Летопись Праздника славянской письменности и культуры: Вологда, 1987 год
А теперь, для более полного осознания того, что произошло в мае 1986 года в приполярном городе Мурманске, хотелось бы совершить небольшой экскурс в историю.
Не будем забираться в глубину веков. Оглянемся на самый близкий к нам— век девятнадцатый.
Напомню некоторые события, случившиеся тогда в нашем царстве- государстве и имеющие отношение к теме нашего разговора. Для краткости постараюсь излагать их почти протокольно, не вдаваясь в пространные комментарии.
Итак, начнем с года 1825-го. Известный историк М. П. Погодин переводит на русский язык и издает исследование чеха Йозефа Добровского «Кирилл и Мефодий, славянские первоучители». Это едва ли не первый серьезный труд, появившийся в России о Солунских братьях, об истоках славянской культуры вообще. И Погодин надеялся, что выход книги Й. Добровского пробудит в обществе интерес к своим историческим и духовным корням.
Никакого отклика в научных кругах на книгу не последовало.
Удивляться этому не надо: в те годы были отдельные ученые, но о каких-то «кругах», разрабатывавших Кирилло-Мефодиевскую традицию, говорить не приходится. Откуда им было взяться, если только десять лет спустя, в 1835 году, в четырех университетах России — Московском, Петербургском, Харьковском и Казанском — впервые будут созданы кафедры по истории и литературе славян. Вот из преподавателей и студентов этих кафедр научные круги когда-то и могут образоваться, и тогда любая книга о
начале славянской культуры будет интересна их просвещенному вниманию.
С течением времени первые студенты становились профессорами, а на их место приходили новые энтузиасты. Возрастал интерес к наследию Солунских братьев и их делу. В журналах, в частности в «Москвитянине», печатались исследования различных аспектов славистики. И все же, строго говоря, кирилло-мефодиевское наследство продолжало интересовать главным образом одних ученых.
Наступает год 1862-й. Год во многих отношениях знаменательный. На него сошлось два великих праздника: 1000-летие России и 1000-летие славянского перевода Библии. Это хорошо. Непонятно только, почему второй- то праздник «не привел» за собой и третий? Почему бы тут не вспомнить, кто дал славянам тот самый письменный язык, на который и были переведены книги Священного писания? Тем паче, что на «многолюдном» памятнике тысячелетия России скульптора М. Микешина среди самых знаменитых мужей нашего Отечества почетное место занимают и первоучители славян. Так почему и кому надо доказывать их прямую причастность к истории России?
А «доказывать», представьте, приходилось.
Вот что писал историк И. В. Платонов в том же 1862 году в журнале «Духовный вестник»:
«Мы, по-видимому, хорошо бы поступили, если бы с народным торжеством по поводу тысячелетия России придумали как-нибудь соединить и празднование благословенной памяти первоучителей славян...»
Ему вторил другой историк И. Беляев:
«В наших современных святцах, печатающихся кириллицею, тою самою азбукою, которую изобрел Кирилл, нету и помину о Кирилле и Мефодии, просветителях славянских... Неужели воспоминание о постройке константинопольских стен и дворцов для нас дороже, чем память о начале нашего просвещения и о первых просветителях?»
Появившиеся к тому времени в России славянские комитеты тоже, употребляя современный оборот, ставили вопрос о торжественном праздновании юбилея славянской письменности.
Вот здесь-то можно и удивиться: в России, в славянской вроде бы стране, надо было «агитировать» за то, чтобы был отмечен праздник славянского Слова!
Праздник все же состоялся.
Правда, если в Новгороде он органично вписался в программу торжеств, посвященных 1000-летию России, то в Москве празднование ограничилось лишь службой в университетском храме. Что ж, и то ладно. Важно, что начало было положено.
«Как ни скромно было торжество 11 мая, — писал тогда Иван Аксаков, — оно все же было выражением не одной пробудившейся поздней признательности к творцам Славянской письменности, но и возникшей в нашем общественном сознании идеи Славянства. Это празднество служит залогом будущего духовного воссоединения всех Славян, звеном, связующим разрозненных братьев».
А в издаваемой Аксаковым газете «День» было еще высказано и пожелание, чтобы в будущем празднование «установилось по всей России, от Успенского собора в Москве до сельской церкви в самом глухом захолустье».
В 1863 году праздник отмечался уже сам по себе, и достаточно широко. Божественная литургия была совершена в Успенском соборе и еще в сорока храмах Москвы. А кроме Москвы торжества прошли также в Петербурге и Киеве, Харькове и Полтаве, Белгороде и Петрозаводске. Постепенно границы праздника расширялись.
А тут подоспело еще одно 1000-летие— годовщина преставления Кирилла.
14 февраля в Чудовом монастыре Кремля и всех приходских церквах Москвы были совершены праздничные богослужения. Особенно торжественно отмечен был день памяти младшего из Солунских братьев в Петербурге. Исаакиевский собор не мог вместить всех желающих, и тысячи людей стояли во время службы на площади перед собором.
Все идет вроде бы хорошо и даже очень хорошо. Но тогда, как надо понимать, как можно истолковать такие факты?
В эти же праздничные дни в читальном зале библиотеки московского университета состоялось открытое собрание Славянского благотворительного комитета. На нем директор московских музеев В. А. Дашков пообещал, что в память славянских первоучителей при университетском музее будет устроена церковь в стиле X века с прадедом во имя Владимира-Крестителя.
Обещание это было выполнено только через сорок с лишним лет, да и то лишь частично.
11 мая 1869 года на заседании Петербургского славянского комитета было выражено «единодушное сочувствие предложению» построить «на древней Новгородской почве, во граде св. Петра» храм во имя первоучителей славян Кирилла и Мефодия. И даже было предложено «к обсуждению мер... приступить в сентябре».
Увы, к сентябрю идея эта была уже позабыта.
B том же 1869 году тем же комитетом было объявлено о том, что учреждается Кирилловская премия «для учащейся молодежи, дабы поощрил, молодых людей к занятиям славянством — занятию, которое, к несчастью, в нашем обществе еще слишком мало распространено».
К 80-м годам Кирилловская премия перестала присуждаться.
Постепенно стал меняться сам характер праздника. Он стал чем-то похожим на годовое научное собрание. А в 1876 году даже и такое собрание не было проведено.
Один из ревнителей, как говаривали раньше, всенародных чествований славянского слова в России О. Миллер, выступая 14 февраля 1883 года в Петербургском комитете, с горечью говорил: «Не странно ли после этого, что как 14 февраля, так и 11 мая все еще остаются днями не всенародного, а как бы «приходского» праздника Славянского общества?»
Факты печальные и столь красноречиво говорящие сами за себя, что их и истолковывать нет необходимости. Праздник вроде бы и отмечается, но, как видим, лишь на ученых заседаниях. Что же он всенародным-то никак не станет, что и кто ему в этом мешает?
Год 1885-й. Слава Богу, еще одно 1000-летие! На сей раз отмечалась кончина старшего из братьев, Мефодия (5 апреля).
Подготовка к празднику была серьезной, основательной. Вышло более двадцати книг, рассказывавших о жизни и деятельности Кирилла и Мефодия. Всю зиму крупнейшие газеты печатали материалы о подготовке к знаменательной дате и программе торжеств. В «Московских ведомостях», например, сообщалось, что в Киеве они продлятся три дня. 6 апреля будут совершены торжественные крестные ходы всего духовенства Лавры, 38 церквей и 5 монастырей. Подобные сообщения шли и из других больших и малых городов России.
6 апреля во всех храмах Петербурга состоялось торжественное богослужение. А в Москве праздник получился прямо-таки грандиозным. На литургии в Храме Христа Спасителя присутствовало по 10-15 учеников из каждой московской школы. А когда служба кончилась, к Успенскому собору тронулся малый крестный ход. Тем временем тысячи москвичей заполнили всю Кремлевскую набережную и Красную площадь. По окончании же литургии в Успенском соборе начался уже общий кремлевский крестный ход.
Открывали его, как писали газеты, сорок пар хоругвей из соборов, за хоругвеносцами шли попарно 130 псаломщиков, 140 диаконов и 150 протоиереев и иереев, все в одинаковых дорогих одеяниях из золотой парчи... Звонили все колокола Кремля. И под этот звон и пение синодального хора процессия прошла через Спасские ворога и Красную площадь, где к ней присоединились святыни Покровского и Казанского соборов, а потом уже через Никольские ворота вернулась в Успенский собор...
Праздничная волна, поднятая в столицах днем памяти Мефодия, была столь высока, что дохлестнула и до самых дальних провинций Российской империи. Но волна и есть волна: накатилась, встала стеной, сверкнула радужным гребнем и отступила, откатилась, ушла в песок. Апрель 1885 года считается верхней точкой в истории чествования Солунских братьев и их великого дела в дореволюционной России. Оценка похвальная и справедливая, ничего не скажешь. Но в ней заключена и немалая горечь: значит, после этого начался спад, отлив, и праздник пошел на убыль...
В последние десятилетия девятнадцатого века и первые двадцатого в среде российской интеллигенции нарастали настроения, отнюдь не способствовавшие утверждению славянской идеи в общественном сознании. Закордонные враги славянства пугали Европу жупелом панславизма, свои же, доморощенные недруги, старались всячески опорочить взгляды первовозвестников славянской идеи в России — славянофилов. И если в пятидесятые годы западники, расходясь с ними во взглядах, все же относились к своим оппонентам с большим уважением, то к началу двадцатого века слою «славянофил» стало чуть ли не синонимом ретроградства, реакционности.
До праздников ли тут, призывающих к единению славян, к изучению и приумножению славянского культурно-исторического наследия!
Только один пример. После мефодиевских торжеств 1885 года группа ученых задумала создать «Энциклопедию славянской филологии». Так вот, первый выпуск этого издания появился лишь через... двадцать пять лет, в 1909 году.
О революционных и послереволюционных годах говорить не приходится. Святые? Равноапостольные? Долой! На свалку истории!.. В школах и вузах создавались не кирилло-мефодиевские кружки, а кружки юных или, того чище, воинствующих безбожников.
Правда, в 1963 году, по случаю 1100-летия создания славянской азбуки, ученые провели конференцию. Но можно ли было это назвать возрождением праздника славянской письменности, который начал отмечаться сто лет назад?
В 70-е — начале 80-х годов оголтелого преследования церкви уже не велось. Но в сознании верховных идеологов страны славянская идея как была, так и оставалась чуждой, если не враждебной.
Вот в такой, полуофициальной обстановке готовился и проводился первый Праздник славянской письменности в Мурманске.
Знал ли Виталий Маслов, решаясь на такое дело, об истории чествования первоучителей славян в России, обо всем том, что вы только что прочитали?
Да, знал: это мне доподлинно известно — мы с ним, как я уже говорил, давние и близкие друзья. Знал и все же решился, не стал ждать нового 1000-летия, хотя оно и было не за горами...
ВОЛОГДА. 1987 год
Во второй раз День славянской письменности, как уже Было сказано, праздновался в Вологде.
Тут опять может возникнуть все тот же расхожий вопрос: а почему именно в провинциальной Вологде, а не в Москве или Ленинграде?
Не будем и на сей раз оставлять вопрос без ответа.
Во-первых, Вологда не такая уж и глухая провинция. Еще задолго до основания города на Неве Петром Иван IV, по прозванию Грозный, намеревался сделать Вологду своей северной резиденцией.
Это — XVI век. Но и в более древние времена Север, Вологодская земля были, что называется, на слуху и на виду нашей отечественной истории. Уже в начальной летописи мы встречаем упоминание о том, что один из призванных на Русь Рюриковичей — Синеус «сел княжить наБелеозере».
Смертоносная волна татаро-монгольского нашествия не дохлестнула до этих мест. Коннице полудиких кочевников помешали густые леса, множестворек и озер. Но когда через полтора столетия московский князь Дмитрий Иванович призвал «других удельных князей на защиту Руси от лютого врага», первыми пришли в Москву со своими ратниками Белозерские князья.
Достойно, мужественно сражались они на поле Куликовом. Уроженец Белозерска, замечательный поэт-фронтовик Сергей Орлов в наших разговорах о Куликовской битве с юношеской горячностью утверждал даже, что белозерцы наряду с Засадным пешком внесли решающий вклад в победу над Мамаем. «Помни, по их спинам не ходила татарская нагайка, они были свободными людьми и не боялись — тут он поднимал кверху указательный перст,— психологически не боялись! — заклятого врага...» Может быть, он несколько и преувеличивал роль своих пращуров-земляков, но его убеждению есть и историческое свидетельство: на берегах Дона и Непрядвы за Русь, за друга своя полегли костьми двенадцать князей белозерских, не считая рядовых ратников.
О XVI веке у нас уже заходила речь. Тогда по приказу Ивана IV в Вологде началось строительство каменного детинца — кремля и собора. И на протяжении 1565-1571 гг. царь неоднократно и подолгу жил в Вологде, занимаясь и государственными делами, и наблюдая за строительством...
Собор возводили лучшие «каменных дел мастера», и своей грандиозностью и торжественным величием он, даже еще в незаконченном виде, вызывал восхищение у современников, в том числе и у приезжавших в Вологду иностранцев. Для росписи храма потом были приглашены широко известные в северной Руси художники из Ярославля.
Кто-то, может, скажет: все это — пусть и славная, но все же история, а праздник-то посвящен письменности, культуре...
Верно. Но разве одно с другим не связано? И разве кому не известна огромная, непреходящая заслуга Севера как раз в сохранении основополагающих памятников нашей истории и письменности! Что бы мы знали о самих себе, о том, «откуда есть пошла Русская земля», если бы не Север?
Нестор писал свою «Повесть временных лет» в Киеве. Но разве в Киеве или каком другом южном городе она сохранилась? Сражение князя Игоря с половцами, описанное в гениальном памятнике древнерусской литературы «Слове о полку...», произошло не так далеко от Ростова-на-Дону. Но сохранилось и найдено было «Слово...» опять же не там, а недалеко от Ростова Великого...
И летописные своды, и другие, размноженные не печатным станком, а усердием безвестных монахов, памятники письменности сохранились в наших северных монастырях. И в этом сохранении Вологодской земле, таким ее монашеским обителям, как Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтов, Спасо-Прилуцкий, принадлежит одно из первых мест.
Да и только ли хранителем культурного наследия веков является здешняя земля? К XVI веку Вологда становится крупнейшим духовным центром Севера. Вместе с воспроизведением памятников древнерусской литературы здесь ведется и свое летописание, составляются жития святых, записываются различные сказания и т. д. В начале века при дворе епископа Филофея была создана Вологодско-Пермская летопись, содержащая одну из древнейших редакций выдающегося произведения — «Сказания о Мамаевом побоище» и особую редакцию «Повести о стоянии на Угре» в 1480 году.
Письменные литературные традиции продолжали свое развитие и в последующие века. Продолжение шло как вширь, так и вглубь.
И тут есть резон еще раз вернуться к понятию провинции.
В моей библиотеке с годами набралось немало книг о вологодской земле, изданных в прошлом и в начале нынешнего века, причем изданных в самой Вологде и ее уездах — Великом Устюге и Тотьме. Одна из них — большого, почти альбомного формата— называется «Север в истории русского искусства» и замечательна тем, что в ней после основного текста опубликована обширная библиография книг и статей по художественной культуре Севера. Указано более тысячи наименований, что заняло шестьдесят страниц. Только журналов по искусству перечислено более полусотни.
Вот тебе и российская провинция!
Не оскудела талантами вологодская земля и в наше время. Достаточно назвать имя Василия Белова. Не его ли «Привычное дело» и «Пряслины» соседа-архангелогородца Федора Абрамова положили начало так называемой деревенской прозе, принесшей мировую славу нашей литературе в восьмидесятых годах...
Так что не наугад, не случайно была выбрана Вологда центром второго праздника славянской письменности.
Каких-то «рамок», вроде «Баренцева моря», уже не потребовалось, но все же, для придания большего веса пока еще малоизвестному празднику, его «соединили» с 200-летием со дня рождения замечательного русского поэта Константина Батюшкова.
Молодой энергичный секретарь Вологодской писательской организации Владимир Шириков вместе со своими собратьями по перу готовили праздник основательно. Размах был куда шире мурманского, программа богаче и разнообразнее. Гостей наприглашали из многих российских волостей. Прибыла представительная делегация даже из Болгарии.
24 мая, в день Кирилла и Мефодия, в школах и других учебных заведениях писатели провели урок Слова. Затем начали работу научные конференции. Поскольку праздник тематически был как бы двойной, решено было и приехавших ученых — историков, фольклористов, литературоведов, критикови — разделить на две секции.
На одной — такие известные ученые, как С. Фомичев, В. Турбин, В. Гура, В. Кошелев, вместе со своими коллегами обсуждали проблемы творческого метода, жанра и поэтики К. Батюшкова. На другой — шла дискуссия по проблемам славянской письменности. Видными писателями и учеными было высказано немало горьких слов о том небрежении к отечественной истории, к памятникам письменности, которое «воспитывалось» в общественном сознании на протяжении многих десятилетий и так прочноутвердилось, что дает о себе знать и по сей день.
Доктор филологических наук Ю. Бегунов из Ленинграда привел пример поразительный. Работая в архивах Пушкинского Дома, он наткнулся на никогда ранее не публиковавшееся Ростово-Белозерское предание о Кирилле и Мефодии. Казалось бы, радоваться надо такой находке. Однако же напечатать ее ни в одном научном сборнике, увы, не удалось. Пока что «Предание» увидело свет только на страницах «Вологодского комсомольца».
К празднику было приурочено знаменательное событие — открытие мемориального музея и памятника Константину Батюшкову.
Памятник встал в самом центре Вологды — на Кремлевской площади, невдалеке от Софийского собора. Композиция его столь оригинальна, что трудно удержаться, чтобы не сказать о ней хотя бы несколько слов.
Взгляду открываются вроде бы уже давно ставшие традиционными, если не сказать стандартными, составные элементы композиции — человек и конь. Сколько их, конных монументов, приходилось видеть и у себя дома, и в других странах! Кони то стоят смирно, то вздернуты на дыбы, то несутся вскачь. И позы всадников бывают разными: у одних простертая вперед длань указует, у других — утверждает, у третьих — благословляет. Но при всех вариантах одно остается неизменным — человек сидит верхом на коне. Это и понятно: такие монументы, как правило, ставятся чем-то прославившимся государственным мужам — императорам, полководцам, национальным героям. Конь служил им чем-то вроде дополнительного пьедестала.
Но при чем здесь, спросите вы, поэт Батюшков? Да, он был и храбрый воин, принимал непосредственное участие в Отечественной войне 1812 года, много лет провел в дальних походах. Однако же, отдавая должное его воинской доблести, больше-то всего мы чтим его за прекрасные стихи, за то, что он был прямым предшественником Пушкина. Тогда тем более зачем поэту конь, если он не Пегас, зачем ему такой «пьедестал»?
В том-то и необычность, оригинальность, а может быть, и уникальность этого памятника, что его автор — один из талантливейших наших скульпторов Вячеслав Клыков — изобразил человека и коня рядом друг с другом. Мы видим Батюшкова только что вернувшими из военного похода. Он сошел с коня, ступил на родную вологодскую землю, задумался: ведь встреча с родиной — это всегда волнующее событие. Рядом, уронив поводья и склонив голову к земле, к зеленой траве, стоит боевой друг. На некотором отдалении и потому в меньшем масштабе — легко узнаваемая Афина Паллада и Муза в образе вологодской крестьянской девушки со свирелью. Ого всей этой мастерски вылепленной картины веет человечностью, поэзией, добром и миром.
Замечательный, достойный памятник заимела славная Вологда! А теперь вернемся к празднику.
На четвертый день он переместился из Вологды в Устюженский район, где прошли детские годы Константина Батюшкова. И если в самой Вологде праздник был многолюдным (на открытие памятника пришли тысячи и тысячи), то на Устюженской земле он и вовсе стал всеобщим, всенародным. И это легко понять: в кои-то веки пришел в вологодскую глубинку не День химика или торгового работника, а День Культуры. Возрадовались и стар, и мал и встречали гостей не только хлебом-солью, но и сердечным радушие.
Много было выдумки, шуток и веселых импровизаций. Уже при въезде в Устюжну хозяева сделали своего рода заставу, и гостям пришлось разбирать завалы на дороге, да не простые, а с сюрпризами. Такими хитроумными завалами устюжане когда-то обороняли свой город.
Перед мостом через реку Мологу — новая остановка. Гостям было предложено разгадать знаки-символы древних устюжанских полотенец, вспомнить забытые народные обряды, отведать — не впервые ли в жизни?— сусла...
А вечером весь город собрался на берегу Молоти, вокруг семи поэтических костров. Московские поэты читали свои стихи с особым воодушевлением. Необычность обстановки — и эта костры, и этот многолюдный «зал» под открытым небом, — конечно же, прибавляли энтузиазма.
А потом праздник перекинулся на древнее городище — памятник XI—XII веков. Здесь выступали фольклорные коллективы Вологодчины, ансамбли народного танца, академические хоровые капеллы.
Закончилось торжество пуском по реке двухсот огоньков и праздничным салютом.
На сей раз праздник получил в прессе куда больший резонанс, чем мурманский. Туг были и собкоры из многих газет, и интервью с участниками, и даже «круглый стол», на котором были подведены первые предварительные итоги и обсуждались планы на будущее.
© Все права защищены
http://www.portal-slovo.ru
