Среда, 12 апреля
Из книги "Дорога в космос" (М., Государственное издательство детской литературы, 1963)
Отворивший в космос дверь
Вместо предисловия
Мы помним:
В космос
Начался поход
С гагаринского
Русского
«Поехали!»
Спустя полвека о полете Гагарина вспомнила Генеральная ассамблея ООН и 8 апреля 2011 года на своем внеочередном пленарном заседании провозгласила 12 апреля Международным днем полета человека в космос. В этот день, признала Генеральная ассамблея, произошло «историческое событие, открывшее путь для исследования космического пространства на благо всего человечества».
А много раньше, 1 июня 1970 года, астронавт Нейл Армстронг – первый человек, ступивший на Луну, написал в Книге памяти Юрия Алексеевича Гагарина, что лежит в мемориальном кабинете первого космонавта Земли в Звездном городке: «Он всех нас позвал в космос».
12 апреля 1961 года был сделан первый, самый трудный шаг на звездной дороге человечества. То, что еще недавно считалось фантастикой, стало реальностью. И первым преодолел барьер космической неизвестности простой русский парень со Смоленщины Юрий Гагарин. Своим полетом он доказал, что жить и работать в космосе можно!
А ведь была и другая точка зрения. Недаром, чтобы убедиться, что космонавт находится в здравом уме и твердой памяти при переходе к ручному управлению в случае отказа автоматики, был введен «логический» замок. Он был снят после полета Германа Титова.
Американский художник Рокуэл Кент в памятные апрельские дни 1961 года писал: «Советские друзья. Ваш Юрий – не только ваш, он принадлежит всему человечеству. И дверь в космос, которую он открыл, распахнется для всех нас, нужно только время. Только ли время? Нет, время и мир… Пусть человечество чтит день полета Юрия как день всеобщего мира. Пусть празднуют его по всей земле с музыкой и танцами, песнями и смехом…».
К сожалению, днем всеобщего мира 12 апреля не стало, а ООН в лице своего Совета безопасности в преддверии 50-летия первого полета человека в космос дает разрешения на войну. И в эти дни натовские бомбы падают на Ливию. Горит земля, гибнут люди.
Перенесемся в 30-е годы прошлого века. За двадцать шесть лет до звездного полета Юрия Гагарина Константин Эдуардович Циолковский писал: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство... Он русский... у него отвага умная, лишенная безрассудства... Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола».
Юрию Гагарину было в то время около года...
Не правда ли, вещие слова? Портрет космонавта, нарисованный основоположником теоретической космонавтики, удивительно точно предвосхищает и внешний облик Гагарина, и содержание его внутреннего мира.
Когда Гагарин приземлился под Саратовом, над Техасом только занималась заря. Американские летчики, будущие астронавты, еще крепко спали. В роскошном номере полковника Джона Пауэрса, офицера связи ВВС США и пресс-секретаря программы «Меркурий» (программа разработки первых американских кораблей, предназначенных для одноместных полетов), раздался телефонный звонок. В Хьюстоне было 4 часа утра.
– Доброе утро, сэр! С вами говорит журналист Белл из Вашингтона. Слышали последнюю новость – русские запустили человека в космос! Что вы на это скажете?
– Что за идиотские шутки в такое время! Если у вас не все в порядке с психикой обратитесь к врачу! – заорал Пауэрс в трубку.
Даже осведомленный сотрудник, имеющий непосредственное отношение к американской космической программе не мог поверить, что первым в космосе оказался русский.
День 12 апреля 1961 года потряс планету. Равнодушных в этот день не было. На первой пресс-конференции после полета Юрия Гагарина пораженный личностью первого космонавта корреспондент американского информационного агентства спросил: «Я могу допустить, что вы рассчитали свой космический корабль и космическую орбиту. Но как вы рассчитали человека? Как рассчитали своего Колумба вселенной! Красив. Умен. Мил. Обаятелен. Образован. Спортсмен. Летчик. Храбрец. Княжеская фамилия и... классическая красная биография! Как вам удалось добыть такого уникума, как Гагарин?»
Людям Земли полюбился улыбающийся русский паренек, которого они увидели на экранах телевизоров и на первых полосах газет.
В Манчестере к Н. П. Каманину, в то время руководителю подготовки советских космонавтов, сопровождавшему Гагарина в поездке по Англии, подошел пожилой человек и спросил: «Сэр, у вас все такие, как этот?»
Можно согласиться со всеми эпитетами в адрес Юрия Гагарина. Но самый характерный эпитет насчет биографии. Таких биографий в нашей стране тысячи и тысячи. Родился в крестьянской семье, рос в трудные военные годы, учился в техникуме, окончил аэроклуб, затем авиационное училище. У многих княжеские фамилии, но не из-за родства. Их прадеды были крестьянами, мастеровыми, служилыми людьми, крепостными Гагариных, Потемкиных, Румянцевых ...
Нет, не родня российской громкой знати
При княжеской фамилии своей,
Родился ты в простой крестьянской хате
И, может, не слыхал про тех князей.
Фамилия – ни в честь она, ни в почесть,
И при любой обычная судьба:
Подрос в семье, отбегал хлеботочец,
А там и время на свои хлеба.
А там и самому ходить в кормильцах,
И не гадали ни отец, ни мать,
Что те князья у них в однофамильцах
За честь почтут хотя бы состоять.
Что сын родной, безгласных зон разведчик,
Там на переднем космоса краю,
Всемирной славой, первенством навечным
Сам озаглавит молодость свою.
Читая эти строки Александра Твардовского, посвященные памяти Гагарина, невольно вспоминаешь героя другого его произведения – Василия Теркина. Гагарин и Теркин земляки – со Смоленщины. Ощущаешь их родство. Оба они от плоти народной.
«Смоляне испокон веков были ратоборцами, защитниками Руси. Смоленск называют городом-крепостью. По старой смоленской дороге бежала наполеоновская армия, бежали разбитые под Москвой дивизии Гитлера», – с гордостью сказал Юрий в одном из своих выступлений в Смоленске.
Вмиг став публичным человеком, Гагарин не мог оставаться в стороне общественных процессов. Об этом свидетельствует его взволнованное и откровенное выступление на пленуме ЦК ВЛКСМ в декабре 1965 года, проникнутое беспокойством за судьбу исторических памятников русской воинской славы:
«…На мой взгляд, мы еще недостаточно воспитываем уважение к героическому прошлому, зачастую не думаем о сохранении памятников. В Москве была снята Триумфальная арка 1812 года, был разрушен Храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Неужели название этого памятника затмило его патриотическую сущность? …Примеров, к сожалению, много».
Услышать такие слова о Храме Христа Спасителя, в то время было неожиданным, да еще из уст первого космонавта.
Летчик может не быть космонавтом,
Космонавту нельзя не летать!
Гагарину полюбились эти строчки из песни. Они созвучны его мечтам о новом полете в космос. И он готовился к нему. Утром 27 марта 1968 года он на спарке, учебно-тренировочном МиГ-15, вместе с инструктором, командиром части Владимиром Серегиным, вылетел в зачетный полет. Этот полет оказался последним. Самолет потерпел аварию и упал в густых лесах в районе Киржача.
Всего 34 года прожил первый космонавт. Столько же, сколько Валерий Чкалов, мечтавший «облететь вокруг шарика». Его мечту осуществил Юрий Гагарин. В своем планшете Юрий хранил фотографию легендарного летчика.
Ровно за 25 лет до гибели Юрия, 27 марта 1943 года, на седьмом испытательном полете первого отечественного ракетного самолета БИ-1 погиб тридцатичетырехлетний Григорий Бахчиванджи. Как и Гагарин он был выпускником Оренбургского летного училища.
Вряд ли следует искать символику в трагических совпадениях дат гибели и возрастов героев. Профессия летчика сопряжена с риском. Символика в другом: Чкалов, Бахчиванджи, Гагарин были первопроходцами. Словно по эстафете они передавали друг другу стремление летать дальше всех, быстрее всех, выше всех.
Владимир Высоцкий посвятил Юрию стихотворение «Космонавт», которое заканчивается такими строками:
И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал,
И я узнал, что я впервые в мире
В историю «поехали» сказал.
В гагаринском «Поехали!» прошелестела метафора. Ведь у ракеты нет колес. Возможно, Юрию вспомнились замечательные гоголевские строки, и он уподобил космическую ракету птице-тройке. «Поехали!» – И какой же русский не любит быстрой езды?.. Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит… Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?... и косясь, стараниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Скорее всего, «Поехали!» вырвалось у Гагарина стихийно. Этот возглас отразил стихию гагаринского характера – озорство, удаль, размах…
«На долю этого человека, – сказал в апрельские дни 1961 года писатель Леонид Леонов, – выпало совершить первый …космический облет планеты. А на нашу не меньшее – быть его согражданами, современниками, соучастниками, помощниками, земляками – его народом».
Валерий Родиков
***
...Приближалось время старта. Вот-вот нас должны были отправить на космодром Байконур, расположенный на восток от Аральского моря в широкой, как океан, казахской степи. И все же я томился нетерпением, редко, когда ожидание было так тягостно. Я знал, что корабль, на котором предстояло лететь, получил название «Восток». Видимо, нарекли его так, потому что на востоке восходит солнце и дневной свет теснит ночную тьму, двигаясь с востока.
Перед нашим отъездом состоялось напутственное партийное собрание. Все предполагали, что в первый полет назначат меня. Выступали те, кто уезжал на космодром, и те, кто оставался.
– Мы завидуем вам хорошей, дружеской завистью... Желаем счастливого полета... Вернувшись из космоса, не зазнавайтесь, не дерите нос кверху, будьте всегда скромными, такими, как сейчас,– говорили товарищи, выступавшие на собрании.
Дали мне слово. Я сказал:
– Я рад и горжусь, что попал в число первых космонавтов. Заверяю своих товарищей коммунистов в том, что не пожалею ни сил, ни труда, не посчитаюсь ни с чем, чтобы достойно выполнить задание партии и правительства. На выполнение предстоящего полета в космос пойду с чистой душой и большим желанием выполнить это задание, как положено коммунисту... Я присоединяюсь к многочисленным коллективам ученых и рабочих, создавших космический корабль и посвятивших его XXII съезду КПСС.
Собрание было немногословным и немножечко напоминало митинг. Все были взволнованы. Видимо, во время войны так же сердечно и задушевно коммунисты провожали своих товарищей на фронт.
На космодром летело несколько космонавтов. Все могло случиться. Достаточно было соринке попасть в глаз первому кандидату для полета в космос, или температуре у него повыситься на полградуса, или пульсу увеличиться на пять ударов – и его надо было заменить другим, подготовленным человеком. Уезжающие товарищи были так же готовы к полету, как я. Старт должен был состояться точно в назначенный день и час, минута в минуту. Вместе с нами на космодром ехали несколько специалистов и врач.
Незадолго до намеченного дня полета я побывал в Москве. И всю дорогу на космодром вспоминал волнение, охватившее меня, когда я стоял возле Мавзолея. У советских людей стало внутренней потребностью перед решающим шагом в жизни идти на Красную площадь, к Кремлю, к Ленину. Светлыми июньскими ночами тут проходят, взявшись за руки, юноши и девушки, получившие аттестаты зрелости. Двадцать лет назад, в грозовом сорок первом году, отправляясь на фронт, мимо Мавзолея проходили полки московского ополчения. Откуда бы ни приезжали советские люди в Москву, они обязательно побывают на Красной площади. То же делают и наши зарубежные друзья.
Я медленно шагал вдоль кремлевских стен по набережной реки. Под бой курантов Спасской башни пересек Красную площадь. С рукой, поднятой к козырьку, остановился у Мавзолея, посмотрел, как сменяется караул, и, умиротворенный полетом голубей и шелестом развевающегося на ветру Государственного флага над Кремлевским дворцом, медленно побрел по городу, равного которому нет в мире. Вокруг шумел, охваченный предчувствием весны, людской поток. Тысячи людей шли навстречу и обгоняли меня. Никому не было до меня дела, и никто не знал, что готовится грандиозное событие, подобного которому еще не знала история. «Как обрадуется наш народ, когда задуманное свершится!» – думал я. В ту же ночь мы улетели на космодром. С нами летел Евгений Анатольевич – наш командир, врач и наставник, человек необыкновенного обаяния и такта, двадцать лет пекущийся о здоровье летчиков. Он работал с нами с первого дня, и для него, как он говорил, не оставалось неразрезанных книг. Он знал о каждом больше, чем знали о себе мы сами. Было приятно, что с нами на космодром летит и Николай Петрович Каманин – один из первых Героев Советского Союза, воспитатель многих известных летчиков.
За окнами самолета клубились вспененные облака, в их просветах проглядывала по-весеннему оголившаяся земля, кое-где покрытая еще талым снегом. Я глядел вниз и думал о родителях, о Вале, о Леночке и Галинке. Представил себе, что стану делать после полета, и тут же решил: буду учиться. Рядом сидел мой ближайший друг – Космонавт Два – великолепный летчик, коммунист, принятый в партию нашей партийной организацией, человек с чистой, почти детской жизнерадостностью. Он тоже смотрел на проплывающую внизу землю и тоже думал и, наверное, о том же самом, о чем размышлял и я. Порой наши взгляды встречались, и мы улыбались, понимая друг друга без слов. Опасения тех, кто полагал, будто нас нельзя предупреждать о полете, чтобы мы не нервничали, не оправдались. И я и мой товарищ, который в любом случае был готов занять место в кабине «Востока», чувствовали себя превосходно.
Космонавт Два сидел ко мне в профиль, и я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного.
На космодроме нас ждали. Там мы встретили многих знакомых специалистов и Главного Конструктора. Прибыл на космодром и Теоретик Космонавтики – так мы между собой называли видного советского ученого, под руководством которого составлялись сложнейшие расчеты космических рейсов. Он все время находился вместе с Главным Конструктором. Я знал, что для этих людей никогда не наступит покой. Они всегда будут искать новое, всегда дерзать. Только творческое содружество этих двух корифеев советской науки, больших коллективов ученых и инженеров, объединенных их единой смелой мыслью, могло породить космический корабль, определить ему надежный путь вокруг планеты с возвращением на Землю.
Все на космодроме, куда мы прилетели перед стартом «Востока», вызывало восхищение и восторг. Здесь хотелось ходить с обнаженной головой, держа фуражку в руке. Рационально расположенные наземные установки для запуска космических ракет и наблюдения за ними в полете, может быть, еще более сложны, чем сам космический корабль.
Время убыстрило свой бег. Наступил предполетный день. Нам дали полный отдых. Работал магнитофон, успокаивающая тонкая музыка тихо струилась вокруг. Вечером мы сыграли партию на бильярде. Игра продолжалась недолго. Ужинали втроем: доктор и нас двое. Уже несколько дней мы питались «по-космически», выдавливая из тюбиков в рот вкусную, питательную пищу. О полете разговоров не было, говорили о детстве, о прочитанных книгах, о будущем. Беседа велась в шутливом тоне, мы весело подтрунивали друг над другом. Никаких сомнений ни у кого не оставалось.
Зашел Главный Конструктор. Как всегда, внимательный, добрый. Ничего не спрашивая, сказал:
– Через пять лет можно будет по профсоюзной путевке летать в космос.
Мы расхохотались. Наше самочувствие понравилось ему, и он, мельком взглянув на ручные часы, быстро ушел. Я не уловил в нем и тени тревоги. Он был уверен во мне так же, как был уверен в себе.
Врач наклеил на мое тело семь датчиков, регистрирующих физиологические функции. Довольно долгая, не особенно приятная процедура, но я к ней привык: ее проделывали с нами не один раз во время тренировок.
В 21 час 50 минут Евгений Анатольевич проверил кровяное давление, температуру, пульс. Все нормально – давление: 115 на 75, температура: 36,7; пульс: 64.
– Теперь спать,– сказал он.
– Спать? Пожалуйста,– покорно ответил я и лег в постель.
Вместе со мной в комнате на другой койке расположился Космонавт Два. Уже несколько дней мы жили по одному расписанию и во всем походили на братьев-близнецов. Да мы и были братьями: нас кровно связывала одна великая цель, которой мы отныне посвятили свои жизни.
Мы перекинулись двумя-тремя шутками. Вошел Евгений Анатольевич.
– Мальчики, может быть, вам помочь спать? – спросил он, опуская руки в карманы белоснежного халата.
В один голос мы отказались от снотворного. Да у него, наверное, и не было с собой таблеток: он был уверен, что мы откажемся их глотать. Хороший врач, он знал потребности своих пациентов. Ходили слухи, что, когда летчик, у которого болела голова, просил у него пирамидон, он давал порошок соды, пациент выпивал ее, и головную боль снимало, как рукой.
Минут через семь я уснул.
После полета Евгений Анатольевич рассказывал, что, когда он через полчаса потихоньку вошел в спальню, я лежал на спине и, приложив к щеке ладонь, безмятежно спал. Космонавт Два тихо спал на правом боку. Ночью доктор еще несколько раз заглядывал к нам, но мы этого не слышали и, как он говорил, ни разу не переменили позы. Спал я крепко, ничто меня не тревожило, и ничего не приснилось. В три часа ночи пришел Главный Конструктор, заглянул в дверь и, убедившись, что мы спим, ничего не сказав, ушел. Рассказывали, что в руках у него был последний номер журнала «Москва», он не мог уснуть и читал далеко за полночь.
Евгений Анатольевич не сомкнул глаз и проходил вокруг дома всю ночь. Его тревожили проезжавшие по дороге автомашины и звуки, нет-нет да и долетавшие сюда из монтажного цеха; но мы спали, как новорожденные младенцы, и ничего не слышали и обо всем этом узнали после.
В 5.30 Евгений Анатольевич вошел в спальню и легонько потряс меня за плечо.
– Юра, пора вставать,– услышал я.
– Вставать? Пожалуйста...
Я моментально поднялся; встал и Космонавт Два, напевая сочиненную нами шутливую песенку о ландышах. Как спалось? – спросил доктор.
– Как учили, – ответил я.
После обычной физзарядки и умывания завтрак из туб: мясное пюре, черносмородиновый джем, кофе. Начались предполетный медицинский осмотр и проверка записей приборов, контролирующих физиологические функции. Все оказалось в норме, о чем и был составлен медицинский протокол. Подошла пора облачаться в космическое снаряжение. Я надел на себя теплый, мягкий и легкий комбинезон лазоревого цвета. Затем товарищи принялись надевать на меня защитный ярко-оранжевый скафандр, обеспечивающий сохранение работоспособности даже в случае разгерметизации кабины корабля. Тут же были проверены все приборы и аппаратура, которыми оснащен скафандр. Эта процедура заняла довольно продолжительное время. На голову я надел белый шлемофон, сверху – гермошлем, на котором красовались крупные буквы: «СССР».
Одним из снаряжающих меня в полет был заслуженный парашютист Николай Константинович, обучавший космонавтов сложным прыжкам с парашютом. Его советы были ценны: ведь он уже несколько раз катапультировался из самолетов с креслом, подобным установленному в космическом корабле и также снабженным специальным парашютным устройством. Это было тем более важно, что по программе первого космического полета для большей надежности на случай посадки корабля на не совсем удобной для этого площадке был принят вариант, при котором на небольшой высоте космонавт катапультировался с борта корабля и затем, отделившись от своего кресла, приземлялся на парашюте. Корабль же совершал нормальную посадку.
Пришел Главный Конструктор. Впервые я видел его озабоченным и усталым – видимо, сказалась бессонная ночь. И все же мягкая улыбка витала вокруг его твердых, крепко сжатых губ. Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал мне несколько рекомендаций и советов, которых я еще никогда не слышал и которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и поговорив с ними, он стал более бодрым.
– Все будет хорошо, все будет нормально, – сказали мы с Космонавтом Два одновременно.
Люди, надевавшие на меня скафандр, стали протягивать листки бумаги, кто-то подал служебное удостоверение – каждый просил оставить на память автограф. Я не мог отказать и несколько раз расписался.
Подошел специально оборудованный автобус. Я занял место в «космическом» кресле, напоминавшем удобное кресло кабины космического корабля. В скафандре есть устройства для вентиляции, к ним подаются электроэнергия и кислород. Вентиляционное устройство было подключено к источникам питания, установленным в автобусе. Все работало хорошо.
Автобус быстро мчался по шоссе. Я еще издали увидел устремленный ввысь серебристый корпус ракеты, оснащенной шестью двигателями общей мощностью в двадцать миллионов лошадиных сил. Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине.
Погода благоприятствовала полету.
Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака.
– Миллион километров высоты, миллион километров видимости, – услышал я. Так мог сказать летчик.
На стартовой площадке я увидел Теоретика Космонавтики и Главного Конструктора. Для них это был самый трудный день. Как всегда, они стояли рядом. Выразительные лица их до последней морщинки освещались утренним светом. Здесь же находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы, мой верный друг Космонавт Два и другие товарищи – космонавты. Все заливал свет наступающего нового дня.
– Какое жизнерадостное солнце! – воскликнул я.
Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы.
– Красота-то какая! – невольно вырвалось у меня.
– Не отвлекайтесь от приборов, – строго сказал мне тогда командир звена Васильев.
Давно это было, а вот вспомнились его слова:
– Эмоции эмоциями, а дело прежде всего...
Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры. Наконец доложили, что ракета с кораблем полностью подготовлена к космическому полету. Оставалось только посадить космонавта в кабину, в последний раз проверить все системы и произвести запуск.
Я подошел к Председателю Государственной комиссии – одному из хорошо известных в нашей стране руководителей промышленности и доложил:
– Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов!
– Счастливого пути! Желаем успеха! – ответил он и крепко пожал мне руку. Голос у него был не сильный, но веселый и теплый, похожий на голос моего отца.
Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мною было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства.
Перед тем, как подняться на лифте в кабину корабля, я сделал заявление для печати и радио. Меня охватил небывалый подъем всех душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы: тихий шелест трав сменялся шумом ветра, который поглощался гулом волн, ударяющих о берег во время бури. Эта музыка, рождаемая во мне, отражала всю сложную гамму переживаний, рождала какие-то необыкновенные слова, которые я никогда не употреблял раньше в обиходе.
– Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! – сказал я. – Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением...
Я сделал паузу, собираясь с мыслями. И вся прожитая жизнь пронеслась перед глазами. Я увидел себя босоногим мальчонкой, помогающим пастухам пасти колхозное стадо... Школьником, впервые написавшим слово... Ремесленником, сделавшим свою первую опоку... Студентом, работающим над дипломом... Летчиком, охраняющим государственную границу...
– Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты, – говорил я то, что передумал за последние дни, когда мне сказали: «Ты полетишь первым».
– Сами понимаете, трудно разобраться в чувствах сейчас, когда очень близко подошел час испытаний, к которому мы готовились долго и страстно. Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Радость? Нет, это была не только радость. Гордость? Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой – можно ли мечтать о большем?
Было тихо. Словно ветерок среди травы, шуршала лента магнитофона.
– Но вслед за этим я подумал о той колоссальной ответственности, которая легла на меня. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим. И если, тем не менее, я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников – советских людей.
И встали перед моими глазами Чапаев и Чкалов, Покрышкин и Кантария, Курчатов и Гаганова, Турсункулов и Мамай... Они, да и не только они, а все советские люди черпали и черпают свои жизненные силы из одного глубокого и чистого источника – из учения Ленина. Жадно пили из этого источника и мы, космонавты, и все наше молодое поколение, воспитываемое ленинской партией коммунистов.
На какое-то мгновение я задумался, но быстро собрался с мыслями и продолжал:
Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа.
– Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях...
Я глядел поверх микрофона и говорил, видя внимательные лица моих наставников и друзей: Главного Конструктора, Теоретика Космонавтики, Николая Петровича Каманина, милого, доброго Евгения Анатольевича, Космонавта Два...
– Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма – общества, в которое уже вступает наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди на земле.
Я заметил, как Главный Конструктор украдкой поглядел на часы. Надо было закругляться.
– Сейчас до старта остаются считанные минуты,– сказал я. – Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!
И, уже находясь на железной площадке перед входом в кабину, прощаясь с товарищами, остающимися на Земле, я приветственно поднял обе руки и сказал:
– До скорой встречи!
Я вошел в кабину, пахнущую полевым ветром, меня усадили в кресло, бесшумно захлопнули люк. Я остался наедине с приборами, освещенными уже не дневным, солнечным светом, а искусственным. Мне было слышно все, что делалось за бортом корабля на такой милой, ставшей еще дороже Земле. Вот убрали железные фермы, и наступила тишина.
Теперь с внешним миром, с руководителями полета, с товарищами космонавтами я мог поддерживать связь только по радио. Позывной Земли был красивый и звучный – «Заря». Вот несколько сокращенная запись моих переговоров с «Зарей» на старте, во время последних приготовлений «Востока» к полету.
Гагарин. Как слышите меня?
«Заря». Слышу хорошо.
«Заря». Как слышите меня?
Гагарин. Вас слышу хорошо.
«Заря». Приступайте к проверке скафандра. Как поняли меня?
Гагарин. Вас понял – приступать к проверке скафандра. Через 3 минуты. Сейчас занят.
«Заря». Вас понял.
Гагарин. Проверку скафандра закончил (передал дважды).
«Заря». Вас понял. Проверьте УКВ связь (передано трижды).
Гагарин. Как меня слышите? (передано на фоне музыки).
«Заря». Слышу вас отлично. Как меня слышите?
Гагарин. Вас не понял. Выключите, пожалуйста, музыку, если можно.
«Заря». Вас понял, сейчас. Слышу вас отлично. Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?
Гагарин. Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков прошла нормально, перехожу на телефон.
«Заря». Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все хорошо.
Гагарин. Понял. Я так и знал.
«Заря». Понял вас, хорошо, все нормально.
Гагарин. Проверку связи закончил. Как поняли? Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное.
«Заря». Понял вас отлично. Данные ваши все принял, подтверждаю. Готовность к старту принял. У нас все идет нормально.
«Заря». Как слышите меня? Мне нужно вам передать.
Гагарин. Вас слышу хорошо.
«Заря». Юрий Алексеевич, я хочу вам просто напомнить... Так что вы не волнуйтесь.
Гагарин. Понял вас. Совершенно спокоен.
«Заря». Ну отлично, прекрасно. Шесть минуток будет, так сказать, всяких дел... Юра, как дела?
Гагарин. Как учили (смех).
«Заря». Ну, добро, добро, давай. Ты понял, кто с тобой говорит?
«Заря». Споем сегодня вечером.
«Заря». У нас все идет отлично. Как чувствуете себя?
Гагарин. Вас понял. У меня тоже идет все хорошо, самочувствие хорошее.
«Заря». Юра, тебе привет коллективный от всех ребят. Сейчас был у них. Как понял?
Гагарин. Понял вас. Большое спасибо. Передайте им самый горячий от меня.
«Заря». Добро.
«Заря». Как меня слышите?
Гагарин. Слышу вас хорошо. Как меня?
«Заря». Слышу вас хорошо. Подготовка изделия идет нормально. Все отлично, Юра.
Гагарин. Понял. Подготовка изделия нормально. У меня тоже. Самочувствие и настроение нормально. К старту готов.
«Заря». Понял.
«Заря». Юрий Алексеевич, как слышите меня?
Гагарин. Слышу вас хорошо, знаю, с кем разговариваю.
«Заря». Юрий Алексеевич, я хочу вам кое-что напомнить.
Гагарин. Понял, так я и думал.
«Заря». Хорошо.
Гагарин. Прошу «двадцатого» на связь.
«Заря». «Двадцатый» на связи.
Гагарин. Прошу при надежной связи на активном участке сообщить время, позже или раньше до секунды старта, если таковое будет.
«Заря». Понял вас, понял, ваша просьба будет выполнена, Юрий Алексеевич.
«Заря». Объявлена готовность часовая. Продолжайте осмотр оборудования. Как поняли?
Гагарин. Вас понял. Объявлена часовая готовность. Все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов.
«Заря». Понял отлично тебя, Юра.
«Заря». Проверяю связь. Как слышите?
Гагарин. Вас слышу хорошо. Как меня?
«Заря». Вас слышу отлично.
«Заря». Объявлена пятидесятиминутная готовность.
Гагарин. Вас понял: объявлена пятидесятиминутная готовность.
«Заря». Как слышите меня?
Гагарин. Вас слышу хорошо.
«Заря». Понял вас, у нас все хорошо.
Гагарин. У меня тоже все хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое.
«Заря». Ну, очень хорошо. Только что справлялись из Москвы о вашем самочувствии. Мы туда передали, что все нормально.
Гагарин. Понял вас.
«Заря». Юра, ну не скучаешь там?
Гагарин. Если есть музыка, можно немножко пустить.
«Заря». Одну минутку.
«Заря». Ну как, музыку дали вам, нет?
Гагарин. Пока не дали.
«Заря». Понятно, это же музыканты: пока туда, пока сюда, не так-то быстро дело делается, как сказка сказывается, Юрий Алексеевич.
Гагарин. Дали про любовь.
«Заря». Дали музыку про любовь? Это толково, Юрий Алексеевич, я считаю...
«Заря». Юра, ну что, дали музыку, да?
Гагарин. Музыку дали, все хорошо.
«Заря». Ну, добро, значит, тебе будет не так скучно.
«Заря». Юра, ребята все довольны очень тем, что у тебя все хорошо и все нормально. Понял?
Гагарин. Понял. Сердечный привет им.
«Заря». Ну давай, давай слушай.
«Заря». Герметичность проверена – все в норме, в полном порядке. Как поняли?
Гагарин. Вас понял, герметичность в порядке. Слышу и наблюдаю: герметичность проверили.
«Заря». Ну, вот и отлично, все хорошо.
«Заря». Смотрели сейчас вас по телевидению – все нормально, вид ваш порадовал нас: бодрый. Как слышите меня?
Гагарин. Вас слышу хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов.
«Заря». Ну, отлично, хорошо. У нас идет все нормально.
«Заря». Юра, ну сейчас не скучно?
Гагарин. Хорошо. Про любовь там поют.
«Заря». Ну, как дела, Юра? У нас все нормально, идет подготовка. Здесь хорошо идет, без всяких запинок, без всего. Ребята сейчас едут на «Зарю».
Гагарин. Вас понял; У меня тоже все хорошо. Спокоен, самочувствие хорошее. Привет ребятам. Все время чувствую их хорошую дружескую поддержку. Они вместе со мной.
«Заря». Ну, добро, добро, Юра.
«Заря». Юра, тебе тоже тут все желают хорошего, все подходят и говорят, чтобы передать тебе счастливого пути. Все понял? Всего хорошего. Все желают тебе только добра.
Гагарин. Понял. Большое спасибо, сердечное спасибо.
«Заря». Вашим здоровьем и самочувствием интересовались товарищи из Москвы. Передали, что вы себя хорошо чувствуете и, значит, готовы к дальнейшим делам.
Гагарин. Доложили правильно. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к дальнейшей работе готов.
«Заря». Поняли тебя.
«Заря». Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.
Гагарин. Исходное положение для регистрации физиологических функций занял.
«Заря». Вас понял.
«Заря». Ну вот, все нормально: все идет по графику, на машине все идет хорошо.
Гагарин. Тоже все превосходно.
Гагарин. Как по данным медицины – сердце бьется?
«Заря». Как меня слышите?
Гагарин. Вас слышу хорошо, как меня?
«Заря». Вас слышу отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все идет нормально.
Гагарин. Понял. Значит, сердце бьется.
Гагарин. Какая сейчас готовность?
«Заря». Пятнадцатиминутная готовность.
Гагарин. Вас понял: пятнадцатиминутная готовность.
«Заря». Вас понял.
«Заря». Объявлена десятиминутная готовность. Как у вас гермошлем, закрыт? Закройте гермошлем, доложите.
Гагарин. Вас понял: объявлена десятиминутная готовность. Гермошлем закрыт. Все нормально, самочувствие хорошее, к старту готов.
«Заря». Вас понял.
«Заря». Готовность пять минут.
Гагарин. Вас понял: объявлена пятиминутная готовность.
«Заря», Все идет нормально. Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.
Гагарин. Вас понял. Все идет нормально, занять исходное положение для регистрации физиологических функций. Положение занял.
«Заря». Вас понял.
«Заря». Минутная готовность, как вы слышите?
Гагарин. Вас понял: минутная готовность. Занял исходное положение.
«Заря». Понял вас.
Гагарин. Понял вас. Настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.
«Заря». Отлично.
Наконец технический руководитель полета скомандовал:
— Подъем!
Я ответил:
— Поехали! Все проходит нормально.
Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового устройства. Началась борьба ракеты с силой земного тяготения. Гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета, но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальный инструмент, ни один человеческий голос. Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую и прекрасную, чем величайшие творения прошлого.
Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает меня в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на мое тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго: пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали.
«Заря» напомнила:
— Прошло семьдесят секунд после взлета.
Я ответил:
— Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо.
Ответил бодро, а сам подумал: «Неужели только семьдесят секунд? Секунды длинные, как минуты». «Заря» снова спросила:
— Как себя чувствуете?
— Самочувствие хорошее, как у вас?
С Земли ответили:
— Все нормально.
С Землей я поддерживал двустороннюю радиосвязь по трем каналам. Частоты бортовых коротковолновых передатчиков составляли 9,019 мегагерца и 20,006 мегагерца, а в диапазоне ультракоротких волн – 143,625 мегагерца. Я слышал голоса товарищей, работавших на радиостанциях, настолько отчетливо, как если бы они находились рядом.
За плотными слоями атмосферы был автоматически сброшен и улетел куда-то в сторону головной обтекатель. В иллюминаторах показалась далекая земная поверхность. В это время «Восток» пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись на ней островки и берега, поросшие тайгой, освещенной солнцем.
– Красота-то какая! – снова, не удержавшись, воскликнул я и тут же осекся: моя задача – передавать деловую информацию, а не любоваться красотами природы. Тем более, что «Земля» тут же попросила передать очередное сообщение.
– Слышу вас отчетливо, – ответил я. – Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Вижу Землю, лес, облака...
Перегрузки действительно все время росли. Но организм постепенно привыкал к ним, и я даже подумал, что на центрифуге приходилось переносить и не такое. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше. Словом, не так страшен черт, как его малюют.
Многоступенчатая космическая ракета – сооружение настолько сложное, что его трудно сравнить с чем-либо известным людям, а ведь все познается путем сравнений. После выгорания топлива отработавшая свое ступень ракеты становится ненужной и, чтобы не быть обузой, автоматически отделяется и сбрасывается прочь, а оставшаяся часть ракеты продолжает наращивать скорость полета. Я никогда не видел ученых и инженеров, нашедших легкое и портативное топливо для двигателей советской ракеты. Но мне, взбирающемуся на ней все выше и выше к заданной орбите, хотелось в эту минуту сказать им спасибо и крепко пожать руки. Сложные двигатели работали сверхотлично, с точностью кремлевских курантов.
Одна за другой, использовав топливо, отделялись ступени ракеты, и наступил момент, когда я мог сообщить:
– Произошло разделение с носителем, согласно заданию. Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление – единица, влажность – 65 процентов, температура – 20 градусов, давление в отсеке – единица, в системах ориентации нормальное.
Корабль вышел на орбиту – широкую космическую магистраль. Наступила невесомость – то самое состояние, о котором еще в детстве я читал в книгах К. Э. Циолковского. Сначала это чувство было необычным, но я вскоре привык к нему, освоился и продолжал выполнять программу, заданную на полет. «Интересно, что скажут люди на Земле, когда им сообщат о моем полете»,– подумалось мне.
Невесомость – это явление для всех нас, жителей Земли, несколько странное. Но организм быстро приспосабливается к нему, испытывая исключительную легкость во всех членах. Что произошло со мной в это время? Я оторвался от кресла, повис между потолком и полом кабины. Переход к этому состоянию произошел очень плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя превосходно. Все вдруг стало делать легче. И руки, и ноги, и все тело стали, будто совсем не моими. Они ничего не весили. Не сидишь, не лежишь, а как бы висишь в кабине. Все незакрепленные предметы тоже парят, и наблюдаешь их, словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот... А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков, они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, прилипали к ней, будто роса на цветке.
Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Все время я работал. Следил за оборудованием корабля, наблюдал через иллюминаторы, вел записи в бортовом журнале. Я писал, находясь в скафандре, не снимая гермоперчаток, обыкновенным графитным карандашом. Писалось легко, и фразы одна за другой ложились на бумагу бортового журнала. На минуту забыв, где и в каком положении я нахожусь, положил карандаш рядом с собой, и он тут же уплыл от меня. Я не стал ловить его и обо всем увиденном громко говорил, а магнитофон записывал сказанное на узенькую скользящую ленту. Я продолжал поддерживать радиосвязь с Землей по нескольким каналам в телефонных и телеграфных режимах.
«Земля» поинтересовалась, что я вижу внизу. И я рассказал, что наша планета выглядит примерно так же, как при полете на реактивном самолете на больших высотах. Отчетливо вырисовываются горные хребты, крупные реки, большие лесные массивы, пятна островов, береговая кромка морей.
«Восток» мчался над просторами Родины, и я испытывал к ней горячую сыновнюю любовь. Да и как не любить свою Родину нам, ее детям, если народы всего мира с надеждой обращают к ней свои взоры. Еще недавно нищая и отсталая, она превратилась в могучую индустриальную и колхозную державу. Советский народ, организованный и воспитанный Коммунистической партией, стряхнул с себя прах старого мира, расправил богатырские плечи и двинулся вперед по пути, открытому Лениным. Наш могучий народ под руководством партии установил власть трудящихся, создал первое в мире Советское государство.
На примерах героических подвигов своих сынов учила нас Родина-мать, с детства прививала самые лучшие и благородные чувства. На земном шаре нет страны более обширной, чем наша. Нет страны более богатой, чем наша, нет страны красивее, чем Советский Союз.
Будучи мальчишкой, я с упоением читал «Слово о полку Игореве» – этот древнейший русский сборник идей преданности Родине. Я любил на переменах простаивать в классе у географической карты, смотреть на великие русские реки: Волгу, Днепр, Обь, Енисей, Амур, словно синие жилы, оплетающие могучее тело нашей страны, и мечтать о далеких странствиях и походах. И вот он, главный поход моей жизни – полет вокруг земного шара! И я на высоте трехсот километров мысленно благодарил партию и народ, давших мне такое огромное счастье – первому увидеть и первому рассказать людям обо всем увиденном в космосе.
Я видел облака и легкие тени их на далекой милой Земле. На какое-то мгновение во мне пробудился сын колхозника. Совершенно черное небо выглядело вспаханным полем, засеваемым зерном звезд.
Они яркие, чистые, словно перевеянные. Солнце тоже удивительно яркое, невооруженным глазом, даже зажмурившись, смотреть на него невозможно. Оно, наверное, во много десятков, а то и сотен раз ярче, чем мы его видим с Земли. Ярче, чем расплавленный металл, с которым мне приходилось иметь дело во время работы в литейном цехе. Чтобы ослабить слепящую силу его лучей, я время от времени перекрывал иллюминаторы предохранительными шторками.
Мне хотелось понаблюдать Луну, узнать, как она выглядит в космосе. Но, к сожалению, ее серп во время полета находился вне поля моего зрения. «Впрочем,– подумал я,– увижу ее в следующем полете».
Наблюдения велись не только за небом, но и за Землей. Как выглядит водная поверхность? Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами. Ощущается ли шарообразность нашей планеты? Да, конечно! Когда я смотрел на горизонт, то видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совершенно черному небу. Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубоватого цвета. Затем эта полоса постепенно темнеет, становится бирюзовой, синей, фиолетовой и переходит в угольно-черный цвет. Этот переход очень красив и радует глаз.
В кабину долетала музыка Родины, я слышал, как родные голоса пели одну из моих любимых песен – «Амурские волны». Вспомнилось, что американцы писали: «Никто не в состоянии точно предсказать, каково будет влияние космического пространства на человека. Известно только одно – человек в космосе будет ощущать скуку и одиночество». Нет, я не ощущал скуки и не был одинок. Разрезая космос, я работал, жил жизнью своей страны. Радио, как пуповина, связывало меня с Землей. Я принимал команды, передавал сообщения о работе всех систем корабля, в каждом слове с Земли чувствовал поддержку народа, правительства, партии.
Все время пристально наблюдая за показаниями приборов, я определил, что «Восток», строго двигаясь по намеченной орбите, вот-вот начнет полет над затененной, еще не освещенной Солнцем частью нашей планеты. Вход корабля в тень произошел быстро. Моментально наступила кромешная темнота. Видимо, я пролетал над океаном, так как даже золотистая пыль освещенных городов не просматривалась внизу.
Пересекая западное полушарие, я подумал о Колумбе, о том, что он, мучаясь и страдая, открыл Новый Свет, а назвали его Америкой по имени Америго Веспуччи, который за тридцать две страницы своей книги «Описание новых земель» получил бессмертие. Повесть об этой исторической ошибке я читал как-то в книге Стефана Цвейга.
Подумав об Америке, я не мог не вспомнить парней, намеревавшихся ринуться следом за нами в космос. Почему-то я предполагал, что это сделает Алан Шепард. Станут ли американские космонавты служить делу мира, как это делаем мы, или будут рабами тех, кто готовит войну? Как было бы хорошо, если бы народы земного шара вняли разумному голосу Никиты Сергеевича Хрущева и все свои усилия направили к достижению всеобщего и постоянного мира.
В 9 часов 51 минуту была включена автоматическая система ориентации. После выхода «Востока» из тени она осуществила поиск и ориентацию корабля на Солнце. Лучи его просвечивали через земную атмосферу, горизонт стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: к голубому, синему, фиолетовому, черному. Неописуемая цветовая гамма! Как на полотнах художника Николая Рериха!
9часов 52 минуты. Пролетая в районе мыса Горн, я передал сообщение:
– Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо. Бортовая аппаратура работает исправно.
Я сверился с графиком полета. Время выдерживалось точно. «Восток» шел со скоростью, близкой к 28000 километров в час. Такую скорость трудно представить на Земле. Я не чувствовал во время полета ни голода, ни жажды. Но по заданной программе в определенное время поел и пил воду из специальной системы водоснабжения. Ел я пищу, приготовленную по рецептам, разработанным Академией медицинских наук. Кушал так же, как в земных условиях; только одна беда – нельзя было широко открывать рот. И хотя было известно, что за поведением моего организма наблюдают с Земли, я нет-нет да и прислушивался к собственному сердцу. В условиях невесомости пульс и дыхание были нормальными, самочувствие прекрасное, мышление и работоспособность сохранялись полностью.
В мой комбинезон были вмонтированы легкие, удобные датчики, преобразовывавшие физиологические параметры – биотоки сердца, пульсовые колебания сосудистой стенки, дыхательные движения грудной клетки – в электрические сигналы. Специальные усилительные и измерительные системы обеспечили выдачу через радиоканалы на Землю импульсов, характеризующих дыхание и кровообращение на всех этапах полета. Так что на Земле знали о моем самочувствии больше, чем знал об этом я.
С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы. Они направляли рули, заставляя ракету двигаться по заданной траектории, управляли двигательной установкой, задавая необходимую скорость, сбрасывали отработанные ступени ракеты. Автоматика поддерживала необходимую температуру внутри корабля, ориентировала его в пространстве, заставляла работать измерительные приборы, решала много других сложных задач. Вместе с тем в моем распоряжении находилась система ручного управления полетом корабля. Стоило только включить нужный тумблер, как все управление полетом и посадкой «Востока» перешло бы в мои руки. Мне пришлось бы еще раз уточнить по бортовым приборам местоположение стремительно несущегося над Землей «Востока». А затем надо было бы рассчитать место посадки, ручкой управления удерживать ориентацию корабля и в нужный момент запустить тормозную установку. Сейчас всего этого не требовалось – автоматика работала безотказно. Все обдумали и взвесили ученые.
Главный Конструктор рассказывал нам о борьбе, ведущейся за облегчение веса и габаритов каждой детали космических кораблей, о том, что советские ученые, работающие в области автоматики, создают системы со многими тысячами элементов, делают самонастраивающиеся устройства, способные приспосабливаться к изменяющимся условиям. Молодо увлекаясь, он говорил нам об устройствах управления с большим числом элементов, обеспечивающих, однако, высокую надежность системы.
Все эти воспоминания промелькнули в мозгу в какую-то секунду. А вспомнив все это, я стал думать о Главном Конструкторе. Космическим кораблем могли гордиться научные коллективы, вложившие в него свой разум, энергию, труд.
Я старался представить себе людей, причастных к строительству корабля, и перед моим взором проходили ряды тружеников, как на первомайской демонстрации на Красной площади. Хорошо было бы увидеть их за работой в лабораториях, в цехах заводов, пожать им руки, сказать спасибо. Ведь самое прекрасное на Земле – это человек, занятый трудом.
С душевным трепетом всматривался я в окружающий меня мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторах отсвечивали алмазные россыпи ярках, холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли. Было радостно и немного жутковато от сознания, что мне доверили космический корабль – бесценное сокровище государства, в которое вложено так много труда и народных денег.
Несмотря на сложную работу, я не мог не думать. Вспомнилась мама, как она в детстве целовала меня на сон грядущий в спину между лопаток. Знает ли она, где я сейчас? Сказала ли ей Валя о моем полете? А, вспомнив о маме, я не мог не вспомнить о Родине. Ведь неспроста люди называют Родину матерью – она вечно жива, она бессмертна. Всем, чего достигает человек в жизни, он обязан своей Родине. «Наша социалистическая Родина – самая прекрасная в мире, и всем, чего достиг, я обязан ей»,– думал я.
Приходили разные мысли, и все какие-то светлые, праздничные. Вспоминалось, как мы, мальчишки, тайком трясли яблони в колхозном саду, как накануне полета я бродил по Москве, по ее шумным, радостным улицам, как пришел на Красную площадь и долго стоял у Мавзолея. Подумал о том, что космический корабль несет идеи Ленина вокруг всей Земли. «Что делает сейчас Космонавт Два?» – мелькнула мысль, и я ощутил силу и теплоту его объятий во время прощания. Ведь все, что я сейчас переживаю, придется пережить и ему.
Одна за другой внизу проносились страны, и я видел их, как одно целое, не разделенное государственными границами.
В 10 часов 15 минут на подлете к африканскому материку от автоматического программного устройства прошли команды на подготовку бортовой аппаратуры к включению тормозного двигателя. Я передал очередное сообщение:
– Полет протекает нормально, состояние невесомости переношу хорошо.
Мелькнула мысль, что где-то там, внизу, находится вершина Килиманджаро, воспетая Эрнестом Хемингуэем в его рассказе «Снега Килиманджаро».
Затем я подумал, что корабль пролетает над Конго, страной, в которой империалисты злодейски убили мужественного борца против колониализма, борца за счастье своего народа Патриса Лумумбу.
Но размышлять было некогда. Наступал заключительный этап полета, может быть, еще более ответственный, чем выход на орбиту и полет по орбите,– возвращение на Землю. Я стал готовиться к нему. Меня ожидал переход от состояния невесомости к новым, может быть, еще более сильным перегрузкам и колоссальному разогреву внешней оболочки корабля при входе в плотные слои атмосферы. До сих пор в космическом полете все проходило примерно так же, как мы отрабатывали это во время тренировок на Земле. А как будет на последнем, завершающем этапе полета? Все ли системы сработают нормально, не поджидает ли меня непредвиденная опасность? Автоматика автоматикой, но я определил местоположение корабля и был готов взять управление в свои руки и в случае необходимости осуществить его спуск на Землю самостоятельно в выбранном мною подходящем для этой цели районе.
Система ориентации корабля в данном полете была солнечной, оснащенной специальными датчиками. Эти датчики «ловят» Солнце и удерживают его в определенном положении, так что тормозная двигательная установка оказывается всегда направленной против полета. В 10 часов 25 минут произошло автоматическое включение тормозного устройства. Оно сработало отлично, в заданное время. За большим подъемом и спуск большой – «Восток» постепенно стал сбавлять скорость, перешел с орбиты на переходный эллипс. Началась заключительная часть полета. Корабль стал входить в плотные слои атмосферы. Его наружная оболочка быстро накалялась, и сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый, багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я и находился в клубке огня, устремленном вниз.
Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Земле». Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально. Было ясно, что все системы сработали отлично и корабль точно идет в заданный район приземления. От избытка счастья я громко запел любимую песню:
Родина слышит,
Родина знает...
Высота полета все время уменьшалась. Убедившись, что корабль благополучно достигнет Земли, я приготовился к посадке.
Десять тысяч метров... Девять тысяч... Восемь... Семь...
Внизу блеснула лента Волги. Я сразу узнал великую русскую реку и берега, над которыми меня учил летать Дмитрий Павлович Мартьянов. Все было хорошо знакомо: и широкие окрестности, и весенние поля, и рощи, и дороги, и Саратов, дома которого, как кубики, громоздились вдали...
В 10 часов 55 минут «Восток», облетев земной шар, благополучно опустился в заданном районе на вспаханном под зябь поле колхоза «Ленинский путь» юго-западнее города Энгельса, неподалеку от деревни Смеловка. Случилось, как в хорошем романе,– мое возвращение из космоса произошло в тех самых местах, где я впервые в жизни летал на самолете. Сколько времени прошло с той поры? Всего только шесть лет. Но как изменились мерила! В этот день я летел в двести раз быстрее, в двести раз выше. В двести раз выросли советские крылья!
Ступив на твердую почву, я увидел женщину с девочкой, стоявших возле пятнистого теленка и с любопытством наблюдавших за мной. Пошел к ним. Они направились навстречу. Но чем ближе они подходили, шаги их становились медленнее. Я ведь все еще был в своем ярко-оранжевом скафандре, и его необычный вид немножечко их пугал. Ничего подобного они еще не видели.
– Свои, товарищи, свои, – ощущая холодок волнения, крикнул я, сняв гермошлем.
Это была жена лесника Анна Акимовна Тахтарова со своей шестилетней внучкой Ритой.
– Неужели из космоса? – не совсем уверенно спросила женщина.
– Представьте себе, да, – сказал я.
– Юрий Гагарин! Юрий Гагарин! – закричали подбежавшие с полевого стана механизаторы.
Это были первые люди, которых я встретил на Земле после полета,– простые советские люди, труженики колхозных полей. Мы обнялись и расцеловались, как родные.
Вскоре прибыла группа солдат с офицером, проезжавших на грузовиках по шоссе. Они обнимали меня, жали руки. Кто-то из них назвал меня майором. Я, ничего не спрашивая, понял, что министр обороны Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский присвоил мне внеочередное звание через одну ступень. Я не ожидал этого и покраснел от смущения. У кого-то нашелся фотоаппарат, мы встали большой группой и сфотографировались. Это был первый снимок, сделанный после полета.
Военные товарищи помогли мне снять скафандр, и я остался в лазоревом комбинезоне. Кто-то предложил мне свою шинель, но я отказался – комбинезон был теплый и легкий. Вместе с солдатами я направился к своему кораблю. Он стоял среди вспаханного поля, в нескольких десятках метров от глубокого оврага, в котором шумели весенние воды.
Я тщательно оглядел «Восток». Корабль и его внутреннее оборудование были в полном порядке; их можно было вновь использовать для космического полета. Чувство огромной радости переполняло меня. Я был счастлив от сознания того, что первый полет человека в космос совершен в Советском Союзе и наша отечественная наука еще дальше продвинулась вперед.
Солдаты выставили караул у космического корабля. Тут за мной прилетел вертолет со специалистами из группы встречи и спортивными комиссарами, которые должны были зарегистрировать рекордный полет в космос. Они остались у «Востока», а я направился на командный пункт этой группы для того, чтобы обо всем доложить Москве. Попав к товарищам, ожидавшим моего возвращения, я узнал, что на мое имя есть телеграмма от Никиты Сергеевича Хрущева. Первый секретарь Центрального Комитета партии поздравлял меня с завершением космического рейса. Через некоторое время меня соединили по телефону с Никитой Сергеевичем Хрущевым, находившимся в районе Сочи. Я услышал знакомый и такой родной голос. Это была величайшая минута в жизни. Произошел задушевный разговор. Я привожу его здесь полностью, от слова до слова.
– Я рад слышать Вас, дорогой Юрий Алексеевич,– сказал Никита Сергеевич.
Я: – Я только что получил Вашу приветственную телеграмму, в которой Вы поздравляете меня с успешным завершением первого в мире космического рейса. Сердечно благодарю Вас, Никита Сергеевич, за это поздравление. Счастлив доложить Вам, что первый космический полет успешно завершен.
Н. С. Хрущев: – Сердечно приветствую и поздравляю Вас, дорогой Юрий Алексеевич! Вы первым в мире совершили космический полет. Своим подвигам Вы прославили нашу Родину, проявили мужество и героизм в выполнении такого ответственного задания, своим подвигом Вы сделали себя бессмертным человеком, потому что Вы первым из людей проникли в космос. Скажите, Юрий Алексеевич, как Вы себя чувствовали в полете? Как протекал этот первый космический полет?
Я: – Я чувствовал себя хорошо. Полет проходил очень успешно, вся аппаратура космического корабля работала четко. Во время полета я видел Землю с большой высоты. Были видны моря, горы, большие города, реки, леса.
Н. С. Хрущев: – Можно сказать, что Вы чувствовали себя хорошо?
Я: – Вы правильно сказали, Никита Сергеевич. Я чувствовал себя в космическом корабле хорошо, как дома. Я еще раз благодарю Вас за сердечное поздравление и приветствие с успешным завершением полета.
Н. С. Хрущев: – Я рад слышать Ваш голос и приветствовать Вас. Буду рад встретиться с Вами в Москве. Мы вместе с Вами, вместе со всем нашим народом торжественно отпразднуем этот великий подвиг в освоении космоса. Пусть весь мир смотрит и видит, на что способна наша страна, что может сделать наш великий народ, наша советская наука.
Я: – Пусть теперь все страны догоняют нас!
Н. С. Хрущев: – Правильно! Очень рад, что Ваш голос звучит бодро и уверенно, что у Вас такое замечательное настроение! Вы правильно говорите,– пусть капиталистические страны догоняют нашу страну, проложившую путь в космос, пославшую первого в мире космонавта. Все мы гордимся этой великой победой.
Здесь присутствует Анастас Иванович Микоян, он передает Вам сердечное поздравление и приветствие.
Я: – Передайте мою благодарность Анастасу Ивановичу, и лучшие пожелания ему!
Н. С. Хрущев: – Скажите, Юрий Алексеевич, у Вас есть жена, дети?
Я: – Есть и жена Валентина Ивановна и две дочери – Лена и Галя.
Н. С. Хрущев: – А жена знала, что Вы полетите в космос?
Я: – Да, знала, Никита Сергеевич.
Н. С. Хрущев: – Передайте мой сердечный привет Вашей жене и Вашим детям. Пусть Ваши дочери растут и гордятся своим отцом, который совершил такой великий подвиг во имя нашей Советской Родины.
Я: – Спасибо, Никита Сергеевич. Я передам этот Ваш привет и навсегда запомню Ваши сердечные слова.
Н. С. Хрущев: – А Ваши родители, мать и отец, живы, где они находятся сейчас, чем занимаются?
Я: – Отец и мать живы, они живут в Смоленской области.
Н. С. Хрущев: – Передайте Вашему отцу и Вашей матери мои сердечные поздравления. Они вправе гордиться своим сыном, который совершил такой великий подвиг.
Я: – Большое спасибо, Никита Сергеевич. Я передам Ваши слова отцу и матери. Они будут рады и глубоко признательны Вам, нашей партии и Советскому правительству.
Н. С. Хрущев: – Не только Ваши родители, но вся наша Советская Родина гордится Вашим великим подвигом, Юрий Алексеевич. Вы совершили подвиг, который будет жить в веках. Еще раз от души приветствую Вас с успешным завершением первого космического полета. До скорой встречи в Москве. Желаю Вам всего наилучшего.
Я: – Спасибо, Никита Сергеевич. Еще раз благодарю Вас, родную Коммунистическую партию, Советское правительство за большое доверие, оказанное мне, и заверяю, что и впредь готов выполнить любое задание Советской Родины. До свидания, дорогой Никита Сергеевич!
Тут же сразу по телефону со мной переговорили главный редактор «Правды» Павел Алексеевич Сатюков и главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей. Я попросил их передать мой сердечный привет читателям газет.
В эти волнующие первые часы возвращения на Землю из космоса произошло много радостных встреч со знакомыми и незнакомыми друзьями. Все были для меня близкими и родными. Особенно трогательным было свидание с Космонавтом Два, который вместе с другими товарищами прилетел на реактивном самолете с космодрома в район приземления. Мы горячо обнялись и долго от избытка чувств дружески тузили друг друга кулаками.
– Доволен? – спросил он меня.
– Очень, – ответил я, – ты будешь так же доволен в следующий раз...
Ему очень хотелось обо всем расспросить меня, а мне очень хотелось обо всем рассказать ему, но врачи настаивали на отдыхе, и я не мог не подчиниться их требованиям.
Мы все поехали на берег Волги, в стоявший на отлете домик. Там я принял душ, пообедал и поужинал сразу – на этот раз по-земному, с хорошим земным аппетитом.
После небольшой прогулки вдоль Волги, полюбовавшись золотисто-светлым небом заката, мы сыграли с Космонавтом Два на бильярде и, закончив этот удивительный в жизни день – двенадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, – улеглись в постели и через несколько минут уже спали так же безмятежно, как накануне полета.
