Национальные особенности рабочего самоуправления в революции 1917 года

Учитывая глубину влияния на русских рабочих национальной специфики исторического развития страны, становится проще свести воедино прежде разрозненные и малообъяснимые эпизоды социального поведения различных слоёв рабочего класса периода революции. Среди прочего, ярко проявилась национальная специфика социализации рабочих в условиях революции в их отношении к труду как к моральной ценности, что прослеживается, например, в борьбе фабзавкомов за трудовую дисциплину. Показательный в этом отношении случай произошел на заседании фабкома прядильной фабрики т-ва Ясюнинских мануфактур от 7 июня 1917 г. С докладом перед собравшимися выступила подмастерья шпульного отдела Ф. И. Кислякова. Она привела примеры краж с фабрики. В воровстве обвинялась работница фабрики Дюжова. В результате была принята следующая резолюция: "Принимая во внимание долголетнюю и безупречную работу Дюжовой у т-ва Ясюнинских, и то, что у нее нашлась только одна початка, которая могла попасть в корзину как-нибудь и случайно, и поэтому Комитет не признаёт Дюжеву виновной в воровстве" Подобный инцидент трудно объясним с юридической точки зрения, но, учитывая общинную психоментальность рабочих, в которой труд был высшей ценностью, произошедшее кажется вполне логичным и в деталях напоминает принятие аналогичных решений крестьянским Миром.

Подчинение коллективу, единство с ним так же являлось не только "привычкой" но и ярко выраженным моральным императивом, поддерживаемым всей структурой органов рабочего самоуправления. Интересно в этой связи обсуждение на объединенном собрании фабрично-заводских комитетов Шуи дела ткачихи ткацкой фабрики Нибурчилова Екатерины Пузырёвой. Большинство делегатов "были возмущены поведением Пузырёвой" — значится в протоколах собрания, она "не шла искать защиты у своего местного фабричного комитета, не признавая его, а шла искать права у администрации". Ей ставили в вину, "что есть еще люди, для которых становится затруднительным обращение к своим товарищам и они до сих пор не учитывают той заботы, которой окружают представители своих товарищей, которые вверили самих себя своим рабочим". Этот и многие другие случаи вполне понятны с точки зрения общинного мировосприятия, сохранявшегося у российских рабочих. В общине воля "мира", "общества" всегда становилась непреложным законом, переступать через который не мог никто.

Как и в сельской общине, этот стихийный коллективизм зачастую приобретал и негативный, подавляющий личность оттенок. Моральный прессинг мог быть столь серьезным, что рабочие временами искали защиты даже у предпринимательской стороны. Так пришлось поступить уволенным с фабрики т-ва на паях И. М. Терентьева спецу Выренкову и рабочему Плетневу. Получив расчёт от рабочего комитета, пострадавшие попытались отстоять свои права. Поначалу они обратились за помощью к Шуйскому Обществу Фабрикантов и Заводчиков. Затем, когда это не помогло, дошли даже до Московского министра труда. Но и в этом случае традиции Мира и круговой поруки оказались в силе — в поддержку фабкома выступили Совет Солдатских и Рабочих Депутатов Шуи и практически все фабзавкомы города, тем более что и Выренков, и Плетнев были уволены справедливо — за грубость и жульничество.

Именно с точки зрения конфликта между традиционализмом и модернизмом следует, как представляется, трактовать и конфликт между производственным и профессиональным самоуправлением рабочих — т. е. неоднократно отмечаемый в литературе конфликт между фабзавкомами и профсоюзами. В рабочей среде были распространенны мнения, что "профсоюзы обанкротились во всём мире. Там, где они существуют, они только удерживают нас от борьбы", или "фабзавкомы — живая сила, а профсоюза мы держимся, как формы. Нельзя, однако, движение приносить в жертву форме... Фабзавкомы живее союза, их надо поддерживать". В свою очередь активисты профсоюзного движения резко критиковали деятельность фабзавкомов, причём в своей критике и большевики, и меньшевики, и социал-демократы интернационалисты были, подчас удивительно похожи. Одной из причин подобного противостояния, помимо прочего, было и неумение профсоюзных лидеров соотнести национальное и социальное начало в самоуправлении рабочих, что дорого стоило рабочему движению на последующих этапах развития революции.

Наконец, правильный учёт национальной специфики позволит дать более выверенную трактовку распространённым в рабочей среде настроениям в пользу секвестра или даже национализации их предприятий, которые совершенно явственно вписываются в доверительные отношения рабочих к государству — настроения столь распространённые, что отмечаются зарубежными историками. Характерно, что феномен этот уже вполне идентифицирован применительно к дооктябрьскому периоду, хотя своего наибольшего выражение он получает, конечно, после Октября, когда государство начинает восприниматься рабочими более "справедливым" и более "своим". В прошлом эти настроения трактовались как следствие классовой борьбы, как следствие сознательности рабочих и другими подобными способами. Вряд ли можно усомниться, что определённое, причём немалое, рациональное зерно в этих подходах имелось. Но сегодня их возможности переоценивать не приходится. Вот тут-то возникающие неясности и можно попытаться рассмотреть с учётом прежних патерналистских отношений опеки и отношении между государством и рабочими и соответствующей этому психологии, формировавшейся в рабочей среде.

Поднимая проблему влияния национальных традиций самоуправления и демократии на рабочее движение 1917 г., невозможно обойти вопрос, с которым на одной из международных конференций выступил видный американский исследователь Р. Зельник. Он, в частности, обратил внимание на тот факт, что организации, сходные с фабзавкомами, возникали и в тех странах, где общины не существовало. В какой же степени становится правомерным говорить о влиянии общины на становления подобных форм рабочей самоорганизации, тем более, что и в России община существовала не у всех народов? Подобные вопросы правомерны. Но, во-первых, говоря о влиянии национальных особенностей на рабочее движение в 1917 г., вряд ли кто-то станет отрицать все прочие влияющие на него факторы, прежде всего социального характера. Речь идёт лишь ещё об одном таком факторе, тем самым не отрицая, а расширяя прежние подходы. Во-вторых, речь идёт вовсе не о причинах возникновения революционных организаций пролетариата, а о причинах их столь быстрого развития в стране, не прошедшей такого же длительного как на Западе пути фабричного развития. Кроме того, вряд ли приходится переоценивать то воздействие, которое фабрика оказывала на рост классового сознания рабочих на той стадии развития капитализма, которая наблюдалась в России в канун революции. Еще в ходе политических дискуссий в начале века в российской социал-демократии появилась точка зрения, что влияние фабрики на самоорганизацию рабочих носит не только положительный характер. Казарменное угнетение здесь дополняется дисциплиной и разобщенностью, которые основаны на внутрирабочей конкуренции и страхе голодной смерти. Эти выводы представляются обоснованными, поскольку отражают положение, свойственное ранней стадии развития капитализма. И, тем не менее, именно в России возникают Советы, которые в скором времени в той или иной форме начинают использоваться рабочими различных стран. В чём причина этого феномена, а так же феномена бурного и поступательного развития рабочего движения на протяжении всей русской революции? Очевидно, что профсоюзную школу русским рабочим заменила какая-то иная школа. Почему бы не увидеть в общинных традициях одну из важных ступеней этой школы?

Важно отметить так же и то, что, говоря о национальной специфике фабзавкомов, рабочего самоуправления в целом, мы имеем в виду не форму, а содержание. Форма же, как раз, была в значительной мере интернациональной: схожие кризисные процессы, вызванные Мировой войной, повсюду в Европе привели к образованию организаций, внешне тождественных фабзавкомам. Об этой множественности возникших тогда в воюющих державах фабрично-заводских организаций много писала в 1917 — 1918 гг. российская фабзавкомовская печать. В ней публиковались сообщения об инициативах "братьев по классу" в США, Испании, Японии и других государствах. Обобщался зарубежный опыт и на конференциях фабзавкомов. Например, на I Всероссийской конференции фабрично-заводских комитетов, о производственных советах Германии докладывал Ю. Ларин. Но уже тогда настрой провести если не полную аналогию, то хотя бы частичную параллель между российскими и зарубежными фабзавкомами во многом был преодолён — слишком разными путями шли рабочие разных стран к своим новым организациям.

В западной науке наличие национальных особенностей в путях формирования и характере рабочих объединениях разных стран — пусть и не повсеместно, но признанный факт. Об этом пишет, например, один из крупнейших авторитетов в области изучения демократических институтов Д. Сцелл. В качестве исторического фундамента для рабочих союзов в Западной Европе он называет городскую цеховую структуру средневекового ремесла. Ведь не случайно, что западное государство долгое время пыталось регулировать возникавшие на фабриках коллизии, применяя к ним нормы средневекового права, регулировавшего деятельность ремесленных цехов, пока не начало появляться собственно рабочее законодательство. В своих подходах Сцелл не одинок. Созвучные мотивы можно видеть в очерке истории европейского рабочего класса В. Абендона. То же касается и историков, описывающих события в конкретных странах, в частности революционное рабочее движение 1917 г. на Британских островах. По их оценкам, во всех выступлениях рабочих в то время, будь то стихийные вспышки или широкое движение шопстюартов, так или иначе проявилось глубокое национальное своеобразие английского рабочего движения. Характерно, что само слово шопстюарт (англ. shop-stewards), обычно трактуемое в отечественной литературе как "заводские старосты", на самом деле переводится как "управляющий цеха (мастерской)", что уже само по себе показывает различие между двумя вроде бы похожими институтами фабричного старостата, по крайней мере, различие в их восприятии рабочими Англии и России.

Не случайно получившие в первой четверти ХХ века в Англии теории "самоуправленческого" социализма назывались теориями гильдейского социализма. Идеалом для молодых интеллектуалов, выдвинувших эти идеи, были национальные особенности развития британского рабочего класса, уходящие корнями в цеховое, гильдейское средневековье. Очень интересно в этой связи напомнить и позицию лидера российского крестьянского социализма В. М. Чернова. В своём главном теоретическом труде по теории социализма, уже в эмиграции обобщая опыт и всемирное значение революции 1917 г., он писал, что "гильдейский социализм" понятие чисто английское, и что понять его можно только принимая в расчёт экономические, политические и даже культурно-исторические условия Англии, что он является дальнейшим логическим развитием "старо-английского индивидуализма".

Такую же картину рисуют специалисты по истории Германии, Италии, Франции и других стран. Важно отметить, что признают западные историки и специфику рабочего движения России, в том числе влияние на неё национальных, общинных корней. Особенно любопытно сравнить ситуацию в России 1917 г. с тем, что происходило в 1936—1939 гг. в революционной Испании. Эти две европейские державы объединяет очень многое. И там, и там в момент революции народы находились на марше от аграрного общества к индустриальному. И там и там была высока роль религии и прочих институтов традиционализма. Обе страны отстали в своём экономическом развитии в результате неблагоприятной внешнеполитической ситуации, в том числе долгой оккупации со стороны народов Востока. Всё это, казалось, предполагало, что и формы революционного самоуправления в этих странах проявят много общих черт. И действительно, в годы революции в Испании возникают органы самоуправления фабзавкомовского типа — "ассамблеи" и т. п. Но в Испании в основе рабочего и даже крестьянского самоуправления лежали опять таки индивидуалистические начала. Это вело к разобщённости, часто преуспевающие коллективы не желали помогать отстающим, конкуренция существовала не только между разными коллективами, но и в отношениях рабочих одного коллектива.

В России же подобное если и встречалось, то в исключительных случаях и подвергалось моральному осуждению. Как не запугивали профлидеры рабочих, что существование фабзавкомов неизбежно приведёт к розни между трудовыми коллективами разных предприятий, в ощутимых масштабах этого так и не произошло. Характерен в этом смысле случай обращения завкома завода Гужона к питерским металлистам с просьбой помочь решить проблему нехватки квалифицированных рабочих. На призыв москвичей откликнулись путиловцы. На состоявшемся 24 июля 1917г. общем собрании цеховых комитетов они решили предоставить нужное количество вальцовщиков, сварщиков и прокатчиков, одобрив "энергичное и самостоятельное ведение заводского дела" комитетом рабочих-гужоновцев. Помощь гужоновцам была оказана и на проволочном заводе.

Таким образом, главным в специфике фабрично-заводских пролетарских учреждений Запада являлось то, что их развитие шло от индивидуализма к корпоративизму. В России же, как мы видели, коллективизм был исходной точкой развития. Сказанное не следует понимать так, что существовало некое "единое" сознание рабочего класса или что возможно подогнать психоментальность рабочих к психоментальности крестьянства. Разумеется, самоуправление в условиях новейшей капиталистической фабрики не то же самое, что саморегулирование в условиях полунатурального крестьянского хозяйства. Существенно отличал от крестьянской и психология рабочих, но вполне определённая психоментальная и генетическая связь между российским пролетариатом и деревенским "миром" была жива и оказывала своё влияние, что важно правильно учитывать при анализе различных форм и проявлений социализации рабочих в период русской революции 1917 года.

Достоверных данных о том, какие формы самоорганизации существовали на Востоке не так много, как о демократическом развитии Запада. Но и то, что известно сегодня, позволяет говорить о существенных различиях между формами самоорганизации в России и странах Востока. Интерес в этом смысле представляет цеховая система ремесла в Османской империи. С течением времени она сложилась в жёсткую корпоративную структуру. Цеха определяли здесь не только цены или номенклатуру продукции, но и технологию её изготовления. Какие-либо новшества или усовершенствования орудий труда порицались. Цеха служили институтом социальной защиты и адаптации. В этом велика их схожесть с традиционными формами самоуправления в России. Но во внутренней своей жизни они строились по иерархическому принципу, что для России было совершенно не характерно. Одновременно с этим можно говорить о существенно большей замкнутости цехов по сравнению с общинной. Вероятно, это может быть связано и с тем, что на Востоке более распространена кровнородственная община, предполагавшая как раз иерархический принцип построения. В России же была распространена территориальная община, в которой внутреннее управление базировалось на солидарности равных субъектов власти.

Подводя предварительные итоги сказанному выделим основный вывод о нетождественности форм самоорганизации русских рабочих в 1917 г. и рабочих стран Запада и Востока в аналогичных экстремальных условиях. Есть все основания предполагать, что перед нами не просто случайные, вызванные текущими обстоятельствами различия. Вероятно, речь должна идти о каких-то более глубинных тенденциях в развитии цивилизаций Востока, Запада и России. Для понимания характера этих различий в будущем, вероятно имеет смысл обратить повышенное внимание на те черты национального характера русских, которые вытекали из природы и особенностей существовавших на Руси общинных институтов. В этом смысле нам представляется уместным следующее соображение. В своё время, стремясь дать наиболее адекватный анализ западного общества, К. Маркс в качестве исходного звена, "его элементарной формы" называл товар. По сути, все последующие политэкономические построения Маркса есть ничто иное, как диалектическое развёртывание из этой категории всей системы западного устройства, включая сюда политическую надстройку, культуру, мораль и другие сферы общества. Нам видится, что таким первичным звеном, матрицей, через анализ которой только и можно понять российское общество и русскую историю можно считать общину, доказательством чему может служить и судьба органов рабочего самоуправления периода русской революции 1917 года.