У истоков современной социолингвистики

Мы же хотели обратиться к наследию крупного ученого-лексикографа и филолога Сергея Ивановича Ожегова (1900-1964), в котором еще немало белых пятен, а именно — его научная биографии довоенного времени практически не изучена[i]. Но тем более интересным нам представляется обнародование двух архивных материалов:

1). Схема разработки издания так называемого «Словаря революционной эпохи» с подзаголовком «Историко-культурный справочник» (сам проект не был осуществлен, сохранился только его план).

Публикуемый проспект «Словаря революционной эпо­хи» — одна из немногих сохранившихся ранних работ С. И. Ожегова тех лет. Она может быть интересна не только как документ эпохи, но весьма показа­тельна в научном отношении для самого автора. В ней намечаются те прин­ципы, которые позже будут развиты ученым в более крупных трудах. Здесь выступают на первый план и научные приоритеты молодого исследователя. О неудавшемся плане создания такого словаря С. И. Ожегов вкратце коснет­ся в двух других статьях: «Памяти Д. Н. Ушакова (10 лет со дня смерти)» (Архив РАН. Ф. 1516. On. 1. Ед. хр. № 62 [6 лл.]) и «30-летие со времени начала работы над Толковым словарем Д. Н. Ушакова» (Ед. хр. № 81 [11 лл.]).

Оценивая даже такой небольшой проспект, сразу можно выделить его главные опорные моменты (обозначены автором римскими цифрами): это структура словаря, принципы отбора единиц, богато иллюстрированные примерами, стилистические пометы. Кстати, последний вопрос станет позже камнем пре­ткновения при работе над «Толковым словарем русского языка» под редак­цией Д. Н. Ушакова и выдержит острую полемику[ii]. Заключительный фраг­мент наброска — толкование — тоже показателен: здесь в тезисной форме выражено научное кредо ученого: корректность, точность, полнота. Дума­ется, что многие пункты этого плана остаются актуальными и сейчас и могут быть успешно использованы при составлении словарей разных типов.

Публикуется впервые по автографу С. И. Ожегова (Архив РАН. Ф. 1516. On. 1. Ед. хр. № 6. Лл. 1-2 об.). Запись на обеих сторонах листа. Датируется предположительно серединой— концом 1920-х гг. Незначительные пометы автора: некоторые зачеркнутые фрагменты, недописанные части слов и т. п. — нами специально не оговариваются. На л. 3 рукописи (не воспроизводит­ся) — черновой вариант пунктов I-V.

[Словарь революционной эпохи (историко-культурный справоч­ник)] включает в себя слова, возникшие или характерные для эпохи[iii] войны и революции.

I. Морфологические новообразования. Керенка, мешечник (так в тексте. — О. Н.), самокритика, заградиловка, белогвардеец[iv], белобандит, троцкист, деникинщина, хозяйственник, раску­лачивать, середняк[v] , разукрупнение, ударник[vi] и под.

II. Семантические новообразования (специализация значения, расширение значения, переносные значения).

Уплотнение, ножницы, уклон, чистка, соревнование, коопера­ция (^магазин), сознательный защитник[vii], головка.

III. Слова областных говоров и профессиональных языков, во­шедшие в общий язык с первоначальным или измененным значением. Ударный, вредитель, смычка, фронт, прорыв, отрыв, сев.

IV. Сокращенные слова.

Фабзавуч, рабфак, завканц, спец, управдом, такт, профсоюз, ВЦИК, чека, вуз, технорук, прозодежда, трам.

V. Сложные слова (новообразования).

Правозаступник, газофикация (так в тексте. — О. Н.), радиофикация, красноармеец, белобандит.

VI. Фразеологические сочетания (cрошенные выражения).

Генеральная линия, режим экономии, реконструктивный пе­риод, военный коммунизм, левый загиб, правый уклон, красный директор.

VII. Иностранные слова, появившиеся в революц<ионную> эпоху. Демпинг, Антанта, диспансер.

VIII. Слова, ставшие активными, употребительными в рев<олю-ционную> эпоху.

Декрет, мандат, недочеты, конвейер, трактор, выявлять. Стилистические пометы. Офиц. — официальная терминология. Разг. — <разговорное>. Пренебр. — <пренебрежительное>. Фам. — <фамильярное>. Бран. — <бранное>. Ирон. — <ироническое>. Шутл. — <шутливое>. Газетн. — <газетное>. Научн. — <научное>. Торг.-экон. — <торгово-экономическое>.

— канц<елярско>-газетн<ый> жаргон (неявка, завоз[viii], недовы. явить).

— старые слова, сохранившие значение, но ставшие активными.

1. Ставится ударение.

2. Ставится грамматическая помета: прил., нареч., в сущ<ествительных> — род. п. и род, в глаг<олах> — 1 и 2 л. и вид.

3. Если сов<ершенный> и несов<ершенный> [вид] сходны по значению, то в словаре объясняется один из них, второй лишь при­водится в той же статье.

4. Если это нужно — указывается на употребление сущ<ествительных> в ед<инственном> или только мн<ожественном> числе.

5. Фразеологические сочетания помещаются в алфавите по перво­му слову (с соотв<етствующими> ссылками в другом месте алфавита).

а) Если сочетания начинаются прил<агательны>м, то дается это прил<агательное> с объяснением в прямых скобках, а затем это со­четание с толкованием.

б) Не начальные слова сочетаний помещаются в словаре со ссыл­кой на основное.

Толкование.

1) Старое или обычное значение.

2) Специфическое революционное значение.

3) Экспрессивная характеристика, если она не может быть выра­жена пометой.

4) Дата и условия возникновения.

5) Сфера употребления.

6) Примеры, иллюстрирующие употребление.

2). Мы публикуем также одну из наиболее ярких работ раннего С.И.Ожегова, которая имеет авторское название и составляет 36 листов убористого текста зелеными чернилами на листах тетрадного формата. Работа датируется предположительно 1930-ми годами. Публикуется впервые по автографу С.И.Ожегова (Архив РАН. Ф. 1516. Оп. 1. Ед. хр. № 11).

Ученый не случайно обратился к разработке данной проблемы, ставшей популярной в 1950-1960-е годы, и как бы идет по стопам старшего коллеги – Б.А.Ларина, чье внимание занимала эта тема (вспомним его статью 1928 года «К лингвистической характеристике города»). Но в отличие от него, С.И.Ожегов применяет иной инструментарий и оперирует другими «смыслами». Поэтому их работы читаются и понимаются по-разному, но в едином порыве, ибо они не носят сугубо теоретический характер и не изобилуют иноязычной терминологией, а имеют ясный, богатый фоновыми сравнениями и живыми красками язык. В издаваемой статье С.И.Ожегов очень точно выразил филологический и даже в чем-то философский характер «лингвистического времени». «В языке современности, - пишет он, - нет единства. <…> Отсутствие единства создается <…> существованием двух полярных систем. Одна - литературный язык с достаточно устойчивыми формами выражения и письменно-фиксированный, с резкими консервативными тенденциями». Потому ученый уделил особое внимание различиям типов городского языка и выявлению тех его просторечных компонентов, которые свидетельствуют о наличии особого городского «говора». При этом С.И.Ожегов различает понятия «просторечие» и «диалект», полагая, что последнее «до сих пор нельзя считать окончательно определенным». Весьма подробно рассматриваются в статье основные тенденции просторечия. Автор выделяет описываемый им языковой феномен в «особую орфоэпическую систему» и подробно анализирует ее признаки. Во многом интересны идеи С.И.Ожегова, связанные с проблемой соотношения просторечного слова с иноязычными заимствованиями. В заключительной части статьи ученый исследует семантико-синтаксические отношения «внутри» системы городского арго, а именно: «приспособление литературных значений, деформация синтаксических оборотов и фразеологии». Всякий раз С.И.Ожегов подтверждает свои наблюдения разнообразными примерами из речевого обихода города. Этим, наверное, достигается и жизненность выдвинутых автором положений, и их экспериментальность, которые, как мы полагаем, выдержали проверку временем и звучат так же современно, как и 60 лет назад.

Как-то известный писатель и мудрый человек К.И.Чуковский, оценивая один из трудов С.И.Ожегова, позднее скажет то, что было непременным условием, основополагающим принципом научных разысканий ученого. Вот эти слова: «Это не дилетантская книга. В ней совершенно отсутствует вкусовщина <…>. Научность ее выражается не в щеголянии трудными учеными терминами, а в тех предпосылках, на основе которых авторы <…> произносят то или иное суждение. Эти предпосылки – чувство историчности, диалектичности (здесь и далее курсив наш. – О.Н.) языковых явлений, то есть полное отсутствие того догматизма, которым всегда отличаются обывательские суждения о языке» (Архив РАН. Ф. 1516. Оп. 2. Ед. хр. № 173. Л. 3). Представляемая статья и есть яркая иллюстрация этого основного научного принципа С.И.Ожегова.

***

С.И.Ожегов

О просторечии (к вопросу о языке города)

§1. Изучение языкового обихода русского города становится, как будто, задачей русской филологии <столь мало вообще популярной в сознании говорящих на этом языке>[ix].

К этому изучению приводят интересы двоякого рода: стремление к пересмотру исторических перспектив развития языка, а с другой стороны, стремление к познанию факторов становления языка[x] в различных социальных группах, без чего невозможно и[xi] понимание эволюционного процесса.

Первый из русских лингвистов, кто поставил вопрос о роли городских центров в судьбах русского литературного языка, был А.А.Шахматов. Ему принадлежит (“Вв<едение> в курс ист<ории> рус<ского> яз<ыка>”) плодотворная мысль о языке, как он называл, «образованных» и «господствующих» классов Киева и Москвы. Не только целый ряд спорных исторических вопросов (напр<имер>, о языке полян, о населении и языке киевщины) может быть[xii] по-новому разрешен с этой точки зрения, но и весь процесс исторического развития русского языка, рассмотренный не как сцепление механических воздействий и крестьянских диалектов, предстанет в новом, более реальном свете. Но стремление к полному пониманию механизма языковых систем различных исторических эпох всегда наталкивается на вполне естественную[xiii] отрывочность данных, которая предопределяет неполноту знания о системе и сводит его к классификации и определению отдельных элементов. И вот поэтому первым этапом является изучение языковой обстановки современного города, которая легче поддается наблюдению <и которая, при соблюдении необходимых условий, обеспечит полноту знания о системе>[xiv].

§2. В языке соврем<енности>[xv] нет единства. И не потому только, что специфические условия городской жизни создают многочисленные условно-профессиональные говоры, жаргоны. Они могут сосуществовать с общепонятным языком города, не нарушая его системы и лишь увеличивая пестроту словесного обмена. Отсутствие единства создается не этим, а существованием[xvi] двух полярных систем. Одна – литературный язык с достаточно устойчивыми формами выражения и письменно-фиксированный, с резкими консервативными тенденциями. Как культурный и государственный язык, он в сущности[xvii] экстерриториален и в городе для него лишь наилучшая точка приложения. Как культурный, он является притягательным центром, к которому стремятся все, желающие получить права культурного гражданства.

Другая система – язык, не совпадающий вполне ни с литературными диалектами, язык городской в тесном смысле слова, порождение города, язык, который условно можно назвать «просторечием». Этот язык всегда, а в годы революции в особенности, является причиной эволюции литературного языка, котлом, в котором перевариваются диалекты, чтобы впоследствии внести свежие струи в литературный язык.

§3. Условное введение термина «просторечие» объясняется крайней расплывчатостью его. Традиция его применения многообразна. Впервые появляется он как термин стилистического, а не собственно языковедческого определения. Так, в XVII веке просторечием называлось всякое литературное речеведение, несоответствующее[xviii] нормам красноречия – риторики (ср. Аввакум). В XVIII веке просторечие – разновидность речи образованных людей: это домашняя непринужденная речь, не стесняемая условностями общественного этикета и книжным словоупотреблением. Впрочем, в нем существовали не только лексические, но морфолого-синтаксические отличия от книжного языка[xix]. На него и был ориентирован «низкий штиль». Когда в XIX веке (к середине его, приблизительно) определилась социальная дифференциация города, то оказалось, что тó, что было присуще «домашнему» языку дворянства, принадлежит к мелкому чиновничеству, мещанству и прочим не сословным обитателям города (ср. «Господин Прохарчин» Достоевского). Если дворянство и могло еще щеголять языковыми «вольностями», нарочитыми[xx] диалектизмами, то для новых носителей городской культуры, разночинной интеллигенции, унаследовавшей книжные традиции речи, представлялось социально необходимым закрепить их, элиминировав «вульгарные» обороты и «народные» формы. В итоге причина почти[xxi] законодательной принудительности[xxii] правописания Грота. Всплывает и новое название «мещанский говор», для обозначения языка «необразованных» городских слоев. Термин «просторечие» в лингвистической литературе стал[xxiii] употребляться крайне неточно: им называлась всякая речь, отличная от литературной: и крестьянские диалекты, и язык низких социальных слоев города вообще, и т<ак> н<азываемые> мещанские говоры, иными словами, «просторечие» стало синонимом «простонародного языка». А в разговорном обиходе интеллигенции «просторечие» стало употребляться как синоним выражения чего-н<ибудь> попросту, без обиняков.

Выдумывать[xxiv] новый термин трудно, да и не всегда полезно. Принимая же термин «просторечие» для обозначения 2-го общего языка города в его современном состоянии, нужно понимать его только, как языковую характеристику той части городского населения, которая не говорит на «литературном» языке. Ведь, в сущности, за каждым обжившимся в языке словом тянется хвост былых воспоминаний и[xxv] разномысленных ассоциаций.

§4. Просторечие в[xxvi] общем характере своего речеведения имеет некие[xxvii] устойчивые признаки. Это не раз отмечали наблюдатели (Дикарев, Добровольский), некоторые исследователи (Обнорский). Преимущественно замечания их относились к крупным городским поселениям.[xxviii] Как велико это однообразие просторечия по всем городским поселениям, судить, пока не исследовано, трудно. Но располагая личными впечатлениями современников и данными других языков (напр<имер>, французского) в этом направлении, в правдоподобии сомневаться не приходится. Причина этого однообразия – в аналогичности социальной конфигурации городов. Стало уже обычным утверждение о том, что образование и существование «общего языка» определяется[xxix] совокупностью социальных, экономических, политических условий (Vendryes).

Определенность границ и устойчивость форм речеведения в разных типах городского языка прямо пропорциональны устойчивости социальных делений. В Париже, где социальная градация верхних буржуазных слоев и культурной интеллигенции, средней и мелкой буржуазии с чиновнической массой и пролетариата, имеет форму законченной и замкнутой иерархии классов, где каждая социальная прослойка разделена не только экономическими границами, но бытовыми навыками, общественными вкусами, не принятыми в другой (а примеры для подражания только от высших) – там и речь в ее грамматических и лексических нормах строго прикреплена к каждой общественной группировке (Vendryes, Bauche, Sainéau). Здесь[xxx] можно говорить о наличии социального диалекта.

Специфичность русских социальных условий несколько иная. Не было столь строгой, как во французских условиях, бытовой, житейской отграниченности в средних прослойках общественной иерархии. Социальная разнокалиберность так наз<ываемой> интеллигенции была связующим звеном между речью верхов и низов. Речь, сама по себе, не расценивалась, как во Франции, социальным дифференциатором.[xxxi] Колебания норм речи признавались скорее различиями культурными (подвижными, легко устранимыми), а не различиями социальными (непреходимыми).

Для дореволюционного времени устойчивым представляется только слои городского мещанства, мелкого чиновничества и тяготеющего к ним городского населения. Особенности их речи (совершенно, впрочем, не исследованные)[xxxii] получили название «мещанских говоров».[xxxiii] Оставляя в стороне вопрос о существе «мещанской речи» дореволюционного времени, надо лишь заметить, что целый ряд устойчивых наслоений (форм и фразеологии) в современном просторечии исходит именно из традиций этой мещанской речи. Вполне понятно, что основной крестьянский контингент, оседавший в городах, рабочие, по характеру бытовых отношений,[xxxiv] подвергались воздействию этой мещанской речи, которую они слышали на рынках и базарах, в лавках, в сношениях с низшей администрацией, и которая служила образцом. Крестьянин, еще живущий в деревне,[xxxv] в том случае, когда он видит отличие своей речи от городской, он сравнивает свою речь с говорением городского обывателя, а не с литературным языком, с которым сталкиваться не приходится.

<Теперь можно ответить на вопрос>[xxxvi] - кто же является субъектом просторечия? Разрушение[xxxvii] революцией тонких социально-бытовых переборок[xxxviii], прилив новых и по-новому говорящих людей во все звенья государственного аппарата и общественной жизни, казалось, смешали и без того спутанную языковую конфигурацию города. Литературный язык поспешно идет к установлению двух норм внутри себя: письменной и разговорной. Последняя подвижна и неустойчива[xxxix]. В основе создавания новой разговорной литературной нормы лежат лингвистические свойства просторечия.[xl] И различие этих типов городского языка осмысляется не как различия социальной дифференциации, а как ступени культурного развития. В этом[xli] трудность определения носителя просторечия.

Основной массой, говорящей на просторечии совр<еменного> города, является промышленный пролетариат, регулярно пополняемый резервами из деревни; текучий элемент строительных рабочих, не порывающий связи с деревней; разнокалиберные остатки многоликого мещанства, чиновничества, переваривающихся в рабочей массе города на фабриках, заводах, в учреждениях низовой администрации и влияющих на речеведение рабочих, которые, в свою очередь, в большинстве своем, поддерживают и личные, и общественные связи с деревней. Но речь всех этих слоев города не застывает ни с точки зрения влияния снизу (деревня), ни с точки зрения давления сверху (лит<ературный> яз<ык>). Условия культурной жизни города и отсутствие обычных социальных перегородок создают из просторечия «проходной двор»: побывав в нем, прибывший из деревни или нет, стремится дальше в лоно литературного языка. Просторечие – язык, пребывающий перманентно в режиме неустойчивого равновесия. Границы его не очерчены строгой линией. Они состоят из постоянно перемежающихся промежуточных слоев.

С точки зрения принятой языковедной классификации можно ли отнести просторечие русского города к одному из диалектов русского языка? Хоть и редко, кто станет теперь утверждать, что диалект является непрерывным, независимым от других развитием ядра, хоть и известно, что развитие диалекта обусловлено именно беспрерывным смешением с другими, но вряд ли можно будет расценивать просторечие как диалект.

Понятие диалекта до сих пор нельзя считать окончательно определенным. Ясно одно, что, напр<имер>, совпадения подавляющего даже большинства звуковых элементов с другими диалектами не разрушают данного диалекта, как обособленного единства. Диалект может заимствовать из соседних все фонетические элементы, и они, эти заимствования, не разрушат единства[xlii] до тех пор, пока цела фонологическая схема диалекта. А она поддерживается исключительно социальной, в широком смысле, обстановкой диалекта среди других. Последняя же определяет сознание говорящих, заставляющее чуждаться слияния. Исчезает сознание – исчезает диалект (Vendryes, Каринский, Зеленин). Сознание говорящих на просторечии обращено на преимущества «правильной» литературной речи. Социальная обстановка сама создает сознание временности просторечного речеведения, создает условия культурных причин необходимости просторечия и в то же время условия для освобождения от него. Просторечие – тип общего языка, создающегося на основе диалектов, но не становящегося диалектом.

Диалекты одного языка обособляются не по различию значимых структур речи ( напр<имер>, синтагматической системы в широком смысле) – все диалекты языка имеют некий общий субстрат, - а по различию звуковой оболочки речи, различию не принципиального характера. Вот почему все попытки провести границы между диалектами соответствовали реальной обстановке только тогда, когда опирались на различия звукового характера: словарные, напр<имер>, отличия диалектов не настолько закономерны и общи, как звуки, зависят от различных модусов соц<иально>-хоз<яйственных> установок и не могут служить (мо<жет> б<ыть>, пока не изучен механизм миграции слов) опорой классификации диалектов.

Вот почему отказ от звуковых специфик диалекта так легко создает общий язык[xliii]. Там, где крупные промышленные центры образовались на основе населения великорусских диалектов, даже в окружении ино-русских диалектов (напр<имер>, Одесса [Залепецкий, 1855]; Воронеж, Харьков, Ростов-на-Дону – Дикарев и др.), эффект получается однородный, и поправка привносится лишь относительностью удельного веса южно- или северно-великорусского континента. При столкновении разнодиалектных масс в городе фонологическая оболочка, столь существенная в деревне, быстро стирается в среде говорящих «по-городски» («наречье у ней еще не применимое»). Вторичные признаки (термин Жирмунского), не противоречащие ряду составляющих диалектов (которые могли быть предметом смешения, заимствования еще в диалекте), могут быстро распространяться (отсюда влияние на лит<ературную> речь). Условием образования и развития общего языка остается, таким образом, общий субстрат значимой речи, синтагматическая система. Локальная крестьянская лексика, ненужная в городских условиях, быстро исчезает, заменяясь новым лексическим, городским фоном, а различие общих диалектических слов житейского обихода создает обширную синонимику (ср. hсть, пить и под.). Усвоение городской лексики связано с вопросом о переходе в просторечие слов из арго для повседневного употребления. (Общ<ий> яз<ык>: 1) из смеш<ения> диалектов, 2) на осн<ове> одного диалекта [Vendryes])[xliv].

Столкновение с устными и письменными формами литературной речи вносит новый момент в организацию просторечия. Оно[xlv] вызывает возможность различения в языковой структуре просторечия двух основных структурных признаков. При общем фонетическом сходстве обоих общих языков, при сходной структуре морфологической и отчасти[xlvi] лексической просторечие, являясь компромиссной формой диалектического речеведения, обладает иной системой орфоэпии, иной локализацией морфологических и лексических элементов. В основе здесь – естественная эволюция, без сдерживающих начал, орфографических традиций, консервирующих[xlvii] литературный язык. Эти элементы, являясь как бы заранее заданными просторечию, можно назвать выделяющими признаками просторечия. С другой стороны, специфические условия городской жизни, новые понятия, входящие в сознание бесконечной чередой, новые формы быта, при постоянном воздействии литературной речи на фоне диалектического субстрата создают особые типы семантических рядов, устойчивые формы речи, соответствующие трафаретам форм бытовых сношений[xlviii]. Эти явления, возникающие на основе скрещения диалектического субстрата с литературной речью, можно назвать конститутивными признаками просторечия.

Представление об отсутствии точно фиксированных границ просторечия объясняется не только крайней текучестью носителей его. Оно изменяется, варьируется не только от человека к человеку, условия выражения, обстановка произнесения накладывает на просторечие этот отпечаток. Удельный вес каждого из сочетающихся элементов и удельный вес целого[xlix] оценивается жанровой обусловленностью и целевой установкой речи. Сочетание элементов, различное в товарищеском или домашнем диалоге, в речи с трибуны, в письменном оформлении (письма домашнего или рабкоровского или рабкоровской заметки), в речи обдуманной или непроизвольно текущей, между собой или с «образованным» человеком. Изучение привязанности форм речи к бытовым шаблонам требует еще большой работы.

На путях жанровых разновидностей происходит стык или разъединение с различными жанрами разговорно-литературной речи, легко сбивающими с дороги литературной речи, особенно, когда основа деления лежит в выборе слов (Meillet, рец<ензия> на Bache).

<В тесной связи с высказанным стоит вопрос о факторах эволюции языка и, в частности, литературного. Не в приведенных в систему ошибках индивидуального произношения, индивидуальной психологии, а в скрещении диалектов, в смешении и смещении основ общих языков скрыты они. Но это уже предмет для особого рассуждения>[l].

Основные тенденции просторечия

§6. <Орфоэпия просторечия>[li].

Просторечие, элиминирующее постоянно фонологические отличия диалектов, в общем своем звуковом строе хотя и[lii] приближается к литературному языку, но обладает рядом особенностей, которые[liii] выделяют его в особую орфоэпическую систему. Просторечие – язык устный, разговорный, не защищенный литературно-графическими ассоциациями и свободно текущий по[liv] физиологической инерции произношения. Ряд этих орфоэпических особенностей свойственен и многим диалектам, но они настолько общи и в принципе не противоречивы тенденциям лит<ературного> языка, что познаются вне связи с диалектами. Формы разговора быстрого и отрывочного в привычных сочетаниях и словах усиливают[lv] физиологическую инерцию произношения. Сюда относятся:

1) Упрощение групп согласных. Так, рядом с узаконенным литературным произношением стн, здн как сн, зн: грусный, позно, просторечию свойственны:

- упрощение группы стк в ск: очиска, повеска,

гд в д: вседа, тада, када,

льк в к: токо, скоко,

зв в з: разе;

- отпадение конечного при[lvi] закрытом слоге т, т’ в группе ст: пусь, тóись, бох вéсь, счасье, радось, грусь, жись, рос (=рост), дас (=даст);

- отпадение конечного плавного: рупь, корапь и, обратно, развитие нового слога: рубель, корабель, жизень;

- исчезновение iи ĭ в косвенных падежах прилагательных на –ий: третему, козей, верблюжей шерсти; в безличных глаголах: думацца мне (ср. как видицца).

Брок: ĭ слышно в речи медленной, ясной, оно сущ<ествует> психологически, а физ<ически> исчезло.

Сокращение слогов в слове за счет безударных, главным образом, первого за ударением, слогов: всéтки, óбратень, передеть, сичас (сьчас), прям[lvii]; в категории глаголов на -ова-, -ыва-: использоввать, утрамбоввать.

Изменение фонетического облика часто употребляемого слова, сохраняющее лишь опорные для смысла слова звуки: всамдели, нукштот, тыща, одинцать, пядесят, здрасть, хоть, слышь; в глаголах на –ова-: пажертвала.

2). Широкая ассимиляция соседних звуков:

дн>нн: онним словом, ннó, оннó, менный;

шс>c: мускóй, рúскай, завóлской;

шс>сс в глаголах 2 л. ед. <ч.> наст. <вр.>: возисся, брееся, с дальнейшей диссимиляцией сс>>с’т’: радуисьтя;

вс>c: нарский, лермантаский;

дс-тс>с: послествие.

Вторичные диалектические признаки, не встречающие противоречия в разнодиалектной среде, расширяются и на говоривших ранее диалектах, где таких элементов не было: отвердение конечных губных: кроф, сем; отвердение конечного с в глаголах: садис, не плачтес, смешение ти-ки: почки; преимущественно твердые заднеязычные в окончаниях прилагательных и суффиксах глаголов на –ыва; мягкое р: верьх, четьверьк, обычные в диалектах: отстрочка, страмнúца.

Усвоенные в городе слова часто подвергаются переводу на родное произношение; так, é под ударением переходит в о независимо от условий, которые сохраняют в лит<ературном> языке в этих случаях е: шлём, склёп, опёка, пёрл, совершóнный вид, одёжда[lviii], ёр, смирённый вид, почтённый человек. Близко к этому место ударения причастий кратких стр<адательного> зал<ога>: разделёно, применёно, сварён.

В условиях соприкосновения с литературным языком возникают произношения на «образованный» лад: подчерк, надсмешка, отставил (=оставил), подовторить[lix], впротчем, протчии, притчина, промежду прочим, приставленье (=представленье), представиться (=умереть), обнаковенно, унистожить. Контаминация: неподсильный труд.

§7. Произношение так наз<ываемых> иностранных слов подчиняется общей системе произношения в просторечии.

1). Во всяком слове, попавшем в просторечие е смягчает предшествующий согласный: пеньсьне, шт’емпель, т’ест.

2). Сочетание мб, мв переходит в нб, нв: бонба, плонба, тунба, транвай, транбовать[lx].

3). Диссимиляция двойных, долгих согласных: кастир, откуда касция.

4). Диссимиляция плавных, ср.: пролубь[lxi], кульер, дилехтор, колидор, левóрвер (левольвéрт), лаболатория. [Источн<ик> - франц<узское> простореч<ие>].

5). Производные слова от иностранных по типу: юпка-юпочка, флак-флачки, парат-паратная.

6). Мена ти – ки: пакéнт.

7). Усвоение произношения путем звукопроизводства графических начертаний дает сочетания ио вместо jо: почталион, компанион, проспект Маиорова, раион, откуда рион.

8). Нар<одная> этимологизация: портмонет, палихмастер, протяжи.

9). «Образованное» произношение (ср.: талант – талан – бесталанный): конверт[lxii], крант, рентгентовские лучи, галандър[lxiii], автомобус, экзамент, леворвéрт, инциндент, константировать, пумазея, плацформа, резетка, квартера, барковать.

10). Усвоение слова с воспроизведением лишь его опорных, значимых звуков: патрéт, крикатýра, исплатáция, струмент, бранзбой.

§8. Отличия от литературного языка в ударениях отдельных слов, общих с лит<ературным> языком, многообразны и, вследствие недостатка материала, представляются иногда индивидуальными, не вкладывающимися в систему[lxiv].

1). Усвоение из традиции мещанских говоров, восходящей к старому лит<ературному> языку или иногда к диалектам: климáт, магáзин, ненáвисть, случáй, деятельный, навернóе.

2). Диалектическая акцентуация литературных слов: исходнóй пункт, средствá, складскóй, стильнéй.

3). Перенос ударения в многосложных словах для[lxv] облегчения произн<ошения>: намерéнье, ходатáйствовать, милостúвец, недóсмотр, шахмáты.

4). Ю<го>-зап<адная> традиция: мóлодежь, прéдмет, предлóжил.

5). «Образованное» произношение: президиýм, пленýм, дервúш-дервишý.

6). Отождествление в одном ударении разных по значению слов: георгафический атлáс (ср.: атлáс - материал), кондуктóр, -ша[lxvi].

7). Перенос ударения на второй от конца слог (по-видимому, под влиянием туземных акцентных отношений): килóметр, квáртал, прóцент, пóртфель, шóфер, пáртер, бюро, докýмент, инстрýмент (но: струмéнт).

8). Усвоение из непосредственного источника (моряками), не совпадающего с традиционным лит<ературным> произношением: доллáр.

§9. В области склонения и спряжения просторечие[lxvii] находится всегда в исканиях универсальных форм. Аналогические образования, не стесняемые литературными – графическими традициями захватывают все маложизненные формы. Выработка нормы задерживается тем, что, хотя стремление к унификации и <обще> всем диалектам, сталкивающимся в городе, но пути этой унификации не едины и тем острее борьба и пестрее сочетание аналогизируемых форм.

К определившимся тенденциям в области склонения существительных можно отнести:

1). Образование им. мн. на –а в том случае, если сущ. муж. р. в род. ед. имеет ударение на основе, а в косвенных падежах мн. ч. на окончании: выгонá (кн<ига> Волосевича, Ист. ВКИ[lxviii]), на складáх, спосыбá, договорá, выходá, очередя, инженерá (ср.: профессорá, офицерá, директорá), лекторá, гробá, триерá (и триеры), триеры на ходá и сани (ИзвестияЦИК), развивают свои молодые мозгá (рабкор), разá, приговорá, цехá, секторá, дизеля, тракторá, но и спецы, хотя спецóв, спецáм (Николич – á у торговцев). Ударение же не на конце в им. мн. ср. р. дает по преимуществу ок<ончание> -ы: лицы, вёдры.

2). Род. мн. м. р. на –ов: разóв, макарóнов, сапогóв, яблоков, солдатов.

3). Тв. мн. на –ам: за машинам, бывают пьяные с длинными рукам.

4). Тв. мн. на –ям(и) вм<есто> -ьми: дверями, людями, детями (детям), матерям.

5). Род. ед. от сущ. ж. р. на -а с -е вм<есто> -ы: от сестре, с правой сторонé, в начале учоби, основания его философской системи.

6). Дат. ед. с –ы вм<есто> -е: к сестры, привлечь к работы, но новой литературы.

7). Местн. ед. с –ы (-и) вм<есто> -е: в Москвы, в реки, в своей внутренней структуры.

8). Род. ед. от сущ. м. р. на –у вм<есто> -а: от угару (см. Обнорский).

9). Переход в другой тип склонения: дитя = дитё. Потеря склонения слов на –мя: скоко время, нет время. Употребление в склоняемых формах таких слов, как завтра: к завтрему, до завтрева.

10). Подчинение иностранных слов господствующим типам склонения (ср. у Кудрявского: бенки – бинок – бинок<и?>): трика (род. ед.), в машинках и декольтах, а мы в худых пальтах.

§10. 1). В склонении прилагательных – уподобление местн. п. ср. и м. р. ед. ч. творительному: на Невским, в другим конце, на Забалким, на этим, в одним только ошибка; а творит. мн. – дательному: широкам улицам.

2). Образование местоименных прилагательных по образцу прилагательных членных: одная, теи, тую, тых, евоный, ихний.

3). 3 л. мн. в форме оны и оне; одне, откуда однем словом.

4). Чево в знач<ении> вин. и им. что: ты чево делаешь, смотри-ка чево я купила.

5). Вин.[lxix] и род. ед. ей(=её), у ней(=у неё); косв<енные> падежи без приставочн<ого> н-: с jим, у jего.

6). Количественные слова теряют склонение при положении в составе названия[lxx] сложного числа: в размере двести восьми рублей, находиться в шесьсот трех верстах; уподобляются в падеже следующему склоняемому слову: сорокáм лошадям.

§11. 1). В спряжении глаголов – переход к производительным типам спрягаемых глаголов: махаю, щипаю (щиплю), полоскаю (полощу), клеветаешь (=клевещешь), но с сохранением активных слов: пущай, не допущай; ездию, одию.

2). Смешение в безударном положении 1 и 2 спряжения в 3 л. мн. наст. вр.: рубют, любют.

3). Уподобление глаголам 2 спряжения форм с л после губных: сыпишь, сыпют.

4). Формы пов. накл. при безударном окончании: покажь-ка, выдь, едь.

5). Уподобление основ: хочешь – хочут, хотим – хотит, пекешь и пр., бегли, прибёг.

6). Уподобление инфинитивов: обойтицца, пройтицца по образцу хочецца, стремицца.

Уподобление производительным типам склонения, спряжения подвергаются прежде всего активные, чаще употребляемые слова. Более редкие могут употребляться в прежних формах. Но, с другой стороны, действию аналогии могут не подвергнуться слова по своему фразеологическому значению, выпадающие из системы склонения-спряжения, напр.: пущай.

§12. К числу признаков резко выделяющих относится употребление и управление предлогов. И особенности основываются, с одной стороны, на общих диалектических привычках, с другой стороны, представляют расширение функций их по сравнению с существующими в разг<оворно>-лит<ературной> речи. К последним относятся, напр., про вм<есто> о, об во всяких положениях и сходный насчет, заменяющий о, об, по поводу.

1). С в зн<ачении> из: кто захочет с наших товарищей..., со школы, с вагона, иду с клуба, с него будет толк, вырвать с рук; ср.: из детских рук (Успенск<ий>, Речь быв. человека), из лица хорош.

2). С в зн<ачении> от: с рыбы болит живот, с нашего союза ожидать добра как с быка молока; с Волги до Урала (Грамматика Земского и Крючкова), с Либединского можно требовать большей лит<ературной?> выработки; ср.: от лица отличнаякрасавица.

3). С с род. п. вм<есто> сущ. в тв. п.: он с этого живет, он с дому живет, каков с лица, с этих слов закрывается пьеса.

4). Часто между с род. п. вм<есто> тв.: между рабкоров.

5). На взн<ачении> в: на трамвае, на коридоре; откуда и жить на деревне, на селе; изэлиптическогоупотребления на бюро (на засед<ании>), на активе, на коллективе, откуда: на вечернюю школу ходить не буду.

6). Благодаря срод. п.вм<есто> дат.: благодаря сестер, вопреки отца.

7). Через в зн<ачении> 1) из-за: через твою шутку пострадал, через тебя уехала; 2) посредством: через это только и можно улучшить урожай.

8). Против в зн<ачении> по сравнению с: высшая дистанция против уезда; у нас низкая урожайность против других стран.

9). По сравнению вместо по сравнению с: низкая урожайность по сравнению других государств.

§13. Фонетика, склонение и спряжение из области морфологии являются твердыми берегами, от которых легко отталкиваться при изучении смешанного языка. Уже переход в область словообразования сулит целый ряд сомнений. Предполагая все же общерусский субстрат в системе словообразования и отправляясь от достаточно все-таки изученной системы литературного языка, - о целом ряде явлений невозможно сказать: являются ли они порождением просторечия, языковой жизни города или в них нужно видеть отражения до-городского периода, отражения словообразования, существовавшего еще в диалектах.

[lxxi]Некоторые формы выражения грамматических категорий являются отражением отношений, свойственных, по-видимому, большинству диалектов. Такова судьба категории рода; в просторечии – пестрая картина в сравнении с лит<ературным> языком, так замéн вм<есто> замена, рельса вм<есто> рельс и т.п. (см. Обнорский).

Для суждения о нормах словообразования внутри просторечия требуются более обширные материалы (+ восполнение почти отсутствующих данных о диалектах). Я перечислю здесь типы наиболее часто встречаемых образований.

1). Уменьшительные существительные образуются или посредством обычных уменьшительных суффиксов, или употреблением разрядов слов, в которых заложено соответствующее эмоциональное содержание. Они выражают вежливое[lxxii] отношение, тонкое обращение: Оля! Каких на ваш взглядик? [яблок], а я одинокий, у меня папаша больной был! (вообще отца называют батя, батька); или для выражения дружеской укоризны: разговорчики опять!, инциативки было маловато, смягчения: ринуться в бой с произв<одственными> неполадками; извиняющегося тона: ошибочка вышла.

2). Образование слов на –ость для образования всяких родов отвлеченных значений и связанных с ними конкретных: усвояемость (в знач<ении> процесса: усвоение), успеваемость (в зн<ачении> успехи), социальность (в зн<ачении> социальное положение). Свобода в выборе активн<ых> суффиксов вообще: задавленник (ср.: удавленник), мимолетных слов.

3). Слова, по форме причастия, усвояются просторечием как прилагательные. Разрешение категории причастия свойственно большинству диалектов. Ср. переход прич. прош. вр. стр. на –ный в прилагательное с ударением на суффикс: переменённый, завалённый и т.п.

Причастия, сохраняя свою форму, теряют глагольное управление и становятся согласуемыми прилагательными: занимаемые нами парты начинают пустеть.

Краткие причастия страдат<ельные> в составном сказуемом принимают форму по образцу прилагательных: сотни революционеров были повешеные и растреленые, он сюда был командированый, у меня голова уже не тем забитая (по образцу: она была больная).

Окончание прич<астий> наст. вр. <на> -щий в просторечии является лишь суффиксом прилагательных, ср., напр., в образованиях с основой глагола на –ся: нуждающий, интересующий (подписи), трудящий, гулящий, шляющий, выдающие яблоки.

Разрушением же категории причастия объясняются образования прилагательных с любым, безразлично, суффиксом причастий: порватый и сшивать порвавшие машинные ремни, заикатый (=заикающийся), запоздалый (вм<есто> запоздавщий), лопнутый, трудолюбимый и пр. Присвоение причастиям[lxxiii] суффиксов прилагательных: заплаточный (вм<есто> заплатанный), сортировочные семена (вм<есто> сортиро- ванные), нерасположительные лица (вм<есто> нерасположенные).

4). По аналогии с глаголами на ­–ся, обозначающими (внутр.) деятельность, состояния образуются от глаголов среднего залога (неперех.), глаголы с –ся: обещаться, спориться, обитаюсь, расходоваться.

5). Глаголы видать, слыхать в безличном значении видно, слышно.

6). Образование несов. <вида> многокр<атных> глаголов на –ать вм<есто> -ывать: докладать, учитать, раскладать, втискать, прикладает все усилия; в сов. <виде> -ать вм<есто> -еть: обеднять, похудать.

§14. Различие в словообразовании слов, обусловленное диалектической основой просторечия, переносит вопрос из[lxxiv] морфологии в область лексики. Установление синонимов разграничивает лексику этого типа на литературную и просторечную. Так, принадлежат просторечию глаголы[lxxv] с преф<иксом> за- рядом с лит<ературным> с-: задавать документы, заделаться кем-ни<будь>, с преф<иксом> с- рядом с на-: что сторгует денег, то и в карман, что сработает, то пропьет; по- вм<есто> у-: помереть, поспеть; вы- вм<есто> из-: выключить из партии; с- вм<есто> из-: дореча была справлена; взойти вм<есто> войти: закон еще в силу не взошел; заверяю вас (уверяю), заявляется к товарищу и говорит. В наречиях: беспременно (непременно), задаром (=даром), заместо (=вместо), завсегда (=всегда), не особ хорошо (особенно). Параллельные основы глаголов: разворачивать прения (=развертывать), ворочаться (=возвращаться), пособить, пособлять (=помечать), становить (=ставить), сработать (=сделать) и т.д.

§15. Для выражения обиходных понятий литературный язык имеет готовый и устойчивый запас слов. Для проникновения в нормальный литературный обиход синонимичных слов необходимо наличие либо семантических условий (вариация значения), либо потребность стилистической экспрессии. Поэтому все синонимы этих слов в просторечии (по б<ольшей> ч<асти>, они вынесены из диалектов, или, обратно, получены из литер<атурного> языка и употребляются в ограниченном значении) – могут быть сочтены специфическими только для него. Так: [lxxvi]получка (жалованье, зарплата), машина (поезд), вино (водка), ребята (парни[lxxvii], девчата); полный (весь, целый): полную неделю ездил, цельный день (целый), первеющий (самый лучший), здоровый (большой, сильный); справить (сделать), хвалиться (хвастать), слезть с трамвая (сойти, выйти, а слезть можно сверху, куда залезли перед тем), пихнуть (толкнуть); акурат (как раз), настояще, подходяще, -че, боязно (страшно), сперва, вперед (=сначала) я в лавку зашла, а потом, на квартере (=дома); вместо сегодня, вчера, в прошлом году: сегодняшний день я только заметил это; вчерашний день я повеску получил; я прошлый год это видал; обратно (=опять); усилительные в зн<ачении> очень: больно, шибко, крепко, крепенько; в зн<ачении> скоро: шибко; в зн<ачении> очень хорошо: крепко, классно, здорово.

В результате скрещения диалектов (а отчасти от арго) внутри просторечия образовалась обширная синонимика для обозначения обиходных понятий, напр., лицо: нормальное в разговоре – морда, рожа; с оттенком бранности – ряжка; более ругательное – харя, мурло; вежливое – личность; голова: башка, дружеское – череп, котелок, иногда – балда, об умств<енных> способностях: на чердаке не все в порядке; уборная: обычное – сортир, вежливое – ватер, офиц<иальное> – клозет, на дворе – отхожее место, диалект<ное> вежл<ивое>[lxxviii] - нужник, дружеское – сральник.

[lxxix]С другой стороны, городские арго, профессиональная терминология пропитали просторечие лексикой, которая вытесняет обычные, сходные с лит<ературным> яз<ыком>, слова и которая[lxxx] становится нормальной формой для выражения обыденных, житейских понятий, напр.:

Ударить, бить: шманать, набить, смазать, всыпать, припаять, шарнуть, двинуть и т.п.; попасть впросак, ошибиться: зашиться, запороться, засыпаться; ходить: шляться; уйти: смыться; зайти куда-н<ибудь>: закатиться; ругаться: разоряться; входить в задор: залупаться; озорничать, делать что-н<ибудь> не всерьез: бунить, волынить, филониться, трепаться, барахлить; задевать в разговоре: затрагивать; возмущаться, сердиться (ирон.): расширяться, расстраиваться.

§16. Обилие синонимов узаконивается стилистическими потребностями[lxxxi]. Каждый раз употребление[lxxxii] того, а не другого слова зависит от жанра речеведения: выбор их в зависимости от этого то приближается к литературному, то с точки зрения литер<атурного> языка, становится неприличным. Это в области обиходной житейской речевой практики. <Здесь просторечие резко отделяется от лексического наследия «мещанских» говоров>[lxxxiii].

Еще более осложняется[lxxxiv] лексическая характеристика современного просторечия присутствием лексики, возникшей в период революции и общей с литературнм языком. Здесь я остановлюсь только на вопросе о том, что заключается для просторечия в понятии иностранного слова.

Навряд ли можно говорить об ощущении в просторечии иностранного в том смысле, в каком оно существует для литературного языка – (иноязычн<ое>). Для ощущения иноязычности слова необходим билингвизм, ориентация на него. В просторечии иностранные слова-термины и не термины[lxxxv] претерпевают ту же судьбу, что и чуждые слова[lxxxvi] литературного языка. Слово-термин всегда соотносится в просторечии с вещью. Неясность, неопределенность или непонятность предмета влекут за собой и соответствующее отношение к слову. Оно чуждо и непонятно и в этом смысле иностранно. Обратно т<ак> наз<ываемые> иностранные слова при ясности и понятности предмета, безотносительно к этимологическому составу слова, расцениваются как непосредственно входящие в общий состав своей речи[lxxxvii]. [Ср.: Ушаков - не всегда и ин<остранное> слово кажется иностр<анным>. Это хорошо, у кого рука есть или попросту, по-рус<ски> сказать, протекция]. (Ср.: автобус – автомобус[lxxxviii], коммунист = объяснение: иностр<анные> слова – слова не советские). Таким образом, для просторечия может быть поставлена проблема понимания[lxxxix] слов, не соотносимых с предметом. Семантическая судьба иностр<анных> слов сходна с судьбой чуждых литературных: вне контекста, вне круга родственных слов, вне знания[xc] условий употребления они получают ограниченное значение, становятся ярлыком предмета («Халтуришь почем зря! Исплатируешь[xci], чорт!» – обращаясь к нищему сердитый пьяный). Другой случай – употребление иностранного слова без знания его значения вместо сходного по звукам своего слова («образованная» речь) – проблема в зн<ачении> пробел.

§17. Наиболее характерными для языковой системы просторечия являются семантико-синтаксические отношения (признаки конститутивные). На путях столкновения с литературным языком смещаются диалектные основы, перерождаясь на литературном фоне. Происходит приспособление литературных значений,[xcii] деформация синтаксических оборотов и фразеологии. Останавлюсь на некоторых явлениях.

1). В словообороте эпохи в известных жанрах литературного языка[xciii] (публицистика, газета, ораторская политич<еская> речь и пр.) откладываются слова, получающие активную роль в выражении известного круга понятий. Усваиваясь просторечием для пользования в своей обиходной речи, они, вырванные из привычной сферы употребления, теряют свой тесный предметный смысл, становятся многозначны и расплывчаты, делаются знаком[xciv] для выражения, по тем или иным ассоциациям[xcv], соприкасающихся ситуаций, ср.: делать: (Отсев слушателей большой; в конце года не отсеивали; не ходит, его бы нужно было уже отсеять, да…;)[xcvi] изживать сусликов с поля; поручено ей было узнать, но она ничего не проделала; сидели на одной парте и стали договариваться на уроке; почему не всегда посещают педагоги означенную (=нашу) школу; не интересуются данным (=этим) порядком; она не выявляла, чего хочет; могли бы охватить нашу шк<ольную> жизнь; притти, засняться и уйти; я первый зачинаю рассказ.

2). Активные слова давят на словоупотребление обыденной речи, особенно у людей стремящихся говорить правильно, литературно. Под свое слово, привычное, подставляется ходкое литературное слово (близкое по смыслу) с сохранением значения, присущего субстрату: запретили в корне (=совсем) читать; в этот период, в период (=во время) нашей перемены; (было вывешено объявление о запрещении такого явления (=этого); сегодня то явление было (=было то); которые же факты (=явления) не изжиты; тут другие (=некотор<ые>) слова правильно поставлены;)[xcvii] соединять по две группы в одно занятие (=урок), да я сознаю (=понимаю), конечно; на крепостнической фабрике; к подбору преп. составов (=преподавателей) надо подходить; намечайте своих кандидатур (=кандидатов).

3). Употребление слова по признаку экспрессивной выразительности, без соответствия с обычным контекстом лит<ературного> языка, причем выбор определяется лишь побочными эмоциональными ореолами, принадлежащими слову: Дети находились в неблагонадежных условиях: работали по 17 часов; режим экономии весьма благоприятная вещь; вышеупомянутый поступок носит очень ожесточенный характер; здесь симпатично сидеть, понимаешь ли; совсем обеспечил человека (обескуражил), (рассадили по следующим партам)[xcviii], не мешает здравот делу маленько соблюсти (=навести) там порядок, (я сначала не врал, только впоследствии (=потом) попутал)[xcix], работают по 17 ч<асов>, переносят все негодования (=невзгоды).

4). В условиях бытового, иногда[c] затрудненного монолога образуются слова со стершимся предметным значением, пустышки, которые служат как бы пружинами, проталкивающими речь по нужному пути: (объясняется текучестью, понимаете, состава)[ci]; свою я, лично, знаю (смену); стали, как говорится, в школу ходить; (я, значит, говорю); (вы верно отлежали, вот в таком роде); вечер небольшой, много, примерно, не даст; это, безусловно, не удалось; я, между прочим, скверно читаю; женщины, то же самое, ходят; и мне, то же самое, замечание сделал; распоряжаться здесь, то же самое, дело трудное; мне так хочется, главно дело, близко.

5). Процесс овладевания литературной речью создает тип скрещеных слов (и застывших выражен<ий>). Сцепление более близкого и понятного слова с литературным того же значения[cii] создает слово более выразительное, эмоционально более насыщенное, напр.: необходимо надо; необходимо нужно; спеши скорей; мы, рабочий пролетариат, должен учиться; старик весьма был больно рад; коса отличная хороша; совершенно конечно трудно; рабочим доставалось очень трудно; взять в руки под дисциплину рабочей школы; работа проводится в полном разгаре; то во время, когда кино; хорошо, если не болеет в период этого времени; ничего не знаю, мне надо фактически билет на лицо.

6). Литературный язык обладает богатым ассортиментом фразеологических сращений разного типа - застывшие выражения, привычные сцепления, обороты, - имеющих точно очерченный круг употребления. Приобщение к этому фразеологич<ескому>[ciii] богатству вызывает в просторечии два основных явления. Фразеологическое сращение воспринимается[civ] в его лит<ературном> значении,[cv] но в деформированном виде: опорное, центральное слово (сочетание) остается, а другая часть заменяется словом (сочетанием) более близким, привычным: обеспечит вопрос (=дело), совершенно правильно (=верно), голосу не отдавал (=подавал), беру вину (=принимаю), таким образом (=образом), что даст большую роль в поднятии (=играет), играет значение (=роль, =имеет), выпей для компании (=за), он как сказать забыл (=так), факт на виду (=лицо), при царском времени (=режиме),дал замечание, дал выговор (=сделал), взять во внимание (=принять), не хватает другой раз (=иной), безалаберная трата наших энергий (=сил), контр-буржуазная двадцатка, применять все усилия (=прилагать).

7). Второй тип деформации – сохранение опорного члена сращения и опущение менее значимого обычно в устной, диалогической речи: навряд (ли), производить как больше очищение семян, вы согласители в большинстве (б<ольшинст>во из вас с<оглашают>ся, покупает теперь в большинстве рабочий (=случаев), во что бы ни стало (то), повидимо (му), хотя в частности (-бы), накладали не по существу штраф, купить бы кошке какова барахла (-нибудь), задает какие вопросы (-ниб<удь>), можно ли оттуда писать какие заметки (-ниб<удь>), приезжайте к нам когда (-ниб<удь>).

Подобно активным словам, фразеологические сращения часто вклиниваются в речь для придания большей выразительности. В просторечии круг их употребления расширяется[cvi], теряя связь с обычными их функциями в лит<ературном> языке: приложить активное участие, торгаш чувствует себя единственным хозяином положения, силой административн<ого> порядка вывесть нагами на поси<…>[cvii]оскорбления личности, хватать..., даст большой режим экономии в топливе, начал жить по новому быту, мало прижимали кулачество общественным воздействием, нахожусь в материальном положении батрака, в какую положительную сторону оно будет направлено, подвергались дурному обращению.

§18. Отличия от литературного языка в области управления глаголов основываются также[cviii] на уже упомянутых семантических свойствах просторечия: постановка своего[cix] значения (и управления) в литературное слово.

Доказать на кого (=показать, дать показание).

Не препятствуй меня (=не задерживай).

Он может купить все принадлежности, кот<орые> ему касаются в жизни (=нужны).

Меня начинают многоземельные угрожать (=стращать).

Неужели мы для этой цели стремились? (=боролись).

Тогда мало приходится взыскивать на него (=класть вину).

Обсуждали о неправильных (=говорили).

Преследовать своею целью (=поставить).

Проникать что (вм<есто> во что; =пропитывать собою).

Слух побудил всю белую кость (=разбудил).

Заявить свое недовольство (=претензию).

Я вам предупреждаю последний раз (=говорю; кондукт<ор>).

Он не мог интересоваться с простым народом (=иметь дело, сообщаться).

§19. В основе синтаксического строя просторечия лежат навыки речи, принесенные из диалектов. Характерны, как выделяющие, типы повествовательных предложений с ф<ункциями> д<ействи>я вместо личного глагола (была не окрепши, он выпивши), в безличных предложениях вм<есто> прил. стр. кр. (пять классов было прошедчи), деепричастие от гл. на –ся без –ся (как лучше, застегнувши или расстегнувши?) и т.п. Формула не знаю как знак вопросит<ельно>-уступит<ельного> предложения: не знаю правда, не знаю нет; пришли не знаю учиться или время провести; не знай тебе сказать, не знай нет.

Для характеристики просторечия интереснее словосочетания и предложения, возникающие на фоне общения с литературной речью, и формы усвоения лит<ературных> конструкций. Здесь проявляется та[cx] же общая тенденция просторечия к унификации, к сохранению лишь сигнальных знаков сочетаний и к ощущению нейтральных, с точки зрения значения, членов.

1). Предл<ожение> с так как (союз прид.) – с союзом как: Беру вину на редколлегию, как сам в ней состою; Как я неграмотный, я не могу; и как я живу в Ленинграде, то; но крестьяне как их сердца чувствовали смирение и пошли…

2). Предл<ожение> с так (гл. кр.)[cxi], как (прид.)=как: Да и сидит-то он не как остальные, а…

3). Вм<есто> кроме того, что – кроме как: Ничего не делает кроме как ходит по заводу.

4). Которые в главн<ом> предл<ожении> вм<есто> те, которые: Которые лица уже не ходют, а у них…; Для чего деньги потратили которые интересуются.

5). Между прочим вм<есто> между тем: Много бы хорошо получили, а между прочим ничего не делал; У нас 42 комсомольца, но между прочим комсом<ольской> среды не видно.

6). В сложных типах сцепления предложений вместо того, чтобы: Вместо чем помочь ты…; что кас<ается> того, чтобы: Что касается пользоваться ихними кабинетами…; глагол, что: Я говорил, в бутылку загоним; а также и: Падает посещаемость слушателей также и педагогов.

7). Сложное слово предложения: Не стал заниматься ввиду маложелающих.

Активные типы предложений из газеты, ораторской речи переходят в бытовой оборот, становясь нормальным типом предложения - это: Основной тормоз это отсутствие средств; и расширяясь в обращении: Плохая сторона это то, что…; Прямая речь это когда; Четырнацтый это куда идет?

Как трамплин для перехода к новому обороту мыслей, употребляются если взять, взять, возьмем; мое бы предложенье.

На фоне литературных заимствований вырастают предложения оригинальные[cxii], причем выбор останавливается на наиболее привычных знаках. Как является сигналом разных значений. Если он в придаточном предложении, то получает значение когда: Как Ленин приехал <…>, у населения стало мнение… Если в словосочетании, то в зн<ачении> чем: Не хуже как в старую голодовку; обращались не лучше как с ним. Стремление к «образованному» правильному обращению вызывает усложненные обороты (контаминации)[cxiii]: как за вм<есто> за с род. п. (сочли его как за бандита); вм<есто> тв. п. (стенгаз<ета> будет нам служить как за рупор; как и не я вм<есто> как я (он такого же как и не я росту) (см. Чернышов); опять же вм<есто> и: а принялся я за обществó, опять же за географию – сразу понял все. Затем (зато)… что вм<есто> потому…что.

Монологическая форма речи в лит<ературно>-разгов<орном> языке в идеале[cxiv] ориентируется на книжное построение, и степень совершенности ее зависит от степени владения данной языковой культурой. В обход этих типов речи в просторечии создается монологическая речь, построенная на формах диалогической.

Из вопросно-ответной формы:

А почему я вам скажу, потому что не за свое взялся;

Сегодня поеду, а почему, потому что завтра не ехать на службу;

А почему я не видела, потому что некада.

Проблема косвенной и прямой речи тесно связана с организацией монологической формы. Легче воспроизвести сказанное, чем придать ему новую конструкцию[cxv], тем более, что разговорная речь всегда имеет тенденцию течь только по значимым величинам; помощь внеречевых элементов дает возможность производить сцепление мыслей, игнорируя сцепление форм:

А Ив<ан> ответил, что я не знаю и…

А только старались как бы продернуть администрац<ию>.

Крестьяне обиделись зачем отдал богачам их богатство.

На этом же основаны предложения с независимыми (не согласов<анными> с подлежащим) деепричастиями: попавши на фабрику, нас отдают; крестьяне приезжая га 10 в<ерст>, им отказывают.

§20. Общий тонус речеведения в просторечии в области аксессуаров речи сходен с литературным. Типы мимики, жестикуляции, повышенности голоса, типы интонаций, эмоции так же привязаны к каждому речевому сношению, так же устойчивы для каждой формы бытового сношения, сопровождаемой речью. В просторечии они, может быть, лишь более экспансивны, не будучи связаны различными условностями «хорошего тона», которыми опутан человек, сносящийся на литературном языке. Некоторые формы языка просторечия совпадают с этой общей[cxvi] экспансивностью речи: мгновенные глаголы очень экспрессивного значения (в пов<елительной?> речи): хрясь по зубам, он хлысть его!, хвать за шиворот, междометные зачины фраз (по существу без особой экспрессии): ой уж уехал; ой, извиняюсь; ах, она у тебя!, смеялась, ой!

На этой почве при знакомстве[cxvii] с обстановкой привычного бытового акта отпадает необходимость[cxviii]каждый раз нового построения речевых оборотов из привычных сочетаний; из него достаточен знак, сигнализирующий все последующие и вызывающие чужую реакцию:

Встреча и прощание

Наше (вам почтение) пока

Моё вам всего

Ну как! Всех

Почтение! До скорого!

Пишите (ирон.)

А. N. Счастливо!

Вычурн. Добрый привет пожилаим

Согласие – отрицание[cxix]

Иди ты! Кончено! (дело)

Мимо! Определенно

Брось Факт

Странно! Ясно

Ничего подобного! («лит.») Есь такое дело

Ага!

Вот и все

Вопрос

Ну!? Понуждение

Понятно? Вали

Это будет N улица? Дуй

Вы случайно не к нам?

В чем дело?

Обращение

Тов<арищ>, скажите ск<олько> время?

Гражданин, посторонись!

Житейские условия выработали и форму обращения.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru