Василий Евдокимович Адодуров и его роль в истории русской лингвистической традиции XVIII века

К 300-летию со дня рождения

В современной науке сложилось не без основания такое мнение: принято выделять доломоносовский и ломоносовский этапы в развитии русского языкознания. И если второй период, вершиной которого был гений М. В. Ломоносова, изучен достаточно хорошо (издано «Полное собрание сочинений» великого ученого, опубликовано репринтное издание «Словаря Академии Российской» и т. д.), то первый до сих пор остается загадкой для большинства исследователей или же к нему сохраняется несколько пренебрежительное отношение как «донаучного» этапа. Причиной таких мнений является по большей части простое незнание источников, многие из которых еще находятся в необследованных архивах. С другой стороны, старый штамп «донаучности» невольно диктует именно такую парадигму представления первых десятилетий русской лингвистической науки.

В так называемом доломоносовском периоде действительно немного имен, которые смогли подняться на новый уровень требований науки. Из представителей этого времени наиболее замечательны труды и наблюдения Ф. Поликарпова-Орлова, В. Н. Татищева, В. К. Тредиаковского и почти забытого теперь В. Е. Адодурова.

В старину фамилия Адодуров звучала по-иному: Ододуров или Ададуров. Как свидетельствует «Энциклопедический словарь» Брокгауза-Ефрона, — это «древняя русская фамилия; происходит вместе с Глебовыми и другими от прибывшего в Россию из Швеции при в<еликом> к<нязе> Дмитрии Ивановиче Донском в 1376 г. некоего Облагини. Члены этой фамилии служили воеводами, постельничими, и один из них, Федор Григорьевич, удостоился получить в 1583 г. от Иоанна Грозного титул ближнего дворянина»[1].

О детстве и юношеских годах В. Е. Адодурова известно немного. Родился он 15 (26) марта 1709 г. в Новгороде в дворянской семье, учился в Новгородском духовном училище. В 1723–1726 гг. он продолжил занятия в Славяно-греко-латинской академии, а с 1726 г. — в академической гимназии в С.-Петербурге. В 1727 г. он был зачислен в студенты столичного университета, где обнаружил склонности не только к естественнонаучным знаниям, но и к языкам. Из последних В. Е. Адодуров особенно усиленно изучал латинский, немецкий и французский.

Уже в первые годы учебы в университете В. Е. Адодуров стал практиковаться в переводах с латинского и немецкого языков: он переводил статьи для «Примечаний к Ведомостям», календари, 1730, 1732 и 1733 гг., составленные Г.-В. Крафтом и др.[2] К тому же времени относятся и первые опыты на ниве языковедения. Известно, что он участвовал в подготовке немецко-латинско-русского лексикона Э. Вейсмана и составил к нему краткий очерк грамматики под названием «Anfangs-Gründe der russischen Sprache» (СПб., 1731). Он также работал над вторым изданием «Немецкой грамматики…» М. Шванвица (1734). Эти первые труды дали ученому хорошие навыки работы с разными научными текстами прежде всего в области лексикографии, а также позволили несколько усовершенствовать шаткие кодификационные нормы грамматической традиции*.

Такому профессиональному росту ученого во многом способствовала и его служба: с 1729 г. он «стал работать переводчиком (с немецкого, а позже и с латинского языка) при канцелярии академии. 26 окт. 1733 г. получил звание адъюнкта высшей математики»[3]. Это был первый русский студент, получивший в академическом университете такое высокое ученое звание по кафедре высшей математике у Л. Эйлера. Учителями В. Е. Адодурова по латинскому и немецкому языкам был академик Миллер, по математике — знаменитый Бернулли. Кроме того, работа в Академии наук не была ограничена переводческой деятельностью, он выполнял и иные служебные поручения. Так, известно, что В. Е. Адодуров наблюдал за печатанием Уложения царя Алексея Михайловича.

В. Е. Адодуров как переводчик отличался от своего поколения, искавшего просвещения за границей — как В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов и многие другие. И в этом мастерстве он, будучи самоучкой, весьма преуспел и переводил так же профессионально богословские рассуждения, как и «руководства к познанию простых и сложных машин». Примечательно, что эти знания он получил в нашей, Российской академии наук в первые годы ее существования.

Следующим периодом деятельности В. Е. Адодурова можно считать его знакомство и общение с В. К. Тредиаковским, который вернулся в 1730 г. из Франции и поселился на академической квартире В. Е. Адодурова, помогая последнему совершенствовать знания в области французского языка. Современные исследовали подметили и такую любопытную деталь: «Влияние было обоюдным; программное предисловие к «Езде в остров любви» Тредиаковского обнаруживает текстуальные (так в тексте. — О. Н.) сходства с грамматикой А<додурова> 1731, которая, возможно, представляет собой результат сотрудничества этих двух авторов. А<додуров> познакомил Тредиаковского с одой Феофана Прокоповича на коронацию Петра II; вероятно, они обсуждали и стихотворные опыты самого Тредиаковского»[4]. В 1735 г. В. Е. Адодуров вместе с В. К. Тредиаковским был назначен членом учрежденнного при Академии наук в С.-Петербурге Российского собрания, «задачей которого была разработка вопросов нормализации русского литературного языка и осуществление переводов на русский язык произведений зарубежных писателей и трудов ученых»[5].

Деятельность В. Е. Адодурова в 1730-е гг. становится все более интенсивной именно в сфере языковедческих разработок. Его рецензии на переводы ученых трудов, поступавших в Академию наук, имели большой вес и часто решали исход дела. Кроме того, он «стал признанным авторитетом в области кодификации рус<ской> разговорной речи и норм литературного языка…»[6]. Последние вопросы, как можно предположить, особенно его занимали во время работы в Российском собрании.

С 1736 г. В. Е. Адодуров стал преподаватель немецкий и латинский языки, историю, географию и математику и осуществлять надзор за выпускниками Славяно-греко-латинской академии, одним из которых был М. В. Ломоносов. А далее В. Е. Адодуров не оставлял педагогического труда: он преподавал сенатским юнкерам «славенскую грамматику» и латинский язык, а с 1744 г., по представительству графа К. Г. Разумовского, — назначен домашним учителем будущей императрицы Екатерины II. Это составило особый период в жизни ученого.

Но прежде необходимо сказать о той его многогранной работе по языкознанию, которая проводилась им в 1730–1740-е гг. и осталась практически незамеченной историками языкознания. О. Я. Лейбман и Б. А. Успенский в цитировавшейся работе приводят данные Архива РАН, свидетельствующие о том, что в 1737 г. В. Е. Адодуров написал «Заметку о «ъ» и «ь». Они же пишут: «С 1 июня 1738 по осень 1740 А<додуров> должен был четыре раза в неделю «публично в Академии показывать надлежащие до российского языка правила и по совершении оных толковать на том же языке реторику», а «все, что до того надлежит, сам вновь сочинять»[7]. Особенно плодотворны были грамматические «штудии» В. Е. Адодурова: в 1740 г. он сообщал, что «новую грамматику для способнейшего изучения языка делает»; в 1738–1741 гг. «он создал пространную рус<сскую> грамматику, которая сохранилась частично в рус<ском> списке 1738–1739 , частично в переводе на швед<ский> язык М. Гренинга. Она содержала ряд важных положений, отразившихся в последующих грамматических сочинениях, в частности в «Разговоре об ортографии» Тредиаковского (1748)»[8]. «Грамматика» В. Е. Адодурова осталась неизвестна современникам (ее комментированное издание осуществлено только в 1975 г.)[9]. Это было отчасти причиной занижения роли ученого в становлении языкознания XVIII в. или порой его полное забвение.

Но прежде чем мы коснемся обзора этого интереснейшего труда В. Е. Адодурова, вернемся к его общению принцессой Софией, будущей наследницей российского престола. В ее «Записках» сохранились редкие комментарии того, как обучал Адодуров и какие характеристики ему давала сама принцесса:

«Епископ псковский составил мне исповедание веры; он перевел его на немецкий язык; я учила наизусть русский текст, как попугай; я знала еще тогда лишь несколько обыденных выражений; однако с нашего приезда, т. е. с февраля месяца, Ададуров, ныне сенатор, обучал меня русскому языку. Но так как у псковского епископа, с которым я твердила свое исповедание веры, было украинское произношение, Ададуров же произносил слова, как все говорят в России, то я часто подавала повод этим господам поправлять меня; один хотел, чтобы я произносила на его образец, а другой — по-своему. Видя, что эти господа вовсе не были согласны между собою, я сказала это великому князю, который мне посоветовал слушаться Ададурова, потому что иначе, сказал он, вы насмешите всех украинским произношением; он заставил меня повторить мое исповедание веры; я прочла его, сначала произнося по-украински, а затем по-русски. Он мне советовал сохранить это последнее произношение, что я и сделала, несмотря на псковского епископа, который однако считал себя правым»[10] (Записки, начатые 21 апреля 1771 г.);

«Мне дали уже троих учителей: одного, Симеона Теодорского, чтобы наставлять меня в православной вере; другого, Василия Ададурова, для русского языка, и Ландэ, балетмейстера, для танцев. Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, я вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял мне Ададуров…» (с. 210. Собственноручные записки императрицы Екатерины II); «Ададуров был прежде моим учителем русского языка и остался очень ко мне привязанным…» (с. 431. То же).

Какие интересные факты: оказывается, и в обучении был немало интриг. И если б не Ададуров, как знать, может быть, будущая императрица лучше бы говорила… по-украински, чем по-русски!

Кроме того, В. Е. Адодуров составлял для юной принцессы по-русски письма для императрицы Елизаветы, которые его знатная ученица лишь переписывала от руки.

К этому же времени (1756 г.) относится и принадлежавшее английскому послу сэру Чарльзу Уильямсу характеристика В. Е. Адодурова: «Я не видал ни одного из туземцев столь совершенного, как он; он обладает умом, образованием, прекрасными манерами; словом, это русский, соизволивший поработать над собою»[11]. «Не мудрено, — пишет далее акад. С. Ф. Платонов, — что Екатерина называла его своим «другом» («mon ami Adadourow»).

Знакомство с Екатериной II проложило дорогой В. Е. Адодурову в высший свет: за короткое время он получил должность помощника советника, советника, затем герольдмейстера, не прерывая при этом связи с Академией наук, которая по-прежнему поручала ему делать переводы[12]. Близость с всесильными графами Разумовскими как раз и привела его к Екатерине II, которая, по словам С. Ф. Платонова, «впутала его в дворцовые интриги… и в конце концов подвела под годичный арест по так называемому Бестужевскому делу, когда Екатерину и канцлера Бестужева заподозрили в покушении изменить законное престолонаследие в пользу Екатерины»[13]. В итоге этих дворцовых интриг В. Е. Адодуров был отстранен от должности герольдмейстера, произведен в статские советники и отправлен в ссылку в Оренбург исполнять должность помощником губернатора, где пробыл до 1762 г. По восшествии на престол Екатерина II вернула своего любимца в Москву. В. Е. Адодуров был назначен куратором Московского университета, президентом Мануфактур-коллегии, а с 1763 г. — сенатором. С 1770-х гг. он чаще жил в С.-Петербурге, продолжая в то же время быть покровителем Московского университета, для которого, надо сказать, он оказал немалые услуги: заботился об пополнении библиотеки, приглашал иностранных ученых, занимался подготовкой русских специалистов для учебы за границей. С 1778 г. он стал почетным членом Академии наук, а к концу жизни был пожалован в действительные статские советники.

Таковы основные факты биографии ученого. Теперь обратимся к обзору его труда — «Грамматики»[14]. Она разделена на следующие части (названия заголовков даем в современной орфографии):

О грамматике вообще.

Часть первая. О орфографии.

В начале книги автор дает определение этой науке: «Грамматïка есть такая наука, которая обыкновенно члвческую рЪчь приводитъ въ обыкновенныя правила» (с. 93). В. Е. Адодуров разделяет ее на части: орфографию, этимологию, синтаксис, просодию. Он говорит о происхождении самого термина и его сущности: «…начало свое воспрïяла она от усматрïванïя того что въ употребленïи языка казалось прилично или неприлично, послЪ такïя примЪчанïя были собраны и приведены въ порядокъ…» (там же).

Такое пристальное внимание к орфографии (не только у В. Е. Адодурова) вполне закономерно для первой половины XVIII в.: реформа русской графики, произведенная Петром Великим (замена церковного шрифта на гражданский и др.), неустоявшиеся речевые нормы, сильная диалектная традиция, имевшаяся тенденция к вариативности в графическом оформлении текстов, введение новых слов и многое другое — все это требовало сознательной кодификации и унификации письменных норм, создания реальных, отвечающих традиции русского языка, орфографических, грамматических и иных правил. Примечательно уже то, что В. Е. Адодуров четко определяет содержание самой науки: «Орфографïя есть та часть Грамматïки, въ которой показывается способ, какъ члвческую рЪчь писмом, или обыкновеннымï знаками, изображать надлежитъ» (там же).

В. Е. Адодуров подразделяет «литеры» (по терминологии того времени) на гласные и согласные: «Гласнымï называются тЪ которыя безъ помощи другихъ лïтер разныя члвческïя голосы изображаютъ, а согласнымï тЪ названы которыя без прибавленïя одной из гласных лïтер никакого члвческаго голоса учинить и выговорит не могутъ» (с. 95).

Особо автор пишет о литере «ъ», которая, по его мнению, «не изьявляет никакого члвческагω голоса и для того въ произношенïи словъ ничего не способствуетъ сïе подает праведную причину почитать сей знакъ въ ншей азбукЪ за излишней, и подлинно ежели бы онъ изъ числа нших лïтер общим согласïем был выключенъ то бы не токмо не произошло от тогω въ изображенïи нших рЪчей лïтерами ни какой неспособности но еще бы и то затрудненïе уничтожилось которое имЪют дЪти въ то время когда читат учатся…» (с. 96). Мы видим здесь, что ученый выражал прогрессивную позицию по поводу такого спорного (даже для XIX в.) вопроса, смело и твердо отстаивал свой взгляд.

В. Е. Адодуров в своем труде ссылается и на другие книги: грамматику 1648 г., сокращенную грамматику 1723 г., полемизируя с ними как раз в вопросе об употреблении «ъ».

Весьма интересны те случаи, когда ученый пытается проникнуть в историческую парадигму звука («литеры»). И хотя его размышления не получили развития в этом труде, они свидетельствуют о тонкости и верности наблюдений. Так, например, он говорит о «перемене литер» в словах типа богъ – божество, духъ – душа (с. 101). В. Е. Адодуров касается здесь и глаголов. Так он пишет: «Глагол вожу когда онъ есть учащателный глагола везу тогда съ своимï сложнымï перемЪняет ж въ настоящем и въ прошедшем времени на з на прим: вожу, возишь, возилъ, перевожу… но когда онъ есть учащателный глагола веду, тогда съ своими сложнымï ж в’ помянутых времЪнах перемЪняет на д напр: вожу, водишь, водил, навожу…» (с. 103).

Очень интересны высказывания В. Е. Адодурова по поводу употребления литеры «ять». Он говорит о сложности как чужестранцам, так и «природным русским людям» научиться ее правильно использовать. По его свидетельству (и это объективный факт), «ять» и «е» «меж собою весма разнствуют», значит, делает вывод ученый, «ять» «за излишную почитать неможно» (с. 107).

В этой книге россыпями даются очень современные для того времени, тезисы, например, о гражданском слогоделении, противопоставленном слогоделению церковных книг, об ударении, которое автор связывает с продолжительностью звучания, а также о значении разных видов ударения и т. д. В. Е. Адодуров весьма подробно разбирает вариативные явления, возникающих при употреблении литер io, й и т. п.

Приведем два параграфа из указанного труда:

«§ 115. Какъ всЪ въ члвческой рЪчи случающïеся словá, когда они писмом изображены бываютъ, для долшой ясности въ читанïй, ннЪ между собою расставливаются, такъ и самую рЪч на разныя части раздЪляютъ, которыя от грамматиков означиваются особливыми на то избранными знаками iные знаки называются у насъ именем строчных препинанïй и состоят иногда из одной точки (.) которой знакъ называется точка иногда из малого полукружïя въ сторону обращеннаго (,) которой знакъ называется запятая иногда из запятой съ точкою (;) что называется запятая точка а иногда из двух точекъ (:) и называется двоеточïе. Къ сим прибавляется еще точка вопросителная которая по ннЪшнему употребленïю изображается слЪдующим знаком (?) а называется также и именем вопросныя, и точка удивленïя (!) которая от того приняла имя удивителныя или удивная.

§ 116. Сïе в ГрамматикЪ принятое употребленïе имЪетъ несказанную ползу потому что оно подаетъ способ къ отвращенïю многïя неясности или сомнЪнïя которыя по случаю одного слова болше до той нежели до другой рЪчи или стиха принадлежащаго могутъ учинится. Отъ того что точки и запятыя въ тЪхъ мЪстахъ гдЪ их ясно изображат надлежало оставлены были произошли неопреодолимыя оныя трудности, которыя какъ при толкованïи догматовъ вЪры и священная писанïя такъ и при изясненïи гражданских законовъ и прочих въ житïи полЪзных и важных писменных сочиненïй случаются. Однако ж писатели еще и понынЪ въ томъ между собою согласится не могутъ; что до употребленïя разных знаковъ препинанïя касается. Почти всякъ из нихъ опредЪляетъ себЪ на то особливыя правила, которым другой послЪдоват уже не хочет. А многïе и весма никаких правил или порятка въ том себЪ не претставляютъ. Некоторые покусились правила свои о том предложит и въ народ, но они совершеннаго поттвержденïя не получили и подлинно можно сказат что то весма трудно или еще и невозможно чтоб о строчных препинанïях подать такъ совершенныя правила, которыя бы общим согласïемъ приняты и поттверждены были, въ рассужденïи безчисленнаго различïя въ том поряткЪ которым слова расположенымï бываютъ также и для различных понятïй…».

В целом в данном труде немало интересных, мы бы даже сказали, неожиданных для того времени идей, показавших В. Е. Адодурова не только способным интерпретатором, но и грамотным, дальновидным ученым, любящим, знающим и понимающим строй родного языка.

Мы обмолвились уже о том, что В. Е. Адодурова недооценили в свое время, да и позднее, в трудах лингвистов и энциклопедистов XIX–XX вв., его фигура оставалась на периферии филологической науки. Так, знаменитый «Энциклопедический словарь» Брокгауза-Ефрона, приводит только одну фразу касательно его лингвистических идей: «Кроме математических исследований, А<додуров> издал немало полезнейших переводов с иностранных языков и составил русскую грамматику»[15]. Даже объемный труд С. К. Булича по истории русского языкознания не уделил Адодурову должного внимания.

Тем не менее личность ученого по интенсивности просветительской, учебной и научной работе занимает далеко не последнюю позицию в персонологии XVIII в. Его несомненные заслуги в области языкознания еще предстоит оценить и исследовать в русле формирования общелингвистической традиции той эпохи и ее влияния на развитие последующих этапов, но даже наш небольшой обзор показывает В. Е. Адодурова исключительным, во многом нетрафаретным ученым, не имевшим по сути предшественников, создававшим свою школу грамматики, открытую для живой мысли, для эксперимента, не лишенную новизны и авторства во многих идеях. Кроме прочего, В. Е. Адодуров созданием этого основного своего труда показал себя и знатоком старинной славяно-русской и в то же время общеевропейской языковедческой мысли, без знания которой невозможно было и соперничество русской школы, ее находки и открытия.

Но закончить статью хочется не лингвистическим резюме. Академик С. Ф. Платонов, написавший в лихие 1920-е гг. статью о В. Е. Адодурове, назвал последнего «культурным европейцем», справедливо выделив особую черту его личности, приподнял ученого на должную высоту русского просветителя XVIII в.: «В Адодурове видим мы первого по времени простого русского человека, достигшего не только технической выучки, но и верхов европейской культуры. Для первой половины XVIII века это было явление совершенно незаурядное, можно сказать, исключительное»[16].