жертвенное воскурение синего дыма поплыло над жилищами — целая туча! И немудрено: ведь не один отец новорожденного стрелял. Стоило ему разрядить в воздух свой тяжелый джевердан, как тут же, будто по команде, повыскакивало из жилищ все взрослое мужское население Негушей, все со стволами в руках. Как тут не ликовать? — еще одним ружьем пополнилось сегодня черногорское воинство!

 

Впрочем, можно и усомниться: а имела ли место канонада по случаю появления на свет мальчика Раде из рода Петровича, будущего теократического правителя Черногории, автора поэм "Свободиада", "Луч микрокосма", стихотворной героической драмы "Горный венец". Ведь он родился в 1813 году, а черногорцы в ту пору воевали против французов в Далмации. И, значит, воинов в Негушах была недостача, да и пороха тоже.

 

Но если хотя бы два-три выстрела прозвучало на тот час, многократно и бодро повторенных скалами и ущельями, то вот уже и вышла черногорская ружейная здравица, слышимая повсеместно — от волн голубого Ядрана до Косова поля, от стен древнего Скадра до боснийских мечетей:

 

— Рады воину! Рады вою!..

 

 

Русский путешественник и ученый-славист Измаил Срезневский, посетивший Черногорию в июле 1841 года, поразился, глядя на одеяние здешних священников: одеваются точно так же, как и все остальные мужчины-черногорцы, "только риза накинута сверху". Под ризой же — куртка, короткие шаровары, чулки, опанки. За поясом — кинжал и пистолеты.

 

Впрочем, за два дня пребывания в здешних горах поражался он беспрерывно. Когда приблизились к Цетинье — крошечной столице этой страны,— путешественников ошеломил зловещий вид башни с торчащими шестами, на которых висели головы турок, убитых в недавних сражениях. Еще в Вене Вук Караджич, любезно помогавший Срезневскому в усвоении народного языка и народной поэзии, предупредил русского гостя, что этот дикий обычай, перенятый черногорцами от своих врагов, соблюдается и по сей день. И все-таки, одно дело, когда слышишь об этом в песнях или рассказах, и совсем другое, когда наяву видишь страшные, усохшие головы с оскаленными зубами.

 

Путники имели возможность оправиться от этого жуткого впечатления и заодно отдохнуть с дороги, благо их предупредили: владыка теперь почивает, устал после долгой праздничной службы, которая началась в монастыре еще вчера вечером.

 

Когда Радивой проснулся — по привычке земляки часто звали его мирским именем,— гостей позвали в его покои.

 

"Можете представить мое изумление,— восклицает Срезневский в письме к матери,— когда я увидел епископа Петра Петровича Негоша в таком же черногорском костюме, только с бородой. Гигантского роста, красавец, молодой, он говорит по-русски, французски, немецки, итальянски, очень обходителен, умен в разговоре и с нами очень мил".

 

В "главной комнате" владыки гости подивились снова: тут стоял бильярд, на стенах висели ружья, отбитые у турок, кроме того, помещение было украшено четырьмя портретами— слегка пучеглазого Николая I, чуть капризного на вид Наполеона, ребячливого, будто только что нашалившего Байрона и хмурого, даже мрачноватого Георгия Черного, знаменитого вождя сербских повстанцев.

 

Владыка сразу отсоветовал гостям путешествовать по Черногории. Они ведь сами уже имели возможность убедиться, какая кругом нищета; с ночлегом в деревнях совсем худо; черногорец гостеприимен не менее, чем всякий иной славянин, но вряд ли его гостеприимство покажется им достаточным после европейских гостиниц. К тому же в эту пору года в пути вредны бывают испарения здешних болот.

 

И, похоже, они легко поддались уговорам. Самым красноречивым подтверждением грозящих в дороге неудобств была все та же страшная башня, видная в одном из окон, и они на нее непроизвольно раз от разу поглядывали.

 

На другой день в обратный путь отправились вместе с владыкой, у него в приморской Боке Которской оказались свои дела. "Картина чудесная: колокола звенят, выстрелы гремят и по три, по четыре раза повторяются горами, караван вьется по тропинке и шумит; встречающиеся доверчиво глядят в лицо владыке и приветствуют его поклоном и поцелуем в свою руку".

 

В Негушах Петр Петрович пригласил Срезневского и его спутника Петра Ивановича Прейса в свой родительский дом. "Дом порядочный, но устроен по-мужицки, только больше и чище. В комнате собрались все, подали кофе, потом окорок, баранины, вина". Владыка усадил Срезневского и Прейса возле себя. Угощали гостей мать Радивоя и его сестра; отец владыки, восьмидесятилетний старик, остался в Цетинье. "Мать здоровая, добрая, простая женщина, глядящая на сына как на солнце; мы адресовались к ней с приветствием и по-христиански облобызались".

