Продолжение Смуты (1606-1610 гг.)

ЛЖЕДМИТРИЙ II, И ЕГО МЕСТО В ПРОДОЛЖАЮЩЕЙСЯ "СМУТЕ"

После захвата Тулы, царь Василий Шуйский, опасаясь вооруженных "тульских сидельцев", "милостиво" отпустил их на все четыре стороны. Но казнь "царевича Петра" и Болотникова выявила обман со стороны Шуйского. Разошедшиеся по разным городам и весям воины Болотникова и "царевича Петра", вновь начали собираться в организованные отряды, примыкая главным образом к новому царю "Дмитрию" - Лжедмитрию II. Новый самозванец был прямым ставленником польских авантюристов, которым важно было добиться дальнейшего ослабления России даже ценой подъема самосознания крестьян и холопов, которое не могло пройти мимо и русских земель на правобережье Днепра, в составе Польско-Литовского государства. По какой причине сошел с арены Михалко Молчанов остается неясным, но ему довольно быстро нашли замену.

 

В мае 1607 года в Стародубе Северском объявились три пришельца, главный из которых именовал себя Андреем Нагим, родственником московского государя Дмитрия. Пришельцы объявили стародубцам, что они пришли от самого Дмитрия, которого следует ожидать со дня на день. Слух дошел и до Болотникова, и он направил из Тулы в Стародуб Ивана Заруцкого, возможно, надеясь, что это тот самый "Дмитрий", с которым он встречался в Сандомире. Но "Дмитрий" не объявлялся, и стародубцы решили пыткой вырвать признание у одного из спутников "Нагого", московского подъячего. Тот "признался", что назвавшийся "Нагим" и есть настоящий "царь Дмитрий".

 

О происхождении Лжедмитрия сведения довольно противоречивы: похоже современники об этом мало что знали. Н.М. Карамзин останавливается в основном на двух вариантах: это или бродяга с Украины - поповский сын Матвей Веревкин, как считали некоторые наши летописцы, или же иудей, как считали "в бумагах государственных" и в ряде иностранных источников. По оценке Карамзина, "сей самозванец и видом и свойствами отличался от Расстриги: был груб, свиреп, корыстолюбив до низости; только подобно Отрепьеву, имел дерзость в сердце и некоторую хитрость в уме; владел искусно двумя языками, русским и польским; знал твердо Св. Писание и Круг церковный; разумел, если верить одному чужеземному историку (дается отсылка на Кобержицкого. - А.К.), и язык еврейский, читал Талмуд, книги Раввинов, среди самых опасностей воинских; хвалился мудростию и предвидением будущего. Пан Меховецкий, друг первого обманщика, сделался руководителем и наставником второго; впечатлел ему в память все обстоятельства и случаи Лжедимитриевой истории". Карамзин же приводит слова царя Михаила Федоровича Романова из письма принцу Оранскому, опубликованному в 1630 году: "Сигизмунд послал жида, который назвался Дмитрием царевичем". Таково было официальное мнение не только Шуйского и его бояр, но и Романовых. О том же говорили и иезуиты, находившиеся в Москве при Лжедмитрии I, что может указывать на Польско-Литовское государство как его родину, где иудейские общины обосновались с XIV века.

 

В источниках, однако, нет сведений о родословной Лжедмитрия II. Интерес к нему возник, когда он объявил себя "дважды спасшимся" "царевичем" и "царем". Но близко знавших его людей оказалось совсем немного и они, похоже, тоже знали его не более пяти-десяти лет, когда он служил в разных ролях в основном у лиц духовного звания. След его просматривается и в Москве, и в Белоруссии, и на Украине, и в Польше. По некоторым сведениям он был в Москве у Лжедмитрия I и уехал из Москвы за пять дней до восстания 17 мая 1606 года, видимо, что-то зная о предстоящих событиях.

 

Судя по всему, в вопросах веры Лжедмитрий II был также беспринципен, как и во всем остальном. В зависимости оттого, что выгоднее, он мог быть и правоверным иудеем, читающим Талмуд на иврите, и католиком, и православным. Примерно такое же настроение царило и в Польше. "Не спрашивали, - пересказывает Карамзин польского историка Немцевича, - истинный ли Димитрий или обманщик зовет воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагренном кровию ляхов. Война Ливонская кончилась: юношество, скучая праздностию, кипело любовию к ратной деятельности; не ждало указа королевского и решения чинов государственных; хотело и могло действовать самовольно. Но конечно с тайного одобрения Сигизмунда и Панов Думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой державы".

 

"Признавшись" в Стародубе, что под именем Андрея Нагого скрывался "истинный царь Дмитрий", самозванец с помощью польских советников начал формировать отряды для похода в сторону Москвы. "Горючего материала" на "украинах" России оставалось много, и более года недовольные режимом Шуйского ждали "спасшегося" "царя Дмитрия", который почему-то задерживался в Польше. Первоначально роль "спасшегося" исполнял М. Молчанов, но он по неизвестным причинам (может быть, не договорившись с поляками) "сошел с дистанции", уступив место более беспринципному авантюристу, послушному своим польским покровителям.

 

Города Северской земли, ранее признававшие Лжедмитрия I, немедленно признали и "второго". Помимо Стародуба, где объявился "спасшийся" "Дмитрий", его признали Путивль, Чернигов, Новгород Северский. Иван Заруцкий, ранее верно служивший Лжедмитрию I и направленный к новому самозванцу из Тулы Болотниковым, пал к ногам нового самозванца, уверяя, что будет служить ему, как и раньше, хотя, конечно, видел, что это совсем другой человек. Пан Лисовский быстро сумел собрать из разрозненных казачьих, крестьянских и холопьих отрядов, а также польских "добровольцев", войско в 30 тысяч человек, с которым уже в начале осени 1607 года самозванец вышел к Брянску. Он откликнулся на призыв Заруцкого и шел выручать осажденную Тулу. Однако, узнав о падении Тулы, повернул назад, и ушел к Трубчевску, ожидая более солидной помощи из Польши. С этой помощью он в декабре снова овладел Брянском, а затем и Орлом, где остановился зимовать.

 

В.Н. Татищев, используя материалы К. Буссова в передаче Петрея, сообщает о своеобразном продолжении политики, намеченной Лжедмитрием 1 весной 1606 года, новым самозванцем: "Он же, стоя в Орле, посылал от себя по всем городам грамоты с великими обещании милостей, междо протчим всем крестьяном и холопем прежднюю вольность, которую у них царь Борис отнял, и тем, почитай, весь простой народ к себе привлек. И чрез то во всех городех паки казаков из холопей и крестьян намножилось, и в каждом городе поделали своих атаманов". Конрад Буссов, к которому восходит эта информация, добавляет (и уточняет, о чьих холопах идет речь): "Димитрий приказал объявить повсюду, где были владения князей и бояр, перешедших к Шуйскому, чтобы холопы пришли к нему, присягнули и получили от него поместья своих господ. А если там остались господские дочки, то пусть холопы возьмут их себе в жены и служат ему. Вот так-то многие нищие холопы стали дворянами, и к тому же богатыми и могущественными, тогда как их господам в Москве пришлось голодать".

 

Возможно, что Буссов несколько сгустил краски. Но суть обращения самозванца передал все-таки правильно: холопов, как и самих самозванцев, прельщают возможностью стать господами. В найденном М.Н. Тихомировым продолжении "Казанского сказания" приводятся данные, указывающие на прецедент, которому в данном случае следовал самозванец. На "украинах", в которых Лжедмитрий II набирал свои первые отряды, ширилось восстание крестьян, в ходе которого, по словам автора сказания (разумеется, враждебного крестьянам и холопам), "раби же их (то есть помещиков. - А.К.) служа им и озлонравишася зверообразием, насилующе, господей своих побиваша, и пояша в жены себе господей своих жены и тщери". То же мировоззрение отразилось и в эпизоде, относящемся ко времени после казни Лжепетра. Под Брянск к самозванцу пришел с трехтысячным отрядом некто, назвавшийся "царевичем" Федором Федоровичем, якобы сыном царя Федора Ивановича. Поначалу, обрадованный нежданной помощью, Лжедмитрий II оказывал "царевичу" подобающие почести, но получив значительные подкрепления из Польши, казнил мнимого "племянника".

 

В Орле, где зимовал самозванец, собирались все новые и новые силы. В апреле 1608 года прибыли сюда с несколькими тысячами всадников князь Ружинский и Адам Вишневецкий. За Ружинским тянулась дурная слава, и Лжедмитрий II не хотел принимать его на службу. Но Ружинский созвал войсковое собрание, которое сместило постоянного опекуна самозванца Меховецкого, и выкрикнуло в качестве нового гетмана самого Ружинского. Лжедмитрия II взбунтовавшиеся наемники оскорбляли в лицо, требуя предания его смерти. Меховецкий был собственноручно убит Ружинским, самозванец же, окруженный взбунтовавшимися наемниками, пьянствовал всю ночь, пытаясь заглушить страх. Но и многим полякам было понятно, что без самозванца Москву им не взять. Адам Вишневецкий постарался примирить Лжедмитрия II с Ружинским, причем извинения надменному польскому авантюристу в окружении поляков приносил самозванец.

 

Своеобразный переворот в Орле существенно изменил социальную ориентацию самозванца. Он отдаляется от тех, кто в свое время поддерживал Болотникова, то есть по существу предает их. Польские паны со своими разбойными отрядами становятся господами положения в лагере самозванца, а те в свою очередь стремятся установить контакты с боярами и княжатами, недовольными Шуйским. Но Василий Шуйский не сумел воспользоваться серьезным кризисом в лагере самозванца. Н.М. Карамзин не без осуждения пишет о женитьбе Шуйского на склоне лет, и бездеятельность его объясняет этой женитьбой. Шуйский вновь назначает главным воеводой своего брата Дмитрия, который, по справедливому замечанию Карамзина, "отличался единственно величавостию и спесию; не был ни любим, ни уважаем войском; не имел ни духа ратного, ни прозорливости в советах и выборе людей; имел зависть к достоинствам блестящим и слабость к ласкателям коварным: для того, вероятно, не взял юного, счастливого витязя, Скопина-Шуйского, и для того взял князя Василия Голицына, знаменитого изменами".

 

Семидесятитысячное московское войско простояло всю зиму в бездействии, "а толпы Лжедмитриевы, - продолжает Карамзин, - не боясь ни морозов, ни снегов, везде рассыпались, брали города, жгли села и приближались к Москве. Начальники Рязани, князь Хованский и думный дворянин Ляпунов, хотели выгнать мятежников из Пронска, овладели его внешними укреплениями и вломились в город; но Ляпунова тяжело ранили: Хованский отступил - и через несколько дней, под стенами Зарайска, был наголову разбит паном Лисовским, который оставил там памятник своей победы, видимый и доныне: высокий курган, насыпанный над могилою убитых в сем деле россиян".

 

Наконец, в апреле 1608 года московское войско выступило из Болхова в поход против самозванца, а тот неожиданно для московских воевод оказался уже в десяти верстах от Болхова. 23 и 24 апреля произошло сражение. Первым принял бой князь Василий Голицын, "и первый бежал", язвительно заметил Карамзин. Дрогнули ряды и основного войска, но положение спас воевода Куракин, командовавший запасным отрядом, и смело бросившим его против наступавших полков Лжедмитрия II и поляков. На следующий день также битва продолжалась с переменным успехом, но, в конечном счете, московское войско потерпело поражение. В.Н. Татищев, комментируя источник, основную причину видел в том, что "Шуйский шел неосторожно, оставя другие полки назади и по сторонам не блиско, не ведая, что перед ним делается, …как слепой на неприятеля набрел".

 

Татищев винит Шуйского в гибели отряда немецких наемников. Но в отношении этих наемников Карамзин дает иную информацию. Глава их, Ламсдорф, "тайно обещал Лжедмитрию передаться к нему со всею дружиною, но пьяный забыл о сем уговоре, и не мешал ей отличаться мужеством в битве. В следующий день… Шуйский, излишне осторожный или робкий, велел преждевременно спасать тяжелые пушки и везти назад к Болхову, … чем воспользовался Лжедимитрий, извещенный переметчиком, ... и сильным нападением смял ряды москвитян; все бежали, … кроме немцев. Капитан Ламсдорф, уже непьяный, предложил им братски соединиться с ляхами; но многие, сказав: "наши жены и дети в Москве", ускакали вслед за россиянами. Осталось 200 человек… с Ламсдорфом, ждали чести от Лжедмитрия - и были изрублены козаками. Гетман Ружинский велел умертвить их как обманщиков, за кровь ляхов, убитых ими накануне. Сия измена немцев утаилась от Василия: он наградил их вдов и сирот, думая, что Ламсдорф с добрыми подвижниками лег за него в жаркой сече".

 

Московские воеводы и воины в большинстве бежали к Москве, часть разошлась по домам, 5 тысяч ратников во главе с князем Третьяком Сеитовым засели в Болхове, а затем присягнули Лжедмитрию и выступили с ним к Калуге, хотя шли обособленно от остальных. Бежавшие с поля боя, оправдывая себя, сильно преувеличивали силы поляков и казаков, и в страхе даже находили, что самозванец - это то же лицо, что и Лжндмитрий I. Москва была в панике. "Чернь" уже готовилась выступить против бояр и выдать их, как изменников, самозванцу. Но в Москву стали стекаться и служилые люди, дворяне и дети боярские для защиты столицы государства и царя от поляков, казаков и той же "черни". Пришел в Москву и Третьяк Сеитов со своим отрядом, оправдываясь в измене и проклиная самозванца как подлого злодея.

 

Шуйский собрал новое войско, и на сей раз поставил во главе его Скопина-Шуйского и Ивана Романова. Войско выступило навстречу Лжедмитрию и стало на берегах Незнани, между Москвой и Калугой. Но войско самозванца пошло к Москве другим путем, а московские воеводы князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров, посчитав, что гибель Шуйского неминуема, стали уговаривать дворян и детей боярский бить челом самозванцу. Шуйскому донесли о замысле трех воевод, он приказал схватить их и везти в Москву. Под пыткой виновные сознались и повинились. Шуйский не решился казнить князей, и их сослали: Катырева в Сибирь, Трубецкого в Тотьму, Троекурова в Нижний. Казнены же были двое, по выражению Карамзина, "менее знатных и менее виновных". Узнав, что самозванец приближается к Москве, а также беспокоясь о надежности наскоро набранной рати, Шуйский распорядился отозвать войско в Москву, чтобы организовать ее защиту. Лжедмитрий же с польскими и разнородными русскими отрядами остановился 1 июня в Тушино, которое в то время находилось в 12 верстах от Москвы.

 

Московское войско расположилось в основном напротив Тушино. Стычки авангардов обеих сторон были порой ожесточенными, но обе стороны оставались на своих позициях. Конрад Буссов писал о разногласиях, возникших в лагере самозванца между Ружинским и Лжедмитрием. Ружинский предлагал взять Москву немедленным приступом, что предполагало и активное применение артиллерии, и поджог деревянных укреплений и строений. Лжедмитрий возражал со своей стороны: "Если разорите мою столицу, то где же мне царствовать? Если сожжете мою казну, то чем же будет мне наградить вас?" По заключению Буссова: "Сия жалость к Москве погубила его".

 

Лжедмитрий направлял жителям Москвы грамоты, надеясь, что москвичи поднимутся против Шуйского, как это многократно происходило в южных городах. Но Москва на эти послания не отвечала то ли потому, что они не попадали по адресу, то ли потому, что значительная польская составная войска самозванца напоминала о столкновениях с поляками в правление Лжедмитрия I, и в результате Лжедмитрий II ничего не выигрывал от уверения, что он и есть тот самый единственный "Дмитрий".

 

Став царем, Шуйский главной внешнеполитической задачей считал заключение мира с Речью Посполитой, дабы исключить участие крупных польских войсковых соединений во внутренних усобицах в России. Уже в мае 1606 года в Польшу было отправлено посольство для переговоров. Но Сигизмунд под тем или иным предлогом уклонялся от заключения мира, и, как отмечалось выше, покровительствовал шляхетской вольнице, грабившей Россию. О действительной политике Сигизмунда Шуйскому говорил и представитель Швеции в России Петрей, склоняя русского царя к заключению союза Швеции и России против Речи Посполитой. Но Шуйский отказался от такого союза, надеясь "на Бога". Переговоры с Польшей шли трудно, поскольку Сигизмунд постоянно готовился к войне с Россией, но не чувствовал себя готовым к ней, в частности, из-за разногласий в правящем лагере, где опасались, что Шуйский может прозреть и заключить союз со Швецией.

 

Одним из проявлений сложившейся в Речи Посполитой полуанархической системы власти, были постоянные "рокоши" - выступления той или иной группы власти против короля. Как раз во время фактически начавшейся польской интервенции в России в Польше вспыхнул "Рокош Зебжидовского". Под его влиянием в конце июля 1608 года было заключено перемирие с Россией. Сигизмунд обязывался вывести из пределов России польские войска и не допускать их вмешательства в русские дела впоследствии. Русское правительство со своей стороны освобождало польских феодалов, задержанных в Москве еще в мае 1606 года. Особо выделялся вопрос о семействе Мнишек, сосланном в Ярославль, причем, очевидно, ни Москва, ни Краков не представляли, что может за этим последовать.

 

Сигизмунд III, конечно, не собирался выполнять соглашение, когда польские отряды вместе с Лжедмитрием стояли под Москвой. К тому же в 1607 году у Речи Посполитой был практически союзный договор с Турцией против России, чем направлялись постоянные вторжения крымских татар в южные пределы России. Поддерживал польскую интервенцию и папа римский, и соответственно весь католический мир. В тушинский лагерь Лжедмитрия II продолжали прибывать все новые отряды из Польши. Среди них были наиболее значительными и по количеству воинов и по влиянию паны Зборовский и усвятский староста Ян-Петр Сапега, родственник литовского канцлера Льва Сапеги.

 

Лжедмитрий II был в переписке с Юрием Мнишеком еще с января 1608 года, и это неудивительно, если учесть, что его "подобрали" люди, близкие Мнишеку. В августе 1608 года семейство Мнишека, вроде бы, согласно перемирию, направлявшееся в Польшу, было "перехвачено" и доставлено в Тушинский лагерь. По справедливому заключению Н.М. Карамзина, "Василий дал на себя оружие злодеям, дав свободу Марине".

 

Мнишек и Марина не колебались: они были подготовлены предшествующей перепиской с самозванцем. По замечанию Карамзина, "ни опасности, ни стыд не могли удержать их от нового, вероломного и еще гнуснейшего союза со злодейством". С приближением "законной жены" и "тестя" Лжедмитрий II распорядился палить из всех пушек. Но Марина остановилась в версте от Тушина, где и произошло ее первое свидание с самозванцем, отнюдь нерадостное. Марина знала, что едет совсем к другому "Дмитрию", но реальность оказалась хуже всяких ожиданий. Перед ней явился отвратительный и наружностью и душой человек, с которым ей предстояло разделить ложе. Марина колебалась, но, как заметил Карамзин, "Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость". По сообщению Конрада Буссова, стороны договорились на том, что иезуит, духовник Мнишек, тайно обвенчает "мужа и жену", затем Юрий Мнишек вернется в Польшу, а Марина будет жить с Лжедмитрием как сестра с братом в Тушинском лагере до взятия Москвы.

 

 


Страница 3 - 3 из 5
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру