Сергей Есенин

СУДЬБА ЕСЕНИНЫХ

Ходасевич так вспоминал свое спонтанное впечатление от книги Есенина "Стихи 1920 – 1924 гг.": "Книжка, меня (и многих других) взволновавшая, есть свидетельство острого и болезненного перелома, тяжелой и мучительной драмы в творчестве Есенина" (ЕСЖ. Т. 4. С. 189).

Надежды первых послереволюционных лет не оправдались. Есенин слишком близко видел оборотную сторону "революционной романтики", чтобы продолжать верить ее вдохновителям. Побывав в Америке, он убедился, что "Железный Миргород" для России тоже отнюдь не идеал. В душе он тянулся к "Руси уходящей", хотя сам уже отрекся и открестился от ее устоев.

 Мы многое еще не сознаем,
 Питомцы ленинской победы,
 И песни новые по-старому поем,
 Как нас учили бабушки и деды.

 Друзья! Друзья!
 Какой раскол в стране,
 Какая грусть в кипении веселом!
 Знать, оттого так хочется и мне,
 Задрав штаны, бежать за комсомолом…

 …И я, я сам,
 Не молодой, не старый,
 Для времени навозом обречен.
 Не потому ль кабацкий звон гитары
 Мне навевает сладкий сон?...  ("Русь уходящая")

Комический образ: "Задрав штаны, бежать за комсомолом" – свидетельствует о том, что Есенин – осознанно или даже неосознанно – не воспринимал всерьез комсомольскую "Истину". Взрослому, мыслящему человеку "бежать за комсомолом", идиотически-радостно распевая частушки Демьяна Бедного, смешно и глупо, а дорога, по которой он уже пошел, предлагала именно этот выбор: либо "за комсомолом", либо – стать "навозом". Не решаясь окончательно избрать ни то, не другое, лирический герой Есенина, как и сам поэт, усыплял себя "кабацким звоном гитары". Но звон этот лишь ненадолго заглушал в душе голос совести. Олицетворением неочищенной совести, превратившейся уже в некую враждебную, пугающую силу, стал его "Черный человек".
 
 Черный человек
 Водит пальцем по мерзкой книге
 И, гнусавя надо мной,
 Как над усопшим монах,
 Читает мне жизнь
 Какого-то прохвоста и забулдыги,
 Нагоняя на душу тоску и страх… ("Черный человек")

Образ "Черного человека" совершенно прозрачен – это тот, многократно использованный в святоотеческой литературе образ беса, который записывает в книгу все грехи человека, чтобы потом на основании записи затребовать этого человека в ад.

 Не знаю, не помню,
 В одном селе,
 Может, в Калуге,
 А может, в Рязани,
 Жил мальчик
 В простой крестьянской семье,
 Желтоволосый,
 С голубыми глазами… ("Черный человек")

Ужас и недоумение, как и почему этот "мальчик с голубыми глазами" прожил жизнь "прохвоста и забулдыги", – и есть основа его мучительного душевного надлома. Но у него нет сил взять на себя ответственность за эту не путем потекшую жизнь, он предпочитает винить кого угодно. Скрытое самооправдание читается  в том же "Черном человеке":

 Слушай, слушай, –
 Бормочет он мне, –
 В книге много прекраснейших
 Мыслей и планов.
 Этот человек
 Проживал в стране
 Самых отвратительных
 Громил и шарлатанов…

Отсюда же и название поэмы "Страна негодяев" – объемной вещи, читать которую тяжело и неприятно.

Не имея сил для подлинного покаяния, лирический герой Есенина ставит себе в заслугу свою прежнюю, когда-то бывшую, утраченную чистоту и хочет, чтобы она вернулась каким-то волшебным образом:

 Пусть не сладились, пусть не сбылись
 Эти помыслы розовых дней.
 Но коль черти в душе гнездились —
 Значит, ангелы жили в ней.

 Вот за это веселие мути,
 Отправляясь с ней в край иной,
 Я хочу при последней минуте
 Попросить тех, кто будет со мной,—

 Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
 За неверие в благодать
 Положили меня в русской рубашке
 Под иконами умирать. ("Мне осталась одна забава…")

"Есенин – типичный представитель своего народа и своего времени, – писал Георгий Иванов. – За Есениным стоят миллионы таких же, как он, только безымянных "Есениных" – его братья по духу, "соучастники-жертвы" революции. Так же, как он, закруженные ее вихрем, ослепленные ею, потерявшие критерии добра и зла, правды и лжи, вообразившие, что летят к звездам и шлепнувшиеся лицом в грязь. Променявшие Бога на "диамат", Россию на Интернационал и в конце концов очнувшиеся от угара у разбитого корыта. Судьба Есенина – их судьба, в его голосе звучат их голоса. Поэтому-то стихи Есенина и ударяют с такой "неведомой силой" по русским сердцам, и имя его начинает сиять для России наших дней пушкински-просветленно, пушкински-незаменимо. Подчеркиваю: для России наших дней" (ЕСЖ. Т. 4. С. 149).

Очень интересное объяснение судьбы Есенина дает Зинаида Гиппиус: "Для комментаторов широкое поле: можно, например, все свалить на большевиков: это они виноваты, не вынесла талантливая душа и т.д. Можно покачать головой: вот до чего доводят богохульства. <…> Между тем, суть лежит глубже. И значительна вовсе не поэзия Есенина, даже не сам он, но его и с т о р и я. Что большевики тут совсем ни при чем – конечно, неправда. Они, вместе с общими условиями и атмосферой, сыграли очень серьезную роль в судьбе Есенина. Мы не знаем, сложилась ли бы судьба этого типичного русского, одаренного, нетронутого культурой, человека без большевиков так же, как сложилась при них. И однако большевики не суть главное. Не они создали "историю Есенина". Как потенция – она была заложена в нем самом. Большевики лишь всемерно содействовали осуществлению именно этой потенции. Помогали и помогли ей реализоваться. И возможность стала действительностью. <…> Что ж? Хотя это звучит парадоксально, разве многие тысячи Есениных, в свою очередь, не помогали и не помогли самим большевикам превратить возможность в действительность? <…> Дело в том, что есть в русской душе черта, важная и страшная, для которой сложно подобрать имя: это склонность к особого рода субъективизму, к безмерному в нем самораспусканию. Когда она не встречает преград, она приводит постепенно к саморасспылению, к саморасползанью, к последней потере себя. Русская "удаль", удаль безволия, этому процессу не мешает, а часто помогает. Нетронутая культурой душа, как есенинская, – это молодая степная кобылица. На кобылицу, если хотят ее сохранить, в должное времч надевают узду. Но тут-то как раз никаких узд для Есенина и не оказалось. Понять нужду в них, самому искать, найти в такое время он мог? А пред инстинктом – лежало открытое поле. Не диво, что кобылица помчалась вперед, разнесла, растоптала, погубила все, что могла – вплоть до самой себя. <…> "Все – можно!" Даже сгибаться в любую сторону под прямым углом… Да. Только для этого надо раньше потерять спинной хребет.

Каждому из нас пора  с о б р а т ь  себя, скрепить в тугой узел, действительно быть "самим собой". Ибсеновского Пера Гюнта спасла Сольвейг. Нам приходится собственными силами защищаться от соблазна самопотери… от тех, кто уже себя потерял. (ЕСЖ. С. 104–105).

Правота этих слов очевидна в исторической перспективе. В жестокие сталинские времена Есенин был под запретом, но эти времена были эпохой собирания и напряжения сил. "Возвращение" Есенина совпало с началом "самораспускания" и "самораспыления", апогей которых пришелся на 90-е гг. Да, действительно, многие стали сгибаться под прямым углом во все стороны, выставляя потерю хребта в качестве своего – и общего – основного достоинства. Эта эпоха и выдвинула Есенина в герои и мученики. Но и эта эпоха, будем надеяться, миновала.

А что же Есенин? Есенин никогда не был фаворитом интеллектуалов и эстетов. Их точку зрения в свое время четко выразил Георгий Адамович: "Даже и у свежей могилы следует говорить правду. Поэзия Есенина – слабая поэзия" " (ЕСЖ. Т. 4. С. 138).. Слабая, по его мнению, как с художественной, так и с содержательной точки зрения: "Ничьей души он не "воспитает", а только смутит душу, разжалобит ее и бросит, ничего ей не дав" (Там же). Но и такое суждение едва ли можно признать справедливым, – как и суждение Гиппиус о "нетронутости" Есенина культурой.

Есенин родился в русской традиционной, крестьянской – христианской! – культуре. Этой культурой он был вскормлен, с нею был кровно связан, но всю жизнь стремился от нее "на страну далече". Жизнь его не дает положительного примера пути. Но его пример – пример всех "блудных сыновей", ушедших "на страну далече" и там расточивших имение в жизни беспутной и распутной – указывает один путь: к отчему дому. Этой тоской об отчем доме, надеждой хотя бы в нем найти опору, проникнута поэзия последних лет Есенина. Как пример, вспомним то же известное "Письмо матери".

 Ты жива еще, моя старушка?
 Жив и я. Привет тебе, привет!
 Пусть струится над твоей избушкой
 Тот вечерний несказанный свет…

Совершенно очевидно, что последние две строки – аллюзия к молитве "Свете тихий". Дом матери видится поэту осиянным светом Христовым, и хотя он тут же на словах отказывается от веры и молитвы, душа его инстинктивно по-прежнему стремится к этому "несказанному свету". И это его неосознанное стремление прообразует путь сотен тысяч "есениных", для которых потребность возвращения к своим родовым, национальным корням стала началом возвращения в дом Отчий. К сожалению, миллионы тех же "есениных" все еще пребывают "на стране далече", уходя все дальше и дальше. Вероятно, в тех из них, кто способен чувствовать поэзию, творчество Есенина еще может пробудить эту тоску о возвращении. Как бы то ни было, именно в этом его положительный смысл.