 

...А потом уже у моря, в Боке Которской, отдохнув после утомительного спуска с черногорских крутизн, отправились вместе с владыкой на прогулку по набережной. И опять напоследок поразил их Петр Негош. "Чем больше с ним говоришь, тем больше удивляешься ему как человеку и как правителю черногорцев. Говорит хорошо, умно, с чувством, с достоинством и без натяжки, и во всех словах видна любовь к народу так же, как и в обращении черногорская простота".

 

Жаль, не догадывались они тогда, что беседуют не только с духовным лицом, не только с гражданским правителем, господарем маленькой горной страны, но и с литератором, которому суждено будет стать одним из самых больших поэтов всего славянского мира.

 

 

В жарких волнах расплавленного, будто стекло, воздуха автобус мчал нас мимо серо-бурых каменных осыпей, мимо крутолобых холмов, усаженных по самый горизонт бесконечными рядами оливковых деревьев. Ряды эти веерообразно разворачивались, отчего хотелось дремать. Потом снова дыбились с той и другой стороны шоссе дикие скалы с кое-где уцепившимися за выступы пучками жесткой травы. Время от времени по салону проходил помощник шофера и предлагал пассажирам сполоснуть руки лавандовым лосьоном.

 

Мой молчаливый сосед, кинооператор из Киева Вилен Калюта вдруг тронул меня за плечо:

 

— А знаешь, я иногда совершенно теряю представление о том, где мы находимся. Ну, какая, думаю, Турция? Это же самая настоящая Черногория!.. Моя любимая Черногория... Такие же скалы, растительность, цвет каменных осыпей.

 

"Вот, наверное, отдыхал человек в Черногории,— подумал я не без легкой зависти,— и, наверное, не знает даже, что в этой земле был написан "Горный венец".

 

— А что ты там делал-то, в Черногории, Виля?

 

— Как что? Снимали заказной фильм. О Петре Петровиче Негоше...

 

Теперь уже моя очередь была тормошить его за плечо.

 

— Виля, и ты молчал до сих пор? Ты снимал фильм о Негоше и молчишь! Как? Когда?.. Где этот твой фильм? Разве он у нас шел в прокате?

 

— Я ж говорю, заказной,— встрепенулся Калюта, пораженный, кажется, тем, что кто-то еще в автобусе, кроме него, знает это имя: Негош.— Мы снимали по заказу черногорцев. С Юрой Ильенко. А в нашем прокате он не пошел.

 

— Почему?

 

— Откуда я знаю, почему,— эта тема явно была ему неинтересна.— Ах, если б ты знал, что за страна Черногория! Вся Сербия была под турками, а черногорцы дрались пятьсот лет подряд и не пустили к себе турок. Какие люди! Самый свободолюбивый народ на целом свете, самые выносливые воины, самые меткие стрелки… А как они любят петь! Они могут петь сутками... Я уже через неделю понимал все, что они говорят... Помга Бог! Добра ти среча!.. А до чего гостеприимны!.. Еси ли здрав и еси ли рад гостима? — Здрав сам, а гостима увиек рад... Черногорец — воин с головы до пят. Вазда му е рука на оружью… Вазда, значит, всегда. Шала на страну, значит, шутки в сторону, я се не шалим, ту шале нема. Ах, Черногория!.. Ах, весела ми майка!..

 

И он еще долго не мог успокоиться; то говорил, что черногорцы ведут свою историю от битвы на Косовом поле, когда войско сербского князя Лазаря было разгромлено турками и только малый отряд уцелел и укрылся на Черной горе, положив начало народу; то вспоминал черногорские приветствия, изречения, какие-то обрывки из разговоров, песен; то вздыхал и как-то пристанывал, жмурился; и вот-вот готов был, кажется, расплакаться, так обуревали его эти воспоминания о блаженном времени, проведенном рядом с черногорцами.

 

За окнами между тем горы сменились равниной, в остывающих к вечеру полях замелькали цветастые одежды женщин, взмахивающих тяпками. Будто кто разбросал по земле пригоршни цветов.

 

И, глядя на эти ухоженные поля, на эту мирно трудящуюся Турцию, невозможно было вообразить, что когда-то сыны этих гор и долин наводили ужас на сербских и болгарских детей, на всю подневольную райю Балкан, где только Черногория оставалась свободной.

 

 

Мальчиком Раде, как и положено, ходил в подпасках, потом в пастухах. Он знал наизусть все тропы по склонам горы Ловчен, самой высокой в его краю. Здесь состязался со своими сверстниками; кто дальше забросит камень, кто резвее прыгнет с места или с разбегу, кто дольше удержится за гриву злого коня, кто самый меткий в стрельбе из тяжелых отцовых джеверданов. Здесь жадно слушал он рассказы про белых дев — черногорских вил, живущих в пещерах Ловчена. Вилы — суровые вещуньи, обитают при реках, ручьях и в горах, кричат громким голосом, предупреждая своих побратимов-юнаков о грозящей им беде или предрекая погибель тем, кто не считается с их советами.

 

Сам он, сколько ни бродил мимо пещер, никогда не встречал вилу наяву, да и испугался бы такой встречи. Зато с весны до осени каждый день мог наблюдать летающих туда-сюда вилиных коников — стрекоз.

 

Отсюда, с Ловчена, видна была ему вся Черногория: солнце каждое утро поднималось со стороны загороженного скалами Косова поля, а садилось в море, даже за море, туда, где живут латины, и опять сияла над Ловченом звездная псалтырь, испещренная торжественными и вселяющими смятение письменами. Да, Черногория отгорожена от иных земель утесами и морем, но зато ближе всех вознесена к небу, так близко, что голова чуть кружится от созерцания его несметных богатств.

 

И такова доля любого черногорца — он и нищ и богат сразу. Взять хотя бы Негуши. Жалкое, забытое богом селение, каждый с этим согласится. Но род Негошей, к которому принадлежит Раде, уже больше ста. лет держит над Черногорией два скипетра — государственный и церковный. Первым в этой чреде был митрополит Данило, правивший страной в конце семнадцатого века и очистивший ее от потурченцев, которые крест своих отцов сменили на стамбульскую луну. А последним — нынешний владыка Петр, родной дядя Радивоя. Этого человека земляки при жизни почитают за святого — за его мудрость и доброту, за бесстрашие в войнах против турок и французов.

 

А вот Раде, несмотря на такое родство, пасет овец своего отца, как и другие мальчишки, потому что черногорцу не пристало стыдиться ни бедности, ни любого труда.

 

Правда, подошла пора, и дядя отдал его учиться родному языку, а заодно и итальянскому, в Боку Которскую. Потом подростку ведено было прибыть в Цетинье, и он стал заниматься здесь у дядиного секретаря Симы Милутиновича, про которого говорили, что он поэт, но не могли объяснить, что это значит.

 

Впрочем, подростки сами обо всем быстро догадались. Когда они смотрели на Симу Милутиновича, квгда слушали его речи, они буквально задыхались от шара этих речей и поневоле у них приоткрывались рты.

 

— Какого дьявола завтрашним юнакам сидеть в каменных стенах! — хмурился и сверкал глазами Сима.— Лучшая для них школа — горы и вольная воля! В горы нужно идти только на босу ногу. Что такое? В кровь расцарапаны ступни? Эка беда! Может, вы еще в обморок упадете при виде двух-трех капель крови на острых камнях! И кто поверит, что вам не хватает воздуха при быстрой ходьбе наверх. Вон его, воздуха, сколько вокруг! И шапки незачем нахлобучивать на голову, не басурмане же мы. Или боитесь, что у вас мозги от солнца растопятся, как сало?.. Словом, что касается выносливости, запомним хотя бы вот что. Сократ, призванный на войну, несколько часов шел босой по замерзшему озеру. На севере люди спят, зарывшись в сугробы. Байрон переплывал расстояние вполовину Ядранского моря. Суворов провел целую армию русских через альпийские льды и одолел Чертов мост, по которому даже кошка боится пробежать... Вы ведь знаете эту пословицу: в горах растут герои, а в долинах — тыквы. Сербия и Черногория — колыбель героев. Лгуну, который скажет противное, пожелаем встретиться на том свете с самим Милошем Обиличем... Даже изнеженный лежанием на восточных диванах Гёте, услышав песни о наших юнаках и гайдуках, пожелал перевести что-нибудь с сербского на немецкий. Сербские песни знают уже и в России. Кто самый большой у них поэт? Конечно, Александр Пушкин. Когда сам я жил в Одессе, Пушкин тоже там жил и тоже наведывался часто к Ризничам. Между прочим, Ризнич дал мне тогда деньги на издание поэмы "Сербиада"... Но возвратимся к теме выносливости. Итак, нужно научиться отлично прыгать по горам, лихо скакать верхом, не боясь круч и горных речек, метко стрелять по летящим предметам, например, по этому вот лимону, чтобы от него только брызги на камнях остались. Нужно запомнить как можно больше песен о героях старой и нынешней Черногории, о великих юнаках Сербской земли. И самым толковым учеником будет тот, кто не только сумеет спеть всем известное, но и свое, новое сочинит так, что не отличить будет от старого. Но кто сочинит такое новое, что способно потягаться силой со старыми песнями, про того мы скажем: это — поэт...

 

 


Страница 1 - 1 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру