Южнобалтийское происхождение варяжской руси

Как говорил И.П. Шаскольский, еще в 70-х гг. XVI в. стала вырисовываться конечная цель внешней политики Швеции - превращение "в великую державу, достижение господства на Балтике и на всем севере Европы" (80). В связи с чем в 1580 г. была разработана развернутая программа шведских территориальных завоеваний за счет России, получившая в зарубежной историографии наименование "Великой восточной программы". Согласно ей планировалось захватить все русское побережье Финского залива, города Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу с уездами, бoльшую часть русского побережья Баренцева и Белого морей, Кольского полуострова, северной Карелии и устье Северной Двины с Холмогорским острогом. Шведы стремились установить контроль над Новгородом, Псковом, ливонскими городами, намеревались "провести новую шведскую границу по Онеге, Ладоге, через Нарову". И свои планы шведы последовательно проводили в жизнь (81). Идеологическим обоснованием этих великодержавных замыслов в отношении России стала норманская теория шведских историков XVII века. П. Петрей, О. Верелий, О. Рудбек и другие, считая своего восточного соседа, как и многие их соотечественники, "наследственным врагом", как об этом сказал в 1615 г. король Швеции Густав II Адольф (82), обратились к варягам, некогда господствовавшим на Балтике и основавшим на Руси династию Рюриковичей, доказывая их якобы шведское происхождение. Уровень разработки своими предшественниками варяжского вопроса в полной мере представил в 1746 г. их младший коллега О. Далин, утверждавший, что только после того, как на Русь прибыл "для взятия наследственных своих земель во владение" "шведский принц" Рюрик, "как бы новый мир восприял в России свое начало, и в истории сего царства является новый свет". Швеция, по его словам, не только "покровительствовала Гольмгардскому государству" до самого прихода татар, но и "государство сие состояло под верховным начальством шведской державы, а "варяги и скандинавы всегда были, так сказать, подпорами российскому государству" (83).

В свете сказанного никак нельзя согласиться с весьма распространенным в историографии мнением, что у норманизма якобы "была прочная историографическая традиция в средневековой отечественной литературе и летописании" (84). В качестве доказательства этого посыла обычно обращаются к Сказанию о призвании варягов, придавая значение тому обстоятельству, что варяжская русь названа в одном ряду со скандинавскими народами: послы идут "к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си" (85). Крупнейшие специалисты в области летописания - А.А. Шахматов, Б.А. Рыбаков, А.Г. Кузьмин - указывают, что скандинавы названы варягами лишь в этом разъяснении Сказания, не являющимся его органической частью, и видят в нем пояснение летописца второго десятилетия XII в. (86), во времена которого термин "варяги" уже прилагался ко многим западноевропейским народам. И смысл приведенных слов заключается в том, что летописец специально выделяет варяжскую русь из числа других варяжских, как бы сейчас сказали западноевропейских народов, и при этом он не смешивает ее со шведами, норвежцами, англами-датчанами и готами: "И пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги - русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же - так" (87).

То, что предлагаемое норманистами прочтение Сказания явно тенденциозно и основано, как подчеркивается в литературе, на искажении сведений источника (88), демонстрирует документ, весьма близкий по времени к моменту окончательного сложения ПВЛ (второе десятилетие XII в.). Как пишет немецкий хронист Гельмольд, саксонский герцог Генрих Лев в 50-х гг. XII в. отправил "послов в города и северные государства ― Данию, Швецию, Норвегию и Русь, ― предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку" (89). Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, даровав русским, готландцам, норманнам ("ruteni, gothi, normanni") и "другим восточным народам" право приходить и покидать город "без налога и пошлины" (90). В " ruteni" ученые видят русских, а именно новгородцев (91). Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в одном ряду со скандинавскими странами и скандинавами, никак, конечно, не следует, что русских середины и конца XII в. надо причислить к скандинавам, или, наоборот, русскими надо считать датчан, шведов, готландцев и норвежцев.

Итак, летопись именует западноевропейские народы варяжскими, а грамота императора относит западноевропейцев (готландцев и норманнов) и восточноевропейцев (русских) к восточным народам. Варяжские и восточные народы - это имена общие, которые прилагались к народам, генетически не связанным между собой. Ряд ученых, приверженцев разных воззрений на этнос варягов, вместе с тем полагает, что термин "варяги", оторвавшись от своей первоосновы, очень рано, вероятно, со второй половины Х в. стал обозначать собой ту совокупность народов (точнее, ее часть), которая в будущем получит наименование "немцы" и затем "западноевропейцы". Густинская летопись (1670) объясняет, почему шведов на Руси именовали варягами: "Их же бо оные тогда варягами нарицах. Си мы всех обще немцами нарицаем. Си есть шведов, ангелчиков, гишпанов, французов и влохов и прусов, и проч:" (92). Летописец конца XVII в. раскрывал общее значение слов "варяги" и "немцы" точно так же, как составитель ПВЛ разъяснял широкий смысл термина "варяги". В унисон с ними говорил в начале XVII в. швед П. Петрей, четыре года проведший в России: "...Русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов" (93). Хотя Петрей не закончил перечень народов, относимых русскими к "варягам", но отметил, но таковыми для них, наряду с германцами (шведами, ливонскими немцами), финнами, куршами (предками латышей), являлись многие западноевропейцы, в том числе славяне Южной Балтики (кашубы, поморяне, венеды). В 60-х гг. XVII в. Ю. Крижанич, также отражая традицию, бытовавшую в России, варягами назвал восточноприбалтийские народы ("от варягов, илити чудов, литовского языка народов… варяжеский литовский язык…") (94).

Вести речь о шведском этносе варяжской руси, о призвании князей на Русь из Швеции не позволяют показания исландских саг, не знающих никого из русских князей до Владимира Святославича. Так, первым викингом, посетившим Русь "саги считают Олафа Трюггвасона" (95), бывшего затем норвежским королем (995―1000). Наличие в сагах имени Владимира и отсутствие имен его предшественников ― это временной маркер, предельно точно показывающий, что правление Владимира есть время, когда норманны, по большему счету, открыли для себя Русь и начали систематически прибывать в ее пределы (96). Именно по этой причине отзвуки собственной истории восточноевропейских стран и народов появляются у скандинавов "лишь в сообщениях, относящихся к концу X-XI веку" (97). В сагах весьма точно названо и время первого появления скандинавов в Византии. Крупнейший византинист XIX в. В.Г. Васильевский, считавший варягов норманнами, показал, что скандинавы приходят в Империю и вступают в дружину варангов (варягов) значительно позднее ее возникновения в 988 году. При этом он отметил, что византийские источники отождествляют "варангов" и "русь", говорящих на славянском языке, и отличают их от норманнов (98). "Сага о людях из Лаксдаля" (или "Сага о людях из Лососьей Долины"), которую ученый характеризует как "древнейшая и наиболее достоверная историческая сага", не только приводит имя первого норманна, служившего в 1027-1030 гг. в корпусе варангов, но и особо акцентирует внимание на том, что по прибытию в Константинополь "он поступил в варяжскую дружину; у нас нет предания, чтобы кто-нибудь из норманнов служил у константинопольского императора прежде, чем Болле, сын Болле" (99).

К тому же, ни в одной саге, замечает С.А. Гедеонов, "не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами", но чего стоило бы ожидать при той, по его словам, "заботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей". Более того, продолжает он, в сагах "не только нет намека на единоплеменость шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами" (100). А.Г. Кузьмин подчеркивает, что саги не знают никого из византийских императоров ранее Иоанна Цимисхия (ум. 976). Причем, как подметил ученый, знают они его не непосредственно, а лишь по устным припоминаниям. Отсюда, выводит исследователь, скандинавы включились в движение на восток лишь с конца Х века. Он акцентирует внимание также на том факте, что во времена Владимира герои саг "действуют в Прибалтике, на побережье прежде всего Эстонии", и далее Эстонии их действия "не простираются". Лишь только при Ярославе Мудром, в связи с его женитьбой на дочери шведского короля Ингигерде, в среду варягов-наемников вливаются шведы. С этого же времени, заключает А.Г. Кузьмин, норманны проникают и в Византию, где приблизительно в 1030 г. вступают в дружину варангов (варягов) (101).

Вывод А.Г. Кузьмина о деятельности героев саг на рубеже X—XI вв. лишь "в Прибалтике, на побережье прежде всего Эстонии" подтверждает нумизматический материал. Так, если в эстонских находках английских монет преобладают монеты короля Этельреда II (979—1016) (в том числе подражания им скандинавского происхождения), то в русских Канута (1016—1039) (в том числе датские им подражания). В связи с чем В.М. Потин заключает, что, во-первых, существовали прямые русско-датские контакты, и во-вторых, что "для Древнерусского государства экономические контакты со странами Скандинавского полуострова не имели столь важного значения, как для Эстонии (102). О времени проникновения скандинавов на Русь также говорит нумизматика: датские, шведские и норвежские монеты начинают оседать в русских кладах не ранее второй четверти XI в., хотя их регулярная чеканка началась в 90-х гг. предшествующего столетия (первые западноевропейские монеты появляются в этих же кладах около 60—70-х гг. Х в.) (103). Первыми из скандинавов в пределы Древнерусского государства стали прибывать датчане, о чем, кроме нумизматики, свидетельствует и Титмар Мерзебургский, сообщивший со слов участников взятия польским королем Болеславом Храбрым в 1018 г. Киева о наличии в нем "стремительных данов" (104). И лишь затем, в связи с установлением более тесных связей Руси со Швецией, к ним присоединяются шведы.

До рубежа X-XI вв. шведы бывали в русских пределах в очень редких случаях. В договоре князя Игоря 944 г. один из купцов назван как "Свень" (105) (С.А. Гедеонов приводит еще один вариант написания этого имени ― "Свед" (106)). По мнению А.Г. Кузьмина, имя Свень (то есть "швед") говорит о том, что "выходцы из германских племен воспринимались в варяжской среде как этнически чужеродный элемент". При этом он подчеркнул, что "имена с компонентом свен не могут возникнуть у самих свевов, как, скажем, имя Рус не имеет смысла в Русской земле" (107). И имя Свень, означавшее этническую принадлежность его носителя, говорит "о буквально единичном присутствии шведов в восточнославянском обществе середины Х столетия" (108). Примыкает по смыслу к имени Свень и имя Ятвяг, читаемое в том же договоре и указывающее, как заметил еще С.М. Соловьев, на племя, из которого вышел этот человек - ятвягов. И у С.А. Гедеонова не было сомнения, что имя это есть "личное имя или прозвище, занятое от народного". В.Т. Пашуто полагал точно также. А.Г. Кузьмин к сказанному добавляет, что имя Ятвяг, "очевидно, означает просто выходца из племени ятвягов. При этом надо иметь в виду, что непосредственно с племенем имя связывается только для кого-то, кто впервые с ним порывает. А далее оно уже может переходить и на лиц, никакого отношения к племени не имеющих (обычно через родственные связи или увлечение славой носителя имени)" (109).

Резко противоречат имеющимся фактам утверждения о якобы "огромном количестве" скандинавских предметов "во множестве географических пунктов" Руси (110), о том, что присутствие скандинавов на территории восточных славян документировано "большим числом норманских древностей…" (111). Число скандинавских предметов в русских древностях мизерно, что хорошо видно хотя бы на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, конечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве даже "при самом тщательном подсчете", подчеркивает археолог П.П. Толочко, количество скандинавских изделий не превысит и двух десятков, причем ни одно из них не имеет отношение к IX веку (112). В отложениях Новгорода вещей, увязываемых со скандинавами, найдено еще меньше, чем в Киеве. Причем, самая ранняя из них датируется рубежом Х—XI веков. И это при том, что "коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932-2002 годы, насчитывает в общей сложности более 150 тысяч изделий…", причем в это число не включен массовый керамический материал (113). Сами сторонники норманства варягов признают, что "бoльшая часть скандинавских древностей на Руси датируется серединой - второй половиной Х в.", совпадают "со временем консолидации (а не возникновения) Древнерусского государства…" (114).

Антропологи выделяют лишь один пункт на территории Руси, где отмечается некоторое пребывание норманнов, — Старую Ладогу. Т.И. Алексеева свидетельствует, что антропологические особенности краниологического материала из Шестовиц, хотя он и невелик, "указывают на связь с норманнами", а во всем облике этого населения "наблюдается смешение славянских и германских черт". Она же, специально изучавшая киевские погребения с трупоположением Х в., подчеркивает, что "ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева". Затем ею было добавлено, что "оценка суммарной краниологической серии из Киева… показала разительное отличие древних киевлян от германцев" (115). Как заметил по поводу такого заключения А.Г. Кузьмин, "поразительность" этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе" (116). Установлено, что камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений в Гнездове, Киеве и Чернигове, не являются шведскими (117). Одновременные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Богемии, Польше (118), т.е. там, где скандинавов не было.

Не соответствует действительности и распространенное мнение, что имена первых наших правителей являются принадлежностью скандинавского языка и скандинавской истории. Еще С.А. Гедеонов указывал, что имя Рюрик (Хререкр) шведам "неизвестно" (119). Об отсутствии этого имени у шведов затем спустя много лет говорил норманист Н.Т. Беляев (120). В 1997 г. шведская ученая Л. Грот также отметила, что это имя не встречается в именословах его родины. Вместе с тем она подчеркнул тот факт, что в скандинавской письменности слово "helge" в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах "впервые встречается в поэтическом своде исландских саг "Eddan", написанном в первой половине XIII века". Отсюда, заключает Л. Грот, шведское имя "Helge", означающее "святой" и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя "Олег" IX в. "никакой связи между собой не имеют". Вымощен, а эти слова он адресует в первую очередь русским коллегам, "несуществующий мост между именем "Олег" и именем "Helge", да еще уверяют, что имя "Helge", которое на 200 лет моложе имени "Олег", послужило прототипом последнего". И если нет ничего общего между этими именами, резюмирует потомок викингов, "то вместе с именем пропадает и все основание считать князя Олега Вещего выходцем из Скандинавии", в связи с чем на полном основании называет его "мифическим шведом" (121). Эта характеристика полностью приложима и к княгине Ольге. Более того. В науке давно замечено, что исландские саги называют Ольгу не "Helga", как того бы следовало ожидать согласно логике норманистов, а "Allogia", что говорит об отсутствии тождества между этими именами (122), следовательно, об отсутствии связи как имени, так и самой Ольги со Скандинавией.

И.М. Ивакин доказал, что в древности имена Ингвар и Игорь различались и не смешивались. "Будь они одинаковы, - задавался он резонным вопросом, - зачем бы князю Игорю Глебовичу давать сыну своему имя не Игорь, а Ингвар? Однако же сын у него не Игорь Игоревич, а Ингвар Игоревич". Ученый также указал, что если имя Игорь известно с Х в., то имя Ингвар появилось на Руси "довольно поздно — в конце 12-го и в начале 13-го века" в результате брака рязанского князя Игоря Глебовича (ум.1195) с норманкой (123). О полной несостоятельности вывода летописных имен вообще к скандинавской основе говорит А.Г. Кузьмин. Обращая внимание на весьма сложный, полиэтничный состав древнерусского именослова (славянский, кельтский, иллиро-венетский, подунайский, восточнобалтийский, иранский и другие компоненты), историк пришел к выводу, что в нем "германизмы единичны и не бесспорны", а норманская интерпретация, которая сводится лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, противоречит материалам, "характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья" (124).

Таким образом, широкий круг источников говорит, во-первых, о наличии тесных связей Южной Балтики с Северо-Западной Русью с VIII в. и, во-вторых, об отсутствии подобных связей у последней со Швецией до конца Х столетия. В свете этих фактов и следует рассматривать проблему этноса и родины варяжской руси. Беря при этом во внимание тот факт, что никакой скандинавской руси история не знает. Ее присутствие среди скандинавских народов не фиксирует ни один средневековый памятник, ее нет в скандинавском устном народном творчестве, ее нет в исландских сагах, уделявших исключительное внимание скандинавской истории. Поэтому, варяжская русь никак не могла выйти из Скандинавии, выйти оттуда, где, если говорить словами сторонника норманства варягов В.В. Мавродина, "никогда не было ни племени "русь", ни области "Русь". Как заключал историк, "ни на какое племя или народ "русь" в Скандинавии не указывает не один источник средневековой Европы. Не знает и устное народное творчество народов европейского Севера, поэзия скандинавских скальдов" (125). Ничего не дает норманистам их посыл, что имя "Русь" якобы изначально было самоназванием приплывших на землю западных финнов скандинавов ― roods-гребцы, ставшим затем исходным для западнофинского ruotsi/ruootsi, в славянской среде перешедшим в "русь". Еще в 1864 г. норманист М.П. Погодин согласился со своим оппонентом С.А. Гедеоновым, что "посредством финского названия для Швеции Руотси… объяснять имени Русь нельзя, нельзя и доказывать ими скандинавского ее происхождения. …Ruotsi… есть случайное созвучие с Русью..." (126). Ныне норманист А.В. Назаренко своими изысканиями убедительно показал, что этноним "русь" появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа VIII—IX вв., "а возможно, и много ранее". Этот факт, специально заостряет он внимание, усугубляет трудности в объяснении имени "Русь" от финского Ruotsi. И оригиналом заимствования древневерхненемецкого термина Ruzzi послужила, заключает ученый, славянская форма этнонима, "а не гипотетический скандинавоязычный прототип *rōps-" (127). Показательно, что от гипотезы о скандинавской основе названия "Русь" давно уже отказались современные авторитетные зарубежные лингвисты (128).

В отличие от северного побережья Балтийского моря, на его южном и восточном берегах существовало несколько Русий, зафиксированных целым рядом источников: Любек с окрестностями, остров Рюген (Русия, Ругия, Рутения, Руйяна), район устья Немана, побережье Рижского залива (устье Западной Двины), западная часть Эстонии (Роталия-Руссия). Из одной или нескольких балтийских Русей в северо-западный район Восточной Европы прибыла в конце VIII - середина IХ в. в ходе нескольких переселений варяжская русь, что получило свое отражение в Сказание о призвании варягов, вначале целостного памятника, при занесении в ПВЛ помещенного под 859, 862 и 882 годами. Южнобалтийский переселенческий поток на восток, включавший в себя славянские и славяноязычные народы, начался в VIII в. и проходил в несколько этапов, захватив при этом Скандинавию. Так, причину вытеснения в Швеции местного термина "fal" славянским "torg" А.Г. Кузьмин видит в наличии здесь большого числа славян (129). Правоту слов историка подтверждает археология, выявившая в Южной Швеции значительный комплекс западнославянских древностей IX—XI веков. Южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в Х в. она преобладала в Бирке (130).

Переселение на Русь народов Южной Балтики вовлекло в свою орбиту не только некоторую часть скандинавов, но и норманские древности. Переселенцы, соприкасаясь со скандинавской культурой в самой Скандинавии, несомненно, заимствовали и переработали какие-то ее элементы, создав еще на подступах к Руси своеобразную культуру, отличающейся эклектичностью и гибридизацией различных по происхождению элементов (южнобалтийских и скандинавских), что придало, например, ладожским древностям много оттенков (в какой-то мере и скандинавский). Тому, несомненно, способствовали и смешанные браки (хотя и редкие), о чем, например, говорит антропологический тип населения в Шестовицах, отмеченный Т.И. Алексеевой и не встречающийся в других местах Руси. На начальный и на конечный пункты следования варяжской руси и прежде всего варяжских дружинников указывают находки франкских мечей с фирменными клеймами, которые считались самими лучшими, в связи с чем "ценились особенно высоко" (131). Из 165 таких клинков лишь 1 обнаружен в Швеции, тогда как в северных районах Германии (в землях балтийских славян) их найдено 30. Из прибалтийских территорий по численности подобных находок затем идут Латвия (22), Финляндия (19), Эстония (7), Литва (5). 11 таких мечей обнаружено в землях бывшей Киевской Руси (132).

Помимо Киевской Руси и балтийских Русий во второй половине первого и начале второго тысячелетия существовали Русь Прикарпатская, Приазовская (Тмуторокань), Прикаспийская, Подунайская (Ругиланд-Русия), в целом, более десятка различных "Русий". Как подчеркивает А.Г. Кузьмин, русы (первоначально руги), ― славянизированные, но изначально неславянские племена (133). Переход русов на славянский язык датируется весьма ранним временем. Так, Ибн Хордадбех отмечал не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть "вид славян", а их переводчиками в Багдаде выступают "славянские рабы" (134). Ибн ал-Факих (начало Х в.), привел параллельный вариант чтения этого известия, но говорит о "славянских купцах". Если учесть, что данные авторы пользовались общим, нам не известным источником, то отождествление руси и славян на Востоке ведет к первым десятилетиям IХ века. Ал-Истахри в 930―933 гг. дал описание трех групп русов, одна из которых называется "ас-Славийя". Его продолжатель Ибн Хаукаль в 969 г. посетил юг Каспия, где записал рассказ о разгроме Хазарии русами, подчеркнув при этом, что "самая высшая (главная)" группа русов ― это "ас-Славийа". Сведения о трех группах русов восходят ко второй половине IX века (135). В Житии Кирилла, написанном в 869―885 гг. в Паннонии (Подунавье), рассказывается, как Кирилл в Корсуне в 860―861 гг. приобрел "Евангелие" и "Псалтырь", написанные "русскими письменами", которые помог ему понять русин. Речь здесь идет о глаголице, одной из славянских азбук (136). Славянство руси зафиксировал Раффельштеттенский устав (904―906). В этом таможенном документе в числе купцов, торгующих в Восточной Баварии, названы "славяне же, отправляющиеся для торговли от ругов или богемов…". А.В. Назаренко выводит основную денежную единицу устава "скот" ("skoti") из славянского языка (137), что указывает на весьма давнее знакомство немцев со славяно-русскими купцами, начало которому было положено намного раньше IX века.

В движение на восток лишь в конце Х в., т.е. на самом излете эпохи викингов были втянуты норманны. В середине IX в., когда они, живя грабежом и насилием, наводили ужас на Западную Европу, оставив там "след кровавый, разрушительный" и не играя там "созидательной роли" (138), в Восточной Европе варяжская русь мирно включилась в дело создания Древнерусского государства. Это принципиальное различие в поведенческом типе викингов и варягов, как показывает история, весьма устойчивом во времени, также не позволяет их смешивать (139), следовательно, также свидетельствует, что ни к истории Руси IX - середины Х в., ни к варягам этого времени, ни к происхождению династии Рюриковичей скандинавы не имели никакого отношения.

 


Страница 2 - 2 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру