"Приказано догонять отступающих немцев..."
Воспоминания поэта-фронтовика
Михаил Федорович Тимошечкин родился в 1925 году в селе Васильевна Воронежской области. Участник Великой Отечественной войны — бывший красноармеец 2-го батальона 32-й мотострелковой бригады 18-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии Степного фронта. Стихи публиковались в российских журналах, антологиях. Автор документальной повести о герое Советского Союза, войсковом разведчике М.И. Крымове «Вслед за солнцем», поэтических сборников «Бой», «Свидетели живые», «Печаль и благодать». Член Союза писателей России. Живет в городе Россошъ Воронежской области.
«15 октября 1943 года армии Степного фронта перешли в наступление с плацдармов за Днепром на Криворожском направлении. Пытаясь остановить советские войска, немецкое командование ввело в сражение четыре новые дивизии. Усилила свою активность и вражеская авиация. 19 октября она произвела до 300 самолето-пролетов».
История Великой Отечественной войны. Т. 3. С. 348.
Утро 19 октября 1943 года наш батальон встретил в небольшом степном поселке Днепропетровской области, переночевав в чистом, просторном и сухом коровнике. Всего нас было около 400 человек. Рядовой состав батальона комплектовался в основном из юнцов 1925 года рождения. Полгода нас обучали военному делу в запасных полках под городом Мелекесс Ульяновской области, а оттуда отправили в середине сентября в Харьков на пополнение 5-й гвардейской танковой армии, стоявшей там после завершения Курской битвы. От Харькова мы совершали многодневный, изнурительный марш к Днепру и 15 октября ночью переправились на плацдарм Мишурин Рог...
Трое суток подряд, наступая с плацдарма, мы шагали по мокрым дорогам вслед за танками под моросящим дождем. Шинели промокли и потяжелели на плечах, обмотки на ногах облепились грязью. И вот, наконец-то, удалось поспать и заодно обсушиться.
Через застекленные проемы в стенах строения лился солнечный свет. А от входа тянуло вкусным запахом варева: еще ночью сюда подоспела походная полевая кухня. И вот уже слышится веселая команда всегда шутившего старшины Леонова: «Первая рота, подноси тарелки для получения горячего блюда!».
Я в это время исполнял обязанности помощника командира 3-го взвода первой роты. Взял с собой трех бойцов. Собрали котелки и пошли получать перловую кашу, заправленную салом. Настроение у всех приподнятое. Мы наступаем, мы идем вперед! Нас даже успевают кормить!
Построившись в походную колонну, батальон продолжает совершать марш по широкой полевой дороге. Объявлена боевая задача: догонять отступающих немцев. Слева по обочине нас опережают четыре танка. Люки открыты. Танкист, появившийся над башней одной из машин, приветливо улыбается нам.
Внезапно слух резанул раздавшийся впереди истошный крик: «Воздух!» И в тот же миг колонна рассыпалась. Основная масса бойцов ринулась влево от дороги к видневшемуся неподалеку лесочку. А несколько небольших групп побежали вправо. Вслед за пожилым солдатом из нашего взвода, уже имевшим на гимнастерке нашивки за ранения, устремился и я, а за нами красноармеец Горбунов, уроженец Курской области.
Вражеские самолеты уже приближались. И укрыться от них в чистом поле было негде. На черной земле только изредка зеленели так называемые «кулисы» — рядочки посеянной кукурузы. Поползли вдоль них. Неподалеку от меня старшина из штаба батальона присел на корточки, прикрывшись плащ-палаткой, и, выставив в небо палец, громко считал: «Один, два, три... шестнадцать самолетов!» Немецкие летчики зашли со стороны солнца, от лесочка, и начали первую атаку. Воздух наполнился душераздирающим воем сирен, свистом летящих бомб и грохотом взрывов. Уткнувшись лбом в землю, накидываю на голову вещмешок, прижимаю к вискам ладони. Один за другим над нами проносились самолеты, высыпая на землю противопехотные бомбы.
Потом вдруг стало очень тихо. Я оглянулся назад и увидел, что солнце заслонило огромное облако поднявшейся пыли.
Отбомбившись, самолеты развернулись для второго захода. А мы опять отчаянно работаем локтями и коленями, стараясь отползти подальше от дороги. Горбунов, поравнявшись со мной, сообщает: «Один большой осколок впился в землю рядом с твоим ботинком». И снова вой, свист, взрывы и еще хлопки от разрывных пуль. В третий налет немцы уже не сбрасывали бомбы, били из пулеметов. Вокруг нас лопались разрывные пули.
Когда самолеты улетели, один из офицеров штаба батальона приказал нам рассредоточиться на небольшие группы по два-три человека и продвигаться по-прежнему вперед, в том же направлении, как и шли, но уже не по дороге, а полем.
Мы с Горбуновым несколько раз пересекали лесополосы, а в небе продолжали кружиться немецкие самолеты, сбрасывая бомбы. То и дело слышались взрывы. Потом заметили танковый след и по нему зашагали вдоль одной из лесопосадок. Шли долго. Прилегли отдохнуть. Вдруг слышим — сзади раздаются одиночные взрывы. Оглянулись — самолет пикирует, и тут же новый взрыв. Поняли: вражеский летчик охотится за нашим танком. Решили отбежать от посадки вправо. Едва успели сделать это, как через то место, где мы только что лежали, посадку пересекла «тридцатьчетверка». Танк быстро направился по склону к омету соломы и скрылась за ним. Самолет покружил, покружил в небе и улетел. Танкисты вылезти из танка и, разминаясь, потягивались. Мы порадовались за них, вернулись к посадке и пошли дальше. Вскоре танковый след круто свернул вправо и привел нас к небольшой балке. То, что увидели там, на всю жизнь врезалось в память. Спустя много лет у меня сложились такие строки:
Открыв все люки доверительно,
Танк обгонял колонны ротные.
Башнер улыбкой снисходительной
Одаривал ряды пехотные.
Мы разворачивались круто
И топали над буераками
По уточненному маршруту,
Прополосованному траками.
Потом прервался след тот зубчатый...
Наружу грудь едва просунувши,
Вниз головою в шлемах рубчатых
Из люков свешивались юноши.
Потери исчислялись танками.
Войны обычное событие.
В них били в лоб в упор болванками
И в бок из ближнего укрытия.
И автоматчики чужие
Стреляли метко, не промазали.
Всех их, веселых, положили,
Улыбки раскровив чумазые.
Ошеломленные увиденным, мы немного постояли молча. Почему-то даже не подумалось, откуда немцы могли стрелять по танкистам. И зачем экипаж нырнул своей машиной в узкую и неглубокую балку и даже развернул танк по ее дну в западном направлении? О том, что нам самим делать дальше, как-то не приходило в голову. Как бы подразумевалось, что немцы убегают, поскольку мы наступаем, и линия фронта где-то еще впереди. Ничего тревожного для нас не предвиделось и не ощущалось: мы же догоняем отступающих немцев!
Тревожно стало через какое-то мгновение.
— Глянь — сюда идут! — почти шепотом сказал Горбунов и показал рукой вправо. Там была то ли вершина балки, то ли ее отвершье. Я увидел плотно сбитую в строй группу людей. Их было около взвода. Впереди шел один, видимо, командир. Они уже начали спускаться по склону балки, глядя себе под ноги. Кто они? Мелькнула мысль: может, переодетые в нашу форму немцы?
— Бежим, пока нас не увидели! — выпалил Горбунов. И мы, прячась за танк, побежали по дну балки туда, куда смотрела танковая пушка «тридцатьчетверки». Уже на бегу сметливый Горбунов, словно оправдываясь за наше поведение, добавил:
— А если это наши, то все равно надо уйти, а то еще могилу танкистам рыть заставят.
Бежали недолго, решили выбраться наверх. Зашагали по ровному полю. Вскоре впереди показались хаты. Влево виднелась улица из двух порядков. Мимо огорода вышли к крайнему двору. Перед окнами хаты ветла, около нее на привязи два длинноногих коня под седлами. Оба одинаковой масти, гнедые. При нашем появлении, стоявший ближе, приподняв морду, шевельнул ушами.
На порожек вышла уже немолодая женщина. Улыбаясь всем лицом, она громким голосом поздоровалась с нами:
— Здравствуйте, дорогие солдатики!
Мы ответили на приветствие, и я сразу же попросил ее:
— Тетенька, не найдется ли у вас чего поесть.
— Сейчас, сейчас, милые...
Вернулась она быстро, неся в руках две кружки с молоком. А следом за ней появился стройный военный. Среднего роста, погоны прикрыты плащ-палаткой. Он дал нам по большому свежее отрезанному ломтю хлеба и веселым звонким голосом то ли подал команду, то ли дал разрешение:
— Можете присесть на завалинку и подкрепиться. Приказ получите позже.
Мы так и сделали. Едим хлеб, запивая молочком. Когда такое благо было в последний раз — наверное, еще в конце зимы перед призывом в армию? А в сенцах раздаются вдруг чьи-то шаги, и в проеме дверей вырастает крупная фигура еще одного военного, тоже затянутого до шеи плащ-палаткой. Лицо крупное, строгое. Мы с Горбуновым вскакиваем перед ним как по команде «смирно!». А от него слышим довольно-таки добродушное и успокаивающее:
— Сидите, сидите, товарищи бойцы. Какой части вы?
— 32-й мотострелковой бригады.
— А я полковник Хватов, командир 32-й бригады. Какой батальон?
— Второй батальон, товарищ полковник.
Отвечаю только я, так как еще утром исполнял обязанности помкомвзвода.
— А — это ваш там батальон никак не соберут после налета авиации. — В голосе полковника появились недовольные нотки.
Я был очень обрадован тем, что встретили, наконец, командира. Теперь уже мне не надо было думать, как поступать дальше. Мы быстренько покончили с едой и встали.
— Слушайте внимательно, — сказал командир бригады. — Вы сейчас находитесь на северной окраине села Желтое. Теперь пойдете по этой улице на южную окраину этого села. Там и ожидайте подхода своего батальона.
И мы, не спеша, потопали посреди улицы, наезженной тележными колесами. Небо становилось хмурым, и немецкие самолеты уже не летали. Время послеполуденное, а улица была пустынной. Ни один человек не встретился нам, никто не окликнул ни с правого, ни с левого порядка. Лишь один дед, нагнувшись, что-то ворошил на своем подворье. Нас он не заметил, мы тоже о себе знать не дали. Скорее всего, жители, напуганные с утра разрывами бомб, прятались по погребам. Было тихо и спокойно, и никакой опасности не ощущалось. Мы же наступаем, догоняем фронт.
Доходим до последнего подворья на левом порядке. Дальше улица продолжается только одним правым порядком окнами в поле, на восток. Тут как раз дорожный перекресток: слева, с поля, полого тянется проселок, пересекающий село в западном направлении.
Выходим на притрушенный мягкой пылью перекресток, как вдруг сзади слева негромко, но четко нас спрашивают:
— Куда идете?
За плетневым выступом двора видим две фигуры, прижавшиеся к сарайчику. Поворачиваем к ним. Оба знакомы мне. Один, что ниже ростом, комсорг батальона, сержант. Хорошо помню, как еще во время марша к Днепру на привале, стоя на бугорке, он громко читал нам сводку от Советского информбюро. Другой, постарше и повыше ростом, плечи обтянуты плащ-палаткой, погон не видно, но шинель офицерская. Его я вижу второй раз. Три дня назад разговаривал с ним. Это было, когда после ночного выхода под дождем с плацдарма Мишурин Рог, мы с утра всем взводом лежали как попало на земле над вершиной глубокого оврага, на склон которого откуда-то выскочила дикая коза. Стоявшие неподалеку от нас командиры начали палить по ней из пистолетов, но коза ускакала вниз по буераку. Тут командир взвода лейтенант Мокшанинов подвел ко мне этого офицера:
— Напиши товарищу из особого отдела список личного состава взвода. Он тебе скажет, что и как писать.
Мокшанинов ушел. Особист дал мне большой чистый лист бумаги. Поскольку дней десять, если не больше, я исполнял обязанности помощника командира взвода, фамилии всех бойцов хорошо знал, а вот имена и отчества пришлось спрашивать. Написанный мной список офицер СМЕРШа тут же положил в свой планшет. Товарищ из особого отдела мне понравился. Он разговаривал спокойно, чем-то был похож на школьного учителя.
Теперь мы снова увиделись. Я ответил ему, что командир бригады велел нам идти на южную окраину села и ждать там свой батальон. Особист сказал, что они с комсоргом останутся пока здесь у входа в село, а нам посоветовал:
— Идите, как сказал полковник, но посматривайте по сторонам.
И мы «посматривали». Влево, к востоку, чистое поле, обзор хороший. А вправо, к западу, от хат огороды тянутся в пойму широкой долины. Едва отдалились от дорожного перекрестка, видим на одном огороде грузовую автомашину. Стоит на месте, людей рядом никого. Поспешили к ней. Машина не наша. Не «зис», не «газ», с виду как колхозная «полуторка» или чуть побольше. Носом смотрит на юг. Горбунов винтовку за спину, ногой на колесо, руками за борт — забрался в кузов. Я хотел было залезть в кабину, но поопасался: вдруг она заминирована? К тому же, хотя я, будучи полгода назад курсантом учебного автомобильного полка, сдал на пятерку езду на машине, но о схеме переключения скоростей в коробке передач на чужом автомобиле представления не имел.
А из кузова — радостный голос Горбунова:
— Давай лезь сюда, тут галеты есть.
Поднимаюсь в кузов, спрашиваю:
— А что это за галеты, первый раз слышу?
Горбунов родом из Курской области. Он, кажется, какое-то время находился в оккупации. Сидя на каком-то ящике, он что-то жует, похрустывая, и отвечает:
— Да что-то вроде больших пряников.
И протягивает мне тонкую прямоугольную плитку:
— Попробуй, понравится.
Пробую. Вкусно и жуется хорошо.
Занятие едой как-то затормаживает осознание происходящего с нами. Такова уж жизнь солдатская. Постоянно не покидают неотступные думки: как бы суметь хоть немного поспать, где бы добыть что поесть, чтобы не обессилеть, да не просто утолить чувство голода, но и наесться впрок, на сутки вперед...
Хрустим с Горбуновым галеты, и постепенно появляется смутное чувство ощущения опасности. Раз в кузове остались нетронутыми галеты, значит, тут наших никого не было, иначе ничего съестного не осталось бы.
Возникшее беспокойство встревожило, но не заставило сразу же спуститься на землю. Верх взяло любопытство: а что же в других деревянных ящиках, прислоненных к обоим бортам кузова?
— Да там бумаги какие-то, — махнул рукой Горбунов.
Бумаги? Посмотрим. Я тут же открыл крышку ближней ко мне коробки. Вынимаю аккуратно сложенную стопку бумаг. На лощеном листе отпечатанный на машинке текст на немецком языке.
В школе у нас, начиная с 5-го по 10-й класс, преподавался немецкий язык, и кое-какие слова запомнились. Смотрю один лист, другой, третий. В верхних строчках обозначены календарные даты — число, месяц, год. Соображаю: так это же документы какого-то военного штаба! Ничего себе!
Спешу поглядеть, что в другой коробке. Там книги, а сверху маленькая как блокнот немного разлохмаченная книжечка без обложки. На ее страницах в два столбика слова: слева написанные по-немецки, справа — по-русски. Все понятно — солдатский разговорник. Сразу засовываю его в нутряной карман шинели.
Запускаю руку в третий ящик, нащупываю что-то из лощеной бумаги, свернутой в продолговатую трубку. Вынимаю ее, растягиваю, а перед глазами раскручивается географическая карта с названиями населенных пунктов на немецком языке. Обозначены дороги между ними, особенно четко смотрится линия железной дороги, идущей от города Пятихатка на северо-запад к станции Зеленая и далее на Знаменку, хотя градусной сетки нет. Вот это трофей! Жалко сминать ее, но приходится. Перегибаю карту напополам, потом еще раз и еще раз. Скорей прячу ее (чтоб потом не отобрали!) в свой вещмешок рядом с сухарями, двумя гранатами-«лимонками» и отдельно завернутыми запалами к ним.
И снова мелькнула мысль: от кого же убежали немцы, бросив штабные документы, если до нас с Горбуновым наши сюда не подходили? Не нас же двоих увидели и дали деру?! Подумалось и о другом: а не вернуться ли к офицеру СМЕРШа и комсоргу батальона и рассказать об этом брошенном фрицами грузовике? Тут же сам себе возразил: нет, как приказано полковником идти на южную окраину Желтого, так и надо делать. Видимо, в той стороне батальон выйдет, наконец, к линии настоящего фронта, куда мы так спешили.
Возвращаемся на дорогу. Слева от нее поле, а правее метрах в ста или меньше порядок хат в одну линию. Улица по-прежнему пустынна. Вдруг видим: у одного дома кучкуются люди. Все смотрят в нашу сторону, а потом идут нам навстречу, кричат:
— Дорогие товарищи! Здравствуйте!
Загораживают нам дорогу. Мужчина среднего возраста встает передо мной, спрашивает:
— Так, товарищи, куда идете?
Я не успеваю ответить, как он, перебивая радостные голоса женщин, строгим тоном произносит:
— Дальше вам идти нельзя.
На мой немой вопрос говорит:
— Туда недавно пробежала кучка немцев.
Еще раз более мягко:
— Туда нельзя.
Немного поговорили с ним. Сказали, что наша часть должна вот-вот подойти сюда.
— В таком случае, — говорит он, — пойдемте в мой дом, — и указывает на двор, напротив которого мы стоим. — Жена покормит вас свежим борщом.
Следуем за ним. В хате к уличной стороне два окна, а в простенке стоит стол, правее в углу изголовье кровати. С надворья еще одно окно. Там у печки хлопочет хозяйка, ей помогает дочь, с виду моя ровесница или чуть помоложе. В семье три человека, все рады нам.
— Насыплю вам борща, милые солдатики, — улыбается хозяйка. Вперемежку с русской речью звучат и украинские слова, но переводчика не требуется, все понятно.
— Насыплю вам в одну макитру, — и ставит на расстеленную клеенку на столе большую глиняную чашку, по-нашенски — черепушку. — Снидайте.
Никогда раньше я такого борща не едал. В нашей русской семье бабушка Ликсанка варила очень вкусные и сытные щи. Их хлебали деревянными ложками из большой черепушки все семеро едоков — дед с бабкой, отец с мамой и нас трое — я и две сестры. Мы, маленькие, бывало просили: «Бабушка, дай еще щец!» Она брала пустую черепушку и шла к загнетке, где стоял большой черный чугун, и черпала из него деревянным корцом. В разное время года щи варились по-разному. Чаще всего в них наливали хлебный квас, его держали в сенцах в дубовой кадушечке. Зимой щи варили с кислой квашеной капустой. А вот красную свеклу во щи никогда не клали, хотя сажали на огородах достаточно много и скармливали ее в сыром виде, измельчив, и корове, и ягнятам, и козлятам, и для кур варили.
Ах, до чего же вкусным был этот украинский борщ с красной свеклой!
Наелись досыта и легли отдыхать головами к проножке стола. Одну шинель расстелили на пол, другой накрылись до колен, не разуваясь. Винтовки положили рядом.
Не просыпались до утра.
Очнулись на рассвете от загремевших разрывов бомб. Спрашиваем хозяев, проходили ли наши по дороге на юг. Они отвечают, что всю ночь ждали, но никто из красноармейцев так и не появился на их улице.
Начинался новый, очень тревожный для нас день войны.
Мы не знали, что с нами будет. Ясно было только одно — мы потерялись на дорогах войны, отстали от своих. А так хотелось быть рядом с ними в одном строю! Мальчишеское представление, что война где-то еще впереди, растаяло без следа. Она была уже рядом, настоящая война!
Более полувека память хранила подробности пережитого в те октябрьские дни сорок третьего, чтобы как на исповеди, в стихах рассказать об этом:
Пыль глотая с дорожной обочины
Из-под движущихся мехколонн,
Мы вдвоем, мы одним озабочены —
Как быстрей свой догнать батальон.
Бодрым маршем поротно топали
Необстрелянные бойцы,
Под бомбежкой рассеялись по полю,
Разбежались во все концы...
Мы ж маршрут меж посадок приметили,
Вышли первыми двое к селу.
В крайней хате комбрига встретили,
Услыхав от него похвалу.
Он велел выйти к южной окраине,
Ночью роты туда подойдут.
Если б знать, что случится, заранее —
Изменен был бригаде маршрут.
Ах, как молодо, ах, как зелено —
После немцев пройтись по селу,
И всю ночь, там, где нам было велено,
Безмятежно храпеть на полу,
А наутро, едва сквозь оконце,
Разбудив нас, проглянет рассвет,
Под бомбежкой искать по солнцу
От ушедшей бригады след...
То ли к западу, то ли к востоку,
То ли к северу, то ли на юг, —
В боевом, фронтовом потоке
Путь к своим угадаешь не вдруг.
Прем вперед, то лесными опушками,
То вдоль пашни маршрут отыскав,
Вслед за танками, рядом с пушками,
К орудийным расчетам пристав.
Мы шагали, как все, боевыми солдатами,
Одного лишь боясь, чтобы в плен не попасть.
А теперь мы идем без вины виноватыми,
На дорогах войны потерявшие часть.
Пыль глотая с дорожной обочины
Из-под грохота мехколонн,
Мы вдвоем, мы одним озабочены —
Как быстрей свой догнать батальон.
Вновь кидаемся норовисто
К лязгу гусениц перед собой.
Дайте сесть на броню, танкисты,
Пожалейте, возьмите в бой!
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
