Неопубликованная статья В.И. Ламанского "Славянский союз"

Академик Владимир Иванович Ламанский (1833-1914) был не только кабинетным ученым, филологом и этнографом. Ламанский был активным публицистом и общественным деятелем. В 1860-70-х гг. он выпустил сотню статей по славянскому вопросу, принимал активное участие в организации Славянского съезда в Москве в 1867 г., был председателем Петербургского славянского благотворительного общества. С Ламанским связана целая эпоха в развитии славянской идеологии в России. В Петербургском университете Ламанский создал самую представительную отечественную школу славяноведения.

Но, не смотря на то, что Ламанский добивался значительных успехов во всех своих начинаниях, в начале XX в. он был забыт. Труды и идеи Ламанского перестали быть востребованы. Такая несправедливость, как полагает Л.П. Лаптева, автор книги «История славяноведения в России в XIX веке», была связана со сменой эпох, «новое поколение ученых, не исключая и учеников Ламанского, не разделяло уже его политических убеждений и научных теорий, ставших анахронизмом» (1).

Мировоззрение Ламанского было славянофильским. Славянофильский подход к истории определял его политические взгляды и отношение к современному ему славянству. Ламанский был консервативным сторонником самодержавия и панславистом, призывал к объединению славянские народы.

Как и все консерваторы, он был еще «ностальгическим человеком», то есть не мог удовлетвориться настоящим и искал идеал в прошлом. Ламанский сожалел о том времени, когда существовало «первоначальное славянское единство», покоящееся на «началах народности», и все славяне были «одной веры». Но это время, по мнению Ламанского, продолжалось не долго. Западные славяне попали под владычество немцев, а южные – турок. Но Ламанский не терял надежды на возвращение «золотого славянского века».

По его логике, если одним только русским из всех славянских народов удалось отстоять свою независимость, славянскую самобытность и построить великую державу, русским предстоит и объединить славянство, вернув ему исконную культуру и долгожданную свободу. Но славянство в свою очередь, по мысли Ламанского, должно ускорить этот процесс, приняв русский язык как литературный, и вернуться в лоно православия. Ламанского вместе с Н.Я. Данилевским, автором «России и Европы», можно считать самыми последовательными панславистами в истории русской мысли.

Однако и у самых горячих пропагандистов славянского единства были минуты сомнений. Доказательством сомнений Ламанского служит его неопубликованная статья «Славянский союз» (2). Этот текст не дописан. Его набросок поместился на четырех широких листах, мелко исписанных с двух сторон. И если первые страницы рукописи написаны четкой школярской скорописью, то неряшливые строки последних, заваливающиеся куда-то вправо и вниз, не смог бы, наверное, разобрать и сам автор.

В то же время основные мысли статьи понятны. Здесь рассматривается этнологический аспект объединения славянских народов. По тону статья глубоко пессимистична, как будто написана она в минуту глубокого разочарования в перспективах славянского единства, когда Ламанский понял, что славяне не объединятся никогда именно потому, что они славяне. Есть основания отнести написание этого текста ко времени от начала восстания в Герцеговине и Боснии, до вступления русской армии в войну с Турцией, то есть к промежутку 1875-1877 гг., получившему в историографии название «Восточного кризиса».

«В наш век, – начинается статья, – значительные народы в Европе достигли своего объединения. Только мы, славяне, издревле народ многочисленный, одни остались в Европе в своей старой разрозненности и подчиненности. Тысячелетия <горя> и страдания могли бы нас научить благоразумию, но мы одни <только> не знаем или не хотим знать, как нам следует действовать, дабы освободиться, соединиться и образовать народную державу. Мы даже не согласились в нашем сознании, как начать дело. Это факт действительный, а что существует, то не случайно и должно иметь свои причины» (3).

Ламанский начинает искать причины того, что он называет «болезнью» с симптомами «упадка сил» в славянском мире и «угасания славянского пыла». «Мы не старались опознать причины <этой> болезни, тем менее заботились об ее устранении, об исцелении немощного <тела>. Всякий славянин, какого бы он ни был племени, если он только дорожит гордым именем чистого и разумного патриотизма, должен прежде всего заботиться отысканием первых причин этой нашей славянской болезни, породившей нашу разорванность и подчиненность чужеземцу» (4).

Ламанский эти причины находит: «Каждое славянское племя, – пишет он, – хотя бы оно жило в величайшем рабстве, с каким-то отчаянным фанатизмом держится своей самой иногда жалкой особенности, своего племенного имени, которое часто и не народное, а чужое, навязано ему завоевателями, своего особого наречия, на коем почти не напечатано ни одной книги. Без всякой союзной связи, без общего языка, без какого бы то ни было общего знамени народной торжественности, кто может признавать нас за один народ <?!> Пока русский, поляк, чех, серб, хорват, болгарин называет себя своими племенными именами, а черногорец, босняк, далматинец, краинец своим именем племенным, и не хочет признавать высшей связи и более широкого родства, как может иноземец называть нас каким-нибудь общим именем, считать нас за один народ, когда мы сами не признаем никакой общности и предпочитаем оставаться в такой разорванности <?!>» (5)

Ламанский живописует порочный круг славянского эгоцентризма в истории, когда каждая, самая маленькая, народность отстаивала свою самостийность, а в результате большие союзы не складывались, ввиду отсутствия у кого бы то ни было реальной силы: «Каждая отдельная народность, чем была меньше, тем с большей ревностью хранила свою особенность, боясь как бы через сближение с другой, большей народностью, не слиться с ней. Т<аким> о<бразом>, различные народности славянские были не в состоянии из собственного побуждения и предусмотрительности достигнуть высшего единства. А дабы один народ славянский уговорил другой к объединению или привел бы его к тому против его воли, на это не доставало силы у народов славянских вследствие их слабого государственного строя» (6).

«Есть одна дурная сторона в славянском характере, – повторяет Ламанский. – Некоторые у нас называют ее любовью к свободе и независимости. Но в сущности это ничто иное как крайний эгоизм, недозволяющий нам признавать, уважать и чтить добрые качества в другом, да добровольно подчиняться личность личности или личность целому, или целое личности. <…> И вследствие того, что ни один (славянский народ. – Б.П.) другому (славянскому народу. – Б.П.) не хотел уступить первенство, отдаться его предводительству, славяне были неспособные соединиться ни для какого самого малого предприятия, тем менее общими совокупными силами взять почин какого-нибудь великого дела.

Вот почему в течение веков славянин был пассивен, – продолжает Ламанский, – страшно всегда терпел и поныне терпит, не умел <избавляться> от себялюбивой обособленности <…>, подчиниться авторитету и отдаться высшей мировой идее» (7).

Горечь и негодование Ламанского по поводу славянской «болезни» усугубляется тем, что все остальные крупные европейские народы, по его мнению, давно преодолели свой эгоизм и сейчас обладают независимостью и могуществом, «хотя и добытым не без великой борьбы» (8).

После короткого отступления к политической карте Европы, и рассказа об объединительном опыте европейских стран, Ламанский возвращается к своему обвинительному акту: «Есть почтенные люди, – пишет он, – вдохновляемые чистой любовью к славянству, но по несчастию, многие славянские патриоты ограничены и эгоистичны, <…> всякое племя славянское помышляет не о взаимном сближении в общий равноправный союз, а о первенстве и преобладании над всеми другими» (9).

«Ни одно славянское племя не думает серьезно о союзе с Россией. – Пишет далее Ламанский, человек, большую часть своей жизни призывавший славян к, если не политическому, то культурному союзу. – Тем не менее, – продолжает он, – всякий (славянский народ. – Б.П.) желает, чтобы Россия послужила ему своей силой. Как бы ни была великодушна Россия, но она не станет впадать в такую ошибку, чтобы трудясь за свободу и независимость славянских племен, создавать себе новых противников. <Потом> еще ни одно славянское племя откровенно и искренно не высказалось, что ставши свободным, оно желало бы пользоваться этой свободой только в союзе с Россией. И, зная природу и нрав славян, не имеет ли Россия основания бояться, что освобожденные славянские племена с обычной своей завистью начнут соединяться с чужеземцами, хотя бы и против самой России?» (10).

«Чрезмерный партикуляризм славян мешал учреждению у них даже отдельных государств, а не то, что общего между ними союза. Только в России, – подчеркивает Ламанский, – сильной руке некоторых государей удалось сплотить несколько княжеств в одно государство и связать его сильным государственным строем. Она теперь могущественна и независима и развивается в духе нового времени, медленно, но верно приближается к внутренней народной свободе. Все прочие славяне, не подчиненные русскому железу, захудали и погибли от своего эгоизма и достались в плен немцам, мадьярам и туркам» (11).

Ближе к концу статьи Ламанский задается вопросом, стоит ли вообще за таких «братьев» воевать (это, кстати, и позволяет сделать предположение, что статья написана незадолго перед Русско-турецкой войной 1877-1878 гг.). И сам же после некоторых колебаний приходит к тому, что воевать все-таки стоит. И вот почему: «Польши нет, – говорит он, – и если не станет Сербии и Черной горы, а чехи и словенцы распустятся в неметчине, мадьяры истребят словаков и хорват, а турок болгар, то будет ли тогда Россия в силах одолеть объединенную Германию? Вместо того, чтобы распространять образование и усиливаться в Азии, Россия бы лучше будила, подымала и привлекала к себе славянство в Европе <…> Но если не станет поляков, чехов, сербов, хорватов, словенцев, болгар, то у России не станет братьев и настолько же прибудет противников. <…> Такое народное несчастье, продолжающееся уже второе тысячелетие, довело нас до того, что над нами, самым могущественным народом в Европе, друге меньшие народы <ругаются> как над варварами, не дают славянству, даже самой России, подняться во весь рост. Но не будем винить за это ни ту, ни другую народность, – заключает Ламанский, – но лучше признаемся, что мы <…> грешили и страдали и поныне страдаем от одного общего нам всем недуга, и что нам всем пора скорее от него исцелиться. Но для этого нужно, чтобы славянские люди, которые доросли или говорят, что доросли до задачи управления народным сознанием и политическими судьбами наших племен, стрясли бы первые с себя свои племенные предрассудки и свои личные корыстные и <суетные> расчеты» (12).

Этим Ламанский заканчивает свою статью, в которой, казалось, уже не будет никакого оптимизма. Призрачная мечта на славянскую взаимность все-таки остается, но осуществиться она сможет только тогда, когда сами славяне изменятся и «повзрослеют». Что касается вопроса «войны за славянское дело», в этой статье Ламанский высказывается с предельной откровенностью. Славяне, по его мнению, недостойны, чтобы Россия за них воевала, но в Сербии Россия должна воевать исключительно ради своих национальных интересов, чтобы, выражаясь современным языком, буферная зона между Россией и Европой оставалась прорусской.

Статья «Славянский союз» заставляет по-новому взглянуть вообще на панславизм. До XX в. славяне действительно были в массе своей политически несвободны, и многим, по-видимому, казалось, что не будь немцев и турок, не будь мадьяр, британского флота, всех этих многочисленных врагов, славянские народы, разумеется, сразу объединились бы, и над Восточной Европой слышны были бы одни только «братские лобзанья». Иллюзорность таких представлений ярко демонстрирует тот факт, что после распада Австро-Венгрии славяне не создали единого государства, а предпочли провозгласить свои суверенитеты. Сегодня на наших глазах рушатся последние неэтнические скрепы, Черногория путем референдума отделилась от Сербии, не говоря уже о кровавых событиях, связанных с разрушением Югославии.

Больше того, можно сказать, что статья «Славянский союз» характеризует «жизненную драму» славянофила Ламанского, осознавшего, что славяне никакие не «братские», а всего лишь «буферные» страны, находящиеся между Россией и Западом и циклически меняющие свой вектор союзнических отношений то к Западу, то к России, в зависимости от того, кто в данный момент сильнее, и «дружба» с кем сулит материальные блага.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Лаптева Л.П. История славяноведенья в России в XIX в. М., 2005. С. 355.

2. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124.

3. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1.

4. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1.

5. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1 (об).

6. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1 (об).

7. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1 (об).

8. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 1 (об).

9. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 2.

10. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 3.

11. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 3.

12. ПФА РАН. Ф. 35. Оп. 2. Д. 124. Л. 3.