Сказание и страдание и похвала мученикам святым Борису и Глебу

В 1015 году, после смерти великого киевского князя Владимира Святославича, между его наследниками разгорелась борьба за княжеский стол. Династическая ситуация оказалась очень запутанной, так как у Владимира, еще с языческих времен, было, по славянскому обычаю, несколько жен и двенадцать сыновей от них (некоторых из них, ко времени смерти Владимира, тоже уже не было в живых). Следовательно, сыновья от разных жен могли одинаково претендовать на киевский престол.

Наибольшей силой располагали двое — Святополк и Ярослав. Святополк не был родным сыном Владимира, ведь Владимир взял себе в жены его мать-гречанку уже беременной после того, как убил ее первого мужа и своего брата Ярополка (в 980 г.). По приказу Святополка, стремившегося уменьшить количество своих соперников, были убиты другие сыновья Владимира — Святослав, а также братья Борис и Глеб, дети Владимира от жены-болгарыни. За эти свои преступления Святополк навсегда вошел в русскую историю под именем Святополка Окаянного.

Ярослав, сын Владимира от еще одной и, скорее всего, первой по счету жены славянки-Рогнеды, княжил в те годы в Новгороде. В результате упорной борьбы, продолжавшейся до 1019 года и закончившейся гибелью Святополка, Ярослав завоевал киевский престол и утвердился на великом княжении, получив впоследствии, за свое правление, прозвание Мудрого.

Одно из направлений деятельности Ярослава Мудрого было связано с утверждением самостоятельности государственности Руси и независимости Русской Церкви от Византии. Именно поэтому, уже в годы своего великого княжения Ярослав Мудрый стал добиваться канонизации русских государственных и церковных деятелей. Первыми, официально признанными в Византии русскими святыми стали князья-братья Борис и Глеб. В их честь, 24 июля был установлен церковный праздник, который был причислен к великим годовым праздникам Русской Православной Церкви.

По мнению некоторых современных исследователей, в последние годы правления Ярослава Мудрого (в середине XI в.) возникло и "Сказание о Борисе и Глебе" неизвестного автора, повествующее о христианском подвиге князей-братьев. Впрочем, другие исследователи оспаривают эту точку зрения и относят время создания "Сказания" к началу XII века (после 1115 года). Необходимо также отметить, что на рубеже XI—XII веков возник еще один памятник, посвященный тому же сюжету — это "Чтение о житие и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба", написанное Нестором. Кроме того, сюжет о Борисе и Глебе присутствует в Повести временных лет (под 1015 годом). Какой из памятников возник раньше другого, и какое влияние они оказали друг на друга неизвестно, а дискуссии по этому поводу еще не окончены. Так, еще С.А. Богуславский, на основе текстологического изучения 255 списков всего цикла, пришел к заключению, что именно "Сказание" является наиболее ранним из всех других памятников. Правда, позднее А.А. Шахматовым было высказано мнение о вторичности "Сказания" по отношению к "Чтению… о Борисе и Глебе" Нестора, поддержанное позднее Д.И. Абрамовичем, Н. Серебрянским и другими. Тем не менее, точка зрения С.А. Богуславского представляется наиболее обоснованной.

Сам факт возникновения такого количества памятников, посвященных гибели Бориса и Глеба, свидетельствует о том, какое большое значение придавали в XI — XII вв. вопросу о святости князей-братьев. Например, культ Бориса и Глеба имел важное государственно-политическое значение — святыми были признаны князья-братья, принявшие мучительную смерть, но не поднявших руку на старшего брата. Тем самым освящалась идея родового старшинства в системе княжеской иерархии.

Но дело было даже не в этой, несколько утилитарной трактовке подвига Бориса и Глеба. Наибольший и наиглубочайший смысл их поступок получал в системе христианской символики. Стоит напомнить, что мать обоих братьев была болгарыней, а, следовательно, христианкой. Оба они крестились в Киеве, вместе с другими сыновьями Владимира, сразу же после принятия их отцом новой веры, и получили христианские имена: Борис был наречен Романом, а Глеб — Давыдом. И в летописи, и в других памятниках особо отмечается христианское благочестие братьев, свято исполнявших свой долг сыновей при еще живом отце, и долг младших братьев после его смерти.

Таким образом, мученическая смерть Бориса и Глеба становилась одним из первых примеров христианского благочестия и смирения в Киевской Руси, означавшим, что нравственные идеалы, проповедуемые христианством, нашли полный отклик в сердцах русских людей. Более того, поведение Бориса и Глеба во время братских междоусобиц становилось образцом христианского поведения вообще, ибо именно они, погибшие, но не преступившие Христовых заветов любви и смирения, были признаны святыми, и, следовательно, обрели надежду на вечное спасение. И недаром неизвестный автор "Сказания о Борисе и Глебе" восклицает: "Не знаю… какую похвалу воздать вам, и недоумеваю, и не могу решить, что сказать? Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь всем скорбящим…".

Необходимо отметить еще одни очень важный момент в трактовке древнерусскими книжниками образов святых Бориса и Глеба. Дело в том, что они, первые русские святые, сразу же стали восприниматься одними из самых главных заступников за Русскую землю. В том же "Сказании" говорится: "Вы наше оружие, земли Русской защита и опора… Вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей!.. Вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!". Именно к Борису и Глебу возносит автор "Сказания" слова своей молитвы: "Блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили земную жизнь, никогда не оставляйте его… Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас".

Примечательно, что канонизация первых русских святых не была простой. Так, в 1072 году, когда, по инициативе киевского князя Изяслава Ярославича, совершилось перенесение мощей Бориса и Глеба, то это торжество вызвало противодействие митрополита-грека Георгия. Скорее всего, митрополита насторожила дата перенесения мощей — 2 мая, никак не связанная с памятью князей-братьев (24 июля). Но, как отмечают исследователи, на 2 мая приходился весенний языческий праздник "первых ростков". Видимо и это терпимое отношение русских властей к язычеству, характерное для раннего русского христианства, и определенные "прозападные" настроения самого Изяслава Ярославича, и желание русских властей утвердить собственных святых, — все это вместе взятое совсем не вызывало энтузиазма в Константинополе и у его ставленника митрополита Георгия. Но если Константинополю удалось заблокировать канонизацию Владимира, прославление которого являлось стержнем всей литературной деятельности служителей Десятинной церкви, то в данном случае, митрополит-грек смирился. И, как сообщает летопись, убедившись в святости Бориса и Глеба, "падъ ниц, прося прощения".

Объяснение поведения митрополита-грека можно найти и еще в одном факте. Дело в том, что в греческая церковь практически не знала святых мирян, ибо на Востоке святость связывалась прежде всего с монашеским подвигом. Русская Церковь начала отсчет своих святых именно с мирян — братьев-князей, причем принявших крещение совсем недавно. Впоследствии эта традиция, идущая вразрез с правилами греческой церкви продолжится, и на Руси будут канонизированы целые десятки святых князей. Следовательно, идея святости в русском религиозно-философском сознании с самого начала связывалась не только с аскетическим подвигом иноков, но и с жизненным подвигом князей, вождей народной жизни, об аскетических подвигах которых ничего и не известно. Интересно, что образ святых Бориса и Глеба, заступников за Русскую Землю, позднее превратился в образ святых-воинов. Особую популярность этот образ получил в произведениях, посвященных воинским темам.

Следовательно, обретя первых своих святых, Русь обрела и первых своих заступников перед Господом, которые могут вымолить у Него прощение грехов русских людей. Поэтому утверждение культа Бориса и Глеба, как заступников за Русскую землю, означало и то, что Русь уже не мыслила свое дальнейшее развитие вне христианского вероучения. Основной смысл своего существования на земле русский народ начинал осознавать в исполнении Божиих заветов, Божиего Промысла. А цель своего движения по будущим историческим дорогам виделась на Руси в достижении вечного спасения.

Позднее тема святости станет одной из главных во всей системе древнерусского религиозного философствования. Можно даже сказать, что без учета этой темы невозможно понять всю глубину древнерусской религиозно-философской мысли, ибо в идее святости Руси концентрировались все основные смысловые и целевые установки земного бытия русского народа.

Поэтому вполне закономерным оказался тот факт, что образы святых Бориса и Глеба получили самое широкое распространение в произведениях отечественной религиозно-философской мысли. При этом древнерусские книжники на протяжение нескольких веков использовали сюжетные ситуации, поэтические формулы, отдельные обороты и целые отрывки текста "Сказания". Не менее популярны были Борис и Глеб, как святые князья-воины, и в древнерусском изобразительном искусстве.

Предисловие и подготовка текста – С.В. Перевезенцев. Перевод с древнерусского языка Л.А. Дмитриева.

Господи, благослови, отче!

"Род праведных благословится, – говорил пророк, – и потомки их благословенны будут".

Так и совершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской земли Владимире, сыне Святославовом, внуке Игоревом, просветившем святым крещением всю землю Русскую. О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время. О том же, что начали, будем рассказывать по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и не от одной жены: матери у них были разные. Старший сын – Вышеслав, после него – Изяслав, третий – Святополк, который и замыслил это злое убийство. Мать его гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он. А от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки – Борис и Глеб. И посадил их всех Владимир по разным землям на княжение, о чем в другом месте скажем, здесь же расскажем про тех, о ком сия повесть.

Посадил Владимир окаянного Святополка на княжение в Пинске, а Ярослава – в Новгороде, а Бориса – в Ростове, а Глеба – в Муроме. Не стану, однако, много толковать, чтобы во многословии не забыть о главном, но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло много времени, и, когда минуло 28 лет после святого крещения, подошли к концу дни Владимира – впал он в тяжкий недуг. В это же время пришел из Ростова Борис, а печенеги вновь двинулись ратью на Русь, и великая скорбь охватила Владимира, так как не мог он выступить против них, и это сильно печалило его. Призвал тогда он к себе Бориса, нареченного в святом крещении Романом, блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов, послал его против безбожных печенегов. Борис же с радостью пошел, говоря: "Готов я пред очами твоими свершить, что велит воля сердца твоего". О таких Приточник говорил: "Был сын отцу послушный и любимый матерью своею".

Когда Борис, выступив в поход и не встретив врага, возвращался обратно, прибыл к нему вестник и поведал ему о смерти отца. Рассказал он, как преставился отец его Василий (этим именем назван был Владимир в святом крещении) и как Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях и поставил в церкви Святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал телом слабеть и все лицо его намокло от слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: "Увы мне, свет очень моих, сияние и заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты зашло, солнце мое, а меня не было там! Был бы я там, то сам бы своими руками честное тело твое убрал и могиле предал. Но не нес я доблестное тело твое, не сподобился целовать прекрасные твои седины. О, блаженный, помяни меня в месте успокоения твоего! Сердце мое горит, душа мой разум смущает и не знаю, к кому обратиться, кому поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. Не воспротивлюсь я, ибо написано: "Бог гордым противится, а смиренным дает благодать". И в послании апостола сказано: "Кто говорит: "Я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец". И еще: "В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх". Поэтому, что я скажу, что сделаю? Вот пойду к брату моему и скажу: "Будь мне отцом – ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?"

И, помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: "Увижу ли я хотя бы братца моего младшего Глеба, как Иосиф Вениамина?" И решил в сердце своем: "Да будет воля твоя, Господи!" Про себя же думал: "Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения. А ведь все это преходяще и непрочно, как паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резные кони, и хоромы изукрашенные и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими? Всего этого будто и не было: все с ним исчезло, и ни от чего нет подспорья – ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем овладев и все собрав, говорил обо всем: "Суета сует – все суета!" Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемерной любви".