Ультранорманизм в прошлом и настоящем. Часть 1

В своем развитии норманская теория прошла несколько этапов. Первый этап — это почти весь XVII век. В 1614–1615 гг. в Стокгольме в шести отдельных частях вышла «История о великом княжестве Московском» П. Петрея, в которой он, будучи придворным историографом, постарался обосновать, в силу все более нарастающих великодержавных амбиций Швеции, ее крупномасштабную агрессию против России апелляцией к истории, выраженной словами, ранее никем не произносимыми: «От того кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции». В 1620 г. Петрей донес этот тезис, ставший краеугольным камнем норманизма, до более широкого круга читателей: его «История» — с дополнениями и исправлениями — была опубликована на немецком языке в Лейпциге [1].

Норманизм, как шведский взгляд на русскую историю, согласно которому варяги, основавшие династию Рюриковичей и участвовавшие в создании русской государственности, есть шведы, был рожден, на что указывает с 1993–1994 гг. автор настоящих строк, желанием Швеции посадить, начиная с 1611 г., на пустующий русский престол герцога Карла-Филиппа — брата короля Густава II Адольфа (с этой целью шведские политики даже сфальсифицировали протокол переговоров с новгородскими послами 28 августа 1613 г. в Выборге, приписав последним слова, что «был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик…». Именно эти слова, к которым он в стиле «агитки» добавил, что «новгородцы благоденствовали под его правлением», Петрей положил в основу своих рассуждений о шведской природе варягов [2]). Достижение планируемого могло помочь шведам удержать за собой захваченные огромные русские территории (в виде вассального «Новгородского королевства», включавшего земли Новгородской республики до ее подчинения Москве и навсегда соединяемого со шведской династией), а также «исторически» подтвердить их «права» на Восточную Прибалтику, к овладению которой они так упорно и с очень большими потерями шли с середины XII в. (мощный импульс этому натиску на восток придала разработанная при короле Юхане III в 1580 г. развернутая программа территориальных приобретений Швеции за счет предельно ослабленного Ливонской войной и опричниной восточного соседа. Уже Столбовский мир 1617 г. закрепил за ней Ингерманландию (Нотебург, Ям, Копорье, Ивангород с округой) и Корельский уезд: «Все побережье Финского залива стало, таким образом, шведским, и Россия оказалась, — резюмируют сегодня шведские специалисты, — полностью вытеснена с Балтийского моря», а к 1621 г. шведы захватили всю Восточную Прибалтику [3]).

На политическую подоплеку слов Петрея обращают внимание и другие исследователи. Так, в 1997 г. С.Ю. Шокарев подчеркнул, что он, выступая «прежде всего как апологет шведской интервенции», относит Рюрика с братьями к шведам, «стремясь обосновать права герцога Карла-Филиппа на русский трон». В 2000 г. немецкий историк Б. Шольц констатировала, что историограф пытался доказать шведское происхождение варягов, «чтобы затем вывести из этого право шведов вмешиваться в русскую политику и исторически оправдать вступление иноземных правителей на царский престол». Заявление Петрея родилось, говорит ныне Л.П. Грот, «как плод двух обстоятельств. Первое — это внешнеполитическая обстановка того времени: военное присутствие шведских войск в Новгороде и переговоры 1613 г. в Выборге о кандидатуре шведского принца Карла-Филиппа на московский престол… Второе — это специфика историографической традиции, сложившейся в Швеции к началу XVII в. в русле… готицизма…» (вместе с тем она указывает, «что со стороны шведской короны предложение одного из шведских принцев вместо польского претендента Владислава было также дипломатическим маневром добиться желаемого, т.е. приобретения северо-западных территорий Русского государства, которые не удавалось присоединить к себе силой оружия»). Ранее, в 1995 г., финский ученый А. Латвакангас, отмечая, что если в шведском издании Петрей выводит варягов только из Швеции, то в немецком — «из Шведского королевства, или присоединенных к нему земель, Финляндии или Лифляндии», подытоживал: эти дополнения, учитывая атмосферу, царившую после Столбовского мира, а также интересы шведов в Лифляндии, понятны [4].

После первого норманиста Петрея шведский взгляд на русскую историю утверждали в 1639–1698 гг., все также верой и «правдой» обслуживая великодержавные устремления и антирусские настроения своих правителей, его соотечественники Р. Штраух, Ю. Видекинд (у него уже население Новгорода «с радостью приняло из Швеции князя Рюрика»), Э. Рунштейн, О. Верелий, О. Рудбек («ясно» производит «из Швеции поколения великих князей») и др. (по мнению специалистов, шведская историография XVII в. «была совершено верноподданнической…», а государственные историографы выполняли «прямые задания королей под их контролем…» [5]). На это шведских сочинителей толкали еще три причины: ставший в XVII в. в Швеции по сути государственной идеологией готицизм, согласно которому шведы происходят от древних завоевателей мира — готов и превосходят, в том числе величием своей истории, другие народы, ибо «уже Гомер и Орфей воспевали шведов» (Петрей, в 1614 г. выдав варягов за шведов, в 1611 г. преподнес в качестве «первого конунга» шведов-готов библейского Магога, сына Иафета), отсюда идущее стремление представить своих предков в качестве полноправных и активных участников «эпохи викингов» именно на Руси (все источники говорят о действиях на Западе лишь датчан с норвежцами, поэтому певцам мифической славы шведов оставалось вести их только на «вакантный» Восток) и громкие победы Швеции, прежде всего в ходе Тридцатилетней войны, по окончанию которой в 1648 г. в ее руки перешло чуть ли не все южнобалтийское Поморье, в связи с чем она стали смотреть на Балтийское море как на свою вотчину, именуя его «шведским озером».

Вместе с тем в Швеции целенаправленно лепился образ русских как врагов и варваров. Накал этих настроений, градус которых резко повысил провал грандиозного плана, связанного с Карлом-Филиппом, емко выразил в 1615 г. Густав II Адольф: «Русские — наш давний наследственный враг». По оценке А.С. Мыльникова, «мнение короля в концентрированной форме выражало традиционный курс шведской восточной политики — а ведь ряд шведских авторов XVII в., Петрей в первую очередь, этот курс отражали». И отражал весьма активно, ведя речь о варварстве русских правителей («шведам довольно была известна их варварская, отвратительная и бесстыдная жизнь и природа…»), о «свирепом» Иване Грозном, о том, что «москвитяне по природе чрезвычайно грубы, распущены и невежливы в своих нравах, ухватках и разговорах» и что библейский Мосох, с которым связывали тогда происхождение москвитян-русских, был «гнусный и жестокий нравами и привычками, также и своими грубыми и отвратительными делами» (еще Ю. Крижанич охарактеризовав автора этих слов как «лаявец и хульник народа Петреюш Немчин», а позже А.И. Манкиев отмечал, что «безмозгий поп Петреиус» «во всех своих книгах народ руский без чистой совести и срама ругает...») [6].

Антирусские настроения шведского общества усиливали полемические сочинения против православия. Например, «в 1620 г. придворный проповедник Юхан Ботвид защитил в Упсальском университете диссертацию, озаглавленную: “Христиане ли московиты”?...», а в 1675 г. ревельские пасторы И. Швабе и И. Герхард в книге «Церковь Московскии», переизданной, понятно, в годы Северной войны, утверждали, «что московиты никуда не годные христиане…», что, следовали политические выпады, Иван Грозный — «дивовище человеческое, неслыханный мучитель и зверь свирепейший» и что «толикое мучительство они же московитяне под великим московским князем Алексеем Михайловичем в Лифляндской земле починили и для того достойни, чтоб их имя вечного молчания тьма покрыла…». В целом, по заключению современных зарубежных исследователей, «понятия “варварство” и “варвары” относительно русских в XVII в. в шведской публицистике имели особенное значение», заменив их обычную характеристику XVI столетия как «язычники» [7].

В такой атмосфере ложный взгляд на наше прошлое шведские интеллектуалы, твердо веря в особую миссию своей страны на востоке, утверждали довольно энергично, подкрепляя его «аргументами», заложившими базу норманизма. Так, литератор и крупный сановник Ю. Буре (1568–1652) выводил финское слово ruotsolainen — «швед» (производное от Ruotsi — «Швеция») — от древних названий Рослагена (часть береговой полосы области Упланд, лежащей напротив Финского залива) Rohden и Rodhzlagen и считал, что название это произошло от ro — «грести» и rodher — «гребец». Упсальский же профессор И.Л. Локцений (1598–1677) «переименовал» гребцов и корабельщиков Рослагена в роксолан, т.е. русских. Но особенное впечатление на шведов произвели «доводы» и «открытия» профессор медицины О. Рудбека (1630–1702), под гипнозом готицизма доведшего, по словам шведского историка ХХ в. Ю. Свеннунга, «шовинистические причуды фантазии до полного абсурда», которые, указывал другой шведский ученый того же столетия Х. Шюк, «в Швеции конца XVII–XVIII вв. воспринимались как святыня, сравнимая только с Аугсбургским символом веры».

Сами же эти шовинистические причуды фантазии, представлявшие Швецию Атлантидой Платона (ибо «за именами многих народов и стран у античных и других древних авторов скрываются прямые предки шведов и Швеция в древности», но «это с течением времени забылось, оказалось утерянным и т.д.»,) и отводившие ей центральное место в древнегреческой и древнерусской истории, рождались в том числе из созвучий, в связи с чем древнегреческие и русские слова, а также то, что они обозначали, объявлялись шведскими (такой по-детски незатейливый «метод» станет, по причине отсутствия у норманистов истинных аргументов, главным в формировании их системы доказательств). Так, без проблем «восстанавливал» прошлое своего отечества Рудбек, «имя Магога… это уж явное шведское имя Мангог (Mangog), что означает “могучий герой”…», отсюда вывод: «страна Гога и Магога, которая упоминается в Священном Писании, находилась в Швеции, а шведы были князьями над финнами и русскими».

Термин «варяги» он производил от древнешведского warg-волк и заставлял «шведских волков»-«варягов» беспрепятственно бороздить Балтийское и южные моря вплоть до Спарты, уверял, что на Русь из Швеции прибыли «три брата Roderick, Sinaus и Trygo», «что великокняжеское имя русской династии явилось из Швеции, когда мы к ним пришли», что великий киевский князь Владимир Святославич был «потомком Эрика Вэдерхата, короля Швеции» (мифологического правителя и сказочного героя, менявшего направление ветра поворотом своей шляпы), и т.д., и т.п. Говоря о давнем владычестве шведов над народами Восточной Европы, Рудбек рассказывал, что венды, анты, славяне были «под властью Германариха. … А задолго до нашего Германариха, во времена Александра Великого, Один, вернувшись в Швецию, уже тогда подчинил себе все эти королевства и разделил их между своими детьми, и один из них… получил Гордарики или Nogord, т.е. Ryssland» (в 1693 г. Рудбек инициировал публикацию перевода «саги о братьях Эгиле и Асмунде и их путешествиях на восток». Написавший пространный комментарий к тексту саги ее переводчик П. Салан утверждал, что хазары («coseri») и варяги («varjeri»), «бравшие дань с русских, могли быть только шведами») [8].

Свой национально-патриотический взгляд на русскую историю шведские авторы XVII в. выражали весьма шумно на шведском, немецком и латинском языках, в связи с чем в курсе их разработок была почти вся остальная Западная Европа, также особенно восхищавшаяся, под воздействием готицистских идей, сочинением Рудбека. Так, к тому времени уже авторитетное в европейских научных кругах Лондонское королевское общества в отзыве, опубликованном в 1681 г. на первый том «Атлантиды» (1679 г.), характеризовало его как «заслуженный и прославленный автор», написавший «великий труд, который служит к большой чести его страны…», а буквально словами Рудбека английский дипломат в Стокгольме Д. Робинсон в работе, вышедшей в Лондоне в 1694 г., «поведал любознательной публике, что начало готской истории относится к тому времени, когда Один… изгнанный из Азии Помпеем, завоевал Москву, Саксонию, Швецию, Данию и Норвегию» [9]. Но не все западноевропейцы оказались заложниками придуманной шведами норманской теории. Ее категорически не приняли задолго до русского М.В. Ломоносова, которого ошибочно преподносят в качестве родоначальника антинорманизма, немецкие ученые — эти подлинные первые антинорманисты (они же указывали, а так затем поступал и наш гений, на южнобалтийское и славянское происхождение варягов). Например, прусский историк М. Преторий говорил в 1688 г., что русские призвали себе князей «от народа своей крови» «из Пруссии и с ними сообщенных народов», но только, как он решительно отметал норманизм, не из Дании или Швеции [10].

Второй этап в развитии норманской теории был обусловлен Северной войной, открывшейся победами Швеции, но закончившейся для нее грандиозной катастрофой (французский ученый П. Видаль-Накэ констатировал в 1981 г., что «основанная на готском мифе идеология потерпела крах после провала авантюры последнего шведского националиста — короля Карла XII…» [11]), а завершает его статья немецкого ученого Г.З. Байера «De Varagis» («О варягах»), опубликованная в 1735 г. в России. Выражая в 2000 г. суть этого этапа, Б. Шольц отметила, что в следующей за Петреем шведской историографии добайеровского периода сильно «выражены политические тенденции», ибо «русским отказывалось в способности создать собственное государство и управлять им, и тем самым исторически оправдывается чужеземное господство». При этом она особо подчеркнула, что «наиболее значительные шведские исследования о происхождении русских и варягов появились после того, как Швеция лишилась своего господствующего положения в Балтийском регионе (Ништадтский мир 1721 г.), уступив первенство России. В этих трудах шведские авторы (их немецкий историк относит к «патриотическому исследовательскому направлению». — В.Ф.) с помощью исторических аргументов стремились узаконить претензии на господство, которое уже нельзя было осуществить силовыми методами» [12].

Но что уже никак нельзя было осуществить силовыми методами после победы России в Северной войне, положившей конец великодержавным амбициям Швеции (по Ништадтскому договору она «утратила почти все свои континентальные владения и из господствующей на Балтике державы превратилась в государство среднего ранга с ограниченными внешнеполитическими задачами» [13]), можно было достичь более мощной, чем прежде, пропагандой идеи о государственном превосходстве шведов над русскими «варварами», унизившими их национальное самолюбие на глазах всей Европы (а такого рода опыт в Швеции к тому времени уже был накоплен весьма богатый: в годы Северной войны шведская пропагандистская публицистика, отмечает Д.М. Шарыпкин, «поносила» «московитов-никониан», «шведы в своих “письмах” и “листах”, адресованных соотечественникам и западноевропейскому читателю, изображали своего восточного неприятеля агрессором и варваром, чуждым европейской культуре», «глумились над Петром», печатали карикатуры на него и русских воинов, представляли Карла XII «в образе Георгия Победоносца, убивающего русского змия», утверждали, что король, «принужденный иметь дело с варварским государством, похож на человека, намеревающегося убить дикого зверя; он наносит ему один за другим жестокие удары, но животное, почувствовав раны, свирепеет еще более». Надлежит также подчеркнуть, что еще в 50-70-х гг. XVI в. шведы умело использовали историографию в качестве оружия в борьбе с Данией «за определенную направленность политики» [14]).

Идея о государственном превосходстве шведов над русскими, воспринимаемыми низкосортными людьми (почти что дикими зверьми и животными), звучала, с использованием предыдущего опыта, в 1723 г. в утверждениях побывавшего в русском плену востоковеда Х. Бреннера, что «имя Русь произошло от названия финнами шведов как “rotzalainen” или “rossalainen”, а последнее, в свою очередь, произошло от Рослагена», в 1731 г. в диссертации «De Varegia» («О Варегии») профессора Лундского университета А. Моллера, в которой уверял, что слово «wargus»-«волк» О. Рудбека означает также «разбойник», что если норманны «совершали грабительские походы на Западе», то они тогда «должны были их совершать и на Востоке Европы» (а этот «довод, — подчеркивает Л.П. Грот, — не устают повторять и современные норманисты!») и что «Roxolani или Russi произошли от Ruotsi — финского названия Швеции» (вместе с тем автор оспаривал весьма распространенное в Западной Европе мнение о выходе варягов из южнобалтийской Вагрии) [15].

В 1734 г. профессор Абоского университета А. Скарин защитил «Историческую диссертацию о начале древнего народа варягов», стремясь, отмечает Грот, «показать древние корни шведского владычества в России через доказательство шведского происхождения варягов. Основным источником вдохновения для Скарина являлась “Атлантида” Рудбека и весь её миражный гигантизм, который мыслился как реальная история древней Швеции». Относя основание Одином Великой Швеции, в состав которой входила Московия, к 24 г. по Р.Х., Скарин заключал, что «великие правители Московии… не могли произойти от каких-то неизвестных славян, они произошли от нашей готской плоти и крови». Не сомневаясь, что имена Рюрика, Синеуса и Трувора — суть шведские Rörekr, Siggeir, Tuares, он «открыл», а данный тезис станет одной из «истин» норманской теории, что братья эти пришли на Русь именно из области Упланд [16], т.е. из Средней Швеции.

Как подводил в 1878 г. А.А. Куник итоги разработки шведами варяго-русского (варяжского) вопроса в добайеровский период, что им «принадлежит честь заложения первых камней в здании норманистики. Первая, хотя и слабая попытка труда с подобным направлением» принадлежит «первому норманисту» Петрею, что «в течение того же XVII ст. убеждение в призвании первых русских князей утвердилось в Швеции, причем шведы обратили внимание на Væring-j-ar исландцев и на собирательное Rôtsi финнов; шведские пленные оценили даже значение Несторовой летописи по отношению к варяжскому вопросу прежде, чем Байер по переводу фрагментов привел ее в связь с иностранными свидетельствами», что «в период времени, начиная со второй половины 17 столетия до 1734 г. (т.е. до выхода статьи Г.З. Байера «De Varagis». — В.Ф.), шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до ХIХ в. (т.е. до выхода в 1802–1809 гг. «Нестора» А.Л. Шлецера. — В.Ф.) основою учения о норманском происхождении варягов-руси». Вклад же самого Байера в это учение Куник свел лишь к введению в научный оборот Бертинских аннал, неизвестных шведам XVII — первой трети XVIII века. В 2000 г. Б. Шольц назвала еще на одно «достижение» последних: интерпретации Петрея и Скарина «ближе других к тому, что в литературе понимается под “норманской теорией” в негативном смысле: русским отказывалось в способности создать собственное государство и управлять им, и тем самым исторически оправдывается чужеземное господство» [17].

Рассуждения шведских авторов о русских варягах, активных деятелей внутри- и внешнеполитической жизни крупнейшего европейского государства раннего Средневековья — Руси и якобы шведах, с самого начала были предназначены не только для внутреннего потребления, но и для внешнего, и постепенно идея о государственном превосходстве шведов над русскими находит поддержку за пределами Швеции. В том числе в Германии, где изначально в варягах видели южнобалтийских славян (впервые об этом взгляде, как взгляде естественном для Западной Европы, в 1544 и 1549 гг. сказали независимо друг от друга немцы С. Мюнстер и С. Герберштейн [18]). Так, в 1717 г. ученый из северонемецкого г. Гюстрова Г.Ф. Штибер отверг мнение своего земляка Ф. Томаса, доказывавшего тогда же, что Рюрик вышел из славянской южнобалтийской Вагрии, и, напротив, убеждал читателя в том, что основатель знаменитой русской династии был скандинавом [19].

В 1721–1740-х гг. в Ганновере, во Франкфурте, в Лейпциге увидела свет (и одновременно несколько раз издавалась на французском и английском языках) книга ганноверского, а затем английского посланника при дворе Петра I Ф.Х. Вебера «Преображенная Россия», в которую включен текст, написанный «шведским офицером в Сибири». И этот офицер, находясь в плену и сложив шпагу перед обстоятельствами, уже пером ведет войну с празднующей триумф Россией, убеждая, что Швеция имела полное историческое право на те территории, которые отошли к ней «по Столбовскому миру, поскольку они уже в древности подчинялись шведо-готским королям», что «предки шведов — готы — дошли до Азовского и Черного морей и подчинили себе предков русских», но потеряли эти отдаленные земли из-за междинастийных распрей, хотя «такие северные области, как Эстония, Ингерманландия, Карелия продолжали принадлежать шведскому королевству “Holm Gorda Ryke”», что истинно русская история «началась с призванием князей по имени “Sinaus”, “Ruric” и “Truvor”, и многое говорит за то, что эти братья прибыли от шведских князей из “Holm Gorda Ryke”», и что «шведы имели большее право на области при Азовском море, чем русские на Балтийское побережье — земли, которые в течение многих столетий находились в подчинении древних шведских королей и были завоеваны русскими только в исторически недавнее время». В серии лекций «Originum Russicarum» («Происхождение русских»), опубликованной в 1729–1731 гг. в Дрездене, теолог и историк И.К. Шетген утверждал, опираясь на заключение шведа Х. Бреннера, «что Северорусское государство… имело отношение к шведам…» [20].

Однако окончательно мысль о варягах-«норманнах» европейскому научному сообществу была привита посредством Г.З. Байера. И привита в силу того, что этот немецкий историк работал в России, в Петербургской Академии наук, и что его статья «De Varagis» вышла в 1735 г. на латинском языке в «Комментариях» той же Академии [21]. Поэтому его мнение о скандинавской природе варягов и родоначальника знаменитой династии Рюриковичей, более 700 лет правившей на поражающих воображение огромных пространствах Восточной Европы и олицетворявшей собою русскую историю этого времени, было воспринято в Западной Европе как мнение самих русских. Вот почему в знаменитой французской энциклопедии XVIII в. — «Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers» — в 1756 г. была помещена краткая информация о варягах («Warages»), излагающая точку зрения именно «господина» Байера: в «диссертации», опубликованной в Петербурге, он демонстрирует, что варягами были шведские, датские и норвежские воины, находившиеся на службе у русских (причем, как подчеркивает эта «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел», свой вывод ученый «доказывает» тем, что все имена варягов, начиная с Рюрика, есть «имена датские, шведские или норвежские», т.е. прямо повторяет посылку его «диссертации», что «есче от Рюрика все имяна варягов, в руских летописях оставшияся, никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть») [22].

Хотя интеллектуалы-энциклопедисты наверняка знали, что статья Байера «De Varagis» не содержит ничего оригинального и лишь излагает шведскую интерпретацию варяго-русского вопроса. Как показала в 2012 г. Л.П. Грот на материалах переписки Байера со шведскими историками, он писал ее по совету и подсказкам последних, т.е. повторял все фантазии шведов по поводу русских варягов, накопленные ими за 120 лет (был, например, «очень увлечён этимологиями Рудбека», возбуждавшими, если вспомнить слова С.М. Соловьева, «отвращение и смех в ученых»). В связи с чем выхода статьи «ждали в Швеции с нетерпением. Моллер поторопился прислать ему текст диссертации, которую Байер прочитал уже в 1732 г. и успел включить в свою статью с похвалами в адрес Моллеровой учёности (возможно, благодарность Байера Моллеру заключается и в перекличке названий их работ: «De Varegia» и «De Varagis». — В.Ф.). Один из шведских корреспондентов Байера, крупный деятель шведской культуры Эрик Бенцелиус в письме к своему брату писал, что у него заранее слюнки текут от предвкушения прочтения статьи Байера (“kommer mig att hvaslas i munnen”)» [23].

И Байер не обманул ожидания шведских коллег, пропагандистов лжеваряжского величия Швеции, в том числе за ее пределами. Его статья, приготовленная по их заказу и по их рецептам, была преподнесена энциклопедическим изданием, освященным именем высочайшего авторитета той эпохи — Д. Дидро — и просвещающим миллионы людей разных стран по многим вопросам, в том числе науки, в качестве истины и достижения русской исторической мысли (сегодня в том же ключе ведут разговор о культовом для них Байере наши норманисты. Так, Е.В. Пчелов в 2012 г. утверждал, что «с научной точки зрения вопрос о варягах был разработан впервые академиком Петербургской академии наук Г.-З.Байером», который в работе «О варягах», «опираясь на иностранные источники IX–XI вв., русские летописные тексты и, что немаловажно, на данные лингвистики, обосновал скандинавское происхождение варягов, которое признано и современной исторической наукой». Но «данные лингвистики» Байер или позаимствовал у Рудбека, или «сотворил» их по его шаблону. Например, представляя чисто славянское имя Владимир в качестве германского, он следующим образом «разъяснил» его первую часть: «в оные времена вал называли поле, на котором сражение неприятельское бывало, посему и поныне валстадт есть поле или место баталии…». Без слепого восторга, не в пример русским норманистам, относился к нему А.Л. Шлецер. Указывая, что Байер зависел «всегда от неискусных переводчиков» летописи и слишком много верил «исландским бредням», т.е. сагам, немецкий историк заключил: он наделал «важные» и «бесчисленные ошибки», поэтому у него «нечему учиться российской истории» [24]).

Начало третьему этапу в развитии норманизма, заканчивающемуся первым десятилетием XIX в., было положено войной Швеции против России 1741–1743 гг., в которой она пыталась повернуть время вспять и вновь превратить Балтийском море, именуемое в древности на Руси, в Западной Европе и на Востоке Варяжским («море варанков», «море Варенгов») по его хозяевам — варягам, которых «приватизировала» шведская наука, в «шведское озеро». По словам А.Н. Котлярова, война вызвала «бурную шовинистическую пропаганду и волну националистического “духовного” подъема. Крайне живучим русофобское направление осталось и после неудачной попытки реванша» [25]. Разумеется, и война, и венчающая ее очередная трагедия Швеции вызвали к жизни новые работы по варяжскому вопросу, принадлежавшие лицам, авторитетным в церковной и научной жизни страны, а значит, и новые «аргументы» в пользу шведского взгляда на русскую историю. Так, в год окончания войны, который был ознаменован еще и народными волнениями (одно из них в июне достигло Стокгольма, где было жестоко подавлено), в актах королевского Упсальского ученого общества готеборгский епископ Г. Валлин напомнил, видимо, для поднятия духа глубоко разочарованных сограждан, что русские варяги были шведами. В том же 1743 г. королевский библиотекарь и секретарь коллегии древностей Э.Ю. Биорнер, рассуждая в «Историко-географическом очерке о варягах», «героях скандинавских», утверждал, по образцу О. Рудбека легко плодя псевдолингвистические «аргументы» норманизма, что благодаря этим героям «все главные русские области украсились шведскими названиями»: Белоозеро — Биелсковия или Биалкаландия, Кострома — замок Акора и крепость Акибигдир, Муром — Мораландия, Ростов — Рафестландия, Рязань — Ризаландия, Смоленск — Смоландия [26].

Но с особенной силой ложная идея, выставляющая Швецию в качестве начала русского начала, давшего начало России, нанесшей два сокрушительных поражения этой «сверхдержаве» Северной Европы, звучит в многотомной «Истории шведского государства» самого первого лица в шведской исторической науке и дальнего наследника должности родоначальника норманизма П. Петрея — государственного историографа О. Далина. И звучит потому, что «История» эта была создана по прямому заказу короля Фредрика I, испившего из рук русских самые горькие чаши в шведской истории: в годы его правления были подписаны с Россией унизительный Ништадский мирный договор 1721 г. и Абоский мир 1743 г., почти дословно повторивший основные условия предыдущего трактата, нарушенного шведами.

По пояснению самого автора, за создание своего труда он взялся «частью по собственной своей охоте к истории, и дабы услужить моему отечеству; частью по благосклонному к тому приглашению, какое высокопочтенные государственные чины соблаговолили учинить в своем его королевскому величеству представлении от 7 сентября 1743 года» [27], т.е. «приглашение» приступить к историческому реваншу ему, горевшему желанием услужить отечеству, было дано от короля и «высокопочтенных государственных чинов» спустя ровно три недели после заключения 18 августа мира в Або, еще более уменьшившего роль Швеции в европейских делах и вместе с тем прибавившего международного авторитета России и закрепившего ее господствующее положение на Балтийском море (дополнительно к тем землям, которые отошли к ней в 1721 г. — Ингерманландия, Лифляндия с Ригой, Эстляндия с Ревелем и Нарвой, юго-западная Карелия с Кексгольмом, крепость Выборг, острова Балтийского моря, в том числе Эзель, Даго и Муху, и все острова Финского залива — в 1743 г. «Швеция передавала России часть юго-восточной Финляндии — с Фридрихсгамом, Вильманстрандом и Нейшлотом», а также избирала наследником своего престола родственника Елизавета Петровны — голштинского герцога, двоюродного дядю ее племянника, будущего императора Петра III [28]).

Далин, разделяя, справедливо отмечает А.Н. Котляров, «реваншистские настроения значительной части дворянско-бюргерских шведских политиков», порожденные поражениями в войнах с Россией 1700–1721 и 1741–1743 гг., с 1746 г. красочно расписывал соотечественникам в духе готицизма, как их предки строили русскую государственность: он говорит о совете Гостомысла обратиться к «Варяжскому или Шведскому государству» и испросить себе «верховного начальника», «ибо верховная власть и право покровительства с давних времен имели упсальские короли над сими восточными землями», что просьба русских совпала с желанием шведов «власти своей на Россиею не упустить из рук», что на Русь «для взятия наследственных своих земель во владение» был послан принц Рюрик (Эрик Биэрнзон, 10–12 лет от роду), сопровождаемый Трувором и Синиаутером (имена русских князей он объявил скандинавскими, в пользу чего у него звучит «довод», высказанный еще П. Петреем и ставший в работах последующих норманистов аксиомой, что «наши скандинавские имена часто искажены были»), что с приходом шведов в земли восточных славян «как бы новый мир восприял в России свое начало, и в истории сего царства является новый свет», что Гольмгардское государство «состояло под верховным начальством шведской державы», что при Ярославе Мудром «варяги и скандинавы всегда были… подпорами российскому государству», а «армия» его сына Владимира, воевавшего с византийцами, «состояла большиею частию из шведов и скандинавов» и что лишь только приход татар уничтожил «древнюю связь с варягами». Верный взгляду (отравившему сознание многих поколений шведов) на чуть ли не мессианскую роль своих древних сородичей в мировой истории, Далин утверждал, что они под именем «варягов» («верингов») служили византийским императорам уже со времени Константина Великого (т.е. с первой трети IV в.). Причем все сомнения в том отметал словами, на которых покоится шведский взгляд на русскую историю: «А что они из Скандинавских мест пришли, сие никакого не требует доказательства» [29].

Какой эффект произвела «История», по словам Котлярова, «родоначальника “крайнего” норманизма» Далина, на шведского читателя, вскормленного на победах и великодержавных идеях, но в течении 22 лет испытавшего два страшных потрясения, видно из восторга профессора И.К. Денерта, с коим он в 1756 г. представлял немецкой аудитории собственный перевод данного труда: «Книга сия была принята в отечестве своем с таким уважением, о каковом может быть нигде не ведают. Знатные и простые, ученые и неученые нашли в ней любовь к истине, образ ума, рассудок, искусство в толковании и выражении всего того, что токмо могло заключать в себе новое и изящное». Эти чувства «знатных и простых, ученых и неученых» сограждан Далина совершенно понятны, потому как такая «любовь к истине» услаждала их «великодержавный» слух, врачевала и тешила их униженное национальное самолюбие, навсегда созидая воображаемое величие Швеции над Россией и превращая ее поражение в вечное торжество, которое силой оружия этим «варварам» уже не сокрушить. Ибо своим приобщением к государственной жизни, к цивилизации в целом русские обязаны побежденным шведам-«варягам» (чувства исторического реванша сказались даже на летописце Несторе. В 1768 г. А.Л. Шлецер с удивлением отмечал «предвзятое отношение» к нему «патриотически настроенного шведского ученого» А. Моллера, в 1756 г. «оскорбленного до глубины души тем», что он «рассматривал Эстляндию и Лифляндию в качестве русских земель»). Но, продолжал далее Денерт свой панегирик Далину, «сей книге приносили похвалу не в одной токмо Швеции: но и в самой Германии… приняты были меры доставить также и на немецком языке соотчим своим книгу, толь много выхваляемую» [30].

И книга была, действительно, «толь много выхваляемой», что в плену ее ложных идей оказались тогда чуть ли не все европейские ученые. В том числе официальный историограф Российского государства (с 1747 г.) Г.Ф. Миллер, которому надлежало, по завершению «Истории Сибири», сочинять «историю всей Российской империи» [31]. Несомненно, что началом этой истории он видел свою речь-«диссертацию» «Происхождение народа и имени российского», предназначенную, по случаю тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны, дочери сокрушителя великодержавия Швеции, для произнесения 6 сентября 1749 г. на торжественном заседании Петербургской Академии наук. А так как российский историограф понимал под варягами скандинавов (обобщая и систематизируя, по оценке немецкого историка П. Гофмана, «в основном лишь взгляды Байера» и превознося его при этом за «божественный талант и редчайшую ученость…»), то озвучил и часть тезисов Далина (Котляров отмечает, что «диссертация» Миллера и «История» Далина «обнаруживают полное сходство в местах, касающихся событий “до Рюрика”. Подобно Далину, Миллер писал о завоевании и заселении норманнами территории Гардарики еще в первые века н.э., о покорении норманскими конунгами (с VI в.) северо-западных славян. Почти дословно совпадают описания экспансии викингов “на Востоке” в IX в., когда Рагнар Ладборг, по словам Миллера, “завоевал Россию, Финляндию и Биармию и отдал оные во владение своему сыну Витзерку”. Очевидно, вслед за Далином Миллер отождествлял эту экспансию и ее результаты с завоеваниями в Англии, Франции и Сицилии»). В ходе же обсуждения речи в 1749–1750 гг. Миллер свое преклонение перед шведским коллегой — «известным историком» — выразил тем, что поставил его, стремясь таким «авторитетным доводом» убедить М.В.Ломоносова в правильности норманской теории, в один ряд с авторами древности Фукидидом и Ливием [32].

Сочинение Далина в те годы было «толь много выхваляемо» еще потому, что фоном ему служил, как его характеризуют современные зарубежные исследователи, «миф о викингах», который начинает формироваться в средние века в Скандинавии и который сложился и стал популярным в XVIII–XIX столетиях. Согласно ему, викинги, предстающие в источниках пиратами, варварами, грабителями и убийцами, выглядят благородными воинами, бесстрашными первооткрывателями и поселенцами, «викингами-джентльменами», носителями развитой культуры раннесредневековой Скандинавии (немецкий ученый Р. Зимек, солидаризируясь с французом Р. Буае, призвавшим в 1992 г. освободить эпоху викингов от мифов, указывал семь лет спустя, что миф о викингах «вышибает почву из-под ног историка») [33].

К созданию мифа о викингах и вместе с тем к пропаганде (прямому и косвенному) шведского взгляда на русскую историю приложили руку властители дум того времени — французские просветители XVIII в., не избежавшие влияния готицизма. Как утверждал в 1748 г. Ш.Л. Монтескье в труде «О духе законов», а этой идеей тут же стали руководствоваться, еще сильнее укрепляя ее в сознании разноязычного читателя, другие европейские знаменитости, что скандинавы стояли «выше всех народов в мире», потому как «были источником свободы Европы, т.е. им мы обязаны почти всей той свободой, которой пользуются в настоящее время люди. Гот Иордан назвал север Европы фабрикой человеческого рода. Я бы скорее назвал его фабрикой орудий, которыми сокрушают выкованные на юге цепи. Здесь образуются те мощные народы, которые выступают из своей страны для того, чтобы уничтожить тиранов и рабов и заявить людям, что поскольку природа создала их равными, то разум может побудить их стать зависимыми только ради их собственного благополучия», и что скандинавы «своими походами… разнесли благодетельные начала демократии вне границ прежней Германии» [34]. В 1756 г. Д. Дидро, о чем речь уже шла, в своей популярной «Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел» говорил о скандинавском происхождении русских варягов. В 1759 г. М.Ф.А. Вольтер в первом томе «Истории Российской империи при Петре Великом» объяснял, что эта история есть «подтверждение и дополнение к истории Швеции» [35] (том вышел в Женеве и тут же был перепечатан в Гааге, а в 1761 г. — в Лионе, Амстердаме и Лейпциге [36], т.е. мнение о производности русской истории от истории шведской также быстро стало известно всей просвещенной Европе).

В столь благодатной для мифа о викингах атмосфере родился главный его тезис, который впервые огласила в 1774 г. самая заинтересованная в такой приписке к своей истории сторона, в реальности ничем не проявившая себя в «эпоху викингов». Тогда швед Ю. Тунман в монографии, вышедшей в Лейпциге, доложил научному сообществу, хорошо подготовленному к такому выводу, что Русское государство основали его предки, именуемые в русских летописях варягами. Этот тезис германца Тунмана узаконил в науке его собрат-германец А.Л. Шлецер. В 1802–1809 гг. он, твердо считая, что именно германцам было предназначено сеять «первые семена просвещения» в Европе, в своем «Несторе», который надолго стал настольной книгой для всех специалистов по русской истории, утверждал, что до прихода варягов-«норманнов» в Восточную Европу она представляла собой «пустыню, в которой жили порознь небольшие народы» «без правления… подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса», что эти народы были «малочисленны и полудики», что «кто знает, сколь долго пробыли бы они еще в етом состоянии, в етой блаженной для получеловека бесчувственности, ежели не были возбуждены» скандинавами, распространившими в их землях «человечество», что «скандинавы, или норманы в пространном смысле, основали Рускую державу» и что «руская история начинается от пришествия Рурика и основания рускаго царства…». Жесткую скандинавоцентристскую трактовку начала Руси, согласно которой восточные славяне — «получеловеки» — были приведены к состоянию «человечества», т.е. цивилизации, русью, вышедшей из Швеции, и которую Шлецер венчал «аргументом», особенно гипнотически действовавшим на его русских последователей, что «ни один ученый историк в етом не сомневается», одинаково охарактеризовали антинорманисты Ю.И. Венелин, С.А. Гедеонов и норманист В.А. Мошин. Первый в 1836 г. назвал ее «скандинавоманией», второй в 1876 г. — «ультраскандинавским взглядом на русский исторический быт», третий в 1931 г. — «“ультранорманизмом” шлецеровского типа» (или «утрированным ультранорманизмом») [37].

В рассматриваемый этап развития норманской теории, логично выродившейся в «ультранорманизм», т.е. полнейший абсурд, выдаваемый за науку, против нее также выступали ученые разных стран и национальностей. В 1741 г. немецкий ученый М.И. Бэр в вышедшей в Лейпциге на латинском языке «Мекленбургской истории» (через 18 лет был опубликован ее немецкий перевод) отверг мнение шведа П. Петрея о выходе русских варягов из Швеции и доказывал южнобалтийское происхождение Рюрика (он «основал Новгород и стал великим князем русов») и его братьев Синао и Трувора [38]. В 1749–1750 гг. несостоятельность норманизма продемонстрировал в ходе обсуждения речи-«диссертации» «Происхождение народа и имени российского» Г.Ф.Миллера М.В. Ломоносов (причем одновременно с русским ученым сочинению своего, как тогда говорили, одноземца категорически отказали в научности немцы И.Э. Фишер и Ф.Г. Штрубе де Пирмонт, академики Петербургской Академии наук). И критика нашего гения была настолько аргументированной, что под ее воздействием Миллер расстался, что благотворно сказалось на его творчестве, с норманистскими заблуждениями и вслед за ним начал выводить варяго-росов из пределов Южной Балтики. Весьма показательно, как при этом первый историограф Российского государства разуверился в недавнем своем кумире — Далине, которому в 1750 г. в стенах Петербургской Академии наук восторженно курил фимиам, а в 1761 и 1773 гг. открыто признавал, что тот был неправ, «когда немалую часть российской истории внес в шведскую свою Историю», и что он «употребил в свою пользу епоху варяжскую, дабы тем блистательнее учинить шведскую историю, чего однако оная не требует, и что историк всегда не кстати делает, если он повести своей не основывает на точной истине и неоспоримых доказательствах» [39].

Но того, чего просто не могло быть у Далина по варягам — «точной истины и неоспоримых доказательств», в полном объеме имелось у Ломоносова, смотревшего на прошлое своей страны, по точному выражению М.О. Кояловича, «своим, русским взглядом». В связи с чем он нисколько не смущался ни европейских авторитетов, ни их утверждений о скандинавской (шведской) природе варягов, ни их псевдолингвистических «доводов», перед которыми так пасовали некритические умы, а спокойно и целеустремленно шел к раскрытию истины, принимая во внимание показания именно исторических источников. Вот почему Ломоносов, как верно заметил в 1837 г. М.А. Максимович, «на 60 лет разрядил у нас первую тучу Байеровской школы». Однако все затем, как он тут же констатировал, «было застужено северным ветром критики Шлецеровской» [40].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Petrejus P. Regni muschovitici sciographia. Thet är: Een wiss och egenteligh Beskriffning om Rudzland. Stockholm, 1614–1615. S. 2-6; idem. Historien und Bericht von dem Grossfürstenthumb Muschkow. Lipsiae, Anno, 1620. S. 139-144; Петрей П. История о великом княжестве Московском. М., 1867. С. 90-92;

2. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 26-33;

3. История Швеции. М., 1974. С. 166-168, 187; Мелин Я., Юханссон А.В., Хеденборг С. История Швеции. М., 2002. С. 105, 121; Larsson L-O. Arvet efter Gustav Vasa. En berättelse om fura kungar och ett rike. Stockholm, 2005. S. 212-219;

4. Latvakangas A. Riksgrundarna. Varjagproblemet i Sverige från runinskrifter till enhetlig historisk tolkning. Turku, 1995. S. 133; Шокарев С.Ю. Сочинения И. Массы и П. Петрея о Смутном времени // О начале войн и смут в Московии. М., 1997. С. 471; Шольц Б. Немецко-российская полемика по «варяжскому вопросу» в Петербургской академии // Русские и немцы в XVIII веке: встреча культур. М., 2000. С. 109; Scholz B. Von der Chronistik zur modernen Geschichtswissenschaht. Die Warägerfrage in der russischen, deutschen und schwedischen Historiographie. Wiesbaden, 2000. S. 145-151; Грот Л.П. Путь норманизма: от фантазии к утопии // Варяго-русский вопрос в историографии. М., 2010. С. 107, 143-152; ее же. О Рослагене на дне морском и о варягах не из Скандинавии // Слово о Ломоносове. М., 2012. С. 387-393; ее же. Призвание варягов: Норманнская лжетеория и правда о князе Рюрике. М., 2012. С. 37-48; ее же. Смутное время и мутная история первого норманиста // Русское поле. Научно-публицистический альманах. Стокгольм, Красноярск, 2012. № 2. С. 85-86, 94-95; ее же. Призвание варягов, или Норманны, которых не было. М., 2013. С. 37-48; ее же. Прерванная история русов. Соединяем разделённые эпохи. М., 2013. С. 9-10, 23;

5. История Швеции. С. 9;

6. Петрей П. Указ. соч. С. 86-87, 92-93, 385; Крижанич Ю. Экономические и политические его взгляды. СПб., 1914. С. 108; Манкиев А.И. Ядро российской истории. СПб., 1784. С. 8, 294, 298; Мыльников А.С. Славяне в представлении шведских ученых XVI–XVII вв. // Первые скандинавские чтения. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 149; его же. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Представление об этнической номинации и этничности XVI — начала XVIII века. СПб., 1999. С. 137;

7. Шарыпкин Д.М. Скандинавская литература в России. Л., 1980. С. 25-27; Scholz B. Op. cit. S. 145;

8. См. подробнее о начале и причинах появления норманизма в шведской историографии XVII в.: Фомин В.В. Норманизм и его истоки // Дискуссионные проблемы отечественной истории. Материалы научно-практической конференции «Дискуссионные проблемы отечественной истории в вузовском и школьном курсах» (Арзамас, 14-15 сентября 1993 г.). Арзамас, 1994. С. 18-30; его же. Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 4 (152). От Тмутороканя до Тамани. М., 2002. С. 305-324; его же. Варяги и варяжская русь. С. 8-57; его же. Начальная история Руси. М., 2008. С. 9-22; его же. Норманизм как шведский взгляд на начало русской государственности // Государство и общество: взаимодействие и противостояние. Материалы Седьмой региональной научной конференции. Воронеж, 4 февраля 2013 г. Воронеж, 2013. С. 3-9; его же. Норманизм как порождение великодержавных устремлений Швеции в Смутное время // Смута как исторический и социокультурный феномен: Материалы Всероссийской научной конференции. 22-23 апреля 2013 г. М., 2013. С. 159-165; Грот Л.П. Начальный период российской истории и западноевропейские утопии // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: Материалы научных конференций 2006–2007 годов. Великий Новгород, 2007. С. 12-22; ее же. Гносеологические корни норманизма // Вопросы истории (ВИ). 2008. № 8. С. 111-117; ее же. Утопические истоки норманизма: мифы о гипербореях и рудбекианизм // Изгнание норманнов из русской истории. М., 2010. С. 321-338; ее же. Путь норманизма. С. 103-176; ее же. О Рослагене на дне морском… С. 356-359, 386-393, 437-458; ее же. Призвание варягов. С. 22-63, 82-84, 119-123; ее же. Смутное время… С. 85-100; ее же. Призвание варягов… С. 22-63, 82-84, 119-123; ее же. Шведские ученые как наставники востоковеда Г.З.Байера в изучении древнерусской истории // Вестник Липецкого государственного педагогического университета. Серия: Гуманитарные науки. Вып. 1 (6). Липецк, 2012. С. 37; ее же. Прерванная история русов. С. 8-33, 38-42, 67-68;

9. Цит. по: Грот Л.П. Путь норманизма. С. 165; ее же. Шведские ученые как наставники… С. 45, прим. 15;

10. Praethorius M. Orbis Gothicus. Oliva, 1688. Liber II. Caput 2. § VI. P. 17;

11. Видаль-Накэ П. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире. М., 2001. С. 384;

12. Шольц Б. Указ. соч. С. 110-111; Scholz B. Op. cit. S. 151, 245-320;

13. История Швеции. С. 278;

14. Шарыпкин Д.М. Указ. соч. С. 30, 35-39, 49, 61-62, 69; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 40-41;

15. Latvakangas A. Op. cit. S. 288, 352-355; Грот Л.П. О Рослагене на дне морском… С. 443-445; ее же. Шведские ученые как наставники… С. 38-40; ее же. Призвание варягов. С. 101-102, 288-292; ее же. Прерванная история русов. С. 42-44; ее же. Призвание варягов… С. 101-102, 288-292;

16. Scarin A. Dissertatio historica de originibus priscae gentis varegorum. Aboae, 1734. Р. 73-76; Грот Л.П. О Рослагене на дне морском… С. 445-446;

17. Замечания А. Куника. (По поводу критики г. Фортинского). СПб., 1878. С. 1-2, 4; Куник А.А. Известия ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч. 2. СПб., 1903. С. 031, 039, 047, 054; Шольц Б. Указ. соч. С. 111;

18. Münster S. Cosmographia. T. IV. Basel, 1628. S. 1420; Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 60;

19. Thomas F. Avitae Russorum atque Meklenburgensium principum propinquitatis seu consangvinitatis monstrata ac demonstrata vestica. Anno, 1717. S. 9-14; Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI — начала XVIII века. СПб., 2000. Изд. 2-е. С. 131-135; Scholz B. Op. cit. S. 201-214; Меркулов В.И. Немецкие генеалогии как источник по варяго-русской проблеме // Сб. РИО. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 137;

20. Latvakangas A. Op. cit. S. 293-294; Грот Л.П. Шведские ученые как наставники… С. 37-39; ее же. Призвание варягов. С. 288-289; ее же. Призвание варягов… С. 288-289;

21. Baуer G.S. De Varagis // Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae. T. IV. Petropoli, 1735. Р. 275-311;

22. Baуer G.S. Op. cit. Р. 281; Байер Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006. С. 347; Грот Л.П. Шведские ученые как наставники… С. 43; ее же. Призвание варягов. С. 297-298; ее же. Призвание варягов… С. 297-298 («LES, (Hist. de Russie) c’est le nom collectif d’hommes célebres, qui donnerent des souverains à la Russie. M. Bayer, dans une dissertation insérée dans les mémoires de Pétersbourg, soutient que les Warages étoient des guerriers Suédois, Norvégiens, & Danois, qui commencerent par s’engager au service des Russes, & qui exercerent quelquefois chez eux des charges civiles, & sur-tout des emplois militaires. L’auteur prouve son opinion par les noms Warages qui se trouvent dans les annales de Russie, depuis Ruric, un des trois freres Warages, qui devinrent souverains en Russie, au neuvieme siecle: ces noms sont tous des noms danois, suédois, ou norwégiens; mais ce qu’il y a de plus curieux dans le mémoire de M. Bayer, c’est qu’il prétend y prouver que Baranges, ou Waranges, si célebres dans l’histoire Byzantine, ne sont autres que les Warages»);

23. Соловьев С.М. Август-Людвиг Шлецер // Собрание сочинений С.М.Соловьева. СПб., [1901]. Стб. 1547; Грот Л.П. О Рослагене на дне морском… С. 439, 447-449; ее же. Шведские ученые как наставники… С. 35-46; ее же. Призвание варягов. С. 60, 84, 100-103, 172-173, 282-300; ее же. Прерванная история русов. С. 46-47; ее же. Призвание варягов… С. 60, 84, 100-103, 172-173, 282-300;

24. Байер Г.З. Указ. соч. С. 349; Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875. С. 4, 47, 49, 305; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. СПб., 1809. С. рм-рма, 49, 52-55, 391; Пчелов Е.В. Рюрик и начало Руси. М., 2012. С. 10;

25. Котляров А.Н. К происхождению и сущности «крайнего» норманизма (теория шведского историка середины XVIII в. О. Далина) // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып. 20. Томск, 1992. С. 6;

26. Тредиаковский В.К. Три рассуждения о трех главнейших древностях российских. СПб., 1773. С. 199; Руссов С. Письмо о Россиях, бывших некогда вне нынешней нашей России // Отечественные записки. Ч. 31. М., 1827. С. 117-118;

27. Далин О. История шведского государства. Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1805. С. XVIII–XIX;

28. История Швеции. С. 278, 295; Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах и фактах. IХ–ХХ вв. Вып. 2. Войны и мирные договоры. Кн. I: Европа и Америка. Справочник. М., 1995. С. 233, 241-242;

29. Dalin O. Geschichte des Reiches Schweden. Th. 1. Greifswald, 1756. S. 46-47, 78, 234, 409-418; Далин О. Указ. соч. Ч. 1. Кн. 1. С. 71-72, 123-124, 385-386, прим. г на с. 137; прим. ц на с. 385, прим. с на с. 438; ч. 1. Кн. 2. СПб., 1805. С. 674-687, прим. о на с. 654, прим. б на с 676; ч. 2. Кн. 1. СПб., 1805. С. XXXV; Biographiskt Lexikon öfver namnkunnige svenska män. Bd. 4. Upsala, 1838. S. 39-49; Котляров А.Н. Развитие взглядов Г.-Ф.Миллера по «варяжскому вопросу» // Проблемы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1989. С. 13; его же. К происхождению и сущности «крайнего» норманизма... С. 11-12, 15. Здесь и далее курсив, разрядка, жирный шрифт и подчеркивания в цитатах принадлежат, кроме специально оговоренного случая, авторам;

30. Dalin O. Op. сit. S. I-II; Далин О. Указ. соч. Ч. 1. Кн. 1. С. I; Schlözer A.L. Probe russischer Annalen. Bremen, Göttingen, 1768. S. 21, anm. 28;

31. Пекарский П.П. История императорской Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870. С. 346;

32. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6 / Научные редакторы А.Н.Сахаров, В.В.Фомин. М., СПб., 2011. С. 44, 51, 505, прим. 77; Гофман П. Значение Ломоносова в изучении древней русской истории // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. V. М., Л., 1961. С. 207; Котляров А.Н. К происхождению и сущности «крайнего» норманизма… С. 13;

33. Зимек Р. Викинги: миф и эпоха. Средневековая концепция эпохи викингов // Древнейшие государства Восточной Европы (ДГВЕ). Материалы и исследования. 1999 г. М., 2001. С. 9-12, 14-16, 23-25;

34. Монтескье Ш.Л. Избранные произведения. М., 1955. С. 300, 391;

35. Гурвич Д. М.В.Ломоносов и русская историческая наука // ВИ. 1949. № 11. С. 113;

36. Фомин В.В. М.В.Ломоносов и русская историческая наука // Слово о Ломоносове. С. 194-195;

37. Thunmann J. Untersuchungen über die Geschichte der östlichen europaischen Völker. Th. 1. Leipzig, 1774. S. 371-372; Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. нд-не, 325, 418-420; ч. II. СПб., 1816. С. 168-169, 178-180; Венелин Ю.И. Скандинавомания и ее поклонники, или столетния изыскания о варягах. М., 1842; Гедеонов С.А. Варяги и Русь. В 2-х частях / Автор предисл., коммент., биограф. очерка В.В.Фомин. М., 2004. С. 442, прим. 247; Мошин В.А. Варяго-русский вопрос // Варяго-русский вопрос в историографии. С. 24, 26-27, 33-35, 40, 44, 70;

38. Beer M.I. Rerum Mecleburgicarum. Lipsiae, 1741. P. 30-35;

39. Миллер Г.Ф. Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российскаго народа, о новогородских князьях и знатнейших онаго города случаях // Его же. Избранные труды. М., 2006. С. 102; его же. О народах издревле в России обитавших // Там же. С. 89-90. См. подробнее о дискуссии 1749–1750 гг., инициированной «диссертацией» Миллера: Фомин В.В. Ломоносов. С. 226-337; его же. М.В.Ломоносов и русская историческая наука. С. 149-167; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 454-466;

40. Максимович М.А. Откуда идет Русская земля. Киев, 1837. С. 139-140; Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. Минск, 1997. С. 151.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру