Продолжение Смуты (1606-1610 гг.)

ВОЦАРЕНИЕ ВАСИЛИЯ ШУЙСКОГО И ЕГО ПРАВЛЕНИЕ

Переворот 17 мая 1606 года подготовил и осуществил Василий Шуйский, и, конечно, его авторитет, а также страх новых расправ убеждали многих, что Шуйскому и предстоит занять царский трон. Вопрос о преемнике поставил в Боярской думе сам Шуйский. Формально он значился "вторым" после князя Федора Мстиславского. Но тот к власти не стремился и даже говорил близким ему людям, что если его изберут "в цари", то он уйдет в монахи. В некоторых иностранных источниках в качестве соискателя на трон называется князь Иван Голицын. Но Голицына, успевшего предать и юного Федора Борисовича и Лжедмитрия, дума не могла принять: слишком явными были его измены, и слишком уж явно он замыкался на своих личных интересах. У Шуйского же были видимые заслуги: устранение самозванца-еретика, ставшего ненавистным разным слоям москвичей, и светским, и духовным. Но Шуйский лукавил, когда предлагал немедленно решить вопрос о новом избраннике в Боярской думе, противодействуя предложениям собрать Земский собор. Созвать собор, действительно, было трудно: весь юг России (и не только юг) не признавали власти Москвы, и, как показало будущее, за Шуйского они бы не проголосовали.

 

Дума, в конечном счете, согласилась с предложением Шуйского, и впервые в истории России царь был избран небольшой группой аристократов-олигархов. В эмоциональной речи перед думцами Шуйский признавал какие-то свои прегрешения и каялся в них, но одновременно он напомнил о слабости Федора Ивановича и властолюбии Бориса Годунова, приведших в итоге к появлению самозванца, за которым слепо последовали и бояре. "Но мы, - переходил он к главному, - загладили сию слабость, когда настал час умереть или спасти Россию, жалею, что я, предупредив других в смелости, обязан жизнью Самозванцу: он не имел права, но мог умертвить меня, и помиловал, как разбойник милует иногда странника. Признаюсь, что я колебался, боясь упрека в неблагодарности; но глас совести, Веры, Отечества, вооружил мою руку, когда я увидел в вас ревность к великому подвигу. Дело наше есть правое, необходимое, святое; оно Ему угодно... Теперь, избыв злодея, еретика, чернокнижника, должны мы думать об избрании достойного Властителя. Уже нет племени Царского, но есть Россия: в ней можем снова найти угасшее на престоле. Мы должны искать мужа знаменитого родом, усердного к Вере и к нашим древним обычаям, добродетельного, опытного, следственно уже не юного - человека, который, прияв венец и скипетр, любил бы не роскошь и пышность, но умеренность и правду, ограждал бы себя не копьями и крепостями, но любовию подданных; не умножал бы золота в казне своей, но избыток и довольствие народа считал бы собственным богатством. Вы скажете, что такого человека найти трудно: знаю, но добрый гражданин обязан желать совершенства, по крайней мере, возможного, в Государе!".

 

Естественно, всем было понятно, чей портрет рисовал Шуйский. И предложение думцев собрать Великую Земскую Думу и чины Государственные из всех областей Российских было не столько возражением против кандидатуры Шуйского, сколько стремлением возложить на соискателя больше обязанностей и ответственности. Но сторонники Шуйского требовали немедленного решения вопроса, поскольку страна (да и сама Москва тоже) пребывала в смятении, а потому оттягивать решение было опасно. Разумеется, что предлагавшие созвать Земский собор со всей земли внутренне не согласились с таким решением вопроса, и это несогласие впоследствии будет подпитывать отчужденность части бояр и знати по отношению к намерениям и действиям Шуйского. Часть их уклонилась и от процедуры избрания, но выступить открыто никто не решился, и 19 мая 1606 года под звук литавр, труб и колоколов бояре и чиновное дворянство представили на Красной площади нового монарха служилым людям, гостям и купцам.

 

Играя в скромность, Шуйский предложил, чтобы духовные чины сначала выбрали нового патриарха вместо скомпрометировавшего себя Игнатия. Но толпа в экстазе кричала, что для отечества государь важнее патриарха. Шуйского проводили в Успенский собор, где уже ожидали митрополиты и епископы, чтобы благословить его на царство. Кандидатами на сан патриарха выступали ростовский митрополит Филарет (Федор Романов) и казанский архиепископ Гермоген. Шуйский, видимо, склонялся в пользу Филарета. Но тот от такой чести уклонился. В итоге, избрали Гермогена (ок. 1530 – 1612), который также не слишком благоволил к Василию Шуйскому. Достаточно сказать, что Гермоген пытался привлечь на публичные выступления и низвергнутого Иова в качестве второго патриарха.

 

В России появился новый царь - Василий IV Иванович Шуйский (1552 – 1612, царь – с 1606). В свое время Борис Годунов выдерживал целый месяц, вроде бы отказываясь занять царский трон. Шуйский же взошел на царство настолько скоропалительно, что не только вся Россия, но и москвичи, даже многие знатные, не участвовали в этом избрании. А подобный факт предполагал в будущем весьма непростые отношения с "Землей". Правда, боярство потребовало от избранника определенных гарантий. В "Ином сказании", составленном в 20-е годы XVII века, приводится "запись целовалная, по которой сам царь целовал крест". Шуйский напомнил о своем происхождении от Рюрика, который в свою очередь производился от "Римского кесаря". "И ныне мы, - обращается он непосредственно к боярам и верхушке московского купечества, поддержавшего "избрание" царя московской элитой, - великий государь, будучи на престоле Российского государства, хотим того, чтобы православное християнство было нашим царским доброопастным правительством и в тишине, и в покои, и в благоденствии. И поволил есмя я, царь и великий князь Василий Иванович всея Русии, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не судя истинным судом з боляры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен, и у детей не отъимати, будут которые с ними в мысли не были; такоже и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя который по суду и по сыску доидет смертные вины, и после их у жен их и у детей дворов, и лавок, и животов не отъимати, будут с ними они в той вине неповинны; да и доводов (то есть доносов. - А.К.) ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтобы в том православное християнство без вины не гибли; а хто на кого лжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине его: что было возвел неподелно, тем сам и осудится. На том на всем, что в сей записи написано, и яз, царь и великий князь Василей Ивановичь всея Русии, целую крест всем православным християном, что мне, жалуя, судити истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругом никому никого в неправде не подавати, и от всякого насилства отбегати". Иными словами, царь обещает вершить суд и расправу "з боляры своими", и именно интересы этих бояр стоят на первом плане у нового правительства.

 

Между тем, Москва была усеяна трупами, которые несколько дней вывозили за город и там хоронили. Тело самозванца три дня лежало на площади, привлекая любопытных и желающих обругать хотя бы труп. Затем его захоронили за Серпуховскими воротами. Но и на этом преследования убитого не закончились. Неделю с 18 по 25 мая стояли сильные морозы (не так редкие в мае-июне и в наше время), наносившие большой ущерб садам и полям. За самозванцем и раньше следовал шепот о его чародействе. В условиях чрезвычайной неустойчивости бытия, суеверия разливались рекой: что-то страшное видели над могилой Лжедмитрия, и с ним связывали возникшие природные катаклизмы. Могилу раскопали, тело сожгли, а пепел, смешав с порохом, выстрелили из пушки, направив ее в ту сторону, откуда пришел Расстрига. Этот пушечный выстрел, однако, создал Шуйскому и его окружению неожиданные проблемы. В Речи Посполитой и Германии распространялись слухи, что казнен вовсе не "Дмитрий", а какой-то его слуга, "Дмитрий" же спасся и бежал в Путивль или куда-то в польско-литовские земли.

 

С воцарением Василия Шуйского осложнились отношения с поляками. Хотя многих из них новая власть взяла под охрану, от поляков требовали возвращения "подарков" самозванца и награбленного у москвичей. Лишь посольству Сигизмунда III обеспечивалась и надежная защита, и правовое признание, принятое в отношении послов. Но защита поляков обостряла отношения новой власти с социальными низами, которые видели источник своих бед в разгуле поляков. Теперь же новый царь пытался восстановить порядки, сложившиеся при Иване Грозном и Федоре Ивановиче. Только если Отрепьев брал у "Грозного" некоторые статьи из Судебника 1550 года, то Шуйский возрождал крепостнические указы. Появление в Судебнике от 9 марта 1607 года статьи о пятнадцатилетнем сроке сыска беглых (исключавшей льготы и тем, кто уходил в голодные годы), определяло политику Шуйского в отношении крестьянства. Соответственной была и реакция крестьян, да и всего юга страны, где противниками этого указа оказались не только беглые, но и служилые люди и дворянство, к которым беглые обычно стекались на более мягких условиях, нежели в центре России (как правило, за ними сохранялось право "выхода").

 

Слухи о том, что "Дмитрий" спасся, а вместо него был убит кто-то другой, быстро распространялись и в России. Сам выстрел из пушки теперь представлялся попыткой скрыть, что сожженный вовсе не тот, кого называли Гришкой Отрепьевым и Расстригой. Слухам о спасении "Дмитрия" правящий круг Шуйского мог противопоставить только показания людей, до того много раз солгавших.

 

В многочисленных версиях о спасении "Дмитрия" обычно фигурировали два приверженца Лжедмитрия: князь Григорий Шаховской и один из ближайших сподвижников самозванца Михалко Молчанов. Оба бежали из Москвы, при этом Шаховской прихватил государственную печать, а Молчанов – скипетр и корону. И того, и другого в разных местах признавали за "истинного" царя "Дмитрия". Вполне вероятна и романтическая версия, будто они бежали вместе, прихватив четырех польских лошадей. И уже по пути к Путивлю, покидая очередной пункт остановки, под глубоким секретом один из них признавался, что другой - истинный царь "Дмитрий". Похоже, "царем" хотели быть оба "соискателя". Но Шаховской был назначен воеводой в Путивль - из Разрядных книг неясно, Отрепьевым, или Шуйским. Впрочем, последнее невероятно потому, что Шаховской был одним из наиболее преданных Лжедмитрию представителей знати.

 

 Михалко Молчанов из Путивля отправился во владения Юрия Мнишека, в Сандомирское воеводство. (Сам Юрий Мнишек и его дочь Марина были сосланы Шуйским в Ярославль). Польские представители, встречавшие русского посла князя Г. Волконского, заявили ему, что "государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и теперь в Сендомире у воеводины жены" (то есть у жены Юрия Мнишека). Г. Волконский возражал, что называющий себя "Дмитрием" - это самозванец, вероятнее всего Михалко Молчанов. Но слух о том, что "Дмитрий" ушел вместе с Молчановым и находится в Сандомире, получил широкое распространение. И, видимо, не случайно уже в июне И.И. Болотников был на приеме у Молчанова, исполнявшего роль царя "Дмитрия". А вскоре города России: Чернигов, Стародуб, Новгород Северский, хотя и не видели в глаза нового "Дмитрия", перестают подчиняться Шуйскому.

 

КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ И.И. БОЛОТНИКОВА

Если о Василии Шуйском практически нет солидных работ, поскольку основные события шли как бы без него и часто против него, то о крестьянской войне и Иване Исаевиче Болотникове (ум. в 1608) написано много книг и высказано много глубоко расходящихся мнений. Общие биографические сведения о нем таковы. Болотников был холопом А.А. Телятевского (видимо, боевым холопом), бежал от него к казакам, попал в плен к крымским татарам, которые продали его в рабство в Турцию. Там он несколько лет был гребцом на галерах, пока не сумел бежать. Сначала Болотников оказывается в Венеции, затем перебирается в Польшу и, наконец, возвращается в Россию.

 

В дореволюционной историографии восстание под предводительством И.И. Болотникова рассматривалось обычно как эпизод "Смуты", захватившей Россию в начале XVII века. Наиболее основательным было исследование С.Ф. Платонова, переизданное в советское время в 1937 году. В этой работе восстание Болотникова рассматривается именно в контексте всей "Смуты", расколовшей общество не по социальным интересам, а по корыстно-эгоистическим притязаниям "верхов" и "низов".

 

С 20-х годов XX века одним из главных принципов советской историографии стал "классовый подход". В "Смуте" искали следы противостояния классов, и восстание Болотникова рассматривалось как крестьянская война против феодальной эксплуатации. Но изначально проявились и определенные разночтения. В наиболее фундаментальной работе И.И. Смирнова "Восстание Болотникова" (М., 1951) действия "болотниковцев" было в известной мере вырваны из общего контекста событий, а "классовый" подход, который должен был поднять личную роль Болотникова, приводил к известным натяжкам и игнорированию некоторых важных аспектов самого движения. Так, после выхода книги развернулась дискуссия о хронологических рамках крестьянской войны. А.А. Зимин предложил расширить ее рамки, и начинать отсчет крестьянской войны с восстания Хлопка, а закончить последними выступлениями И. Заруцкого (т.е. – 1604 – 1613 гг.). Главным аргументом в данном случае выдвигалось то обстоятельство, что все это десятилетие во внутренней борьбе были задействованы примерно одни и те же силы.

 

С экстравагантной концепцией выступил в 1967 году смоленский автор Д.П. Маковский, который определил крестьянскую войну как "буржуазную революцию", а Болотникова представил "предателем". Концепция Маковского вызвала специальное обсуждение книги в МГУ и встретила резкое осуждение. (Материалы этого обсуждения были опубликованы - "Вопросы истории", 1969, №9).

 

В.И Корецкий впервые указал на некоторые принципиальные ошибки в подходах почти всех историков, писавших о крестьянской войне, и прежде всего именно о движении, возглавленном И.И. Болотниковым. Он обратил внимание на то, что "программа" восставших чаще всего подается на основе абстрактных рассуждений, исходящих из представлений самих историков о том, какие требования могли бы выдвинуть холопы и крестьяне. Но народное движение в Смутное время включало не только эти социальные категории. В нем активно участвовали служилые люди и дворяне южных областей России, которые также не признавали ни власти, ни установлений правительства Шуйского. Уже поэтому четкой социальной программы у восставших и не могло быть: в чем-то чаяния разных слоев населения сходились, но в чем-то и заметно различались. Другое важное наблюдение В.И. Корецкого - отношение дворянского лидера Истомы Пашкова и Болотникова. Их чаще всего объединяют в рамках единого движения, при этом нередко обвиняют Пашкова и рязанца Прокопия Ляпунова в "предательстве" и "измене". Но, как верно замечает В.И. Корецкий, ни предательства, ни измены дворянских предводителей не было, поскольку дворяне Пашкова и Ляпунова и войско Болотникова шли к Москве разными путями, никак не координируя свои действия. И те, и другие выступали за "царя Дмитрия", но у тех и у других с этим именем связывались разные интересы.

 

Самое же любопытное заключается в том, что имя "царя Дмитрия" связывалось и с разными идеями, и с разными личностями. В литературе этому вопросу уделено слишком мало внимания. Редко упоминается даже о том, что Болотников был назначен главным воеводой "царем Дмитрием", с которым Болотников встретился во владениях Юрия Мнишека. В Сандомире наставления Болотникову, в качестве "царя Дмитрия", давал Михаил Молчанов. Истома Пашков доехал только до Путивля и получил своего рода благословение от Григория Шаховского, который тоже именем "царя Дмитрия" утвердил Пашкова в качестве главного воеводы ополчения Тулы и других южных городов, но оговорился, что сам "Дмитрий" не может его принять, поскольку находится в Литве и опасается покушений на свою жизнь. Имел ли в виду Шаховской Молчанова, или у него был свой кандидат - остается неясным.

 

Знамя "царя Дмитрия" уже само по себе исключало возможность выработки какой-то определенной программы. За "царя Дмитрия" была протестующая против боярского правления часть населения, однако боролись каждый за своё. Так, в ряде городов Северской земли посадские люди убили городских воевод, но это были воеводы - сторонники Шуйского. Воевод, признававших "царя Дмитрия", восставшие нигде не трогали. По существу, дворян юга России с крестьянами и холопами областей, непосредственно прилегающих к центру, объединяло только одно – требование восстановления права выхода в духе Судебника 1550 года, некоторых установлений Бориса Годунова в голодные годы и не успевшего получить практического применения Судебника Лжедмитрия марта 1606 года. Но при этом крестьяне и холопы боролись за свободу, а дворяне южных городов - за право не возвращать помещикам Центральной России бежавших на юг бывших крепостных и холопов.

 

В литературе или не замечают или недооценивают тот факт, что Болотников, став первым воеводой мнимого "Дмитрия", сам, видимо, искренне верил в том, что служит "истинному" и "доброму" царю. Верили в это (или принимали на веру) и южане, и жители городов Северской земли. Только это обстоятельство может объяснить тот факт, почему в подчинении у Болотникова оказался бывший его господин и приверженец Лжедмитрия князь А.А. Телятевский. Северские города и прилегающая к ним округа сразу не приняли переворот в Москве и легко верили, что Лжедмитрий сумел уйти от "изменников". Истома Пашков, получив благословение Григория Шаховского, двинулся к Ельцу летом 1606 года, разгромил здесь войска Шуйского и через Ряжский и Пронский уезды Рязанщины начал продвигаться к Москве. Никаких контактов с Болотниковым ни у него, ни у Прокопия Ляпунова не было.

 

***

Летом 1606 года Болотников начал собирать войско из казачьих отрядов, рассеянных после майских событий в Москве по разным районам юга России, а также из крестьян, холопов и посадских людей, либо поддерживавших Лжедмитрия, либо надеявшихся на улучшение своего положения при воцарении "спасшегося" "Дмитрия". Комарицкая волость становится своеобразным лагерем, где Болотников стремится соединить разнородные элементы в более или менее управляемую военную силу. С этим войском он выступил в поход, и под Кромами одержал убедительную победу над московскими воеводами, которые потеряли 8 тысяч воинов. Следуя за отступающими воеводами Шуйского через Орел, Болхов и Калугу войско Болотникова двинулось к Москве. В Карамзинском хронографе отразилось преобладающее настроение во всех этих районах: "И в тех украйных, в польских (в смысле - в степных. - А.К.), и в северских городах тамошние люди, по вражию наваждению, бояр и воевод и всяких людей побивали разными смертьми, бросали с башен, а иных за ноги вешали и к городовым стенам распинали и многими разноличьными смертьми казнили и прожиточных людей грабили, а кого побивали и грабили, и тех называли изменники, а они будто стоят за царя Дмитрия". В ряде случаев инициатором казней был сам Болотников. Обычно это относилось к тем сторонникам Шуйского, которые пытались разоблачать и первого Лжедмитрия, и нового, якобы спасшегося. Аналогичные казни совершал и Шуйский и его люди по отношению к тем, кто распространял версию о спасшемся "Дмитрии".

 

Признание или непризнание "законности" "царя Дмитрия" было своеобразной разделительной линией. Социальный аспект оставался на втором плане, поскольку в войске Болотникова были и холопы, и мелкие помещики из прилегающих к зоне, контролируемой Болотниковым, территорий. И сам Болотников часто, отбирая имения у помещиков, передавал их другим, верящим в "доброго царя" "Дмитрия". Иными словами, действия Болотникова не были "антифеодальными" - феодальные отношения сохранялись, но подразумевалась обязательная отмена крепостного права. Причем за отмену крепостного права, как было сказано, ратовали и дворяне южных районов страны.

 

Истома Пашков со своими отрядами двигался через Коломну и Коломенское и остановился в конце октября 1606 года у Котлов (территория в настоящее время входит в границы Москвы в районе станций метро "Нагорная" и "Нагатинская" у речки Котловка). Болотников двигался сюда же через Серпухов и прибыл со своим войском в начале ноября. Между воеводами обозначилось противостояние. Дворяне стремились объявить главным воеводой Пашкова. Но, согласно К. Буссову, Болотников ссылался на назначение его главным воеводой самим "царем Дмитрием", тогда как Пашков был утвержден Григорием Шаховским именем где-то скрывающегося "царя Дмитрия". По всей вероятности, военный перевес был на стороне Болотникова, поэтому Пашков вынужден был ему уступить. Эти разногласия, естественно, ослабили позиции осаждавших Москву отрядов.

 

Военные стычки под Москвой не давали решающего перевеса ни восставшим, ни войскам Шуйского. Но под Троицком, на пути из Рязани в Москву, рязанцы разбили московские войска, и угроза столице стала вполне реальной. В источниках в качестве воеводы рязанцев называется Истома Пашков. Прокопий Ляпунов в этом случае не упоминается, что представляется странным, поскольку именно Прокопий Ляпунов организовывал рязанские отряды, а Лжедмитрию он оказывал услуги и на пути самозванца в Москву, и после утверждения его в Москве.

 

Разногласия между Болотниковым и Пашковым практически исключали возможность их совместных действий. А многие рязанские и тульские дворяне стали сразу искать контакты с московскими воеводами (разумеется, втайне от Болотникова). В свою очередь, некоторые из москвичей, и не только посадские люди, искали контакты с Болотниковым. Они настаивали на том, чтобы Болотников показал им "Дмитрия", от имени которого он осаждал Москву. Болотников отвечал, что в его стане "Дмитрия" нет, что "царь Дмитрий" находится в Польше, а к Григорию Шаховскому направил гонца с письмом, дабы тот тоже бы отправил гонца с письмом в Польшу, чтобы "царь Дмитрий" приехал в стан Болотникова.

 

Напряженность в отношениях Болотникова и Истомы Пашкова усиливалась и в связи со все более определявшейся различной социальной ориентацией двух воевод "царя Дмитрия". Пашков требовал лишь устранения самого Шуйского и его братьев, дабы освободить трон для "царя Дмитрия", Болотников же обращался к социальным низам, призывая их объединиться и выступить против знати вообще. В Калуге ему удалось победить брата Шуйского именно таким образом: посад восстал против приверженцев Шуйского, в результате чего И.И. Шуйский оставил Калугу, а посадские низы получили владения знати. Но в Москве посад не имел ни такой силы, ни такой самостоятельности. В результате, Болотников не получил ожидаемой поддержки у низов московского населения, а Пашкова и Ляпунова он напугал своими контактами с московскими социальными низами. Ляпунов и прибывший отряд касимовских татар перешли на сторону Василия Шуйского еще в середине ноября, а Истома Пашков с несколькими сотнями своих воинов -в день решающей битвы 2 декабря 1606 года.

 

Шуйскому существенно помогли пришедшие на помощь смоленские и набранные в районе Можайска и Волоколамска воеводой Крюком-Колычевым полки, а также пришедшие с Двины стрельцы. Поддержал нового царя и патриарх Гермоген, причем главным аргументом Гермогена было обвинение восставших в "ереси". На самом деле "еретиков" в войске Болотникова не было, но повод к обвинениям в "ереси" давали связи Лжедмитрия, которому, вроде бы, служил Болотников, с поляками-католиками.

 

27 ноября 1606 года, после трехнедельного затишья, войско Шуйского перешло в наступление и разбило отряды Болотникова, расположенные близ села Котлы. Основные силы Болотникова отступили в укрепленный лагерь в селе Коломенском. Здесь произошло продолжавшееся несколько дней сражение, в котором Болотников потерпел поражение отчасти из-за измены Пашкова, хотя с ним ушла лишь относительно небольшая часть собственно дворянского войска. По сообщению К. Буссова, Шуйский сумел выставить против Болотникова войско в 100 тысяч человек. Согласно русским источникам потери Болотникова составили от 500 до 1 тысячи убитыми и 21 тысячу пленными. Такое соотношение может объясняться только переходом в ходе боя части войска Болотникова на сторону Шуйского. Тем не менее, основная часть войска восставших организованно отступила к Калуге и Туле.

 

Большая часть войска Болотникова укрепилась в Калуге. По сообщению "Карамзинского хронографа", в Калуге было "всяких людей огненного бою болши десяти тысячь". В Туле также размещались "многие же люди с вогненным боем". В Москве, видимо, считали, что в принципе с Болотниковым было покончено, и надо было просто его догнать и добить. "Вдогонку" был направлен отряд во главе с братом царя Д.И. Шуйским, который был дважды разбит Болотниковым: под Калугой и под Серпуховым. Тогда Василий Шуйский направил под Калугу более значительные силы - три полка с артиллерией во главе с другим братом – Иваном Шуйским. Но И.Шуйский тоже не смог ничего добиться и отступил, сняв осаду.

 

В январе 1607 года Василий Шуйский направляет под Калугу трех воевод: Ф.И. Мстиславского, Б.П. Татева и быстро проявлявшего военное дарование молодого М.В. Скопина-Шуйского. Воеводы разработали более рациональный план взятия Калуги. В крепости не было каменного кремля: острог ее был деревянным. Предполагалось разрушить деревянное укрепление артиллерией и организацией поджога с помощью деревянного "подмета". В "Ином сказании" дается описание применения "подмета": "Ведется подмет под градцкие стены, вал дровяной, сами идущие ко граду за туры, пред собою же ведоша множество дров, яко стену градную, на сожжение граду, создали убо емлющи дрова и наперед бросающе, и тако впредь ко граду идуще; самих же их со града за дровы ничем вредити не могут. И тако един конец дровяного валу уже и под стену придвигнуша, другаго же конца того дни не успеша придвигнути...; а того не повели ночи ради, отложиша до утра, придвигнути и зажетчи в утре дрова".

 

Операция московских воевод своей необычностью привлекла внимание и иноземных авторов. Исаак Масса писал о том, что крестьян окрестных селений заставляли рубить в лесах деревья, раскалывать их на дрова и свозить дрова в лагерь на санях, которых было собрано под это дело несколько сот. Целые горы дров были сложены вокруг Калуги, и воеводы ожидали "попутного ветра", с тем, чтобы подожженные дрова сразу перекинулись на деревянные укрепления и постройки города.

 

Замысел московских воевод достоин с военной точки зрения самой высокой оценки, тем более что подобных методов взятия крепостей до них как будто не применяли. Но и Болотников проявил себя выдающимся воеводой. Он понял, что хотят сделать московские воеводы и сумел точно рассчитать, когда может быть совершен поджог. На пути надвигавшегося "подмета" за пределами городских укреплений был вырыт ров, который наполнили порохом, и в последнюю ночь перед намеченным поджогом "подмета", ров взорвали. Как записано в "Ином сказании", "от лютости зелейные подняся земля и з дровы, и с людми, и с туры, и со щиты, и со всякими приступными хитростьми. И бысть беда велика, и много войска погибоша, и смятеся все войско".

 

И замысел московских воевод, и блестяще осуществленные контрмеры Болотникова отражены в разных записках, посвященных "Смуте", что свидетельствует о впечатлении, произведенным неординарным столкновением военных дарований. А Болотников, воспользовавшись естественным замешательством в стане противника, "вышед со всеми людми" из города и нанес значительный урон осаждавшим: "многих людей побиша и пораниша". По справедливому замечанию И.И. Смирнова, приход к Калуге лучших в это время московских воевод "ознаменовался одной из самых блестящих побед Болотникова над царскими войсками".

 

Три подряд внушительных поражения московских войск под Калугой отчасти объясняются некоторой эйфорией в окружении Шуйского после победы над Болотниковым под Коломенском. Но были и объективные причины: Москва не в состоянии была направить под Калугу, как в свое время под Коломенское, стотысячное войско. В это время восстания охватывали уже почти всю страну. Правительству Шуйского не подчинялись все города южнее линии Рязань - Брянск, по-прежнему было неспокойно и на северо-западе России. К тому же возникли новые серьезные очаги выступлений в Среднем Поволжье, где восстание охватило "Арзамасские и Алатырские места", а восставшие подступали к Нижнему Новгороду. Правда, взять город им не удалось, и в январе 1607 года большинство восставших районов "добили челом" Василию Шуйскому. Но обстановка здесь оставалась неспокойной, и в 1608 году восстание будет развиваться под теми же лозунгами, что и на рубеже 1606 - 1607 годов.

 

Стремясь укрепить свои позиции и ослабить позиции Болотникова, Василий Шуйский в марте 1607 года издает два очень разных установления. В указе от 7 марта о "добровольных холопах" отменялись статьи закона 1597 года, говорящие о том, что "добровольные холопы", прослужившие у хозяина более полугода, превращались в "кабальных холопов". Новый указ 7 марта лишал владельцев холопов такого права. Для ослабления позиций Болотникова холопам, явившимся с повинной, давались "отпускные", дворянам же разрешалось набирать холопов "на поруки" из тюрем. Еще одно установление - Уложение 9 марта 1607 года, которое устанавливало срок сыска беглых крестьян в 15 лет. Так, в течение двух-трех дней Шуйский попытался ублажить и волков, и ягнят.

 

После поражения Болотникова под Москвой и перехода его в Калугу Григорий Шаховской именем "царя Дмитрия" вызвал с юга "царевича Петра" (самозванца Илейку Муромца), дабы тот с казаками оказал поддержку Болотникову. "Царевич Петр" уже выходил на помощь "царю Дмитрию" и в мае 1606 года дошел с казаками Волгой до Свияжска, где и узнал о падении Лжедмитрия. После этого "царевич Петр" с казаками переправился на Дон, а затем на Донец. И теперь он охотно откликнулся на призыв Г. Шаховского - зимой 1607 года "царевич Петр" прибыл в Путивль и возглавил ту часть казачества, которая готова была бороться против "лихих бояр", не допускающих до них царские пожалования. В начале 1607 года, по рекомендации Г. Шаховского, отряды Лжепетра идут на помощь Болотникову - частью в Калугу, частью, вместе с самим "царевичем", в Тулу.

 

По сообщению "Нового летописца", зимой 1607 года Василием Шуйским были посланы воеводы с воинскими отрядами, помимо Калуги, также к Серпухову, Арзамасу, Михайлову, Веневу, Козельску. Подмосковные города являлись главными опорными базами Болотникова, и против них были двинуты главные силы боярского правительства. Но, несмотря на наличие значительных сил, войскам Шуйского не удалось добиться перевеса, а некоторые частные успехи перекрывались активными действиями восставших. В значительной степени удача восставших являлась заслугой "царевича Петра". В начале февраля князь А.А. Телятевский, выступавший воеводой "царевича Петра", разбил царского воеводу князя А.В. Хилкова и заставил его войско отступить к Кашире. После этой победы войско "царевича" разделилось на две части: одна под началом А.А. Телятевского отправилась к Туле, другая под водительством князя Василия Масальского направилась на помощь Болотникову к Калуге. У речки Вырка произошло сражение с правительскими полками, которое продолжалось "день да ночь". С обеих сторон выступали примерно равные силы, насчитывавшие более 20 тысяч каждая. Масальский был ранен и попал в плен, "достальные же воры, - по словам "Нового летописца", - многие на зелейных бочках сами седяху и под собой бочки с зельем зажгоша и злою смертию помроша".

 

Другое поражение восставшие понесли в Серебряных прудах. Сюда из Каширы были направлены потрепанные отряды князя А.В. Хилкова, но они не добились успеха. На помощь Хилкову пришли отряды, освободившиеся после "замиренья" Поволжья, во главе с воеводами Г. Пушкиным и С. Ододуровым. И хотя "ис Прудов воровские люди многих ратных людей переранили, а иных побили", осажденные, "видя свою погибель, что им не отсидетца", впустили войско Шуйского в острог и "крест целовали царю Василью". Пришедшая на другой день помощь "воровских людей с Украйны" опоздала, а воеводы их Иван Мосальский и Иван Сторовский с частью отряда попали в плен.

 

Инициатива перешла к московским воеводам, и Шуйский направляет под Тулу князя И.М. Вортынского. В Туле в это время уже обосновался "царевич Петр", и одной из главных задач Воротынского было пленение самозванного "царевича". Но Воротынский был разбит князем Телятевским и "едва ушел в Олексин". В то же время под Дедиловым было разгромлено войско, возглавляемое воеводами Хилковым, Пушкиным и Ододуровым.

 

Положение вновь менялось в пользу Болотникова. В мае 1607 года боярское правительство попыталось переломить ситуацию и направило значительные силы под Калугу, куда на помощь Болотникову из Тулы шел отряд под командованием князя Телятевского. Сражение произошло "в селе на Пчельне", вблизи Калуги, и московские воеводы были наголову разбиты Телятевским, а в числе убитых были воеводы Татев и Черкасский. Остатки войска "с великим ужасом, - как писал Конрад Буссов, - прибежали в свой лагерь под Калугу". Определенную роль в этой победе сыграли "заборские казаки", которые в декабре 1606 года попали в плен и были включены в войско Шуйского, а теперь вновь перешли на сторону восставших "за царя Димитрия". Болотников быстро среагировал на ситуацию и вывел все свои войска на оставшуюся часть войска, бежавшего в лагерь под Калугой. Разгром был полный, и воеводы Шуйского, как сообщает "Иное сказание", "устрашишася и бегству вдашася, и все воинство такожде вослед их побегоша, кто елико можаше".

 

После этой победы и избавления Калуги от осады, Болотников решил перейти в Тулу, где был каменный кремль. Здесь он впервые соединился с "царевичем Петром". Решение Болотникова вызывало непонимание и у современников, и у историков. Исаак Масса заметил, что если бы восставшие сразу двинулись на Москву, "то овладели бы ею без сопротивления". Сам переход Болотникова в Тулу отдалял такую перспективу. И в Туле, хотя нет никаких сведений о разногласиях "воеводы царя Димитрия" и "царевича", какая-то напряженность явно существовала. Г. Шаховской приглашал "царевича", чтобы помочь "воеводе Димитрия", но формально "царевич" стоял выше Болотникова, поскольку Болотников хотя и "первый", но лишь воевода. Не исключены какие-то трения у Болотникова и со своим бывшим господином А.А. Телятевским, одержавшим за короткое время три важных победы. Такую ситуацию мог бы разрешить сам мнимый "Дмитрий", роль которого пока исполнял Михалко Молчанов. Но он не откликался на многочисленные призывы Болотникова раньше, и, видимо, решил уклониться от дальнейшего участия в авантюре. В результате же бездействия восставших правительство Шуйского сумело оправиться от поражений и укрепить свои позиции, в частности, за счет некоторых уступок и подачек служилым людям - помещикам, которые не хотели Шуйского, но еще более опасались восставших холопов и сбежавших крепостных. Установления 7 и 9 марта 1607 года, почти противоположно направленные, решали одну и ту же проблему: мобилизации дворянства вокруг правительства Шуйского и ослабление лагеря восставших разного рода посулами как дворянам, так и холопам.

 

21 мая 1607 года начался тульский поход Василия Шуйского, причем в походе впервые принял участие и сам царь. В Серпухове формировалось войско, предназначенное для похода на Тулу. Одну группу полков возглавил М.В. Скопин-Шуйский, П. Урусов возглавил татарские формирования, а третья группа представляла "дворовые" полки, которые возглавили "дворовые" воеводы И.И. Шуйский и князь М.С. Туренин. Другим местом сосредоточения верных Василию Шуйскому войск была Кашира, где стоял полк князя А.В. Голицына и рязанские отряды во главе с Прокопием Ляпуновым, Г.Ф. Сумбуловым и Ф.И. Булгаковым. Шуйский, однако, медлил с выступлением к Туле, и Болотников (может быть, разрешив какие-то внутренние разногласия) вместе с Телятевским решили обойти войско Шуйского и устремиться прямо к Москве. Численность их войска источники определяли в 30 - 38 тысяч, отмечалось наличие у войска артиллерии и вооруженных "огненным боем" ратников. О местонахождении "царевича Петра" и его отношении к планам Болотникова и Телятевского в этой связи данных никаких нет, хотя и умолчание об этом может быть существенным фактом: он оставался в Туле либо для охраны города, либо потому, что плана нового похода на Москву не принимал.

 

 Начав движение в сторону Серпухова, Болотников затем резко повернул в сторону Каширы, где находилась более слабая группировка войска Шуйского. Но Шуйский успел вовремя направить подкрепления в Каширу. На подступах к Кашире "на речке Восме, что впала в Беспуту" 5 - 7 июня разразилась битва. Первоначально перевес был на стороне Болотникова. Но, по сообщению Конрада Буссова, войско Шуйского проиграло сражение, "если бы один из тульских воевод, по фамилии Телятин, не изменил со своим четырехтысячным отрядом и не выручил врага, ударив по своим братьям. Это привело в такой ужас тульское войско, что оно обратилось в бегство и вернулось в Тулу". Значительную роль в победе войска Шуйского сыграли также рязанские отряды, зашедшие в тыл войска Болотникова (возможно, и согласованно с тульскими изменниками). В свою очередь казачий отряд в количестве 1700 человек, зашедший в тыл полкам Шуйского, оказался отрезанным в "буераке", где он двое суток отражал натиск многократно превосходящих сил: "Билися на смерть, стреляли из ружья до тех мест, что у них зелья не стала". Обезоруженных и плененных казаков на другой день всех казнили.

 

В битве на Восме Болотников потерял порядка 20 тысяч воинов. Тем не менее, Василий Шуйский не решался двинуть все свое войско к Туле. Туда были отправлены Каширский и Рязанский полки и три полка, возглавляемые князем Скопиным-Шуйским. Перевес в силах у преследователей Болотникова и в таком составе был многократным. Тем не менее, 12 июня Болотников решил дать сражение на речке Вороньей в семи верстах от Тулы. Речка воспринималась как стратегический рубеж, и позволяла удерживать позиции в течение двух дней. На третий день московским полкам помог дождь: берег речки стал топким, и воины Болотникова "не возмогоша стати" на ранее выбранных ими местах. Пришлось отступать к Туле, и Тула попадала в осаду, продолжавшуюся почти четыре месяца. 30 июня к Туле подошел и сам Василий Шуйский со всем своим двором и войском. Осаждавшие расположились по обеим берегам реки Упы, и артиллерия обстреливала осажденный город также с двух сторон. По разным данным войско Шуйского насчитывало от ста до ста пятидесяти тысяч человек, тогда как Болотников имел, согласно оценкам современников, примерно 20 тысяч воинов.

 

На первых порах осажденные постоянно совершали вылазки. В июле 1607 года ситуация еще более обострилась – в Стародубе (а не в Путивле) объявился новый самозванец "Дмитрий", который вошел в историю под именем Лжедмитрия II. Осенью 1607 года войска Лжедмитрия II захватили Дедилов, Крапивну и Епифань. Но к этому времени Тула уже не могла оказать существенную помощь новому самозванцу. В изолированной от Северских и Украинных городов Туле начался страшный голод. Ели, по словам голландского автора Геркмана, "вонючую падаль и лошадей, источенных червями". И совершенно невыносимыми стали условия в городе, когда осаждающие перекрыли плотиной реку Упу ниже города, и город оказался затопленным.

 

Собственно надеяться можно было только на внешнюю помощь. По сообщению К. Буссова, Болотников трижды посылал гонцов к "царю Дмитрию", ожидая помощи. Но, как уже говорилось, установить связь с Михалко Молчановым ему, видимо, не удалось, потому что Молчанов отказался от роли "царя Дмитрия", а с новым Лжедмитрием ни у кого из тульских сидельцев связей не было. Неясно была ли такая связь с Лжедмитрием и у Григория Шаховского, к которому, по всей вероятности, Болотников направлял своих гонцов.

 

Голод, естественно, обострил внутренние противоречия в Туле. Опасаясь, что Лжедмитрий II все-таки направится к Туле, а также учитывая ослабление позиций Болотникова в самом осажденном городе, Шуйский предложил Болотникову переговоры об условиях капитуляции города. Основой переговоров являлось обещание Шуйского сохранить свободу руководителям и участникам восстания. Заключенное соглашение Шуйский скрепил торжественной клятвой, и 10 октября 1607 года Тула покорилась Василию Шуйскому.

 

Как и всегда в подобных случаях, сильнейшая сторона не собиралась выполнять условия соглашения. К тому же в Туле имелись предатели, которые доставили Шуйскому схваченных Болотникова и "царевича Петра". Опасаясь реакции на явное нарушение только что заключенного соглашения, Шуйский поспешил объявить войско распущенным, а по городам были разосланы грамоты, где капитуляция Тулы представлялась лишь прощением "тульских сидельцев" и самого Болотникова с признанием ими своей вины. Болотников и "царевич Петр" были доставлены в Москву в оковах, и сразу по возвращению Шуйского в Москву Лжепетр был повешен "под Даниловым монастырем, на Серпуховской дороге". С Болотниковым расправа была произведена через несколько месяцев в 1608 году. Его отправили в Каргополь, где сначала ослепили, а затем утопили. Князь Телятевский был отпущен на свободу, а оказавшийся в Туле Григорий Шаховской был отправлен в ссылку.

 

 

ЛЖЕДМИТРИЙ II, И ЕГО МЕСТО В ПРОДОЛЖАЮЩЕЙСЯ "СМУТЕ"

После захвата Тулы, царь Василий Шуйский, опасаясь вооруженных "тульских сидельцев", "милостиво" отпустил их на все четыре стороны. Но казнь "царевича Петра" и Болотникова выявила обман со стороны Шуйского. Разошедшиеся по разным городам и весям воины Болотникова и "царевича Петра", вновь начали собираться в организованные отряды, примыкая главным образом к новому царю "Дмитрию" - Лжедмитрию II. Новый самозванец был прямым ставленником польских авантюристов, которым важно было добиться дальнейшего ослабления России даже ценой подъема самосознания крестьян и холопов, которое не могло пройти мимо и русских земель на правобережье Днепра, в составе Польско-Литовского государства. По какой причине сошел с арены Михалко Молчанов остается неясным, но ему довольно быстро нашли замену.

 

В мае 1607 года в Стародубе Северском объявились три пришельца, главный из которых именовал себя Андреем Нагим, родственником московского государя Дмитрия. Пришельцы объявили стародубцам, что они пришли от самого Дмитрия, которого следует ожидать со дня на день. Слух дошел и до Болотникова, и он направил из Тулы в Стародуб Ивана Заруцкого, возможно, надеясь, что это тот самый "Дмитрий", с которым он встречался в Сандомире. Но "Дмитрий" не объявлялся, и стародубцы решили пыткой вырвать признание у одного из спутников "Нагого", московского подъячего. Тот "признался", что назвавшийся "Нагим" и есть настоящий "царь Дмитрий".

 

О происхождении Лжедмитрия сведения довольно противоречивы: похоже современники об этом мало что знали. Н.М. Карамзин останавливается в основном на двух вариантах: это или бродяга с Украины - поповский сын Матвей Веревкин, как считали некоторые наши летописцы, или же иудей, как считали "в бумагах государственных" и в ряде иностранных источников. По оценке Карамзина, "сей самозванец и видом и свойствами отличался от Расстриги: был груб, свиреп, корыстолюбив до низости; только подобно Отрепьеву, имел дерзость в сердце и некоторую хитрость в уме; владел искусно двумя языками, русским и польским; знал твердо Св. Писание и Круг церковный; разумел, если верить одному чужеземному историку (дается отсылка на Кобержицкого. - А.К.), и язык еврейский, читал Талмуд, книги Раввинов, среди самых опасностей воинских; хвалился мудростию и предвидением будущего. Пан Меховецкий, друг первого обманщика, сделался руководителем и наставником второго; впечатлел ему в память все обстоятельства и случаи Лжедимитриевой истории". Карамзин же приводит слова царя Михаила Федоровича Романова из письма принцу Оранскому, опубликованному в 1630 году: "Сигизмунд послал жида, который назвался Дмитрием царевичем". Таково было официальное мнение не только Шуйского и его бояр, но и Романовых. О том же говорили и иезуиты, находившиеся в Москве при Лжедмитрии I, что может указывать на Польско-Литовское государство как его родину, где иудейские общины обосновались с XIV века.

 

В источниках, однако, нет сведений о родословной Лжедмитрия II. Интерес к нему возник, когда он объявил себя "дважды спасшимся" "царевичем" и "царем". Но близко знавших его людей оказалось совсем немного и они, похоже, тоже знали его не более пяти-десяти лет, когда он служил в разных ролях в основном у лиц духовного звания. След его просматривается и в Москве, и в Белоруссии, и на Украине, и в Польше. По некоторым сведениям он был в Москве у Лжедмитрия I и уехал из Москвы за пять дней до восстания 17 мая 1606 года, видимо, что-то зная о предстоящих событиях.

 

Судя по всему, в вопросах веры Лжедмитрий II был также беспринципен, как и во всем остальном. В зависимости оттого, что выгоднее, он мог быть и правоверным иудеем, читающим Талмуд на иврите, и католиком, и православным. Примерно такое же настроение царило и в Польше. "Не спрашивали, - пересказывает Карамзин польского историка Немцевича, - истинный ли Димитрий или обманщик зовет воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагренном кровию ляхов. Война Ливонская кончилась: юношество, скучая праздностию, кипело любовию к ратной деятельности; не ждало указа королевского и решения чинов государственных; хотело и могло действовать самовольно. Но конечно с тайного одобрения Сигизмунда и Панов Думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой державы".

 

"Признавшись" в Стародубе, что под именем Андрея Нагого скрывался "истинный царь Дмитрий", самозванец с помощью польских советников начал формировать отряды для похода в сторону Москвы. "Горючего материала" на "украинах" России оставалось много, и более года недовольные режимом Шуйского ждали "спасшегося" "царя Дмитрия", который почему-то задерживался в Польше. Первоначально роль "спасшегося" исполнял М. Молчанов, но он по неизвестным причинам (может быть, не договорившись с поляками) "сошел с дистанции", уступив место более беспринципному авантюристу, послушному своим польским покровителям.

 

Города Северской земли, ранее признававшие Лжедмитрия I, немедленно признали и "второго". Помимо Стародуба, где объявился "спасшийся" "Дмитрий", его признали Путивль, Чернигов, Новгород Северский. Иван Заруцкий, ранее верно служивший Лжедмитрию I и направленный к новому самозванцу из Тулы Болотниковым, пал к ногам нового самозванца, уверяя, что будет служить ему, как и раньше, хотя, конечно, видел, что это совсем другой человек. Пан Лисовский быстро сумел собрать из разрозненных казачьих, крестьянских и холопьих отрядов, а также польских "добровольцев", войско в 30 тысяч человек, с которым уже в начале осени 1607 года самозванец вышел к Брянску. Он откликнулся на призыв Заруцкого и шел выручать осажденную Тулу. Однако, узнав о падении Тулы, повернул назад, и ушел к Трубчевску, ожидая более солидной помощи из Польши. С этой помощью он в декабре снова овладел Брянском, а затем и Орлом, где остановился зимовать.

 

В.Н. Татищев, используя материалы К. Буссова в передаче Петрея, сообщает о своеобразном продолжении политики, намеченной Лжедмитрием 1 весной 1606 года, новым самозванцем: "Он же, стоя в Орле, посылал от себя по всем городам грамоты с великими обещании милостей, междо протчим всем крестьяном и холопем прежднюю вольность, которую у них царь Борис отнял, и тем, почитай, весь простой народ к себе привлек. И чрез то во всех городех паки казаков из холопей и крестьян намножилось, и в каждом городе поделали своих атаманов". Конрад Буссов, к которому восходит эта информация, добавляет (и уточняет, о чьих холопах идет речь): "Димитрий приказал объявить повсюду, где были владения князей и бояр, перешедших к Шуйскому, чтобы холопы пришли к нему, присягнули и получили от него поместья своих господ. А если там остались господские дочки, то пусть холопы возьмут их себе в жены и служат ему. Вот так-то многие нищие холопы стали дворянами, и к тому же богатыми и могущественными, тогда как их господам в Москве пришлось голодать".

 

Возможно, что Буссов несколько сгустил краски. Но суть обращения самозванца передал все-таки правильно: холопов, как и самих самозванцев, прельщают возможностью стать господами. В найденном М.Н. Тихомировым продолжении "Казанского сказания" приводятся данные, указывающие на прецедент, которому в данном случае следовал самозванец. На "украинах", в которых Лжедмитрий II набирал свои первые отряды, ширилось восстание крестьян, в ходе которого, по словам автора сказания (разумеется, враждебного крестьянам и холопам), "раби же их (то есть помещиков. - А.К.) служа им и озлонравишася зверообразием, насилующе, господей своих побиваша, и пояша в жены себе господей своих жены и тщери". То же мировоззрение отразилось и в эпизоде, относящемся ко времени после казни Лжепетра. Под Брянск к самозванцу пришел с трехтысячным отрядом некто, назвавшийся "царевичем" Федором Федоровичем, якобы сыном царя Федора Ивановича. Поначалу, обрадованный нежданной помощью, Лжедмитрий II оказывал "царевичу" подобающие почести, но получив значительные подкрепления из Польши, казнил мнимого "племянника".

 

В Орле, где зимовал самозванец, собирались все новые и новые силы. В апреле 1608 года прибыли сюда с несколькими тысячами всадников князь Ружинский и Адам Вишневецкий. За Ружинским тянулась дурная слава, и Лжедмитрий II не хотел принимать его на службу. Но Ружинский созвал войсковое собрание, которое сместило постоянного опекуна самозванца Меховецкого, и выкрикнуло в качестве нового гетмана самого Ружинского. Лжедмитрия II взбунтовавшиеся наемники оскорбляли в лицо, требуя предания его смерти. Меховецкий был собственноручно убит Ружинским, самозванец же, окруженный взбунтовавшимися наемниками, пьянствовал всю ночь, пытаясь заглушить страх. Но и многим полякам было понятно, что без самозванца Москву им не взять. Адам Вишневецкий постарался примирить Лжедмитрия II с Ружинским, причем извинения надменному польскому авантюристу в окружении поляков приносил самозванец.

 

Своеобразный переворот в Орле существенно изменил социальную ориентацию самозванца. Он отдаляется от тех, кто в свое время поддерживал Болотникова, то есть по существу предает их. Польские паны со своими разбойными отрядами становятся господами положения в лагере самозванца, а те в свою очередь стремятся установить контакты с боярами и княжатами, недовольными Шуйским. Но Василий Шуйский не сумел воспользоваться серьезным кризисом в лагере самозванца. Н.М. Карамзин не без осуждения пишет о женитьбе Шуйского на склоне лет, и бездеятельность его объясняет этой женитьбой. Шуйский вновь назначает главным воеводой своего брата Дмитрия, который, по справедливому замечанию Карамзина, "отличался единственно величавостию и спесию; не был ни любим, ни уважаем войском; не имел ни духа ратного, ни прозорливости в советах и выборе людей; имел зависть к достоинствам блестящим и слабость к ласкателям коварным: для того, вероятно, не взял юного, счастливого витязя, Скопина-Шуйского, и для того взял князя Василия Голицына, знаменитого изменами".

 

Семидесятитысячное московское войско простояло всю зиму в бездействии, "а толпы Лжедмитриевы, - продолжает Карамзин, - не боясь ни морозов, ни снегов, везде рассыпались, брали города, жгли села и приближались к Москве. Начальники Рязани, князь Хованский и думный дворянин Ляпунов, хотели выгнать мятежников из Пронска, овладели его внешними укреплениями и вломились в город; но Ляпунова тяжело ранили: Хованский отступил - и через несколько дней, под стенами Зарайска, был наголову разбит паном Лисовским, который оставил там памятник своей победы, видимый и доныне: высокий курган, насыпанный над могилою убитых в сем деле россиян".

 

Наконец, в апреле 1608 года московское войско выступило из Болхова в поход против самозванца, а тот неожиданно для московских воевод оказался уже в десяти верстах от Болхова. 23 и 24 апреля произошло сражение. Первым принял бой князь Василий Голицын, "и первый бежал", язвительно заметил Карамзин. Дрогнули ряды и основного войска, но положение спас воевода Куракин, командовавший запасным отрядом, и смело бросившим его против наступавших полков Лжедмитрия II и поляков. На следующий день также битва продолжалась с переменным успехом, но, в конечном счете, московское войско потерпело поражение. В.Н. Татищев, комментируя источник, основную причину видел в том, что "Шуйский шел неосторожно, оставя другие полки назади и по сторонам не блиско, не ведая, что перед ним делается, …как слепой на неприятеля набрел".

 

Татищев винит Шуйского в гибели отряда немецких наемников. Но в отношении этих наемников Карамзин дает иную информацию. Глава их, Ламсдорф, "тайно обещал Лжедмитрию передаться к нему со всею дружиною, но пьяный забыл о сем уговоре, и не мешал ей отличаться мужеством в битве. В следующий день… Шуйский, излишне осторожный или робкий, велел преждевременно спасать тяжелые пушки и везти назад к Болхову, … чем воспользовался Лжедимитрий, извещенный переметчиком, ... и сильным нападением смял ряды москвитян; все бежали, … кроме немцев. Капитан Ламсдорф, уже непьяный, предложил им братски соединиться с ляхами; но многие, сказав: "наши жены и дети в Москве", ускакали вслед за россиянами. Осталось 200 человек… с Ламсдорфом, ждали чести от Лжедмитрия - и были изрублены козаками. Гетман Ружинский велел умертвить их как обманщиков, за кровь ляхов, убитых ими накануне. Сия измена немцев утаилась от Василия: он наградил их вдов и сирот, думая, что Ламсдорф с добрыми подвижниками лег за него в жаркой сече".

 

Московские воеводы и воины в большинстве бежали к Москве, часть разошлась по домам, 5 тысяч ратников во главе с князем Третьяком Сеитовым засели в Болхове, а затем присягнули Лжедмитрию и выступили с ним к Калуге, хотя шли обособленно от остальных. Бежавшие с поля боя, оправдывая себя, сильно преувеличивали силы поляков и казаков, и в страхе даже находили, что самозванец - это то же лицо, что и Лжндмитрий I. Москва была в панике. "Чернь" уже готовилась выступить против бояр и выдать их, как изменников, самозванцу. Но в Москву стали стекаться и служилые люди, дворяне и дети боярские для защиты столицы государства и царя от поляков, казаков и той же "черни". Пришел в Москву и Третьяк Сеитов со своим отрядом, оправдываясь в измене и проклиная самозванца как подлого злодея.

 

Шуйский собрал новое войско, и на сей раз поставил во главе его Скопина-Шуйского и Ивана Романова. Войско выступило навстречу Лжедмитрию и стало на берегах Незнани, между Москвой и Калугой. Но войско самозванца пошло к Москве другим путем, а московские воеводы князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров, посчитав, что гибель Шуйского неминуема, стали уговаривать дворян и детей боярский бить челом самозванцу. Шуйскому донесли о замысле трех воевод, он приказал схватить их и везти в Москву. Под пыткой виновные сознались и повинились. Шуйский не решился казнить князей, и их сослали: Катырева в Сибирь, Трубецкого в Тотьму, Троекурова в Нижний. Казнены же были двое, по выражению Карамзина, "менее знатных и менее виновных". Узнав, что самозванец приближается к Москве, а также беспокоясь о надежности наскоро набранной рати, Шуйский распорядился отозвать войско в Москву, чтобы организовать ее защиту. Лжедмитрий же с польскими и разнородными русскими отрядами остановился 1 июня в Тушино, которое в то время находилось в 12 верстах от Москвы.

 

Московское войско расположилось в основном напротив Тушино. Стычки авангардов обеих сторон были порой ожесточенными, но обе стороны оставались на своих позициях. Конрад Буссов писал о разногласиях, возникших в лагере самозванца между Ружинским и Лжедмитрием. Ружинский предлагал взять Москву немедленным приступом, что предполагало и активное применение артиллерии, и поджог деревянных укреплений и строений. Лжедмитрий возражал со своей стороны: "Если разорите мою столицу, то где же мне царствовать? Если сожжете мою казну, то чем же будет мне наградить вас?" По заключению Буссова: "Сия жалость к Москве погубила его".

 

Лжедмитрий направлял жителям Москвы грамоты, надеясь, что москвичи поднимутся против Шуйского, как это многократно происходило в южных городах. Но Москва на эти послания не отвечала то ли потому, что они не попадали по адресу, то ли потому, что значительная польская составная войска самозванца напоминала о столкновениях с поляками в правление Лжедмитрия I, и в результате Лжедмитрий II ничего не выигрывал от уверения, что он и есть тот самый единственный "Дмитрий".

 

Став царем, Шуйский главной внешнеполитической задачей считал заключение мира с Речью Посполитой, дабы исключить участие крупных польских войсковых соединений во внутренних усобицах в России. Уже в мае 1606 года в Польшу было отправлено посольство для переговоров. Но Сигизмунд под тем или иным предлогом уклонялся от заключения мира, и, как отмечалось выше, покровительствовал шляхетской вольнице, грабившей Россию. О действительной политике Сигизмунда Шуйскому говорил и представитель Швеции в России Петрей, склоняя русского царя к заключению союза Швеции и России против Речи Посполитой. Но Шуйский отказался от такого союза, надеясь "на Бога". Переговоры с Польшей шли трудно, поскольку Сигизмунд постоянно готовился к войне с Россией, но не чувствовал себя готовым к ней, в частности, из-за разногласий в правящем лагере, где опасались, что Шуйский может прозреть и заключить союз со Швецией.

 

Одним из проявлений сложившейся в Речи Посполитой полуанархической системы власти, были постоянные "рокоши" - выступления той или иной группы власти против короля. Как раз во время фактически начавшейся польской интервенции в России в Польше вспыхнул "Рокош Зебжидовского". Под его влиянием в конце июля 1608 года было заключено перемирие с Россией. Сигизмунд обязывался вывести из пределов России польские войска и не допускать их вмешательства в русские дела впоследствии. Русское правительство со своей стороны освобождало польских феодалов, задержанных в Москве еще в мае 1606 года. Особо выделялся вопрос о семействе Мнишек, сосланном в Ярославль, причем, очевидно, ни Москва, ни Краков не представляли, что может за этим последовать.

 

Сигизмунд III, конечно, не собирался выполнять соглашение, когда польские отряды вместе с Лжедмитрием стояли под Москвой. К тому же в 1607 году у Речи Посполитой был практически союзный договор с Турцией против России, чем направлялись постоянные вторжения крымских татар в южные пределы России. Поддерживал польскую интервенцию и папа римский, и соответственно весь католический мир. В тушинский лагерь Лжедмитрия II продолжали прибывать все новые отряды из Польши. Среди них были наиболее значительными и по количеству воинов и по влиянию паны Зборовский и усвятский староста Ян-Петр Сапега, родственник литовского канцлера Льва Сапеги.

 

Лжедмитрий II был в переписке с Юрием Мнишеком еще с января 1608 года, и это неудивительно, если учесть, что его "подобрали" люди, близкие Мнишеку. В августе 1608 года семейство Мнишека, вроде бы, согласно перемирию, направлявшееся в Польшу, было "перехвачено" и доставлено в Тушинский лагерь. По справедливому заключению Н.М. Карамзина, "Василий дал на себя оружие злодеям, дав свободу Марине".

 

Мнишек и Марина не колебались: они были подготовлены предшествующей перепиской с самозванцем. По замечанию Карамзина, "ни опасности, ни стыд не могли удержать их от нового, вероломного и еще гнуснейшего союза со злодейством". С приближением "законной жены" и "тестя" Лжедмитрий II распорядился палить из всех пушек. Но Марина остановилась в версте от Тушина, где и произошло ее первое свидание с самозванцем, отнюдь нерадостное. Марина знала, что едет совсем к другому "Дмитрию", но реальность оказалась хуже всяких ожиданий. Перед ней явился отвратительный и наружностью и душой человек, с которым ей предстояло разделить ложе. Марина колебалась, но, как заметил Карамзин, "Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость". По сообщению Конрада Буссова, стороны договорились на том, что иезуит, духовник Мнишек, тайно обвенчает "мужа и жену", затем Юрий Мнишек вернется в Польшу, а Марина будет жить с Лжедмитрием как сестра с братом в Тушинском лагере до взятия Москвы.

 

 

1 сентября 1608 года Марина въехала в Тушинский лагерь и начала весьма успешно исполнять роль любящей жены, вернувшейся после вынужденной двухлетней разлуки к супругу. Как заметил Карамзин (пересказывая К. Буссова и Петрея), "радостные слезы, объятия, слова, внушенные, казалось, истинным чувством - все было употреблено для обмана, и не бесполезно: многие верили ему, или по крайней мере говорили, что верят, и российские изменники писали к своим друзьям: "Дмитрий есть без сомнения истинный, когда Марина признала в нем мужа". В итоге Марина существенно усилила позиции самозванца. Из разных городов к нему ехали дворяне и представители высшего чиновничества. В их числе были стольники князья Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Сицкий, Засекины, Бутурлин и другие, некогда служившие Лжедмитрию I, и теперь "узнавшие" его в новом самозванце. Из этой знати Лжедмитрий сформировал "Боярскую думу", и в целом копировал структуру власти, характерную для Московского государства второй половины XVI - начала XVII века. Из Ростова к самозванцу прибыл митрополит Филарет, а вместе с ним и родственники Романовых. Филарет в Тушино был провозглашен патриархом, и Романовы не возражали против таких подачек самозванца, хотя, разумеется, знали, с кем имеют дело. Но титул "патриарха" не давал Филарету первенства в решении церковных дел. Диктаторскими полномочиями обладали "децемвиры" - члены комиссии польской шляхты из десяти человек. Естественно, что многие разочаровывались и отъезжали от самозванца к Шуйскому. Именно к этому времени относится крылатое определение: "тушинские перелеты", характеризующее поведение бояр, дворян, служилых людей, перебегавших из одного лагеря в другой. Но пока больше ехали к самозванцу, нежели от него.

 

Так или иначе, именно с приездом Марины Лжедмитрий II приобрел наибольшую мощь и заметное преимущество по сравнению с Шуйским. По сообщениям Буссова и Петрея, он присвоил себе титул, какового не знал ни один правитель Европы: "Мы, Димитрий Иванович, Царь Московский, Самодержец всех княжеств русских, единый Богом данный и избранный, Богом хранимый, Богом помазанный и возвеличенный над прочими царями, подобный второму Израилю, ведомый силой Всевышнего, единый Царь Христианский от Востока до Запада, и многих государств повелитель".

 

Шуйский, напротив, испытывал крайнюю неуверенность. Он, еще недавно отказывавшийся от предложенного союза со Швецией против Польши, теперь направляет лучшего полководца из своего окружении М.В. Скопина-Шуйского в Швецию для заключения союза. Посольства были направлены и в другие страны. По свидетельству Авраамия Палицына, "Царь же Василий Ивановичь вскоре посла тогда к западным и полунощным странам: в Дацкую землю, и в Аглинскую, и в Свийскую, о обиде своей на польскаго краля и на своих изменников с ложным царем их, помощи прося". Но откликнулась только "Свейская земля", преследовавшая свой интерес и в отношении Польши, и в отношении России. Швеция соглашалась оказать помощь, но взамен потребовала уступку российских территорий.

 

В настроении, близком к отчаянию, Шуйский обратился к своим ратникам, которым не доверял после многократных "перелетов" в Тушино и отчасти из Тушина, что называется "распахнув рубаху". "Новый летописец" рассказывает об этом шаге отчаяния: "Царь же Василей, видя на себя гнев Божий и на все православное христианство, нача осаду крепити и говорити ратным людем: кто хочет сидеть в Московском государстве, и те целовали бы крест, и не похотят в осаде сидеть, ехали бы из Москвы не бегом. Все ж начаша крест целовати, хотяху вси помереть за Дом Пречистой Богородицы в Московском государстве, и поцеловали крест. На завтрее же и на третий день и в иные дни многие, не помня крестного целования и обещания своего к Богу, отъезжали к вору в Тушино: боярские дети, стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы, и дьяки и подьячие". Это обращение Шуйский сделал, находясь за пределами Москвы, в стане на Волоцкой дороге в конце ноября или начале декабря 1608 года. Получив же сведения о реальном поведении ратных людей, целовавших крест, царь "выйде и сам в Москву со всею ратью". А с Николина дня (6 декабря по старому стилю) повелел всем полкам войти в город, опасаясь, что оставшаяся в городе рать может просто сдать Москву самозванцу.

 

Примерно так же, как "Новый летописец", оценивал ситуацию Авраамий Палицын. "На единой бо трапезе седяще в пиршестве в царьствующем граде, по веселии же убо ови в царскиа полаты, ови в Тушинскиа табары прескакаху. И разделишася надвое вси человецы, вси же мысляще лукавне о себе: аще убо взята будет Москва, то тамо отцы наши и братиа, и род, и друзи; тии нас соблюдут. Аще ли мы одолеем, то такожде им заступницы будем. Польские же и литовские люди, и воры, и казаки тем перелетом ни в чем не вероваху, - тако бо тех тогда нарицаху, - и яко волцы над псами играюще и инех искушающе, инеми же вместо щитов от меча и от всякого оружиа и от смертного поядениа защищахуся... Царем же играху, яко детищем, и всяк вышши меры своея жалованья хотяше. Мнози же, тайницы нарицаемии, целоваше крест Господень, но врагом прилагахуся; и в Тушине бывше и тамо же крест Господень целоваше и, жалование у врага Божиа вземше, въспять в царствующий град возвращахуся, и паки у царя Василиа болши прежняго почесть, и имениа, и дары восприимаху и паки к вору отъежжаху. Мнози же тако мятуще всем Российским государьством не дважды кто, но и пять крат и в десять в Тушино и к Москве переежжаху. Недостатки же в Тушине потреб телесных или пищь и одежды и оружий бранных, и лекарственных всяких зелий, и соль, та вся отай уклоняющеся кривопутством, изменницы от царствующего града Москвы наполняху изменичьи станища в Тушине. И радующеся окааннии восприятию прикуп многа сребра, конца же вещи не разсуждающе... Инии же дерзостию антихриста... сладкое горко наричуще, и горкое сладко, и свет - тму, а тму - свет".

 

Оценивая такое падение нравов, характерное не только для "Смутного времени", Н.М. Карамзин указал на главную причину – резкое падение авторитета власти и способности властителей управлять страной: "Все ослабело: благоговение к сану царскому, уважение к Синклиту и духовенству. Блеск Василиевой великодушной твердости затмевался в глазах страждущей России его несчастием, которое ставили ему в вину и в обман: ибо сей властолюбец, принимая скипетр, обещал благоденствие Государству. Видели ревностную мольбу Василиеву в храмах; но Бог не внимал ей - и царь злосчастный казался народу царем неблагословенным, отверженным. Духовенство славило высокую добродетель венценосца, и бояре еще изъявляли к нему усердие; но москвитяне помнили, что духовенство славило и кляло Годунова, славило и кляло Отрепьева; что бояре изъявляли усердие и к Разстриге накануне его убиения. В смятении мыслей и чувств, добрые скорбели, слабые недоумевали, злые действовали… и гнусные измены продолжались".

 

Тушинский лагерь тем временем все более становился местом сбора грабителей, к числу которых относилось большинство польских отрядов и разбойничья часть казачества. Грабительские цели обычно прикрывались военно-стратегическими. Так Сапега и Лисовский 23 сентября 1608 года начали осаду Троице-Сергиевого монастыря. Монастырь, конечно, имел определенное стратегическое значение, прикрывая Москву с северо-запада. Он был обнесен мощными каменными стенами, в нем находился отряд московских ратников. Участвовали в обороне также сами монахи и определенная часть окрестного населения. Но польских воевод более всего привлекали богатства монастыря, и ради этих богатств они простояли под его стенами до января 1610 года, правда, так ничего и не добившись.

 

Больше преуспели польские отряды, устремившиеся в районы севернее Москвы. Поляки также преследовали стратегическую цель - отрезать Москву от питавших ее областей. Но и здесь главной была опять-таки цель разграбления городов, с развитым посадом, ремеслом и торговлей. Поначалу города сдавались практически без боя: в них не было никаких гарнизонов, а население не было вооружено, да и вроде бы не нуждалось в этом. В октябре-ноябре 1608 года Лжедмитрия II признали Переяславль-Залесский, Ростов, Ярославль. Польские отряды заняли Владимир, Суздаль, Шую, Гороховец, Муром, Арзамас. Продвинулись они также за Волгу в направлении к Устюгу и Вологде. Но некоторые города - Смоленск, Новгород, Великий Устюг, Рязань, Нижний Новгород, Казань, то есть города, имевшие либо московские гарнизоны, либо боеспособное ополчение, отражали нападения поляков и иных тушинцев.

 

В захваченных поляками и тушинцами городах и уездах большинство новых воевод было из русских, но фактически же всем заправляли поляки. Население облагали непосильными податями или просто грабили. Отряды тушинцев расквартировывались там, где считали для себя более удобным и более доходным. И грабители хвастались перед своими соотечественниками: "Из этих волостей везли нам почти всего, чего только душа захочет, и было нам очень хорошо", - вспоминал участник разбойных походов Марховецкий. Дворянам и боярам, присягнувшим Лжедмитрию, а также польским "волонтерам" щедро раздавались земли.

 

Грабежи и насилия со стороны тушинцев непосредственно повлияли на то, что у населения городов и уездов Севера начинает пробуждаться национальное самосознание. В отличие от Москвы, морально разложенной, как верно заметил Карамзин, действиями и бытовым поведением последних трех царей (Годунова, Лжедмитрия I и Шуйского) северные города и уезды продолжали жить своими вековыми традициями, в рамках которых обычно присутствовало земское самоуправление - сельское и посадское-городское. Разбойный характер новой власти поднимал значение этих институтов, и борьба изначально принимала характер национально-освободительной борьбы. Именно отсюда идеи национального освобождения будут распространяться на юг и, в конечном счете, поднимут против интервентов и их приспешников всю Россию.

 

Уже в ноябре 1608 года начались открытые выступления против поляков и тушинцев, и лозунги национально-освободительной борьбы становились все боле популярными. В результате восстания посадских людей было устранено тушинское правление в Вологде, и власть перешла к посадским людям и земским целовальникам. Тогда же против польских грабителей выступил Галич Мерьский, бывший еще в первой половине XV века центром антилитовских настроений и действий, и, видимо, не утративший давних традиций. Здесь собралось значительное ополчение из двинских стрельцов и "даточных людей" (военнообязанные из числа тяглого сельского и посадского населения). В декабре 1608 года галицкое ополчение освободило Кострому. Восстание распространилось практически на все Поволжье. И хотя было оно стихийным, именно в его рамках рождалась освободительная идеология, которая вооружит будущие освободительные земские ополчения.

 

Польские паны, обеспокоенные и напуганные быстро меняющейся обстановкой на Севере России, отправляют посланников с прошением о помощи к Сигизмунду III и римскому папе. В то же время, распоряжением Сапеги, на Волгу направляется большое соединение польских отрядов под командованием Лисовского. Ему удалось вновь захватить Кострому, Кинешму, расправиться с посадскими людьми сначала в главном центре польского господства – в Ярославле, а в январе 1609 года был взят Галич. Но дальнейшее продвижение на север было остановлено земскими ополчениями. И пока Лисовский безуспешно осаждал Вологду, занятые им поволжские города снова перешли в руки земских ополчений. Лисовский отступил к Суздалю на соединение с войском Сапеги.

 

К середине февраля 1609 года поляки и другие тушинцы были отброшены к центральным районам и заблокированы со стороны севера и северо-запада. В ходе военных действий ополченцы набирались опыта. Самой серьезной силой поляков была конница, и поначалу именно она решала схватки в пользу интервентов. Земские ополчения противопоставили польской коннице "засеки" и "гуляй-города" - подвижные укрепления, перекрывавшие перед наступающим противником улицы. Высокоразвитое ремесло в поволжских и северных городах позволило обеспечить земские ополчения артиллерией и ручным огнестрельным оружием. К тому же, разрозненные земские ополчения стремились наладить контакты, и между городами устанавливаются постоянные связи.

 

В феврале 1609 года, наконец, было достигнуто соглашение России со Швецией. За эту помощь Россия расплачивалась своими землями – Швеции передавалась Корела с округой. Во главе объединенного русско-шведского отряда должен был стать М.В. Скопин-Шуйский.

 

Путь на Москву во многом был расчищен народным движением северо-западных и северных районов страны. Скопин-Шуйский устанавливает связи с земскими ополчениями северных городов и уездов и оказывает им военную помощь. В Вологду из Новгорода был направлен отряд под командованием Вышеславцева, а в Галич - воевода Жеребцов. Поляки, пытавшиеся захватить Устюжну Железнопольскую, были отбиты соединенными силами земских ополчений и вспомогательных отрядов Скопина-Шуйского. К этому же времени земские ополчения вновь освободили от поляков Кострому и весь Галицкий уезд. В марте был освобожден город Романов, а в апреле - Ярославль. Поскольку Ярославль открывал путь и к Троице-Сергиевому монастырю, и к Тушину, здесь развернулись упорные бои, но все атаки Лисовского были отбиты ополчением, руководимым Вышеславцевым.

 

Основные силы Скопина-Шуйского выступили из Новгорода только в мае 1609 года, а первое соединение с ополчениями северных и поволжских городов произошло у Калязина, и лишь в июле войска Скопина-Шуйского подошли к Ярославлю. Такая медлительность объясняется тем, что его собственный отряд был малочисленным, а шведы во главе с Делагарди к Москве не торопились. Продвигаясь к Москве через охваченные восстаниями северные и поволжские области, Скопин-Шуйский рассчитывал увеличить численность своего отряда за счет земских ополчений.(Подобным образом и отряд Ф.И. Шереметева двигался по распоряжению Шуйского из Астрахани по Волге и прибыл в Нижний Новгород только весной 1609 года, когда угроза Нижнему миновала.)

 

Неудачи в Поволжье и у городов севернее Москвы кардинально изменили обстановку в Тушинском лагере. Если раньше "перелеты" летели из Москвы в Тушино, то теперь они торопятся вернуться обратно. Изгнание польских отрядов из городов Поволжья, где они были на "самообеспечении", создавало новые трудности для Лжедмитрия. Под Москвой было уже все разграблено, и польские наемники требуют теперь платы от самозванца, который и сам утратил былые источники финансирования. Надежда на помощь Сигизмунда III отпадала после заключения договора России со Швецией.

 

После неудачной попытки взять Троице-Сергиев монастырь в мае 1609 года значительная часть польских войск ушла грабить Поволжье. Но потерпев ряд поражений от земских ополчений, рассеянные отряды, став под знамена Яна Сапеги и Лисовского, надеялись компенсировать потери взятием одной из русских святынь, и в сентябре 1609 года значительные польские отряды вновь оказались под Троице-Сергиевым монастырем. Авраамий Палицын обстоятельно описывает трехмесячную осаду монастыря, героическую оборону его и иноками, и ратниками, и крестьянами из монастырских окрестностей.

 

23 сентября Сапега, Лисовский, Константин Вишневецкий и многие другие "паны" во главе тридцатитысячного войска поляков, казаков и российских тушинцев появились перед монастырем. Воеводы Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастов совершили что-то вроде "разведки боем", и с небольшими потерями вернулись за стены монастыря, заодно показав крестьянам монастырских слобод этой вылазкой, что надо сжигать свои дома и уходить в монастырь, что крестьяне и сделали. Поляки на другой день занимали высоты и пути, ведущие к монастырю, и укрепляли свой лагерь. А в самом монастыре, где собралось много народа и сказывались осенние неудобства, воеводы и все ратные люди над гробом Сергия целовали крест, чтобы сидеть в осаде без измены. Им следовали иноки и монастырские слуги, провозглашая готовность испить чашу смертную за Отечество.

 

 

29 сентября Сапега и Лисовский обратились к воеводам обители с посланием, в котором призывали "покориться Дмитрию". Архимандрит и воеводы прочитали послания перед всем народом, но никто не согласился покориться. Монахи и воины в ответ возлагали надежду на Святую Троицу и святых Сергия и Никона Радонежских. Изменника сына боярского Безсона Руготина, привезшего грамоты Сапеги, отправили назад с бранной грамотой, не тронув, однако, посыльного.

 

30 сентября поляки возводили туры на высотах, копали ров, насыпали вал, а с 3 октября в течение шести недель палили из шестидесяти трех пушек, стремясь разрушить каменную стену. Но обстрел оказался малоэффективным, и осажденные воспринимали это как милость Божию. Иноки и ратники ежедневно обходили стены с иконами и церковным пением.

 

12 октября Сапега устроил для своего войска грандиозный пир в качестве подготовки к штурму. Целый день поляки и тушинцы пили, шумели, стреляли, скакали со знаменами на лошадях, а ночью с криками и музыкой двинулись к монастырю. Их встретили залпами из пушек и пищалей. Многие были убиты и ранены, остальные, не дойдя до стен монастыря, бежали. А на другое утро осажденные собрали трофеи и сожгли их, славя Бога за помощь. После этой неудачи поляки неоднократно подъезжали к стенам, уговаривая защитников сдаться и предлагая выгодные условия. Но посулы лишь укрепляли в осажденных веру в конечный успех.

 

19 октября стрельцы и казаки заметили поляков в монастырских огородах, и, не ставя в известность воевод, спустились на веревках по стенам и перерезали всех поляков. Воодушевленные таким нечаянным успехом, воеводы решили провести вылазку, в том числе конными дружинами, чтобы разрушить туры на Красной горе. Но вылазка не принесла успеха, и войско, понеся значительные потери, отступило за стены монастыря. 25 октября осаждавшие, обрадованные успешным отражением вылазки осажденных, темной ночью, под пушечную канонаду с криками устремились к монастырю, и соломою с берестой зажгли острог. Но вспыхнувшее пламя оказалась не на пользу нападавшим: они стали мишенью для пушек и пищалей осажденных. Понеся большие потери, нападавшие скрылись в своем укрепленном стане.

 

После очередной неудачи Сапега и Лисовский решили подвести подкопы под стены. Осажденные воеводы поняли замысел поляков. Воеводы нашли монастырского слугу, искусного в горном деле, и велели ему делать в башнях "слухи" - ямы, через которые можно было услышать стуки и прочие шумы. Решили также углубить ров с северо-восточной стороны. Поляки заметили работающих и напали на них, но были отражены огнем монастырской артиллерии. Однако в другой схватке за рвом 1 ноября поляки одержали победу. Было убито 190 человек защитников и несколько человек попали в плен. Положение осажденных заметно ухудшилось, поскольку они лишились возможности черпать воду в прудах за пределами крепости. Урон на сей раз нанес и пушечный обстрел монастыря, причем более всего иноков напугало попадание пушечного ядра в иконы, перед которыми народ обычно молился. В довершение, один монастырский слуга перебежал к полякам. Опасались, что он может что-то выдать полякам, и возможности наличия среди монастырских слуг его единомышленников.

 

Стычки продолжались. Осажденные прокопали под стеною проход ко рву и в темные ночи нападали на окопы противника, захватывали языков и, наконец, узнали о месте подкопа: он шел от мельницы к круглой угловой башне нижнего монастыря. Воеводы укрепили место, где совершался подкоп, турами и частоколом. Воодушевляли и частные успехи: троицкие пушкари сумели разбить самую мощную литовскую пушку, более всего наносившую урон монастырю. Другой успех непосредственно от осажденных не зависел. 500 донских казаков, конечно, православных, бежали от Сапеги - они устыдились того, что им пришлось разрушать одну из наиболее почитаемых православных святынь.

 

В ночь 9 ноября воеводы, взяв благословение архимандрита над гробом Сергия Радонежского, тихо вышли из монастыря с ратниками и монахами, и с рассветом с трех сторон устремились к мельнице. Поляки и казаки бежали из ближайших укреплений, и совершившие вылазку ратники овладели мельницей, нашли и взорвали подкоп. При этом двое ратников принесли себя в жертву, совершая поджог горючего материала. Завязалась битва с подоспевшими отрядами осаждавших. Троицкие воеводы, видимо, не предполагали сражения с основными силами. Но ратники и иноки рвались в бой и взяли Красную гору со всеми турами, 8 пушек, самопалы, копья, знамена, трубы и литавры, а также пленных. Что не могли унести - сожгли.

 

Монастырь встречал победителей колокольным звоном всех церквей. Победители несли в монастырь 174 тела своих убитых и 66 тяжело раненых. Поляки и тушинцы потеряли полторы тысячи человек. О победе была извещена Москва, но помощи оттуда не было. Тем не менее, в начале зимы осажденные одержали еще одну победу. Сапега и Лисовский заманивали осажденных слабым арьергардом, а затем, бросив основные силы, прижимали вышедших из монастыря к его стенам. Но из монастыря бросились в битву все без остатка и благодаря энтузиазму одержали победу над превосходящими силами. При этом большой урон полякам и тушинцам наносила артиллерия. Сам же Лисовский был сбит с коня стрелой, угодившей ему в висок, был убит и знатный поляк князь Юрий Горский. Сапега вынужден был отступить.

 

Но зима оказалась тяжела для осажденных: не было дров - дровосеков подкарауливали, убивали и брали в плен поляки. Естественно, не стало "подножного корма", возникали проблемы с водой. Зимние трудности снижали стойкость и уверенность троицких ратников. Двое из числа детей боярских перебежали к полякам и дали совет Сапеге, как лишить осажденных воды. Вода поступала в монастырь из пруда по подземным трубам, и перебежчики из монастыря советовали спустить этот пруд. Но перебежчики были и среди поляков, и осажденные, узнав об этом плане, в ночной вылазке перебили всех землекопов. Позаботились также сделать запас воды, отворив все трубы.

 

Н.М. Карамзин с восторгом рассказывает о подвигах иноков, и они заслуживают самой высокой похвалы: иноки своим поведением воодушевляли воинов. Карамзин пишет о цинге, захватившей сначала беднейших, а затем и богатых: умирали в день до 50-ти человек. Всего за зимние месяцы 1609 – 1610 гг. умерло около 3 тысяч защитников монастыря. Но попытка Сапеги в конце мая 1610 года взять приступом обитель провалилась. На стенах монастыря рядом с оставшимися воинами и чернецами появились и женщины, вооруженные камнями, смолой, серой и огнем.

 

А основные события решались в других местах. В конце сентября 1609 года Сигизмунд III, в нарушение всех договоренностей с Шуйским, осадил Смоленск. Оборону города организовал смоленский воевода М.Б. Шеин. Формально Сигизмунд оправдывал нарушение "перемирия" заключением договора России с Швецией. Но более существенным мотивом непосредственного вмешательства в военные действия против России было разочарование в действиях Лжедмитрия II - к лету 1609 года стало ясно, что "Тушинский вор" успеха не добьется. К тому же польского короля раздражали претензии Лжедмитрия II на имперский титул. Сигизмунд , сумевший собрать лишь немногим более 12 тысяч воинов, простоял под Смоленском до июня 1611 года.

 

Польские отряды в России неизбежно создавали впечатление разбойников и грабителей. Но вступление в войну официальной Польши ни в коей мере не поколебало этого впечатления. Скорее наоборот: теперь за разбои и насилия поляков реальную ответственность брал на себя сам король. В итоге непосредственная внешняя агрессия еще более ускорила рост национально-государственного самосознания. Оборона Троице-Сергиева монастыря и затем Смоленска показывали и значительный моральный перевес обороняющейся стороны.

 

В середине декабря 1609 года направленные Сигизмундом в Тушино послы попытались уговорить поляков вернуться в королевское войско, а самозванца выдать польскому королю. Но этот демарш еще более обострил положение в Тушино. Польская шляхта имела под Москвой большие доходы и не хотела их лишаться. Тем не менее, положение Лжедмитрия II резко пошатнулось, и в конце декабря он бежал в Калугу. Оставшиеся под Москвой поляки стали искать компромиссный вариант, и в феврале 1610 года тушинцы заключили договор о приглашении на Московский стол сына Сигизмунда Владислава. Большинство поляков ушло под Смоленск, ушел из-под Троицкого монастыря и Сапега, напуганный приближением отряда М. Скопина-Шуйского и союзных ему шведов.

 

Положение, однако, оставалось сложным. В марте 1610 года в Москву торжественно вступил Михаил Скопин-Шуйский, с которым Москва и Россия связывали много надежд. У ряда дворян во главе с Прокопием и Захарием Ляпуновыми появилась идея заменить непопулярного Василия Шуйского его молодым и подававшим большие надежды племянником. Но в конце апреля предполагаемый претендент на царский трон неожиданно скончался. Утверждали, что М.В. Скопина-Шуйского отравили, причем молва приписывала смерть полководца либо крайне неудачливому и трусливому брату царя Дмитрию Шуйскому, либо его супруге.

 

В мае-июне 1609 года московские воеводы предприняли активные действия против польских войск в западных районах Подмосковья. Но 24 июня Дмитрий Шуйский потерпел сокрушительное поражение от Жолкевского, и как всегда с небольшими остатками войска бежал в Москву. Одной из причин разгрома явилось предательство шведов во главе с Делагарди, которые помогли полякам. Но и этот факт не оправдывает Дмитрия Шуйского: Делагарди вполне уживался со Скопиным-Шуйским, но явно неприязненно относился к его предполагаемому убийце. Так или иначе, измена шведов лишь усугубляла положение Василия Шуйского. Даже "Тушинский вор" из Калуги перебрался в Коломенское, рассчитывая найти в Москве сторонников. 17 июля 1610 года восставшие во главе с Захарием Ляпуновым ворвались в царский дворец и заставили Василия Шуйского отречься от престола. Затем он был насильно пострижен в монахи, чем ему окончательно закрывался путь к трону.

 

Ляпунову не удалось возвести на трон своего кандидата - В.В. Голицына. Поскольку же пока не нашли достойного преемника, решили передать власть Боярской думе, фактическое управление сосредоточилось в руках семи бояр. Это были князья Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, А.В. Голицын, Б.М. Лыков, а также родовитые бояре - брат патриарха Филарета И.Н. Романов и Ф.И. Шереметев. В пересудах скептиков этот период боярского правления получил название "Семибоярщины". Большинство бояр были в думе и при Василии Шуйском, а потому авторитетом "Семибоярщина" не пользовалась. Уже через неделю после переворота под Москвой оказались отряды Жолкевского, требовавшего признания царем польского королевича Владислава, вновь заявил о себе и Лжедмитрий II.

 

 С Владиславом первый договор заключили еще тушинцы в феврале 1610 года, а в июне 1610 года с поляками подписали договор московские бояре. В первом договоре были статьи, как бы выражающие стремление сохранить русские национальные традиции и обычаи: король должен был венчаться православным патриархом, полякам в Москве оставляли единственный костел, вносился принцип выслуги для худородных, существенно ограничивалась возможность занятия высоких должностей иностранцами. Второй договор был чисто боярским: вводился пункт о сохранении "отечества и чести" княжеских и боярских родов.

 

Для укрепления своей власти в России и в Москве Сигизмунд посоветовал Жолкевскому по-своему "очистить" Москву от "ненадежных элементов". Сделано это было довольно оригинально: к польскому королю под Смоленск из Москвы собрали посольство в составе 1246 человек, в котором были и дворяне, и посадские люди (включили в состав "посольства" и свергнутого царя). После этой операции легче было провести и вторую: в ночь с 20 на 21 сентября войска Жолкевского вошли в Москву. Бояре боялись и москвичей, и России, над которой они все более утрачивали власть, и передали власть полякам, в надежде, что поляки защитят их от собственного народа. После отъезда Жолкевского в октябре 1610 года власть в Москве перешла к Александру Гонсевскому. В окружении Сигизмунда Гонсевский отличался особо ненавистью к Москве и России. С его приходом в Москве стали полностью распоряжаться поляки и русские изменники.

 

Осенью 1610 года одной из проблем для польских интервентов была борьба с остатками казачьих и частью польских же отрядов самозванца. Лжедмитрий II тоже не скупился на резкие фразы в адрес поляков. Но правы те авторы, которые считают, что самозванец был выгоден полякам, поскольку под предлогом борьбы с ним можно было легко грабить страну. К тому же в это время основной опорой самозванца были те самые социальные слои, которые пугали боярство больше поляков. 10 декабря 1610 года Лжедмитрий II был убит по личным мотивам касимовским царевичем. Лагерь его распался, но задействованные в нем силы уже не знали другого образа жизни. И показательно, что после гибели самозванца, Марина Мнишек "устроилась" при Иване Заруцком, а Заруцкий потом окажется в числе организаторов Первого земского ополчения, и будет предлагать в качестве претендента на царский трон годовалого сына Марины от Лжедмитрия II.

 

Сигизмунд III и сам стремился стать русским царем, но не успел осуществить свой замысел: буквально за два дня до того, когда он собирался объявить об этом своем желании, Боярская дума объявила царем Владислава. Но Сигизмунд не отпускал сына в Москву. Переговоры короля с "Великим московским посольством" продолжались с 10 октября 1610 до 12 апреля 1611 года. "Послы" настаивали на переходе Владислава в православную веру, отступлении короля от Смоленска, но главное - на прибытии в Москву Владислава. Сигизмунд тянул время и не соглашался с настояниями русских "послов". И в конце концов, непокорные послы были в апреле под конвоем отправлены в Польшу.

 

Оборона Смоленска, как и защита Троицкого монастыря, имела большое психологическое значение: именно такие акты самопожертвования пробуждают национальный дух и человеческое достоинство. Смоленск пал 3 (13) июня 1611 года. Никто из защитников не пожелал сдаться в плен или перейти на службу к Сигизмунду. Последние защитники закрылись в соборе, подожгли в подвале порох, и погибли под его руинами. Воевода Шеин был ранен и потому попал в плен.

 

Был еще один город, который являлся укором власти, торгующей своими землями и своим народом. Соглашения со Швецией, которое практически ничего не дало (шведы, постарались расположиться вблизи от морских побережий), оплачивалось, как было сказано, городом Корелой и его округой. Но и русские, и карелы, проживавшие в городе и окрестностях, отказались принять шведскую администрацию - и оборона Корелы продолжалась с лета 1610 года по март 1611 года. Остатки же защитников: и русские, и карелы ушли в Россию. Хотя московское боярство по существу отдавало Россию иностранным интервентам, в самых разных слоях населения нарастало стремление к объединению во имя сохранению ее самостоятельности, и "Земля" все жестче заявляла о несогласии с такой "Властью".

 

ЛИТЕРАТУРА

Зимин А.А. Вопросы истории крестьянской войны в России в начале XVII века. // Вопросы истории, 1958, №3.

Кушева Е.Н. К истории холопства в конце XVI - начале XVII века. // Исторические записки. Т.15. 1945.

Маковский Д.П. Первая крестьянская война в России. Смоленск, 1967.

О крестьянской войне в Русском государстве в начале XVII в. Обзор дискуссии. // Вопросы истории, 1961, №5.

Смирнов И.И. Восстание Болотникова. 1606 - 1607. Л., 1951.

Смирнов И.И. Краткий очерк истории восстания Болотникова. М., 1953.

Смирнов И.И., Маньков А.Г., Подъяпольская Е.П.. Мавродин В.В. Крестьянские войны в России XVII – XVIII вв. М.; Л., 1966.

Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в. М., 1990.

Тихмиров М.Н. Новый источник по истории восстания Болотникова. // Исторический архив. Т. VI. М.; Л., 1951.

Шепелев И.С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608 - 1610 гг. Пятигорск, 1957.

Страница 1 - 5 из 5
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru