«Евгений Онегин» роман А. С. П у ш к и н а (По материалам 6-го издания: М., 2005) Составитель А.А. Аникин. Текст публикуется с сокращениями

Часть первая.

III

Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец.
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.

Социальная биография отца Онегина (ср. еще VII строфу) вскрывает экономическое оскудение части поместного служилого дворянства.

Отсутствие денег и рост залога помещичьих земель — типичное явление в 20-х годах XIX в., на что постоянно указывали современники Пушкина. 5 мая 1824 г. А.Я. Булгаков писал из Москвы брату: "Одна песня у всех: нет денег и взять негде"9. Декабрист А.А. Бестужев из крепости писал Николаю I: "Наибольшая часть лучшего дворянства, служа в военной службе или в столицах, требующих роскоши, доверяет хозяйство наёмникам, которые обирают крестьян, обманывают господ, и таким образом 9/10 имений в России расстроено и в закладе". П.Г. Каховский о том же писал из Петропавловской крепости Николаю I: "Сколько дворянских имений заложено в казне, верно, более половины всех их"[10].

Сперва  Madame  за ним ходила,
Потом  Monsieur  ее сменил.

Madame и Monsieur — воспитатели Онегина — обычное явление в дворянских семьях XVIIIXIX вв. Беллетристы и драматурги до Пушкина, его современники, и позднейшие писатели всегда в главах о воспитании в дворянских гнездах посвящали страницы иностранцам-гувернерам [11]. В отрывке пушкинского романа "Русский Пелам" (1835) читаем: "Отец, конечно, меня любил, но вовсе обо мне не беспокоился и оставил меня на попечение французов, которых беспрестанно принимали и отпускали. Первый мой гувернер оказался пьяницей; второй, человек неглупый и не без сведений, имел такой бешеный нрав, что однажды чуть не убил меня поленом за то, что пролил я чернила на его жилет; третий, проживший у нас целый год, был сумасшедший, и в доме только тогда догадались о том, когда пришел он жаловаться Анне Петровне на меня и на Мишеньку за то, что мы подговорили клопов со всего дому не давать ему покою, и что сверх того чертенок повадился вить гнезда в его колпаке. Прочие французы не могли ужиться с Анной Петровной, которая не давала им вина за обедом, лошадей по воскресеньям. Сверх того, им платили очень неисправно". Учителем отца Пелымова (от лица которого даны "записки" в указанном романе) был "m-r Дерори, простой и добрый старичок, очень хорошо знавший французскую орфографию". Ср. Образ мосье Бопре в "Капитанской дочке", Дефоржа в "Дубровском" и мосье Трике, из Тамбова перекочевавшего к Харликовым (глава V).

Monieur l’Abbé — указание на то, что воспитателем Евгения было лицо духовного звания, один из тех иезуитов-аббатов, которые массой хлынули в дворянскую Россию после французской революции 1789-1793 гг. В "Лицейских записках" Пушкин вспоминает: "Меня везут в Петербург. Иезуиты... Лицей". О степени распространенности этого рода воспитателей в дворянских семьях свидетельствует Д.П. Горчаков в сатирическом послании С. Н. Долгорукому (рукопись 1807-1810 гг.): "Там Вральман... а здесь учит Аббе..."

Типичность картинки первоначального воспитания Евгения подтверждается Ф.Ф. Вигелем, который, рассказывая о воспитании князей Голицыных под руководством шевалье де Ролен де-Бельвиля, писал: "Развитие их умственных способностей оставлено было на произвол судьбы; никаких наставлений они не получали, никаких правил об обязанностях человека им преподаваемо не было. Гувернер ими очень мало занимался и только изредка, как Онегина,  с л е г к а  б р а н и л..."[12] П. А. Вяземский, питомец иезуитского коллегиума, вспоминал, что его и товарищей "водили в Летний сад".

IV

Вот мой Онегин на свободе;
 Острижен по последней моде;
Как dandy лондонский одет -
И наконец увидел свет.

К слову денди Пушкин сделал примечание: франт. Несмотря на французоманию русского дворянства (Евгений "по-французски совершенно мог изъясняться и писал"), реально-экономические интересы землевладельческого класса тянули в первые годы XIX в. к Англии; после победы Священного союза в передовых слоях дворянства интерес к английским политическим учреждениям усилился; поэзия Байрона возбуждающе действовала на либералистов 20-х годов. Одновременно устанавливалась мода на английскую манеру одеваться, на внешние повадки, детали домашнего обихода и пр.

Князь Григорий в комедии Грибоедова — "чудак единственный"...

Век с англичанами, вся английская складка,
И так же он сквозь зубы говорит,
И так же коротко обстрижен для порядка.

Русский франт, усвоивший "всю английскую складку", с обилием характеристических способностей был зарисован Тургеневым в "Дворянском гнезде" в лице Ивана Петровича Лаврецкого, вернувшегося из-за границы в 1820г.

Тургенев по преданиям, по историческим документам и по наблюдениям над живыми представителями английского дендизма набросал портрет исключительной яркости и исторической точности. Современник Онегина, Иван Лаврецкий, был "англоманом": "Коротко остриженные волосы, накрахмаленное жабо, долгополый гороховый сюртук со множеством воротничков, кислое выражение лица, что-то резкое и вместе равнодушное в обращении, произношение сквозь зубы, деревянный внезапный хохот, отсутствие улыбки, исключительно политический и политико-экономический разговор, страсть к кровавым ростбифам и портвейну — все в нем так и веяло Великобританией; весь он казался пропитан ее духом... Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения государства; он очень был недоволен всем, что видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь" ("Дворянское гнездо", гл. X).

III-VI

Характер воспитания столичной дворянской молодежи метко схвачен поэтом, что подтверждается свидетельством одного из современников Пушкина, А.А. Бестужева, писавшего в 1825 г.: "Мы учимся припеваючи, и оттого навсегда теряем способность и охоту к дельным, к долгим занятиям. При самых счастливых дарованиях мы едва имеем время на лету схватить отдельные мысли, но связывать, располагать, обдумывать расположенное не было у нас ни в случае, ни в привычке. У нас юноша с учебного гулянья спешит на бал; а едва придет истинный возраст ума и учения, он уже в службе, уж он деловой — и вот все его умственные и жизненные силы убиты в цвету ранним напряжением, и он целый век остается гордым учеником, от того что учеником в свое время не был. Сколько людей, которые бы могли прославить делом или словом свое отечество, гибнут, дремля душой в вихре модного ничтожества, мелькают по земле, как пролётная тень облака. Да и что в прозаическом нашем быту, на безлюдьи сильных характеров, может разбудить душу? Что заставит себя почувствовать? Наша жизнь — бестенная китайская живопись; наш свет — гроб повапленный!" [13]

В статье "О народном воспитании" (1826) Пушкин резко отзывался по этому же вопросу: "В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопями, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается изучением двух или трех иностранных языков и начальным основанием всех наук, преподаваемых каким-нибудь нанятым учителем. Воспитание в частных пансионах немногим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника". (Ср. вариант к III строфе: "И лет шестнадцати мой друг окончил курс своих наук".)

В шутливой форме обличение тогдашней системы домашнего образования и воспитания было выражено в словах:

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь.

Но эта ставшая классической формула не должна рассматриваться без учета изменений и индивидуальных различий в общественной среде, порождавшей Онегиных.

Онегин преодолевал недостатки домашнего воспитания, пополняя свои знания, пытаясь идти с веком наравне.

Он не был жертвой "пагубной роскоши полупознаний", его не характеризуют "праздность ума" и "недостаток твердых познаний"14. Его несчастье заключалось в том, что его развивавшееся сознание упиралось в косное бытие "гнусной расейской действительности" и в то же время, вступая в противоречие с господствовавшим строем понятий, не могло освободиться от "предрассуждений" близкой ему классовой среды.

V

Онегин был, по мненью многих
 (Судей решительных и строгих),
Учёный малый, но педант.

Слово педант имело в 20-х годах признаки, впоследствии выветрившиеся в обиходном языке, и применялось в дворянском кругу к людям, которые отличались своим взглядом на жизнь, своими привычками от обычной толпы "большого света". В.Ф. Одоевский, один из тех немногочисленных представителей культурного дворянства, которые испытывали "досаду", "скуку" и одиночество среди фамусовского общества, получивший за свои "странности" от крестного отца, князя Львова, прозвище "педант", неоднократно останавливался в своих сочинениях на образе молодого человека, "чудака", "педанта", по мнению "стариков," разных возрастов из "класса людей, кто пешком ходит редко".

В майской книжке (№ 9) "Вестника Европы" 1823г. в очерке "Дни досад" он дал следующую характеристику своему любимому герою Аристу: "Он, право, добрый малый, но неуменье жить в свете, упорство во мнениях, педантство — погубили его... [Он] говорит, что большой свет (который Арист сравнивает с мексиканским храмом, с верха до низа украшенным безмозглыми головами) мешает его любимой привычке — открывать все, что у него есть на сердце, словом — педантствовать" (стр. 35-36).

Арист, обращаясь к "людям модного света", с грустью думал: "О люди, люди модного света! вы засмеетесь, когда кто скажет вам..., что и так называемые вами знакомство, приязнь провидение поставило средством к той высокой цели, к которой человек должен стремить и свои мысли, и желания, и малейшие действия — к совершенствованию! — Вы не верите мне; рассуждать боитесь и отвечаете насмешливой улыбкой; называете меня именем — именем страшным, при произнесении которого, как от волшебства, трепещет самая истина, именем, которого, однако, значения не понимаете, одним словом, — педантом" [15].

Критикуя современное ему воспитание, оставляющее "почти без внимания нехлебные стихии нашей души, без коих многие весьма легко обходятся в жизни, как то: совестливость, откровенность, простосердечие, смирение", В.Ф. Одоевский заявляет, что тех людей, у которых преобладают "нехлебные стихии", в обществе величают именем "педантов". "Горе тому молодому человеку, — восклицает Одоевский, — которого взрослые негодяи не называли педантом; лишь тот, кто юношею был педантом, будет честным человеком в своей будущей жизни (NB. — Подьячие называют педантом, кто не берет взяток). Отсутствие педантизма в юноше показывает отсутствие характера, порочную холодность души, которая с ранних лет заражена расчетом и убийственным эгоизмом"[16].

Онегин — юноша-педант — принадлежит к тому же типу людей, что и Арист. Не тождественный герою Одоевского, он имеет сходные с ним черты. Пушкин, применив к Онегину прозвание п е- д а н т а — приговор "судей решительных и строгих", дает ключ к раскрытию некоторых особенностей характера, мировоззрения Евгения и его положения в обществе.

В комедии Шаховского "Урок кокеткам или Липецкие воды" (1815) один из героев так отзывается о своём двоюродном брате графе Ольгине: "Он все ругает, остр, куплеты дерзкие и вольнодумный вздор — его единственный ученый разговор", причем оказывается — в светском обществе "дельное зовут педантством бесполезным".

Только поняв педантство Онегина путем сравнения пушкинского героя с Аристом и Ольгиным, можно уяснить, почему Евгений разошелся по целому ряду пунктов с "благоразумной" толпой, с общепринятыми, традиционными воззрениями, почему Пушкиным были отмечены у Онегина его "мечтам невольная преданность", "роптанье вечное души", критическое отношение к "судьям", прорывавшееся "огнем нежданных эпиграмм" — черты, столь близкие самому поэту и всем тем, кому было не по себе "в мертвящем упоеньи света". Только тогда можно понять, почему этот "философ в осьмнадцать лет" "условий света свергнул бремя", в то время как большинство людей его круга продолжало вести "однообразную и пеструю" жизнь "среди досадной пустоты расчётов душ и разговоров".

Педантом назвали его "строгие судьи". Как и Чацкий, Онегин мог бы спросить: "А судьи кто?" Пушкин в том же романе дал этим судьям великолепную оценку: тупые, привязчивые, они же злодеи и смешные, и скучные (ХLVII строфа, выпущенная позднее Пушкиным, глава VI). Ту же оценку мы найдём у Грибоедова, в монологах Чацкого, осмеявшего за "непримиримую вражду к свободной жизни" различных "Несторов негодяев знатных", которые бросали по адресу Чацких клички: "карбонари", "опасный человек", "мечтатель". По мнению провинциальных помещиков, Онегин — также "опаснейший чудак" [17].

Так, прозвище педанта в 20-х годах несло с собой не только этическую, но и политическую примесь чего-то непокорного, враждебного господствовавшему кругу в дворянском обществе.

Подобное понимание этого слова было завещано традицией XVIII в. Иванушка в комедии Фонвизина "Бригадир" говорит Советнице: "По моему мнению, кружева и блонды составляют голове наилучшее украшение. Педанты думают, что это вздор и что надобно украшать голову снутри, а не снаружи. Какая пустошь..." (д. I, явл. III). Карамзин в 1802 г., констатируя общественную реакцию после французской революции и радуясь, что "разврат" и революционные мысли заменились какой-то "благопристойностью и уважением к святыне нравов", писал: "Вольтер не мог бы ныне прославиться некоторыми насмешками, Буланже18 педантством, Ламетри безумием" (Соч., т. IX. М., 1820. С. 106).

Припомним еще, что в незаконченном романе "Рославлев" Пушкин отмечал, что в зараженном галломанией дворянском обществе "любовь к отечеству казалась педантством".

В более узком, близком к современному, значении даны в романе слова педант и педантство в главе VI (строфа XXVI: "в дуэлях классик и педант"), главе VIII (строфа XXIII) и в той же I главе (строфа XXV).

Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.

Онегин мог "вести приятный разговор, а иногда и жаркий, мужественный спор" (варианты к V строфе) о тех вопросах, которые его интересовали, волновали, он был в состоянии энергично отстаивать свои мнения, "бранить", т. е. резко отзываться о том, что другие собеседники защищали; но, мастер "язвительного спора" (ХLVI строфа), он не участвовал в разговоре там, где слышал суждения, почерпнутые "из забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма".

Важный спор — это спор, который вели меж собой "судьи решительные и строгие", рутинеры, защитники косной старины. Пушкин применяет слово важный именно в этом смысле. Говоря в главе IV (строфа VII) о былом разврате хладнокровном, который "наукой славился любовной", поэт указывает:

Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.

Ср. в VIII строфе IV главы:

Стараться важно в том уверить,
В чём все уверены давно.

Ср. в IX строфе VIII главы:

Что важным людям важны вздоры.

Ср. в LIII строфе I главы:

Покойника похоронили,
Попы и гости ели, пили,
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.

Ср. в вариантах романа:

Смешон, конечно, важный модник —
Систематический Фоблаз.

Грибоедов устами Чацкого также иронически отзывался о "в а ж н ы х людях":

Есть люди важные, слыли за дураков:
Иной по армии, иной плохим поэтом,
Иной... боюсь назвать, но признаны всем светом,
Особенно в последние года,
Что стали умны хоть куда. (Д. III, явл. I)

В.Ф. Одоевский в "Дневнике студента" (18201821) с возмущением писал о своей аристократической родне: "Эти люди и не могут себе вообразить, что что-нибудь за пределами корыстолюбия (всякого — например, почестей, богатства) может производить горесть, и свои презренные, пустые хлопоты величают именем  важного или сурьезного дела! О глупость глупостей!"
Онегин держал себя "в важном споре" так же, как те молодые люди 20-х годов, зараженные либерализмом, "лицейским духом", о которых доносил в 1826 г. Ф. Булгарин: "Пророчество перемен, хула всех мер или презрительное молчание, клгдп хвалят что-нибудь, суть отличительные черты сих господ в обществах".

... Огнем нежданных эпиграмм.

Дар Онегина откликаться на злобу дня эпиграммами, колкими, злыми и мрачными (см. конец XLVI строфы)19, был характерной особенностью тех же молодых либералистов: "Молодой вертопрах должен порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места, все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском — знать все дерзкие и возмутительные стихи и места самые сильные из революционных сочинений"20.
Необходимо иметь в виду, что жанру эпиграмм нередко придавалось тогда политическое значение. Когда в 1818г. П. Свиньин посвятил льстивые стихи временщику Аракчееву, кн. П.А. Вяземский тотчас откликнулся эпиграммой на автора и, посылая ее из Варшавы А.И. Тургеневу, писал: "Свиньин полоскается в грязи и пишет стихи — и еще какие, — а вы ни слова, как будто не ваше дело. Да чего же смотрит Сверчок [Пушкин]... при каждом таком бесчинстве должен он крикнуть эпиграмму".

Он знал довольно по-латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале...

Эпиграф — одно слово или изречение, в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений и тем выражают общую идею произведения или свое отношение к изображаемой действительности.

Сдавленные политической реакцией в период аракчеевщины, представители революционно-дворянской интеллигенции пользовались образами и темами античной литературы как средством для обозначения сходных положений в окружавшей их общественной жизни, как материалом для сравнения с современной практикой государственного и частного быта или для возбуждения "вольнолюбивых мечтаний".

По воспоминанию Якушкина, в 1818г. он и его товарищи, будущие декабристы, "страстно любили древних: Плутарх, Тит Ливий, Цицерон, Тацит и другие были у каждого почти настольными книгами"21. Образами Брута, Катона, Каталины, Сеяна и др. поэты сигнализировали о героическом, достойном подражания или о ненавистных представителях политического строя [22].

В заметке, написанной по поручению императора Николая I "О народном воспитании" (1826), Пушкин выступил против обязательного изучения латыни. –А.Аникин.

Ювенал, сатирик императорского Рима (род. в конце I в. и умер в половине II в. н. э.), читался Пушкиным еще на лицейской скамье; в стихотворении "К Лицинию" (1815г., переделано в 1825г.) поэт мечтает "свой дух воспламенить Ювеналом":

В гремящей сатире порок изображу
И нравы сих веков потомству обнажу23.

Лицейский друг Пушкина В. Кюхельбекер вспоминал Ювенала в стихотворении "Поэты" (1820), в котором один из литературных доносчиков того времени видел намек на ссылку Пушкина:

О Дельвиг, Дельвиг, что гоненья?
Бессмертие равно удел
И смелых, вдохновенных дел
И сладостного песнопенья!..
И ты, наш юный Корифей,
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана!

Кюхельбекер восклицал в этом послании:

В руке суровой Ювенала
Злодеям грозный бич свистит
И краску гонит с их ланит,
И власть тиранов задрожала!

Яркие картины разложения нравов, обеднения патрициев, продажности и наглости разбогатевшей "новой знати", нищеты и рабства; резкие характеристики императоров — Домициана и др., — все это, видимо, читалось современниками Пушкина в александровское время как памфлет, полный аналогий с русской действительностью.

Рим — "гордый край разврата, злодеянья", "где все на откупе: законы, правота, и жены, и мужья, и честь, и красота", где "под иго преклонились временщику Ветулию" — "любимец деспота сенатом слабым правит, на Рим простер ярем, отечество бесславит... О срам! о времена!" В 20-х годах Ювенал в пушкинском стихотворении "К Лицинию" звучал живым укором современности, был полон намеков на конкретные явления (Аракчеев и т. п.).

Домициан, властолюбивый и тщеславный, в то же время скрытный и трусливый, названный в IV сатире Ювенала плешивым Нероном, мог сопоставляться с Александром I, с его характером, даже с внешним обликом: "Кочующий деспот" ("Сказки", 1818), "дрожавший" в 1812 г., "властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь" (X глава "Онегина"), — таков Александр в оценке Пушкина, не раз бравшего "Ювеналов бич" в своей борьбе с "самовластьем".

"Потолковать об Ювенале", таким образом, значило коснуться общественных язв, политического режима, беседовать о "гнете власти роковой", о "тиране", о "холопах венчанного солдата" и пр.

Разумеется, Онегин мог толковать на подобные темы только в каком-либо кружке идейных друзей. Пушкин даёт право предполагать эту возможность:

Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить. (VII строфа)

Равнодушный к формальным элементам искусства, глухой к спорам о "звуках", Онегин предпочитал беседы на другие темы, он вступал в горячие "мужественные" споры

О Мирабо, об Мармонтеле,
О карбонарах, о Парни,
О Бейроне и Бенжамене,
Об генерале Жомини.

Пушкин изъял из окончательного текста эти стихи, но тот факт, что в вариантах к V строфе Онегин был представлен с подобного рода интересами, — надо считать показательным. Тем более что перечень этих писателей почти полностью входил в программу чтения либеральных молодых людей 18191820 гг.

Мирабо (17491791) — крупный деятель французской буржуазной революции. "Первый декабрист" майор В.Ф. Раевский обвинялся, между прочим, в том, что в ланкастерской школе для нижних чинов он пропагандировал идеи "свободы, равенства, конституции", ссылаясь на "Квирогу, Вашингтона, Мирабо". Пушкин не раз вспоминал автора "Essai sur le despotisme" (1774), ненавистника деспотизма, в 1825г. называл его "пламенным трибуном, предрекшим перерождение земли", в 1836г. писал о "колоссальном Мирабо", выдающемся ораторе, которому принадлежало известное изречение перед появлением в национальном собрании изменившего народу Людовика XVI: "молчание народов пусть послужит уроком королям!"

Мармонтель (1723-1799) — французский писатель; был близок к просветителям, переписывался с Вольтером, вращался в политических салонах, где бывали Гольбах и Дидро, д’Аламбер и Гельвеций; пользовался огромной популярностью как автор "Сказок" и романа "Велисарий"; переводы его сочинений в России были многочисленны: роман выходил в нескольких изданиях (начиная с 1768г.); "Contes morales", посвященные вопросам семьи, воспитания, разнообразным эпизодам в жизни людей, когда чувство любви врывается в их душевный мир, были переведены Карамзиным (1794) [24].

После его смерти вышли мемуары (1804), где Мармонтель, покинувший Париж, когда события развертывались под знаком победы якобинцев, в рассказах о своих связях с просветителями иронизировал над былыми соучастниками политических салонов, особенно над Гельвецием. Роман "Велисарий" для Онегина мог быть интересен по аналогиям с русской современностью. Ослеплённый монархом полководец Велисарий, изгнанный по проискам придворных, обличал Тиберия и Юстиниана, выступал против придворной знати, против тирании, рассуждал о принципах верховной власти, о законах, о бедности народа и пр.

В романе находились тирады, созвучные либералистам александровской эпохи: "Тайна, которую скрывают от гордых монархов и которую государь добрый ведать достоин, есть та, что только сила законов имеет в себе власть беспредельную. А кто ищет государствовать самовластно, тот есть невольник. Закон есть согласие всех воль, совокупленных во едину волю. Итак, могущество оного есть стечение всех сил государства. Вопреки тому воля единого, как скоро она бывает неправедна, увидит противны себе те ж самые силы, которые надобно разделять, вязать, истреблять или противоборствовать. В таком случае тираны прибежище имеют иногда к плутам, народ обманывающим… иногда к подлым меченосцам, кровь отечества своего продающим, которые с обнажёнными в руках мечами, обходя, посекают главы тех, кто выше ига восходит и естественного права отыскивать дерзают. Оттуда восстают междоусобия, в которых брат брату говорит: "умирай или покоряйся тирану, который мне платит за то, что я тебе горло перерезал" и т. д. (русский перевод в изд. 1802 г., стр. 85, 87 и 93).

Политический характер имели беседы о карбонарах. Тайная революционная организация так называемых угольщиков (карбонариев), начавшая действовать в Италии с 1817г., имевшая связи с революционерами Франции, Швейцарии, Польши, была известна в определённых кругах русской молодежи: подпоручик Измайловского полка Лаппа признался Гангеблову, члену Северного тайного общества, что он в 1817г. был принят в братство карбонаров его наставником, итальянцем Джильи; какой-то читатель книги Н.И. Тургенева "Теория налогов", очевидно недовольный его либерализмом, написал на полях: "и видно карбонара" [25], кн. Баратов в 1819г. пытался привлечь в орден карбонаров одного чиновника, показывая инструкции, в которых указывалось, что принятый в организацию клянется в вечной ненависти к тиранам и их приверженцам и будет пользоваться всеми случаями для их искоренения. Декабрист Беляев в своих записках говорит: "Нашему либерализму содействовали и внешние события, как то движение карбонариев".

Есть указания, что неаполитанское восстание 1821г. произвело большое впечатление на либеральную часть петербургского общества: "Большая часть молодежи в восторге от всего, что происходит, и не скрывает своих мыслей", — писал один из представителей командовавшей верхушки о событиях того времени.

На языке декабриста А.И. Якубовича  недовольный и карбонарий были понятиями равнозначащими. См. в его письме 28 декабря 1825 г. Николаю I: "Недовольных, или карбонариев, в природе человека и порядке вещей нет; правительство их созидает" [26].

По поводу отставки Н.И. Тургенева А.Я. Булгаков писал брату из Москвы 26 мая 1824 г.: "Про него говорят: туда и дорога, мартинист! Пора их всех истребить! Общее мнение столь поражено карбонарами, что все секты относят к ним! По крайней мере, сим обнаруживается благонамеренный дух нашей старой столицы" [27].
Имя Байрона не случайно стоит рядом с карбонарами. Мятежный индивидуалист, вступивший в Италии в орден карбонариев, волновал русскую либеральную молодежь революционным романтизмом своих сочинений. В одной из переводных статей в "Вестнике Европы" 1818г. о Байроне писалось как о поэте-философе, показывающем "отрицательное действие деспотизма". С 1815г. стали появляться переводы из Байрона в русских журналах. Они, по словам М.А. Бестужева, "кружили всем головы".

11 октября 1819 г. П.А. Вяземский писал А.И. Тургеневу: "Я всё время купаюсь в пучине поэзии, читаю и перечитываю лорда Байрона, разумеется, в бедных выписках французских". А.И. Тургенев отвечал ему 22 октября: "Ты проповедуешь нам Байрона, которого мы все лето читали", а в письме 6 января 1820 г. писал И. И. Дмитриеву "Жуковский дремлет над Байроном, Вяземский им бредит". Автор гневного и резко публицистического стихотворения "Негодование" (1820), Вяземский 25 февраля 1821 г. в письме к А.И. Тургеневу указывал, что "Байрон, который носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в притеснителей, и краски его романтизма сливаются часто с красками политическими".

Страница 5 - 5 из 10
Начало | Пред. | 3 4 5 6 7 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru