Рассказ М. Шолохова "Судьба человека" и Книга Иова

М. Шолохов в рассказе "Судьба человека" разрабатывает проблематику библейской "Книги Иова". Вопрос о том, учитывал ли Шолохов при создании рассказа "Книгу Иова" и знал ли он ее вообще, не имеет для нас принципиального значения. Важна погруженность писателя в эту проблематику, а также идеологические акценты, до странности напоминающие иные места "Книги Иова": типологическое сходство этих произведений несомненно. Однако, помимо того, прямые словесно-образные переклички "Книги Иова" и рассказа "Судьба человека" заставляют предположить, что Шолохов вполне мог быть знаком с "Книгой Иова", чтобы, обдумывая концептуальный замысел рассказа, включить ее содержание в творческий процесс.

Теперь же остановимся на самой "Книге Иова". Праведник Иов в одночасье теряет все: погибают семеро его сыновей и три дочери, огонь с небес "пожирает" бесчисленные стада овец Иова, халдеи убивают его верблюдов и слуг, самого Иова поражает проказа, так что он повергается в пыль и грязь вдали от селения, скобля черепицей свое тело, изъеденное болезнью.

Эти невероятные несчастья, сразу посыпавшиеся на голову Иова, как из рога изобилия, библейский автор мотивирует договором Бога и сатаны. Сатана с согласия Всевышнего испытывает праведность Иова. По мнению сатаны, причиной его непорочности и богобоязненности являются просто-напросто благодеяния Божии ("Не ты ли кругом оградил его и все, что у него?" (1:10)). Если же он будет лишен Божьего милосердия, тотчас же отречется от своей хваленой праведности.

Первый опыт сатаны оказался неудачным: Иов остался верен Богу, вопреки гибели детей и богатств: "Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал. Господь и взял; да будет имя Господне благословенно" (1:21). Когда же сатана поражает тело Иова, заявляя Богу: "коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя?" (2:5) – тогда сатане сопутствует успех: Иов ропщет. Правда, Бог запрещает лукавому покушаться на душу праведника.

Итак, Иов проклял день, в который он родился (3:3). Он начал сомневаться в Божественной справедливости. В самом деле, имеет ли право Всемогущий, которому покоряется все и вся, так беспощадно наказывать бессильного по сравнению с Ним человека?

Андрей Соколов, герой рассказа "Судьба человека", ропщет, подобно Иову: "За что же ты, жизнь, меня так покалечила?[1]  За что так исказнила?" В один из трагических моментов жизни, когда Андрея Соколова должен был расстрелять комендант концлагеря Мюллер, герой размышляет о смерти как об освобождении от невыносимых жизненных страданий. Иов, подобно Андрею Соколову, восклицает: "...душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих. Опротивела мне жизнь." (7:14).

Три друга, пришедшие к Иову, пытаются утешить его, а заодно и объяснить, почему он испытывает столь неимоверные несчастья. Их речи сводятся, по существу, к двум мыслям. Во-первых, нет праведных перед Богом, человек всегда грешен – сам ли, через своих ли детей или жену, но обязательно грешен, пускай невольной виной. Во-вторых, Божье наказание не поддается суду людскому, не укладывается в ничтожные рамки ограниченного человеческого ума. Каждый из друзей предлагает Иову покаяться, хотя бы даже он не знал за собой никакой вины.

Иов не соглашается с ними, отстаивая свою безгрешность, но, главное, он формулирует несколько принципиальнейших вопросов, обращая их к Богу, – вопросов, которые в рассказе Шолохова также становятся кардинальными.

Первый – о смысле жизни, скрытом от человека от рождения до смерти: "На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?(3:23)". С этим вопросом неразрывно связана пресловутая идея судьбы: существует ли вообще судьба? Человеку изначально предуготованы некие события его жизни, скажем, концлагерь или гибель семьи, или их можно избежать при условии правильных действий, осмысленных выборов? Словом, какова степень личной свободы в жизни человека и существует ли вообще свобода? Не фикция ли она? Не иллюзия ли это, придуманная человеком ради собственного утешения? Вдруг все в мире движется в силу закона фатальной предопределенности, в том числе и человеческая жизнь? Как сказано у Иова: "Если дни ему определены, и число месяцев его у Тебя..." (13:5)

Действительно, если исходить из соображения, что человек абсолютно не властен над происходящим, что в любое мгновение все его благополучие может рассыпаться в прах и тлен, неизвестно вследствие каких причин, становятся предельно понятными слова Иова: "Вспомни, что жизнь моя дуновение (...) очи Твои на меня, — и нет меня" (7:7-8). Рука Божия в таком случае представляется немыслимо пугающей в Своей непредсказуемости, карающей и милующей по собственному усмотрению.

Иов не желает мириться с подобным извечно существующим состоянием мира. Он подчеркивает несоотносимость человека и Бога, но не в том смысле, как трактуют ее друзья Иова: человек, мол, червь сравнительно с Господом. Напротив, Иов выявляет вопиющее несоответствие между слабостью человека и необычайно "пристальным, почти гипертрофированным, вниманием Бога к человеку. Как будто Бог не способен существовать без человека: "Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? (...) Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? Ибо вот я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет"(7:18-21).

Последние слова Иова – вопль о милосердии. Раз Бог управляет всеми поступками человека (ср. слова Евангелия: "и волос с головы вашей не пропадет", Лк., 21:18), раз действия человека микроскопичны по сравнению с Божьим Промыслом и не могут на него повлиять, то зачем Господу так беспощадно преследовать человека, ради чего наказывать столь жестоко? Почему, проще говоря, Бог не может простить человеку грех?

В связи с этим Иов ставит проблему еще более остро и откровенно. Человек, по его словам, находится в неравном положении по отношению к Богу еще по одной причине: Бог слышит и видит человека, а последний властен только возносить молитву к Богу, изображать и надеяться, что Бог рядом, но так ли это на самом деле, человеку остается неведомым: "О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня . Тогда праведник мог бы состязаться с Ним, – и я навсегда получил бы свободу от Судии моего. Ибо вот, я иду вперед – и нет Его, назад – и не нахожу Его; делает ли Он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю"(23:3-9). Иов, по сути дела, требует поставить Бога и человека перед Судом Божьим в равные условия, так чтобы человек, как и Господь, имел право быть не только ответчиком, но и истцом. Лишь тогда удастся сохранить достоинство человеческой личности.

Наконец, никакие изощренные интеллектуальные изыски друзей Иова не могут соперничать с неотразимым аргументом героя: именно он, Иов, испытывает страдания и беспощадные муки, а не они, философы и интерпретаторы Божьего Промысла, пытающиеся доказать закономерность наказания Иова в глазах Бога. Сила и интенсивность личной боли, без сомнения, гораздо значимее для страдальца, чем утешительно отстраненные  рефлексии рационализирующего разума. Последнее замечание как нельзя более подходит также и Андрею Соколову. Наверняка он разделил бы эти стенания Иова, если бы был менее сдержан: "Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако. И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня. Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя (...) Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу…"(30:15-17,28).

Существует ряд особенностей, которые резко отличают "Книгу Иова" от рассказа Шолохова "Судьба человека". Первое, что бросается в глаза, – это праведность Иова. Испытание праведника составляет смысл "Книги Иова". Не будь герой богобоязнен, милосерд и добр, внезапные мучения, которые представлялись со стороны Божьим наказанием, не казались бы Иову столь ужасающе несправедливыми.

Шолохов избегает подобных мотивировок: Андрей Соколов – обычный человек. Здесь Шолохов вполне реалист, да и вообще сдержанно-суровая манера его повествования лишена черт житийной дидактичности, нередкой в библейском рассказе: "Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла" (1:1). Однако как раз вследствие этого только усиливается контраст между скромной непримечательностью Андрея Соколова и грандиозной уничтожающей силой, обрушившейся на него со слепой беспощадностью. В рассказе не менее внятно, чем в "Книге Иова", прочитывается невысказанный вопрос героя: "Почему я?"

Писатель вплетает судьбу Андрея Соколова в судьбу поколения и – шире –погружает героя в кипящее, быстро меняющееся время. Поначалу горести и радости, как тому и следует быть, сменяют друг друга в жизни Андрея Соколова. Нельзя назвать ее безмятежной, но жизнь с точки зрения героя развивается естественно, точно так же, как у большинства его современников, трагические следствия имеют объяснимые причины: "В гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода. Остался один (...) поехал в Воронеж (...) Вскорости женился (...) И не было для меня красивей и желанней ее, не было на свете и не будет!" [2]  .

В рассказ о жене Шолохов тонко и ненавязчиво вводит понятие греха. Андрей Соколов не чужд маленьким "грешкам", присущим большинству людей. Впрочем, никто и не требовал от Андрея Соколова святости, тем занимательней, что он сам достаточно жестко судит себя с позиции совестливости, бессознательно ориентируясь на некий идеал любви и прощения: "Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она (жена.– А.Г.) тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, боится, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь ее, скажешь: "Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось." (...) Приходилось кое-когда после получки и выпивать с товарищами. Кое-когда бывало и так, что идешь домой и такие кренделя ногами выписываешь, что со стороны, небось, глядеть страшно (...) случалось иной раз и так, что последний перегон шел на первой скорости, то есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же тебе ни упрека, ни крика, ни скандала. [3] "

Кульминацией греха в горьком повествовании Андрея Соколова становится эпизод на вокзале, когда обрывается период относительно благополучной жизни героя и с началом войны его отправляют на фронт. Солдаты грузятся в эшелоны. Семья провожает Андрея. А у жены Иринки "губы от слез распухли, волосы из-под платка выбились (...) упала мне на грудь, руки на моей шее сцепила и вся дрожит, будто подрубленное дерево (…) – прижалась ко мне, как лист к ветке, и только вся дрожит... " [4]  Андрей просит ее сказать хоть слово на прощание – она говорит, что они больше не увидятся "на этом...свете" [5] . Андрей Соколов, негодуя на жену, упрекает ее: "Что ты меня раньше времени заживо хоронишь?"  [6]  – и слегка отталкивает ее, но так как он обладал недюжинной мужичьей силой, получилось, помимо его воли, что Иринка отлетела от его прикосновения. Герой ничуть не оправдывается. Наоборот, он жестоко обвиняет себя, считая этот случайный жест, вырвавшийся у него в запальчивости, позорным, несмываемым пятном на его совести. Народная поговорка: "Бог тебя простит, только ты себя не прощай" хорошо описывает внутреннее состояние героя.

Так исподволь Шолохов приводит читателя к первому проблемному вопросу в концепции рассказа: "Не является ли дальнейшее безмерное страдание Андрея Соколова жестокой расплатой за то, что герой оттолкнул жену?" Иными словами, герой мог сам накликать на себя беду неправильным поведением. Психологически Андрей Соколов ощущает это событие именно как грех, правда, он не склонен связывать его причинной связью с дальнейшими жизненными ситуациями, излагая их как набор замкнутых случайных эпизодов.

Контузия, плен, концлагерь, два побега, один из которых едва не закончился смертью, когда немцы спустили на Андрея Соколова разъяренных овчарок, сразу же превративших его тело в сплошное кровавое месиво; гибель семьи и смерть старшего сына в последний день войны – всего этого трагического опыта с избытком хватило бы не на один десяток жизней. Но судьба щедро отмерила горя Андрею Соколову.

Если в "Книге Иова" (и в этом еще одно принципиальное отличие от рассказа) легко отыскать источник злосчастий, сведя их к проискам сатаны, то в рассказе "Судьба человека" не так-то легко это сделать, поскольку обвинять некого: понятие Бога в известную атеистическую эпоху было сведено к нулю, винить политических руководителей по меньшей мере глупо, да и невозможно. Значит, судьба безлика, незряча и бесформенна; она не что иное, как великая пустота, в ответ на вопль разносящая эхо.

Еще одна сцена рассказа – опорная с точки зрения проблемы судьбы. Пленных запирают в разрушенной церкви, купол которой снесен снарядом или авиабомбой. Целую ночь подряд льет дождь, так что "сухого места даже в алтаре не найдешь"[7]  . Шолохов очень искусно использует евангельский образ овец. Овцы здесь как бы оказываются без пастыря: "Так всю ночь и прослонялись мы в этой церкви, как овцы в темном катухе" [8] . Один богомолец, который не мог, как он сказал, осквернить святой храм, справить в нем нужду, стал стучаться в дверь и просил его выпустить. Фашист дал через дверь "длинную очередь, и богомольца этого убил, и еще трех человек, а одного тяжело ранил, к утру он скончался". [9]  Парадоксальная ситуация: христианин, верующий, по существу, оказывается виновником смерти трех людей.

Андрей Соколов слышит, как какой-то мордастый солдат обещает выдать немцам молоденького командира, скинувшего офицерскую гимнастерку, чтобы не быть в числе расстрелянных. Тот, дескать, агитировал солдата вступать в армию, так пусть отвечает за свои дела. Андрей Соколов взбешен: "Нет, – думаю, — не дам я тебе, сучьему сыну, выдать своего командира! Ты у меня из этой церкви не выйдешь, а вытянут тебя, как падлу, за ноги!" Андрей придушил предателя. Еще одна парадоксальная ситуация: герой убивает в церкви не немца, а своего, русского. В храме он нарушает первую Божью заповедь 'Не убий!". Снова возникает вопрос "Что если все последующие несчастья Андрея Соколова - Божья кара за убийство?"

Вопросы, которые мы ставим, изнутри рассказа Андрея Соколова вовсе не очевидны, более того, они могут показаться нарочитыми, потому что рассказ Шолохова реалистичен, а следовательно, имеет ярко выраженный социальный смысл, во многом снимающий личную этическую проблематику, которой целиком посвящена "Книга Иова".

Действительно, ни читателю, ни самому Андрею Соколову не приходит в голову, что убивая предателя, он совершает грех, так как, во-первых, во время войны с солдата законом снимается всякая уголовная ответственность за убийство. А во-вторых, предатель предает трижды: он предает смерти своего командира, предает национальное достоинство всех русских перед лицом нации-завоевателя, предает собственную честь, попирая ценность человеческой личности вообще. С этой точки зрения Андрей Соколов прав.

Однако судьба нации отнюдь не исчерпывает личную судьбу. Социальные катаклизмы еще не повод закрыть глаза на индивидуальные страдания, ибо всегда человек будет воспринимать свою жизнь субъективно значимо, а не только с позиций национальной кармы народа, где ему предстоит занять отведенную ему нишу, либо стать"винтиком" в борьбе гигантских механизмов сильных мира сего. Конечно, в определенной мере судьба Андрея Соколова типична. Почти не было в стране семьи, не потерявшей бы кормильца: сына, брата, жениха, мужа. И все же для Шолохова центральным остается общечеловеческий смысл рассказа. Иначе он не назывался бы "Судьба человека".

В лагере под Дрезденом в который раз Андрей Соколов почувствовал тяжелое дыхание смерти. Работавший вместе со всеми на каменном карьере, где норма выработки была четыре кубометра на душу, в сердцах он сказал однажды: "...на могилу каждого из нас и одного кубометра через глаза хватит"[10]  . Комендант лагеря Мюллер хочет самолично расстрелять бунтовщика, но прежде наливает ему стакан водки, предлагая выпить за победу немецкого оружия. Андрей отставляет стакан. Потом все же соглашается выпить за собственную смерть: "За свою погибель и избавление от мук я выпью", [11]   – говорю ему".

В два глотка выпивает он стакан, отказываясь от закуски: "Я после первого стакана не закусываю". [12]   Комендант наливает ему второй. И после второго не закусывает Андрей Соколов. Со смехом наливает комендант третий. "Этот стакан я выпил врастяжку, откусил маленький кусочек хлеба, остаток положил на стол. Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с голоду пропадаю, но давиться ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть свое, русское достоинство и гордость, и что в скотину они меня не превратили, как ни старались".[13]  Комендант дарует храброму солдату жизнь и в придачу буханку хлеба и кусок сала, которые в лагерном бараке разделили на всех: по кусочку хлеба со спичечный коробок и сала "только губы помазать". Снова смерть прошла мимо героя, "только холодком от нее потянуло".

Почему в этот раз смерть, бывшая так близко, все-таки отступилась, отлетела от Андрея Соколова? Шолохов ни разу не позволяет себе вторгнуться в повествование героя, но рассказчик дважды описывает собственную смерть, и дважды мы замечаем один и тот же смысловой повтор – авторский повтор. Андрей Соколов как бы искушает смерть, предлагает ей безумную игру в отвагу. Как перед Мюллером герой отстоял человеческое достоинство, так же точно первый раз с холодным любопытством философа встретил он прикосновение смерти. Очнувшись после контузии, он увидел двух немцев-автоматчиков, один из которых, молодой, чернявый, навел на него автомат: "И вот как потешно человек устроен: никакой паники, ни сердечной робости в эту минуту у меня не было. Только гляжу на него и думаю: "Сейчас даст он по мне короткую очередь, а куда будет бить? В голову или поперек груди?" Фашист постарше с хозяйской жилкой пощупал мускулы Андрея и велел молодому не стрелять. Чернявый приказывает тогда Андрею снять сапоги, и здесь герой бросает вызов смерти: "Он (немец. -А.Г.) их из рук у меня прямо-таки выхватил. Размотал я портянки, протягиваю ему (...). Но он заорал, заругался по-своему и опять за автомат хватается. Остальные ржут". [14]