Константин Бальмонт

I. Поиски себя

"Кончая гимназию во Владимире-губернском, я впервые познакомился с писателем, - вспоминал Бальмонт, - и этот писатель был не кто иной, как честнейший, добрейший, деликатнейший собеседник, какого когда-либо в жизни приходилось мне встречать, знаменитейший в те годы повествователь Владимир Галактионович Короленко" ("На заре". – "Автобиографическая проза". С. 571). Писатель тогда приехал во Владимир, и знакомые Бальмонта передали ему тетрадь стихов начинающего поэта. Короленко отнесся к ним серьезно и, прочитав стихи, написал гимназисту обстоятельное письмо. "Он писал мне, что  у меня много красивых подробностей, успешно выхваченных из мира природы, что нужно сосредоточивать свое внимание, а не гоняться за каждым промелькнувшим мотыльком, что никак не нужно торопить свое чувство мыслью, а надо довериться бессознательной области души, которая незаметно накопляет свои наблюдения и сопоставления, и потом внезапно все это расцветает, как расцветает цветок после долгой невидной поры накопления своих сил" (Там же. С. 572).

В 1886 г., окончив, наконец, ненавистное учебное заведение, Бальмонт  поступил на юридический факультет Московского университета. Юридические науки привлекали его мало – он по-прежнему предпочитал самообразование, изучал языки и, как многие вольнолюбивые молодые люди, увлекался освободительными идеями. Вскоре в университете был введен новый устав, ограничивавший права студентов, начались студенческие волнения, зачинщики были отчислены. Среди зачинщиков оказался и Константин Бальмонт. Три дня  пришлось провести ему в Бутырской тюрьме (как раз те "три дня", которые необходимы были русскому интеллигенту, чтобы потом всю жизнь говорить, что и он "страдал за народ"). Потом он прожил год в родной Шуе, много читал, - в частности, увлекся поэзией Шелли. Увлечение со временем переросло в серьезную многолетнюю работу: Бальмонт задумал перевести все собрание сочинений английского поэта, чтобы дать читателю "русского Шелли".

Из облачка, из воздуха, из грезы,
Из лепестков, лучей и волн морских
Он мог создать такой дремотный стих,
Что до сих пор в нем дышит дух мимозы.

И в жизненные был он вброшен грозы,
Но этот вихрь промчался и затих.
А крылья духов, – да, он свеял их
В стихи с огнем столепестковой розы.

Но чаще он не алый – голубой,
Опаловый, зеленый, густо-синий, –
Пастух цветов, с изогнутой трубой.

Красивый дух, он шел – земной пустыней,
Но – к морю, зная сон, который дан
Вступившим в безграничный Океан. ("Шелли")

Это уже – типичный Бальмонт. Правда, стихи эти написаны много позже, – они вошли в сборник 1917 г. "Сонеты солнца, меда и луны". Но родственную душу в английском поэте-романтике Бальмонт почувствовал уже тогда, в годы юности, когда сам писал стихи, во многом следуя влиянию кумира тогдашней молодежи - Надсона. Вот один из первых его опытов, из тетради, переданной Короленко.

Бог создал людям светлый мир,
Дал нам свободную природу, -
Они восставили кумир,
Забыли братство, честь, свободу.
Он нам Спасителя послал,
Чтоб вняли слову примиренья, -
Его насмешкою распял
Народ в порыве озлобленья.
Христос на землю вновь сойдет, -
И вот, тревогой не волнуем,
К нему Иуда подойдет
С своим злодейским поцелуем.

("Из тьмы в тьму" – Цит. по кн.: Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново. 2001. С.30).
Как не вспомнить надсоновские стихи:

Христос! Где Ты, Христос, сияющий лучами
Бессмертной истины, свободы и любви!
Взгляни, – Твой храм опять поруган торгашами,
И меч, что Ты принес, запятнан весь руками,
Повинными в страдальческой крови!...

Модернистская критика впоследствии заклеймила Надсона как никудышного поэта с "честными" порывами – это представление о нем было подхвачено последующим литературоведением. Но причиной такой оценки было не столько качество стихов Надсона, сколько стремление "новых поэтов" возвыситься на его фоне. Конечно, Надсон  еще находится в рамках традиционной поэтики XIX в., но, по крайней мере, музыкальностью своего стиха он уже близок эстетике символизма. Не так уж плохи и первые стихи Бальмонта – хотя нечто подобное тогда писали многие. Конечно, видно, что в ту пору он еще не нашел своего, неповторимого стиля, но заслуживает доброго слова та чистая тональность, которая в них слышится. Пусть увлечение идеями "братства, чести, свободы" были в значительной мере данью общему настроению, но эти его убеждения были искренни и в тот период вырастали из христианского чувства сострадания. Еще несколько лет – пока он не вошел в роль "демона" - эта чистая тональность звучала в его стихах.

Одна есть в мире красота, -
Не красота богов Эллады,
И не моря, не водопады,
Не гор весенних чистота.

Одна есть в мире красота
Любви, печали, отреченья
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.

Понадобилось много лет и много жизненных испытаний, чтобы поэт вновь вернулся к этой мысли.

В 1888 г. Бальмонт возобновил занятия в Московском университете, но опять ненадолго. Он жаловался на "нервное расстройство". Но главной причиной была любовь. В сентябре 1888 г., находясь в Шуе, Бальмонт познакомился с "ботичеллиевской красавицей", Ларисой Михайловной Гарелиной (1864 – 1942), и учеба отошла на второй план. Знакомству способствовала мать Бальмонта, но она же резко воспротивилась, когда сын заговорил о женитьбе. Тем не менее юноша был непреклонен в своем решении и готов был порвать с собственной семьей. "Мне еще не было двадцати двух лет, когда я, бросив университет, в 1889 г. женился на красивой девушке, - вспоминал он, - и мы уехали ранней весной, вернее, в конце зимы, на Кавказ, в Кабардинскую область, а оттуда по Военно-Грузинской дороге в благословенный Тифлис и Закавказье" (Бальмонт К.Д. Волга. – Автобиографическая проза. С. 541). Это было первое большое путешествие в жизни поэта. Но свадебная поездка не была прологом к счастью. Брак оказался неудачным. Поссорившись с родителями, Бальмонт рассчитывал жить литературным трудом, но первый его поэтический сборник, вышедший в 1890 г., успеха не имел и почти не расходился. Жена не сочувствовала ни его литературным устремлениям, ни его революционным настроениям. К тому же, была страшно ревнива, а еще – пристрастилась к вину. Начались ссоры. Первый ребенок умер, второй – сын Николай – впоследствии страдал нервным расстройством. Потом, уже разойдясь с Бальмонтом, Лариса Михайловна вышла замуж за журналиста и историка литературы Н.А. Энгельгардта и мирно прожила с ним много лет (ее дочь от этого брака, Анна Николаевна Энгельгардт, стала второй женой Николая Гумилева). Было бы несправедливо считать первую жену Бальмонта его "вампирным гением" – просто, очевидно, она и он плохо сочетались друг с другом, поскольку оба были людьми неуравновешенными. Но тогда, в 1890 г. семейные неурядицы едва не стоили поэту жизни. Его стали посещать мысли о смерти и 13 марта 1890 г. он выбросился из окна. Травмы, хотя и тяжелые, непоправимых последствий не имели, если не считать хромоты, которая осталась у поэта навсегда.

Как многие люди, чудом спасшиеся от смерти, Бальмонт счел, что это спасение не случайно, и что в жизни его ждет высокое предназначение. Он еще более укрепился в решении заняться литературой и исполнился несокрушимой веры в себя. Выздоровев, отправился в Москву, чтобы завести литературные знакомства. Начало литературной деятельности его не было легким. "Мои первые шаги в мире поэтическом, вы были осмеянными шагами по битому стеклу, по темным острокрайним  кремням, по дороге пыльной, как будто не ведущей ни к чему" ("На заре" - "Автобиографическая проза" С. 570). Востребован он был, прежде всего, как переводчик. Его приняли несколько редакций, но особую поддержку оказал ему профессор Николай Ильич Стороженко (1836 – 1906). "Он поистине спас меня от голода и как отец сыну бросил верный мост, выхлопотав для меня у К.Т. Солдатенкова заказ перевести "Историю скандинавской литературы" Горна-Швейцера, и, несколько позднее, двухтомник "Истории итальянской литературы" Гаспари. Третьим другом моих первых шагов в литературе был наш великолепный москвич, знаменитый адвокат, князь Александр Иванович Урусов. Он напечатал мой перевод  "Таинственных рассказов" Эдгара По и громко восхвалял мои первые стихи, составившие книжки "Под северным небом" и "В безбрежности"" (Там же. С. 573). А.И. Урусов (1853 – 1900) был блестящим знатоком поэзии французского символизма и немало способствовал приобщению своего молодого друга и к этой стихии.

Бальмонт очень много переводил. Но по-настоящему удачны его переводы были тогда, когда в переводимом поэте он находил родственную душу (все остальное звучало переводом с неизвестного языка на "бальмонтовский"). Родным духом, как мы уже сказали, был для него Шелли. Не менее родным – Эдгар По.

Это было давно, это было давно
 В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
 Называлася Аннабель-Ли, –
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим и жить мы могли.

И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли,
Но любили мы больше, чем любят в любви,
Я и нежная Аннабель-Ли, –
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.

Оттого и случилось когда-то давно
 В королевстве приморской земли:
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
 И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг
В королевстве приморской земли.

Половины такого блаженства узнать
 Серафимы в раю не могли, –
Оттого и случилось (как ведомо всем
 В королевстве приморской земли):
Ветер ночью повеял холодный из туч –
И убил мою Аннабель-Ли.

Но любя, мы любили сильней и полней
 Тех, что старости бремя несли,
Тех, что мудростью нас превзошли, –
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы
 Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.

И всегда луч луны навевает мне сны
 О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей, –
Рядом с ней распростерт я вдали
В саркофаге приморской земли. ( Э. По, "Аннабель-Ли", перевод К. Бальмонта, 1895 г.)

Оригинальные его сборники – "Под северным небом" и "В безбрежности" – вышли последовательно в 1894 и 1895 гг. Историко-литературные познания способствовали формированию собственного стиля Бальмонта. Одним из первых опробованных им приемов было построение стиха на основе аллитерации, распространенное в древней скандинавской поэзии.

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.

Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.

Мчится взморьем, мчится морем,
Отдаваясь воле волн.
Месяц матовый взирает,
Месяц горькой грусти полн.

Умер вечер. Ночь чернеет.
Ропщет море. Мрак растет.
Челн томленья тьмой охвачен.
Буря воет в бездне вод.

Эти, слишком навязчивые для русского слуха, аллитерации со временем стали раздражать читателей, но поначалу они очаровывали и опьяняли своей необычностью. Десятилетие с 1895 по 1905 г. – время победоносного утверждения Бальмонта в русской поэзии. К концу этого десятилетия он считался "лучшим и талантливейшим" поэтом эпохи.

Переводческая работа не только оттачивала стиль начинающего литератора, но и расширяла его кругозор, возмещая так и не полученное высшее образование. Стороженко также ввел Бальмонта в круг редакции петербургского "Северного вестника", где группировались поэты нового направления. Поездка в Петербург состоялась в октябре 1892 г. – Бальмонт познакомился с Минским, Мережковским, Гиппиус. Впечатления были самыми радужными. Впрочем, уже с первых встреч наметились и разногласия. Бунин, познакомившийся с Бальмонтом примерно в то же время, вспоминал эпизод чуть более поздний – на одной из "пятниц" Случевского: "Бальмонт был в особенном ударе, читал свое первое стихотворение с такой самоуверенностью, что даже облизывался:

Лютики, ландыши, ласки любовные…
Потом читал второе, с отрывистой чеканностью:
Берег, буря, в берег бьется
Чуждый чарам черный челн…

Гиппиус все время как-то сонно смотрела на него в лорнет и, когда он кончил и все еще молчали, медленно сказала:
– Первое стихотворение очень пошло, второе – непонятно.
Бальмонт налился кровью.
– Пренебрегаю вашей дерзостью, но желаю знать, на что именно не хватает вашего понимания?
– Я не понимаю, что это за челн и почему и каким таким чарам он чужд, – раздельно ответила Гиппиус.
Бальмонт стал подобен очковой змее:
– Поэт не изумился бы мещанке, обратившейся к нему за разъяснением его поэтического образа. Но когда поэту докучает мещанскими вопросами тоже поэт, он не в силах сдержать своего гнева. Вы не понимаете? Но не могу же я приставить вам свою голову, дабы вы стали понятливей?
– Но я ужасно рада, что вы не можете, – ответила Гиппиус. – Для меня было бы большим несчастьем иметь вашу голову…" (Бунин. Собр. Соч. в 9-ти тт. Т. 9. С. 303).

Бунин вспоминает о Бальмонте с большой неприязнью. Между тем, в 90-е гг. они были если не друзьями, то хорошими приятелями, вместе ездили в Крым и Одессу и посвящали друг другу стихи. Тот образ Бальмонта, который запечатлел Бунин, несет печать существенной перемены, произошедшей в его характере во второй половине 90-х гг. Причин этой перемены было несколько.