Древнерусская словесность и вопрос об ожидании Конца света в XI веке

Мнение о присутствии в памятниках древнерусской словесности XI — начала XII в. отчетливо выраженных эсхатологических представлений неоднократно высказывалось разными исследователями. Эсхатологические представления находили, обыкновенно, прежде всего в тексте «Повести временных лет» (далее — ПВЛ). Так, Р.О. Якобсон, доказывая актуальность эсхатологических настроений на Руси в конце XI в., ссылался на годовые статьи ПВЛ под 6600—6604 гг.: «Согласно византийской эсхатологической литературе, которую на славянском востоке усердно переводили и цитировали, “седьмой век”, т. е. седьмое тысячелетие с сотворения мира, воспринимался как эпоха небывалых насилий и катастроф, за которой наступит светопреставление. Особенно пугало книжников седьмое столетие седьмого тысячелетия, “седморичное седмовремя”, и на его пороге — в 6600—6604 гг. (1092—1096) — “Повесть временных лет” полна эсхатологических намеков, летописец широко цитирует и парафразирует “Откровение” Мефодия Патарского и сквозь призму этих пророчеств воспринимает злободневные бедствия».[1]

Р.О. Якобсон, очевидно, подразумевал статью 6601/1093 г., посвященную половецким набегам, и статью 6604/1096 г., в которой летописец приводит рассказ югорцев об увиденных ими диких людях, заклепанных в горных темницах, и отождествляет эти дикие племена с нечестивыми народами, заточенными в горах Александром Македонским; книжник цитирует эсхатологический апокриф «Откровение Мефодия Патарского», в котором выход этих нечестивых племен из их горной темницы отнесен к преддверию Конца света.

Относительно недавно И.Н. Данилевский обратил внимание на другой фрагмент ПВЛ — летописную годовую статью под 6360/852 г. — первую годовую статью в «Повести временных лет», сообщающую: «Въ лѣто 6360 <...> наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля».[2] И.Н. Данилевский объясняет отнесение первой летописной даты к царствованию византийского императора Михаила тем, что летописцы отождествили императора с Михаилом из «Откровения Мефодия Патарского», чье правление является одним из знамений грядущего Конца света. Древнерусские книжники, работавшие над ПВЛ, по мнению И.Н. Данилевского, рассматривали исторические события прошлого и настоящего в перспективе близящегося Страшного Суда, и царствование Михаила трактовалось ими как очевидное свидетельство наступающих «последних времен».

Эсхатологическую семантику исследователь склонен видеть и в выражении времяньные лѣта из заглавия ПВЛ. Настаивая на эсхатологической направленности ПВЛ, И.Н. Данилевский истолковывает слово времяньныхъ как указание на годы, времена, предваряющие конец света.[3] Он цитирует Толковую Палею 1406 г., в которой содержится речение Христа: «Несть вамъ разумети временъныхъ лѣтъ, яже О(те)ць Своею властию положи».[4]

Наконец, совсем недавно мнение об актуализации эсхатологических настроений и ожиданий на Руси в конце XI — начале XII в. высказал А.А. Гиппиус. А.А. Гиппиус утверждает, что к 6600/1092 г. на Руси наблюдался «мощный всплеск эсхатологических ожиданий», отраженный, в частности, в Начальном своде; одно из проявлений – интерес летописца к фигуре Михаила III.[5] Помимо указания на традиционный пример (ссылки на «Откровение Мефодия Патарского»в летописной статье 6604/1096 г.) исследователь напомнил, что в первой датированной записи ПВЛ под 6360/852 г., сообщающей (известие неточно) о воцарении в Царьграде императора Михаила III и о первом походе руси на Царьград во время его правления, содержится расчет временных периодов от сотворения Адама до смерти киевского князя Святополка, крестильным именем которого было Михаил; при этом ближайшей точкой отсчета для событий Русской истории летописец делает начало правления Михаила III. От него отсчитывается начало княжения Олега Вещего и последующий ряд княжений вплоть до кончины Святополлка. А.А. Гиппиус полагает, что внимание летописцев привлекло тождество имен императора Михаила III и князя Святополка-Михаила Изяславича; осознание такого совпадения будто бы и проявилось в ПВЛ в отсчете годов от правления императора до смерти князя, не случайно названного в некрологической статье 6621/1113 г. христианским именем (в других некрологических статьях ПВЛ крестильные имена князей не приводятся). А.А. Гиппиус ссылается также на употребление в памятниках, созданных в конце 1070 — 1080-х гг., выражений «последние времена» и «последний род». В «Житии Феодосия Печерского» это соседствующие фрагменты: «мнози боудоуть послѣдьнии ибо сии послѣдьнии вящии прьвыхъ о(ть)ць яви ся» (цитируется Мф. 19: 30); «И се же чюдьнѣе яко же пишеть въ отьчьскыихъ кънигахъ. слабоу быти послѣдьнюмоу родоу. сего же Х[ристо]съ въ послѣдьниимь родѣ показа и. пастоуха инокыимъ».[6] В «Чтении о Борисе и Глебе» Нестора — это строки: «Исусъ Христосъ благостию своею призри на свою тварь. Не дасть бо имъ погыбнути въ прельсти идолстѣи. Нъ по мнозѣхъ лѣтехъ милосердова о своемь созданьи. хотя и в последняя дьни присвоити къ своему божеству. Яко же и самъ глаголаше въ еоуангелии притчами <…>».[7] Далее Нестором цитируется притча о работниках одиннадцатого часа.

«Эсхатологически ориентированный» характер, по мнению А.А. Гиппиуса и имел составленный в это время так называемый Начальный свод, предшествовавший ПВЛ (составление Начального свода исследователь относит к «эсхатологически напряженному» 1092 г. Эта ориентация будто бы проявлена в заглавии свода, сохраненном в тексте Новгородской первой летописи младшего извода: «Временникъ, еже есть нарицается лѣтописание князеи и земля Руския, и како избра богъ страну нашу на послѣднѣе время <…>».[8]

Основанием для «всплеска эсхатологических настроений», по мнению А.А. Гиппиуса, сходному с якобсоновским, было особенное восприятие 6600 г., так называемого «юбилейного» года, с которым могло связываться ожидание Конца света.[9]

Все приведенные свидетельства актуальности эсхатологических представлений на Руси XI — начала XII в. небесспорны, а некоторые очень проблематичны.

Прежде всего, о внимании к «юбилеям» на Руси этого периода ничего не известно, и, соответственно, не может быть доказано особенное отношение к 6600 г. как началу «эсхатологического времени».

В статье ПВЛ 6601/1093 г. нет очевидных эсхатологических настроений. Эсхатологическое «Откровение Мефодия Патарского» было предметом особенного интереса для древнерусских книжников, но, ссылаясь на «Откровение Мефодия Патарского» в годовой статье ПВЛ под 6604/1096 г., летописец отнюдь не утверждает, что уже приблизился Конец света: о скором появлении нечестивых народов, знаменующем его приближение, не говорится.

Что касается особенного интереса к фигуре Михаила III, то других, кроме статьи 852 г., данных, которые могли бы свидетельствовать о таком отношении к византийскому императору, в летописи также нет. Между прочим, имя Михаила встречается далеко не во всех списках и версиях переводного текста «Откровения Мефодия Патарского»[10], и обязательность для киевских книжников отождествления Михаила из этого текста с византийским императором Михаилом III не очевидна. Например, насильственная смерть Михаила III, убитого заговорщиками, затрудняет ассоциации между ним и Михаилом из «Откровения…», который не был убит, а вручил свою державу самому Господу.

В «Откровении Мефодия Патарского» легендарный царь Михаил представлен победителем иноплеменников и устроителем благословенного царства, он правит сначала в Константинополе, а затем в Иерусалиме, где и умирает. Исторический император Михаил, упоминаемый в летописной статье 852 г., в Иерусалиме, естественно, не царствовал. «Откровение Мефодия Патарского» относит правление легендарного царя Михаила именно к «последним временам»: при нем выходят из гор дикие народы, заточенные там Александром Македонским.[11] Между тем летописец сообщает в ПВЛ о «заклепанных» в горах диких племенах и о будущем нашествии нечестивых народов только под 1096 г., то есть спустя более чем два века после царствования Михаила III. Древнерусский книжник, ссылаясь на «Откровение…», ожидает выход этих племен из горных темниц только в неопределенном будущем.

В сознании современников исторический Михаил III, отразивший набег русов и «восстановивший» православную веру, действительно ассоциировался с Михаилом из «Откровения Мефодия Патарского».[12] Однако совершенно не очевидно, что такое уподобление было значимым для составителей ПВЛ, работавших в первые десятилетия XII в.

Показательно, что в византийской историографической традиции Михаил III — фигура почти исключительно отрицательная, и такое отношение к нему было известно на Руси. Примеры — описание царствования Михаила III в Продолжении Хроники Георгия Амартола[13] и в компилятивном Летописце Еллинском и Римском[14]; значительно более поздний пример негативного описания Михаила III содержится в Русском хронографеначала XVI века.[15] Источники упоминают о строительстве царем роскошной конюшни, что вызвало насмешки магистра Петра, противопоставившего Михаилу III Юстиниана, воздвигшего Святую Софию (неосторожный на язык сановник был после этого избит по приказу императора); говорят об убиении по приказу царя кесаря Варды и о словах обличения, сказанных неким монахом (Михаил велел убить монаха мечом, но люди отстояли черноризца); рассказывают, как царь упивался вином накануне гибели.

Правда, на Руси было и иное отношение к Михаилу III: весьма красноречиво панегирически комплиментарное уподобление этому императору князя Константина Всеволодовича в реконструированном тексте Троицкой летописи под 6713/1205 г.[16] Однако такое отношение не было единственным.

852 год избран летописцами как начальная точка отсчета исторического времени, так как в этот год Русь якобы становится известна миру, «открывает себя», приходя в столицу Империи — Константинополь. Неслучайность выбора в качестве первой даты года воцарения императора Михаила III (неверно указанного вместо 842) отмечает В.В. Дергачев: «Отсчет хронологии русской истории “Повесть временных лет” начинает с воцарения византийского императора Михаила III <…> при котором окончательно было ниспровергнуто иконоборчество и восторжествовало православие. И выбор этой даты, принятой всем последующим летописанием, безусловно, никак не мог быть случайным <…>».[17] Но В.В. Дергачев не предлагает трактовать выбор этой даты в эсхатологической перспективе.

Дополнительное объяснение, связывающее появление этой даты с эсхатологическими мотивами «Откровения Мефодия Патарского», является избыточным, хотя и возможным.

Упоминание христианского имени покойного Святополка Изяславича (ум. в 1113 г.) во фрагменте Повести временных лет под 6360/852 г., содержащем отсчет годов от Адама и далее от воцарения Михаила III до смерти Святополка, не является бесспорным доказательством, что тезоименитство императора и князя устойчиво осознавалось древнерусскими книжниками еще около 1092-го, «юбилейного» года, как исполненное глубокого символического смысла. Святополк мог быть соотнесен с византийским императором — восстановителем православия как благочестивый князь. Не доказано восприятие Михаила III на Руси этого времени как своего рода эсхатологической фигуры, а не только как восстановителя православия, при котором славяно-русы впервые угрожали Царьграду.

Мнение об эсхатологическом характере выражения «времяньные лѣта»[18] из заглавия ПВЛ также небесспорно. По-видимому, оно восходит к речению Христа о временах и сроках Второго пришествия из Деяний святых Апостолов (1: 7), от которого производно аналогичное словосочетание в тексте Толковой Палеи.[19] Но эсхатологический смысл выражения времена и лета в славянском тексте Деяний имеет контекстуально обусловленный характер. Само по себе это выражение эсхатологической семантикой, вероятно, не обладало. Показательны следующие примеры, в которых такого значения нет: «праздьникы нѣкыя чьтоуще елиньскыя. Дни же абие и м(с)цѣ и врѣмена и лѣта блоудяще» (Ефремовская Кормчая, XII в.. ГИМ, № 227, л. 272а); «Влдко ги… вѣкомъ творьче сътворивыи времена и лѣ (т)» (Сборник молитв, втор. пол. XIII в., Ярославский областной краеведческий музей, л. 171).[20].Семантика слова времяньные в заглавии ПВЛ временных лет неясна и вызывает разногласия среди исследователей[21].

Выражение последние времена, встречающееся в «Житии Феодосия Печерского» и в «Чтении о Борисе и Глебе», не обязательно обладало актуальным эсхатологическим смыслом; наделение его этим смыслом книжники особо акцентировали.[22] Так, например, поступил Епифаний Премудрый в «Житии Стефана Пермского», прямо связавший «последние времена» с приближением эсхатологически чреватого 7000 года: «Но егда Самъ небесный Владыка Господь Богъ нашь Своею благодатью въсхоте призрѣти на Свою си тварь, не дасть им до конца погибнути въ прельсти идолстѣй, но по мнозхъ лѣтѣх милосердова о Своем си созданьи, въсхоте их спасти и привести, и присвоити къ Своей благодати хотя в послѣдняя лѣта, якоже “въ 11 годину” — яко Сам глаголаше въ святѣмъ Еуангельи притчю <…> (следует цитата из притчи о работниках одиннадцатого часа); и далее: «Поистиннѣ во “весь день”, рекше вся дни живота своего и вся лѣта своя стояша в невѣрствии пермяне, во идолослужении, не бѣ бо никтоже приходил к ним, иже бы им благовѣстил Слово Божие.

Но егда благоволи Спасъ наш, якоже и преже рекохомъ, в последняя дни, в скончанье лѣт, въ остаточная времена, на исход числа седмыя тысяща лѣт, милосердова о нихъ Господь нашь, не дасть им погибнути в прелести идолстѣй».[23]

Прилагательное послѣдьнии обладало значением не только собственно ‘последний, конечный’, но и ‘позднейший, поздний’.[24]

В житиях Феодосия и Бориса и Глеба и в Начальном своде[25] послѣдьнии лѣта — в первую очередь своеобразная формула, описывающая величие Руси — работников одиннадцатого часа, избранных после других народов, но обладающих не меньшим христианским достоинством, чем призванные ранее,[26] а не свидетельство ожидания близкого конца времен.

Понятие последний в христианской традиции обладало не столько темпоральным, сколько аксиологическим значением: «Характерно, что даже во времена позднего Средневековья, когда от Рождества Христова насчитывали уже до полутора тысяч лет, упорно продолжали говорить в официальных документах Церкви о евангельских временах как о “последних временах”. Они осмыслялись как “последние” не по эмпирии, а по смыслу — по эсхатологическому смыслу».[27] Как замечает С.С. Аверинцев, «[н]а литургическом языке Православия уже о временах земной жизни Христа говорится как о “последних”, и ни одного здравомысленного верующего это не смущает, хотя по человеческому счету с тех пор прошли два тысячелетия (и пройдет столько тысячелетий, или годов, или только дней, сколько Богу будет угодно). Мы уже очень давно — “эсхатон”».[28]

Такое осмысление понятия последний известно оригинальной древнерусской книжности. «В последняя бо лета Господь нашь Исус Христос, слово Божие, родися от Пречистыя девы Мария Богородица и приятъ страсть, исправляя падения рода нашего, и въскресе въ третии день, и възнесеся на небеса въ день пятедесятныи» (Пространная редакция «Жития Михаила Ярославича Тверского»).[29]

Таким образом, утверждение, что источники около 6600 г. свидетельствуют об «апокалиптических знаках разного рода».[30] и что эсхатологична в узком смысле слова «историографическая схема» Начального сводаи ПВЛ.[31], мне представляется слишком смелым. Однако А.А. Гиппиус замечает, что «[э]схатологизм Предисловия (к Начальному своду по тексту Новгородской первой летописи младшего извода. — А.Р. ) окрашен в светлые тона: речь в нем идет не о мрачных знамениях близкого конца света, но о богоизбранности Руси как христианского царства “последнего времени”, которому еще надлежит реализовать свое историческое предназначение».[32] С этим утверждением невозможно не согласиться. Но при таком определении эсхатологизм по существу становится просто синонимом христианской историософии.



[1] Якобсон Р.О. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 108.

[2] Повесть временных лет / Подгот. текста, пер., статьи и комм. Д.С. Лихачева; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц; Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. (Серия «Литературные памятники»). С. 12.

[3] Данилевский И.Н. Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1995. № 5. С. 101-109.

[4] Палея Толковая по списку, сделанному в г. Коломне. Труд учеников Н.С. Тихонравова. М., 1892. Л. 35об, с. 70, стб. 139.

[5] Gippius A. Millenialism and Jubilee Tradition in Early Rus’ History and Historiography // Ruthenica. Киïв, 2003. T. 2. С. 159-164; Гиппиус А.А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер: К 60-летию В.М. Живова / Отв. ред. А.М. Молдован. М., 2006. С. 82-83.

[6] Успенский сборник XII—XIII вв. / Изд. подгот. О.А. Князевская, В.Г. Демьянов, М.В. Ляпон. М., 1971. С. 72, стб. 26в.

[7] Revelli G. Monumenti letterari su Boris e Gleb. Литературные памятники о Борисе и Глебе. Genova, 1993. Р. 610, стб. 91а;

[8] Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. 3. С. 103, текст по Толстовскому списку, л. 1, с конъектурой издателя А.Н. Насонова.

[9] В более мягкой форме соображения об эсхатологических мотивах в летописании рубежа XI и XII вв. высказывает А.Ю. Карпов: Карпов А.Ю. Об эсхатологических ожиданиях в Киевской Руси в конце XI – начале XII века // Отечественная история. 2002. № 2. С. 13. О «юбилейных» датах в «Повести временных лет» см. также: Гиппиус А.А. 6700 год от сотворения мира // Родина. 2002. № 11-12. С. 102-106.

[10] См.: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской письменности. (Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн. 2) М., 1897. С. 183-188, 193-195.

[11] Там же. С. 180-183.

[12] См., напр., об этом: Петрухин В.Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. I. (Древняя Русь). С. 96-99, здесь же литература.

[13] Истрин В.М. Книгы временньныя и образныя Георгия мниха. Хроника Георгия Амартола в славяно-русском переводе. Текст, иссследование и словарь. Пг., 1920. Т. 1. Текст. С. 503-516.

[14] Летописец Еллинский и Римский / Подгот. текста О.В. Творогова и С.А. Давыдовой. СПб., 1999. Т. 1. Текст. С. 454—455, 463—464, 465 (текст по списку: БАН, 33.8.13, лл. 259в—259г, 265в—266а, 267б).

[15] Полное собрание русских летописей. М., 2005. Т. 22 С. 342—343, 349—351, л. 148об., 160об.-162об.

[16] См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. 2-е изд. СПб., 2002. С. 290.

[17] Дергачев В.В. Византийский синодик в древней и средневековой России // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2001. № 1 (3). С. 18.

[18] Это мнение, особенно настойчиво высказанное в работах И.Н. Данилевского, полностью поддержал В.Я. Петрухин: «Исследователи обращали внимание на соответствие названия Начальной летописи цитате из Деяний апостолов (1. 7) и Толковой палее <…>: “Несть вам разумети временных лет, яже Отець Своею властию положи” <…>, при том что в церковно-славянской Библии речь идет о “временах и летах”. Представляется очевидным эсхатологический смысл этой максимы, а стало быть, и названия Начальной летописи, и летописной концепции в целом. Однако эта максима ориентирована не столько на Конец света, сколько на “открытость” исторического процесса: эта “открытость” будущему и стала основой христианской истории, в том числе истории летописной. При этом сами слова Христа, как и дальнейшие пассажи деяний, отсылают к пророчествам Даниила (2. 21): “И Тои применяет времена и лета, поставляет цесари и представляет”. Смена царств – исторический смысл библейского пророчества – был (так. – А. Р.) не менее важен для летописцев <…> чем эсхатологические ожидания (хотя эсхатологический смысл пророчеств оставался актуальным – не случайно столь популярными в византийской и славянской традиции оставались апокрифические видения Даниила и “Откровение Мефодия Патарского” <…>). Цитаты из Даниила (5. 21), где Святополк Окаянный сопоставляется с Валтасаром, о знамениях и чудесах (3. 32) имеются в летописных статьях 1015 и 1093 гг. <…>. Но более существенными представляются прямые ссылки на “книги Даниила” во вставках, восходящих к Хронографу по Великому изложению, где речь идет о прорицаниях иудейских жрецов Александру Македонскому, который “возьмет царство” Дария, и об освобождении иудеев из вавилонского плена, откуда их выведет архангел Михаил <…> Эти вставки сюжетно связаны с походами русских князей, возглавляемых Владимиром Мономахом, против половцев в заключительной части Начальной летописи. Существенно, что смене “царств” – власти аваров, волохов и хазар над славянами – посвящено и космографическое введение ПВЛ». - Петрухин В.Я. «Русь и вси языци»: Аспекты исторических взаимосвязей: Историко-археологические очерки. М., 2011. С. 145. В другой работе В.Я. Петрухин делает уточнение: «Однако пафос Повести временных лет не есть, все же, эсхатологический пафос <…>. Пафос Начальной летописи – этиологический, начало русской христианской истории, истории нового народа <…>». – Петрухин В.Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия. С. 326, выделено в оригинале.

[19] Гиппиус А.А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. I (Древняя Русь). С. 452-458.

[20] Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.): В 10 т.. М., 1988. Т. 1 (а — възаконятися). С. 493.

[21] Из последних работ на эту тему см. прежде всего: Гиппиус А.А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия. С. 448—460. По аргументированному мнению А.А. Гиппиуса, в основе заглавия лежат «два аспекта значения времена и лѣта – “календарно-хронологический” и “эсхатологический”» (Там же. С. 454). См., однако, критические замечания Г.М. Прохорова: Прохоров Г.М. Древнерусское летописание как жанр // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН. СПб., 2006. Т 57. С. 6-8.

[22] Но, безусловно, в некоторых контекстах оно этим смыслом обладало; ср.: Гиппиус А.А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия. С. 453-454; Петрухин В.Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия. С. 348, 353.

[23] Святитель Стефан Пермский: К 600-летию со дня преставления / Редактор изд. Г.М. Прохоров. СПб., 1995. С. 70, 72.

[24] Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.): В 10 т.. М., 2004. Т. 7 (поскепанъ — пращоур). С. 265.

[25] Впрочем, В.Я. Петрухин связывает эсхатологическую тему в предисловии к Новгородской первой летописи с разорением Царьграда крестоносцами в 1204 г. и с монголо-татарским нашествием (Петрухин В.Я. К ранней истории русского летописания: о предисловии к Начальному своду // Слово и культура: Памяти Н.И. Толстого. М., 1998. Т. 2. С. 356). Он полагает, что известное нам по Новгородской первой летописи младшего извода заглавие появилось только в середине XIII в. Однако мне представляется аргументированной критика этого положения А.А. Гиппиусом, относящим заглавие и предисловие к тексту Начального свода начала 1090-х гг. и связывающего их с половецкими нашествиями этих лет (Гиппиус А.А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер: К 60-летию В.М. Живова / Отв. ред. А.М. Молдован. М., 2006. С. 62-63.

[26] Ср., напр.: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995. Т. 1. Начало христианства на Руси. С. 257-412; Сендерович С. Слово о законе и благодати как экзегетический текст. Иларион Киевский и павлианская теология // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН. СПб., 1999. Т. 51. 43-57.

[27] Аверинцев С.С. Символика раннего Средневековья (К постановке вопроса) // Аверинцев С.С. Другой Рим: Избранные статьи. СПб., 2005. С. 73, примеч. 1.

[28] Аверинцев С.С. Собрание сочинений / Под ред. Н.П. Аверинцевой и К.Б. Сигова. София — Логос. Словарь. Киев, 2006. С. 742.

[29] Клосс Б.М. Избранные труды. М., 2001. Т. 2. Очерки по истории русской агиографии XIV — XVI веков. С. 189 (текст по списку ГИМ, Увар., № 184, лл. 211об.-212).

[30] Gippius A. Millenialism and Jubilee Tradition in Early Rus’ History and Historiography. Р. 164.

[31] Гиппиус А.А. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет. С. 82.

[32] Там же. С. 63.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру