Функции и роль деловой письменности в текстах древнерусской литературы (на примере воинских повестей)

Особым жанром русской повествовательной прозы являлись воинские повести, отображавшие события реальной истории Руси сквозь призму художественного переосмысления. Такие сочинения, в силу своих жанрово-текстологических особенностей, социально-культурной направленности, допускали внедрение в структуру книжной традиции словесного полотна произведения ряд композиционных элементов другой, а именно — деловой традиции. Это было обусловлено прежде всего исторической подоплекой создания подобных памятников древнерусской литературы, необходимостью выделить и подчеркнуть конкретные, значимые для отечественной истории эпизоды, прославлявшие достоинства русского войска. Такие произведения пересказывали подлинные картины жизни в особой манере литературного исполнения, создавали своеобразную летопись Московского государства. В свою очередь, и деловая письменность фиксировала факты реальной истории государства, закрепляя с помощью уложений, судебников, договоров и других юридических актов действительно происходившие изменения в общественно-правовой, культурной, политической и духовной сферах. Поэтому жанр воинских повестей оказался на пересечении книжно-литературной и приказно-бытовой традиций и мог использовать богатый формулярный и лексический потенциал «подьяческого» языка. Неоднородна и их стилистическая основа, зависящая не только от времени и места создания текста, его функциональной направленности, но и от потенциального носителя, «редактора» (воинские повести входили в переработках, например, в летописные своды). В них наряду с традиционным орнаментом исследователи исследователи отмечают использование приемов эмоционально-риторического стиля и языковые контаминации «плетения словес» (см., напр.: [Трофимова 2003]). Но по-прежнему остается неясной ситуация с приемами и способами композиционного взаимодействия с источниками иной, приказной традиции.

Одним из таких произведений, в структуре которого немалое место занимают заимствования из делового языка, стали исторические повести об азовском взятии, сохранившиеся в разных списках и вариантах и имеющие разную жанровую основу. Воспользовавшись авторитетным изданием текстов этих повестей, предпринятым А. С. Орловым, рассмотрим наиболее показательные примеры взаимодействия книжно-литературной традиции с приказной.

Прежде всего стоит сказать, что имеется три основных типа воинской повести об азовском взятии («сидении»): историческая, документальная и поэтическая. Каждая из них неравномерно и неравнозначно воспроизводит пласты деловой словесности, отдавая предпочтение в целом все же книжной (церковной) стихии. Так, в первом из указанных типов, имеющим подзаголовок «Преднаписание о граде Азове и о прихожени[и] атаманов и казаков великого донского войска о взяти[и] его», общий литературно-языковой фон почти не выходит за рамки славянской речи и ее экспрессивных фигур. Повесть начинается такими словами: «Сей убо бяше град Азов поставлен бЪ от истинныя православныя християнския вЪры от греческаго языка в прежнее лЪта от древнихъ родов при апостоле Павле, а стояния себЪ имЪя в морских отоцЪхъ въскрай синяго моря, на усть столповыя реки Дону Ивановича волново казачества. И за наше великое пред Господемъ Богомъ согрЪшение в прежние лЪта прародителства нашего бысть гонение на истинную нашу православную християнскую вЪру от техъ злохитренных ока(я)нныхъ и свирЪпых и немилостивых волков поганскаго языка бусуръманския вЪры от агарянского изчатия, первие же паче на восточне странЪ на святый славный град Иерусалимъ и при царе Костянтине на Царь град, и во Ерусалиме и во ЦарЪ граде и во всЪхъ окрестныхъ градехъ от тЪхъ окаянныхъ и немилостивых волков поганскаго языка около БЪлово и Чермнаго мора и Синово моря же православная християнская вЪра разорена и попленена до основания»[i] (Азов-1, 51). И далее почти все изложение исторического типа повести выдержано в стилистике церковно-книжной культуры. Здесь обильно используется духовная орнаментика текста, являющаяся особой композиционной формулой, сопровождающей исторический факт. Например, в одном из эпизодов повести говорится следующее: «Божиею милостию и всемудраго Бога промыслом, изволениемъ Отца и содЪйствиемъ Сына и поспЪшением Святаго Духа, вкупЪ святыя и животворящия и неразделимыя Троица Отца и Сына и Святаго Духа, и молением теплыя нашея заступницы и ходатаицы о роде християнстем пречистыя владычицы нашея Богородицы и присно дЪвы Мария ко истиному Господу Богу и Спасу нашему Иисусу Христу к сыну своему а к создателю рода человЪча и помощию святаго славнаго Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иванна и святыхъ небесных сил и всЪхъ святыхъ молением, после молебнаго пЪния на дру­гой недЪле в среду поидоша атаманы и казаки и все великое донское войско под тотъ славны Азов град в судЪхъ по Дону и конные по берегу, призывая Господа Бога и пречистыя его Матеръ на помощъ» (Азов-1, 55). Как можно заметить, текстовой формуляр, обслуживающий языковое оформление этой части повести, выдержан снова в церковно-книжных традициях. Но сходный по стилистике эпизод обнаруживается и в памятниках приказной письменности, особенно в духовных грамотах. Так, в одной из них, царя Ивана Васильевича IV (1572), начальная клаузула документа представляет собой подобный образец устойчивой текстовой формулы: «Во имя отца, и сына, и святаго духа, святыя и живоначальныя троицы, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь, и по благословению отца нашего Антония, митрополита всея России…» (ДДГ, 426). Но поскольку произведение имеет прототипом документальные события, рассказ то и дело сопровождается описанием обстоятельств и мест, связанных с реальной сюжетной линией. Тогда автор переходит на язык, ориентированный на светскую речь, где могут использоваться элементы приказного и бытового обихода. Так, описывая Азов, автор замечает: «Да в том же граде Азове но прежней нашей православной християнской вЪре греческаго языка престоль Божий, а стоит церковъ и до нынЪ святаго и славнаго Пророка и Предтечя Крестителя Господня Иванна[ii]. А служил у тое церкви греческой поп черной, и тое церков Божию они поганыя многажды разоряли.Около того храма жили грЪки и от тЪхъ окаянных азовскихъ людей приимали лютую скорбь и гонение и укоръ и поношение християнской вЪрЪ. А образ Иванна Предтечи написан в лЪта SЛЗ м году, а писалего греческой поп Θедоръ» (Азов-1, 52); ср. в другом варианте: «А в той церкви стоит образъ Иоанна Предтечи греческаго переводу, а писалъ тотъ образъ греческой поп Θеодор черной в лЪто SЛЗ го году» (Азов-2, 63). В этих фрагментах следует отметить и такой типичный композиционный прием построения текста, как линейное наслаивание предложений, их соединение посредством конструкций с сочинительными союзами: а стоит…; А служил…; А образ…; а писал… Тот же самый прием мог использоваться и в деловой письменности. Вообще надо заметить, что синтаксическая структура воинских повестей исторического цикла в отдельных частях представляет собой приближенный к разговорному синтаксис. Обиходная речь, словесные образы литературных форм того времени, переработанные согласно канонам древнерусского книжника, дозволяли использование таких оборотов с характерным сочленением предложений посредством сочинительного союза и, как: «И сь(Ъ)зжалис атаманы и казаки и все великое войско донское на Манастырскомъ яру и тут же пришли прибылные люди королевские земли казаки запорожские. И против тридневнаго Христова воскресения того же году посылали атаманы и казаки и все великое войско донскоеохочихъ людей для языка под Азов град. И в то время под градомлюдей азовских побили и многихъ живых взяли языками. И волное казачество великое донское войско атаманы и казаки велели повЪстить всему великому донскому войску, чтобы шли в кругъ» (Азов-1, 53–54); «И по той рекЪ Дону по всЪм городкамъ и по острожкамъ и по юртам послали атаманы казаки во(й)сковые грамоты и до заполным рЪчкам к атаманом и х казакомь вь верхь по рекЪ по Дону, чтоб збиралис и готовились итти под славный град Азовъ без мешкоты…» (Азов-2, 63–64). При господстве церковнославянизмов даже в таком книжном орнаменте в текстах наблюдаются незначительные вкрапления делового обихода, часто стилизованные под славянскую речь, как в примере ниже, учиниша стоит в одном ряду с подобными глагольными формами. В то же время литературная канва постоянно испытывает на себе иной микроконтекст, вносящий другую, разговорно-приказную семантико-стилистическую струю: «…учиниша себЪ сторожю… и Божиею милостию велико донское войско подмЪтиша их бусурманов с руским полоном и караулы их скраша и их безбожных агарян азовцовъ и турских и крымских бусурмановъ всЪх побиша и мечю их предаша, …а руской полонъ вес до единаго человЪка отбиша и тот вес полон отпустиша в московское государство в украинныя городы вь их домы, гдЪ хто живал» (Азов-2, 65).

Другим историко-культурным и отчасти лингвистическим фактом, сближающим воинскую повесть с бытовой письменностью, является датировка событий, точное указание на количество участников, вообще числовое обозначение. Иначе говоря, историческая регламентация определенного тематического фрагмента всегда сопровождается конкретной фиксацией факта. Можно предположить, что установка на дату и число есть своеобразная семиотическая константа текста, присутствующая в целом ряде художественных и документальных сочинений, например, в летописях и в деловых источниках. Сравним такие отрывки:

а) два эпизода из исторической повести об Азове — «Бысть в лЪта ЗРМЕ г году во дни благочестиваго и христолю(б)иваго государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца въ КЕ лЪто благочестивыя державы его царьского величества, и при его государьских присныхъ дЪтехъ, при государе царевиче князе АлексЪе Михайловиче всеа Русии въ Θ лЪта возраста его, и при государе царевиче князе Иванне Михайловиче всеа Русии въ Е лЪто его воз­раста, и при богомолце столпа непоколебимаго великия росиския деръжавы московского государьства великого господина святейшаго кир Иосаθа патриарха московскаго и всеа Русии въ Г лЪто патриаршества его, тогож году мЪсяца апрЪля въ Θ день волное казачество великое донское войско атаманы и казаки на низ словушия реки Дону Ивановича на Манастыръскомъ яру собрав собЪ круг и учали думу о граде Азове чинити, не того де града Азова чинитца много пакости росискому государьству московския державы и нашимъ юртамъ» (Азов-1, 52–53);

«Месяца апрЪля въ $ка день в пятницу Азов осадили и учредивше войско на четыре полки и в тЪ полки полковников и ясаулов себЪ выбраша и окопавше около того всего града Азова все великое донское || войско ко граду Азову рвы великия и туры плетеныя землею насыпашаи подкопаше под стену около всего града, как мочно из рукъ з другъ на друга камением метати, и битвы многия быша дни и нощи. А которыя азовския люди по послЪднЪму пути зимнему пошли ис того града в росиское государьство московския державы в украину для разорения православнаго християнства, и в тЪ поры шли тЪ люди с Руси с полоном в свои домы, и их с караулов великого донского войска казаки подмЪтиша и руской полон у нихъ отбиша а ихъ всЪхъ под мечь подклониша» (Азов-1, 55–56);

б) фрагмент из летописного свода XVI в.— «В лЪто 6801. Билъ челомъ князь АндрЪи Александровичь цареви, съ инЪми князи роуськими, на брата своего великого князя Дмитрея Александровичя. Царь отпоусти брата своего Дедюня съ множествомъ рати на великого князя Дмитрея Александровичя. Они же много пакости оучиниша христьяном, и много городовъ поимаша — Володимерь, Москвоу, Дмитров, Волокъ, Переяславль, а иныхъ всЪх 14 городовъ взяша и всю землю поустоу сътвориша. <…>» (ПСРЛ-39, 95);

в) отрывки из деловых текстов — «ЛЪта 7158 марта въ 19 д. по г. указу память думнымъ дьякомъ Ивану Гавреневу да Семену Заборовскому, да дьякамъ Григорью Лаpioнову да Ивану СЪверову. Данъ изъ СтрЪлецкаго приказу Θедору Хлопову колодникъ дорогобуженинъ Θедька Григорьевъ Щуръ въ госу­даревЪ, въ великомъ дЪлЪ. И велЪно ему, Θедору, того колодника держать на чепи и въ желЪзахъ съ великимъ береженьемъ. И марта 18 д. на первомъ часу дни Θедоръ Хлоповъ въ СтрЪлецкомъ приказЪ сказывалъ…» (Слово и дело, 232); «Въ лЪто 7156, июля въ 16 день, государь царь и великiй князь АлексеЪй Михайловичь, всея Русiи самодержецъ въ двадесятое лЪто возраста своего, въ третье лЪто Богомъ хранимыя своея державы, совЪтовалъ съ отцемъ своимъ и богомольцомъ, святЪйшимъ Iосифомъ, патрiархомъ Московскимъ и всея Русiи, и съ митрополиты, и со архiепископы, и съ епископомъ, и со всЪмъ освященнымъ соборомъ, и говорилъ съ своими государевыми бояры, и съ окольничими, и зъ думными людьми…» (Соб. Улож., 5).

Во всех указанных текстах летоисчисление как датировка события — явление исторической, а значит, и деловой истории — взаимодействует с реальными лицами. Их титулование делается сообразно приказным традициям времени. Так, в одном месте читаем: «…государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца…» (Азов-1, 52), и далее: «…при государе царевиче князе АлексЪе Михайловиче всеа Русии въ Θ е лЪта возраста его, и при государе царевиче князе Иванне Михайловиче всеа Русии въ Е лЪто его воз­раста...» (Азов-1, 52–53); «…шол ис того града Азова к великому нашему государю царю и великому князю Михаилу Θедоровичю всеа Pyciи…» (Азов-1, 56); «…тогоже лЪта апрЪля Θ де волное казачество великое донское войско атаманы и казаки и удалыя молотцы вниз словущия реки Дону на Монастырском яру …собра себЪ войско и учиниша себЪ кругъ и начаша думу думати о взяти града Азо­ва, како ево взяти» (Азов-2, 63); «И тогож году и числа пришли из Запорог черкасы и казаки литовския земли...» (Азов-2, 64); «И тогож году послали атаманы и казаки и все великое донское войско лехких удалых охочих молотцовь под град Азовъ для языковъ, и в то число под градом Азовом поганых бусурмановъ турских и азовских многихъ людей побили…» (Азов-2, 64); «…в воскресный день в четвертом часу дни июня во ИIч, на память сватаго мученика Левонтия, тот подкопной мастер Иван немчинов по повелЪнию атаманов и казаковъ в подкопе порох запалил» (Азов-2, 68).

Отмеченное свойство воинской повести использовать исторический факт как элемент композиционной структуры текста нередко может иметь дополнительный «деловой» оттенок, но исполненный уже в книжной манере с былевым колоритом. Так в последнем примере встретились сочетания учиниша себЪ кругъ и начаша думу думати. Здесь в первое слово — типичный элемент приказного текста — подверглось грамматической обработке сообразно литературной традиции и приобрело форму аориста.Итак, указание на дату и исторических лиц с их титулами есть композиционный прием, роднящий воинские повести с деловой литературой.

В таких эпизодах, как правило, выявляется и другой компонент структуры текста, почерпнутый из приказной традиции. Снижение духовно-религиозного пафоса и направленность повествования в сторону «прозы жизни» требуют употребления и соотвествующих языковых формул на уровне морфологии, лексики, в которых четко ощущается стилизация бытовой речи, деловой культуры. Так, одним из показателей заимствования из приказной письменности является употребление флексии -у в местном падеже единственного числа в следующих фрагментах: …на Манастыръскомъ яру... (Азов-1, 53), …и в великом донском войску… (Азов-1, 54), …в часовънЪ наЯру… (Азов-1, 54), …о том смертномъ часу… (Азов-1, 55). Этот грамматический признак как устойчивый элемент морфологической структуры деловых памятников получил широкое распространение как в источниках официального, так и регионального происхождения. Причем чаще всего указанное окончание используется после предлогов в, на с местным или временным значением. Данный вопрос обстоятельно исследован проф. Л. Ф. Копосовым, приводящим большую подборку примеров. Вот некоторые из них: въ болшом храму, в Лиском волочку, и въ тылу и мн. др. [Копосов 2000: 142 и далее]. По его мнению, в приказных документах нередко встречаются и формы на -у после предлога о (как и в нашем случае): о сыску, о соляном торгу, … указы о свинцу и пороху и др. [Копосов 2000: 145]. Сходная грамматическая ситуация наблюдается и с предпочтением употреблять флексию -у вместо -а в родительном падеже единственного числа в тех случаях, когда композиция текста заимствуется из источников делового содержания. Выше мы цитировали такой фрагмент, но здесь отметим еще и этот морфологический признак: …тогож году… (Азов-1, 53), …словушия реки Дону… (Азов-1, 53), …от того порохового дыму… (Азов-1, 60), …образъ Иоанна Предтечи греческаго переводу... (Азов-2, 63), … тогож году… (Азов-2, 64).

Отдельными смысловыми блоками на общем церковнославянском полотне произведения выделяются пласты делового текста. И хотя они немногочисленны, но используют богатую языковую палитру приказного формуляра, например: «…учали думу о граде Азове чинити, не того де града Азова чинитца много пакости росискому государьству…» (Азов-1, 53); «И выведаючи тот посол Θома у всего великого донсково войска к Азову приступную думу, и послал в Азов сызмЪнъными грамотами и из Азова велЪлъ послати в Крым для людейи в Томан и в Керчь. И Божиею милостию и пречистые Богородицы помощию и государьским счастьем а войсковымъ радЪнемъ тЪхъ измен­ников сы их измЪнъными грамотами поймали. А охреян Осанко толмач, которой с тЪмъ посломъ былъ, и он своимъ волшебство(м) великому донскому войску чинил пакость великую, а говорил так: «тепере де казаков ис под Азова побитых возят каюками, а станут де возит и бударами» (Азов-1, 56); «И великое донское войско, стоячи под тЪмъ градом Азовом, денежные казны и пороховые изхарчили, запорожскимъ казакомъ скуднымъ людямъ, покупав, давали, для того чтобы милосердый Господь Богъ тот град Азов в руцЪ наши предал и чтобы тЪ азовцы впред въ росыской земли церкви Божия не разоряли православных бы християн…» (Азов-1, 57); ср. в другом варианте: «А стоячи у Азова града, атаманы и казаки изхарчили своей казны денежной и пороховой купленой казны много, что давали запорожским скудным людем покупая порохъ и всякое оружие давали, чтоб в великом войске смятения в том не было…» (Азов-2, 66); «И апрЪля въ КИ день прииде от государя царя и великого князя Михаила Θедоровича всеа Русии с Москвы к великому донскому войску съ его государьским жалованемъ с хлебными запасы и з денежною казною и с пороховою дворенин Степан Чириков с войсковымъ атаманом с Ываном Катаржнымъ, да с нимъ же с Ываном пришли верховые многие атаманы и казаки из своихъ юртов, пришли Дономъ рекою пода[iii] Азов град бударъ со сто болшихъ. И в тЪ поры у великого донского войска бысть радость великая о государьскомъ жаловане и о прибылныхлюдех, и в тЪ поры все великое донское войско стреляли на Азов град из мЪлково оружия и из болших пушек» (Азов-1, 57); «В то же время в великом донскомъ войску прилучися казак, родом немецкия земли, именем Иван. И атаман Михайло Иванов и все великое донское войско учали Ивану бити челом, чтобы под тот град Азов под стену подкоп повел. И тот Иван подкоп под град повел» (Азов-1, 57–58).

В указанных фрагментах зафиксирован целый комплекс «деловых» признаков и формулярно-жанрового свойства, и лингвистического. Мы отмечаем здесь наличие лексики памятников приказной письменности, в том числе наименования актовых документов: сызмЪнъными (так в тексте. — О. Н.) грамотами, измЪнъными грамотами; а также сочетания денежные казны, с хлебными запасы и з денежною казною, съ… государьским жалованемъ,во(й)сковые грамоты (Азов-2, 63); листы измЪнные (Азов-2, 65);устойчивые обороты типа родом… именем…;глагольные формы и выражения учали, чинити, чинитца, чинил, учали… бити челом, прилучися казак; русские по происхождению причастия выведаючи, стоячи, украдучи грамоты (Азов-2, 65) как текстовые показатели «подьяческого» стиля. И в другом историческом варианте повести также присутствуют указанные элементы деловой речи: «И атаманы и казаки о тЪх языках учинили кругъ и думали думу, какъ Азов град взять…» (Азов-2, 64); «Как приЪхаша ко граду Азову и учал говорит атаман Iван Михайлов всему великому войску» (Азов-2, 65); «И атаман Михайло Iвановъ и все великое войско били челом тому Iвану немчину, чтоб онъ подкопъ подвел под городовую стЪну…» (Азов-2, 66); И съЪзжались атаманы и казаки и все великое донское войско на славной столповой рекЪ Дону на Монастырьском яру и думали о взяти града Азова, а уже от того града московскому государьству и рязанской укранне[iv] и литовской украйне и нашим казачимь юртамъ чинятся пакости великие и посмъх и поношение и укоризна и насилие великое и полоненикомъ рускимь неистерпимая мука и продажа» (Азов-2, 64).

Характерным композиционным приемом воинской повести является введение в структуру текста прямой речи и разговорно-просторечных элементов вроде изхарчили (Азов-1, 57; Азов-2, 66), без мешкоты (Азов-2, 64), «деловой» морфологии, орфографии и фонетики, отражающих особенности живого произношения и в целом стилистику утилитарного текста и дублирующих формуляр типовых памятников приказного письма: …а говорил так: «тепере де казаков ис под Азова побитых возят каюками, а станут де возит и бударами (в этом отрывке частица де как раз и служит ярким признаком деловой письменности); въ росыской земли; с Ываном Катаржным; из мЪлково оружия; тепере; Осанко, Михайло; ср. в другом варианте подобные характеристики: …противъ празника cвЪтлово Христова тридневнаго Воскресения… (Азов-2, 64), …с Охреянкомъ да с Осанком… (Азов-2, 65); …гараздъ подкопъ под городы подводить (Азов-2, 66); …х казакомь… (Азов-2, 64).

Мы уже отметили одну синтаксическую особенность композиционного построения воинской повести, сближающую ее с неделовыми жанрами. Здесь наблюдаем и такие приемы, как использование синтаксической формулы юридической письменности, а иногда и ее повтор, особенно часто возникающие в текстах местного происхождения; в наших примерах это: И в тЪ поры…, и в тЪ поры…; В то же время…; сходное по манере документации событий в деловой литературе словесное соединение частей предложения с помощью микросвязки: да с нимъ же с Ываном пришли верховые… В приведенных выше фрагментах встречается отрывок, построенный по такому же «приказному» принципу: «А которыя азовския люди по послЪднЪму пути зимнему пошли ис того града в росиское государьство московския державы в украину для разорения православнаго християнства, и в тЪ поры шли тЪ люди с Руси с полоном в свои домы…» (Азов-1, 56); ср. тот же фрагмент в другом варианте: А которые азовъския и турския и крымския люди по последнему пути пошли из Азова града в росиiское государьство московския державы в резанскую украйну...» (Азов-2, 65). Отдельные разделы судебных кодексов XV–XVII вв. используют сходный синтаксический оборот, например: «А которые земли за приставом в сuдh, и тh земли досuжывати…» (Суд. 1497, 11); «А которые будутъ у поля опричные люди, и околничему и дiяку отъ поля ихъ отсылати; а которые опричные люди не пойдутъ, и имъ тЪхъ отсылати въ тюрму» (Суд. 1550, 123); многие главы «Соборного уложения» имеют такой же зачин: «5. А которыя слободы патрiарши, и властелинскiя, и монастырскiя, и боярскiя, и думныхъ и всякихъ чиновъ людей около Москвы: и тЪ слободы со всякими промышленными людьми опричь кабалныхъ людей, потомуже по сыску взяти за государя…» (Соб. Улож., 135).

Вставки фрагментов делового текста в историческом типе воинской повести лаконичны и содержат, как мы видим, описание бытовых явлений. Они как бы вплетаются в книжный фон повествования, не разрывая при этом литературной основы произведения. Вот некоторые из таких показательных эпизодов:

«Азовцы же з города наругахуся и глаголаша войску:

«Сколько де вам казаком под городом Азовом ни стоят, а нашего де вам Азова не взят. Бывало де вас казаков под Азовом градом не такая сила, а Азову де погибели не было. Сколко де в Азове в стенахъ камения, и столко де ваших голов казачихъ под нимъ погибло» (Азов-1, 59);

«Азовцы ж смотряху на атаманов и казоковъ (так в тексте. — О. Н.), радующеся, глаголаху промеж себя:

«Казаки де збираются, хотять от Азова нашего проч итти» (Азов-2, 68);

И тогож часу почели другиi подкоп копати и копали подкопъ Д недЪли. Азовцы ж з города казаком наругахуся и глаголя:

«Кто у вас болшой старшина над вами казаками, хто атаман, есть ли с кЪм поговорить?» (Азов-2, 67).

В нем присутствуют, равномерно переходя одна в другую, и книжная стихия (формы прошедшего времени глаголов наругахуся, глаголаша, глаголаху, глаголя), и приказная. Последняя наиболее грамотно копирует деловой стиль тогда, когда текст заключен в рамки прямой речи, а ее бытовой потенциал почти всегда в таких случаях подкрепляется употреблением частицы де; просторечными формами вроде хто; звуковым письмом з города.

Другой тип воинской повести об Азове — документальный — разнится с предыдущим прежде всего иной манерой подачи текста, где на первый план выходит деловой документ как композиционный прием воссоздания реальной исторической ситуации. Сам подзаголовок Списокъ съ записки съ роспросныхъ рЪчей, слово въ слово (Азов-3, 85) уже свидетельствует о том, что повествование будет содержать, наряду с традиционными формулами и схемами воинских повестей, приказный блок, на котором основана главная стилистическая линия сюжета. В. В. Колесов корректно заметил, когда говорил, что «стиль делового документа здесь господствует (курсив наш. — О. Н.), хотя в произведении слышатся и слова участника событий: протокол доносит до нас живую речь, слегка подправлденную книжным синтаксисом» [Колесов 1989: 100].В данном случае для интерпретации используется такой жанр средневековой деловой словесности, как расспросные речи. Одной из его особенностей является запись слово въ слово, что позволяет в наиболее приближенных к «подьяческому» слогу языковых красках описать военные события. В этом типе повести находят синтез книжно-литературная и деловая разновидности текстов не просто на уровне отдельных элементов, которые мы анализировали ранее, но уже на ином формуляре, диктующем главенство приказных трафаретов в общем композиционном русле литературного произведения.

Структура такого текста четко подразделяется на две части. В первой —традиционный деловой зачин: «ЛЪта ЗРN г году октя(б)ря въ КИ день приехали к государю царю и великому князю Михаилу Θедоровичу всеа Русiи к Москве з Дону из Азова града донскiе казаки, атаман Наум Васильев да ясаул Θедор Иванов, а с нимi КД человЪка казаков, которые сидЪли в Озове в осадЪ, и в Посольском приказе про всякiе вЪстi по государеву указу пЪчатник и думной дьяк Θедор Θедоровичь Лихачев ихъ розспрашивал, а в роспросе сказали атаман с товарищи» (Азов-3, 85). В нем легко обнаружить все необходимые компоненты словесного полотна бытовой письменной культуры: разговорный синтаксис, окающая форма, упрощенная, некнижная грамматика, типичный формуляр. Особо подчеркнем, что меняются сам тип языка и его формы: от церковнославянской книжной стихии (в исторических вариантах) до реального приказного контекста (в документальном варианте), где живая речь и письменный деловой обиход, не стесненные славянской манерой повествования и ее традиционным каноном, почти не стилизуются и подвергаются литературной обработке только в очень незначительной мере.

Вторая часть этой повести излагает «расспросные речи» и почти копирует деловой документ прежде всего своими языковыми клише и в целом содержательной структурой текста (мы выделили такие фрагменты подчеркиванием): «В прошлом де во РМΘ м году июля в КД де(нь) прiслал турской ИбрЪимъ салтан царь под Озов град четыре паши, Иусейна да Капитана да Мустоθу да ИбрЪима. А с ними де турских и розных двунадесять земель всякiх воинских людей двестi тысящь, да крымской царь, да братья его Нарадын да Крым Гiрей царевичь, а с ними крымских и нагайских татар сорок тысящь, да горских черкас I. Да с ними же были немЪцкiе люди городоимцы и приступные умышленнiки, шпанцы[,] италияне, θренчюжане, венецЪяне, которые дЪлать умЪют всякiе прiступные подкопы i иные мудростi и ядра огненые чиненыя. А пушек с ними было РК, а у пушек де ядра в два пуда и в полтора, а прикованы былi все на чепях для того, чтобы из Азова казаки на выласках тех пушек не взяли. А былi с турками паши розныхъ земель люди: туркi, грЪки, волохи, серьби, арапы, можары, буданы, бавЪяки, арнауты, мутяне, черкасы горские. И всего с крымским царем и з братьямi его и с турскими паши и крымских и нагайских татар, и турских и всяких людей, оприч вымышленнiков, пол третя ста тысящь человЪкъ. А собиралiся де они на ту войну по четыре годы, а на пятой июля в КД день пришли под Озов град, а на другой день к городу приступали двожды» (Азов-3, 85–86). Деловая структура этой части текста содержит те же композиционные, лексико-грамматические элементы, что и предыдущая. Описание фактов лишено художественной изобразительности, почти не имеет метафорического подтекста, типичных для книжной культуры эпитетов и других стилистических фигур (а те, что отмечены нами, единичны, например, в предложении: «А то оне атаманы и казакi многие видели явно, что ото образа Иванна Предтечи от суха дрЪва течаху многие следы, аки струя» (Азов-3, 88)), предельно конкретно, событийно. Присутствует только констатация факта, а его языковая оболочка не выходит за рамки законов деловой письменности. Здесь присутствуют уже отмечавшиеся ранее атрибуты приказного текста разных уровней: формулярные, собственно языковые, структурные. В дальнейшем изложении из книжных элементов, которые здесь единичны, наиболее характерны местоименные формы оне (Азов-3, 86), местного падежа единственного числа таких существительных, как подкопех (Азов-3, 87), употребление церковнославянских написаний вроде нощь (Азов-3, 86), неполногласия, например, града (Азов-3, 87) и нек. др. Заметим, что те же книжные компоненты используются и в приказных источниках. Но они не меняют общего фона документальной повести, который остается предельно приближенным к памятникам бытовой письменности, к следственному обиходу, находясь на пересечении традиций повествовательного жанра документального рассказа и «деловой словесности»: «И после того оне поганые в город к ним на стрелах грамотки мЪтали, чтобы оне атаманы и казаки то азовское збитое городовое пустое мЪсто им отдали турским людям, и оне тЪ турскiе люди дадут им за то городовое мЪсто многую казну. И оне де атаманы и казаки, видя Божiю милость и заступленiе святителя Иванна Предтечи, им турским людям в том отказали и многiе тмачiсленные казны у них не взяли. А как оне в осаде сидЪли, и оне де казаки имЪли постъ и молитву и моленiе великое в чистоту душевную и телесную» (Азов-3, 87–88).

Наконец, третий тип воинской повести — поэтический — представляет собой еще один способ освещения и письменной фиксации исторических событий. Но на сей раз в нем преобладает былевая, песенно-фольклорная стихия, использующая другие правила «языковой игры». И если начало почти идентично документальной повести, отличается лишь несколькими словами и выдержано в стиле приказных памятников — «ЛЪта ЗРN го году о(к)тября въ КИ день приЪхали к Москве к государю царю i великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русиi самодержьцу з Дону из Азова города донскiя казаки, атаманъ Наумъ Василевъ да ясаулъ Θедор Ивановъ, а с нимi ка(за)ковъ КД человЪка, которыя сидЪли в Азове городе от турокъ в осаде, и своему осадному сидЪнью привезли роспись и тое роспис подали на МосквЪ в Посолскомъ приказе печатнику и думному дьяку Θедору Θедоровичю Лихачеву, а в росписи их пишетъ» (Азов-4, 96), — то содержательная часть во многом ориентируется на традиции устного народного творчества и использует приемы, характерные для реализации поэтического замысла автора. Впрочем, основной акцент по-прежнему делается на документирование событий, их изложение согласно «росписи», т. е. следует в русле деловой традиции, поэтому письменный язык этого типа повести не претерпевает значительных книжных трансформаций[v]. Вот два фрагмента, иллюстрирующих изложенные положения:

1). В первом выделяется преимущественно официально-деловой, бытовой контекст: «ТЪх то людей собрано на нас горных мужиков многие тысечи без числа, и писма им нЪт, тако их множество. Да с ними ж пашами пришел ис Крыму, со всею своею крымскою i нагайскою ордою, да крымских и нагайских князей и мурзь и татар, вЪдомых писменых людей <…>, опричь тЪхъ невЪдомых людей. Да с тЪм же царем пришло горскихъ и черкаских князей <…>. А было с пашами под нами всяких воинских собраных людей всяких розных земель, i вЪръ царя турского, его земли и розных земел: <…> А збирался турской царь на нас казаковъ за морем ровно Д годы, а на пятой год он пашей своих и крымского царя под Азовъ прислалъ» (Азов-4, 97–98).

2). Во втором преобладает метафорическая поэтизация исторических событий, но возвышенный, пафосный тон не заключен в рамки строгого книжного стиля и не ориентирован на церковно-религиозную стихию, а довольно свободен и применяет разные литературно-языковые схемы: «ГдЪ у нас была степь чистая, тут стала у нас однемъ часом людми их многими, что великие леса темныя. Отъ силы их многия и от уристанья их конского земля у нас под Азовом потреслася и погнулас, и из реки у нас из Дону вода на береги выступила от таких великих тягостей, и из мЪстъ своих вода на луги пошла. И почали они турки по полям у нас шатры свои турецкия ставит, и полатки многия, и наметы великия, i дворы болшия полотняныя, и горы великия и страшныя на тЪх полатах наших i единым часомъ показалис. И почали у них в полкЪхъ их быти трубли великия в трубы болшие, и iгры многия, и писки от них в полках пошли великия и несказанными голосами страшными их бусурманскими» (Азов-4, 98–99); «Солнце померкло и во дни том свЪтлая кровь превратилас, какъ есть наступила тма темная. <…> набаты у них гремят многие и трубы трубятъ и в барабаны бьют, в велики и несказанны. Ужасно слышати сердцу всякому их бусурманския трубля, яко звЪри воютъ страшны над главами нашим(и) розными голосами. Ни в каких странах ратных таких людей не видали мы и не слыхано про такую рать от веку» (Азов-4, 99–100).

Итак, мы выяснили, что воинская повесть как жанр древнерусской литературы обильно использует формы, стиль и трафареты делового письма. Они могут варьироваться в зависимости от уровня книжности текста, от особенностей художественного перевоплощения словесного материала и в конечном счете — от языковой и документальной основы произведения. В тех случаях, когда на первое место в изложении событий выходит историко-религиозный план, такие вкрапления незначительны и представлены главным образом в качестве «деловых» вставок в общий церковнославянский фон повествования[vi]. Когда же основой повести становится приказный документ и автор желает буквально следовать историческому факту, используя минимум метафорических, книжно-литературных компонентов, тогда возрастают количество и роль делового орнамента в композиции произведения, а ее формы приобретают не стилизованное, а реальное воспроизведение типового жанра (в нашем случае это «распросные речи» и «росписи») приказного памятника. Значительное число «деловых» вкраплений наблюдается в поэтическом типе повести, сотканном из приказного формуляра с богатым использованием изобразительных приемов иносказания и имеющим свой особый ритм и манеру пересказа. Здесь стереотипные шаблоны деловой речи также оказывают большое влияние на структуру и композицию текста и выделяются в общем строе традиционной книжной культуры постоянством контекста, устойчивыми формулами и специфическими письменными клише, заимствованными из деловой литературы. В целом воинские повести в силу специфики своего развития использовали разные формулы: и деловые и неделовые (о последних писал А. С. Орлов [1902]) и отличались подвижной, гибкой структурой, позволявшей использовать и реализовывать композиционные приемы и языковые стереотипы разных письменных традиций.

Источники

Азов-1 — [Исторические повести об Азовском взятии] Повесть и храбрость и мужество атаманов и казаков донского войска о граде Азове // Орловъ А. Историческiя и поэтическiя повЪсти объ АзовЪ (взятiе 1637 г. и осадное сидЪнiе 1641 г.). Тексты. М., 1906. С. 51–61.

Азов-2 — [Исторические повести об Азовском взятии] По рукописи Ундольского № 794 // Там же. С. 62–68.

Азов-3 — [Документальная повесть об Азовском сидении] Сказанiе о прихожденiи крымскаго царя и турскихъ пашей и о ихъ приступехъ ко граду Азову. Списокъ съ записки съ роспросныхъ рЪчей, слово въ слово // Там же. С. 85–89.

Азов-4 — Поэтическая повесть об Азовском сидении первой редакции (фрагмент) // Там же. С. 96–100.

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. / Подготовил к печати Л. В. Черепнин; Отв. ред. С. В. Бахрушин. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Отд. стр.

ПСРЛ-39 — Полное собрание русских летописей. Т. 39. Софийская первая летопись по списку И. Н. Царского / Отв. ред. В. И. Буганов, Б. А. Рыбаков. — М.: Наука, 1994. Отд. стр.

Слово и дело — Новомбергскiй Н. Слово и ДЪло Государевы. (Процессы до изданiя Уложенiя АлексЪя Михайловича 1649 года). Томъ I // Записки Московскаго Археологическаго института, издаваемыя под редакцiей А. И. Успенскаго. Томъ XIV. — М., 1911. С. 1–17, 44–45, 138–141, 225–233, 378–383, 417–420, 538–543.

Соб. Улож. — Соборное Уложенiе Царя АлексЪя Михайловича 1649 года. Изданiе Историко-Филологическаго Факультета Императорскаго Московскаго Университета. М., 1907. С. 5–193 (отдельные главы).

Суд. 1497 — РГАДА. Гос. древлехранилище, отд. V, рубр. 1, № 3. Текст сверен по изданной рукописи и ее цветной фотокопии: Судебники XV—XVI веков / Подготовка текстов Р. Б. Мюллер и Л. В. Черепнина, комментарии А. И. Копанева, Б. А. Романова и Л. В. Черепнина; Под общей редакцией академика Б. Д. Грекова. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 19–29.

Суд. 1550 — Судебникъ 1550 г. // Христоматiя по исторiи русскаго права. Составилъ М. Ф. Владимiрскiй-Будановъ. Выпускъ второй. Изданiе четвертое. Кiевъ, 1901. С. 117–181.

Литература

Колесов В. В. 1989 — Древнерусский литературный язык. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989. — 296 с.

Копосов Л. Ф. 2000 — Севернорусская деловая письменность XVII–XVIII вв. (орфография, фонетика, морфология). М.: МПУ, 2000. — 287 с.

Орлов А. С. 1902 — Об особенностях формы воинских повестей (кончая XVII в.) / Издание Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете. — М., 1902.

Орлов А. С. 1909 — О некоторых особенностях стиля великорусской исторической беллетристики XVI–XVII вв. // ИОРЯС Императорской АН 1908 г. Т. XIII, кн. 4. — СПб., 1909. С. 344–379.

Трофимова Н. В. 2003 — Своеобразие стилистики «Повести о нашествии Тохтамыша» // Русская речь. 2003. № 4. С. 63–68.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru