Научное наследие Московской лингвистической школы. Часть I

М.Н. Петерсон о Московской лингвистической школе

Представляемый корпус архивных документов Московской лингвистической школы с разных сторон освещает ее деятельность — от зарождения и становления традиции в конце XIX в. до поколения «детей» и «внуков», продолжавших славные начинания своих знаменитых предшественников. Таким образом, мы постарались соблюсти последовательность в генеалогии и хронологии одного из самых влиятельных и перспективных направлений в языкознании, объективно показать те его стороны, которые остались за пределами нашего внимания в прежние годы.

При публикации текстов мы использовали и экспериментальные, так сказать, пробные материалы, которые освещают некоторые периферийные вопросы, находящиеся как бы на определенном расстоянии от центральных проблем Московской лингвистической школы, но по сути идущие в русле ее традиции, развиваемой и понимаемой по-своему. И здесь важно подчеркнуть, что известная консервативность МЛШ, присущая в общем-то любой крупной школе и замыкающая ее в рамках «своих» идей, при чтении наших материалов принимает другой вид —живого непосредственного поиска, глубокой взаимосвязи теории, истории языка и общества, раскрытия глубинных внутриязыковых связей.

Иными словами, строгая научная модель здесь предстает еще и как отражение «лингвистики отношений», нарушающей порой принятые каноны и установленные стандарты. Поэтому можно сказать, что именно архивные материалы дают нам редкий пример внутренней работы ученых, их поисков и находок, столкновения мнений и дискуссий, помогая решать общую стратегическую задачу науки — создание средствами языка целостной картины лингвистического образования. К этому стремились талантливейшие представители МЛШ.

При отборе архивных данных проводилась большая изыскательская и источниковедческая работа, связанная с поиском, обработкой и комментированием материалов. Многие из них представляют собой черновые наброски к неоконченным трудам, письма, отклики на работы коллег.

Корпус открывается републикацией забытой статьи М. Н. Петерсона «Ф. Ф. Фортунатов и Московская лингвистическая школа», в которой дается краткий обзор достижений этого направления и обозначается роль академика Фортунатова, занимавшего центральное положение в лингвистической науке 1870—1900-х гг., в формировании МЛШ и определении ее задач.

Следующая далее подборка писем и отзывов раскрывает неизвестные страницы истории науки 1920—1950-х гг. В их числе публикуются последнее письмо А. А. Шахматова Д. Н. Ушакову 1920 г., отзыв Д. Н. Ушакова об А. М. Селищеве, а также приводится неизвестный фрагмент из эпистолярного наследия Афанасия Матвеевича. Все эти материалы рассказывают о непростой обстановке в научном сообществе того времени и могут быть интересны не только как факты биографии ученых, но и их смелой, подвижнической работы в сложный период 1920—1930-х гг. Здесь публикуются и другие источники, связанные с деятельностью А. М. Селищева: переписка с М. Н. Петерсоном и тезисы к докладу А. М. Селищева «Из наблюдений над русским языком последних лет».

Воспоминания Д. Н. Ушакова об основателям Московской диалектологической комиссии, учрежденной в 1903 г. при Отделении русского языка и словесности Петербургской АН, — редкий и исключительно ценный источник сведений о том, как происходило становление МДК; в нем определяется роль Ф. Е. Корша и А. А. Шахматова в организации деятельности комиссии. Как всякое воспоминание, написанное талантливым пером, оно не лишено тонких наблюдений, иронии и ряда деталей, позволяющих оценить работу МДК как содружество единомышленников, воодушевленных идеей практического воплощения задумок диалектологов XIX в., то, что впоследствии было продолжено и реализовано Р. И. Аванесовым, В. Н. Сидоровым, П. С. Кузнецовым и другими учеными.

Найденные заметки и письма виднейшего русского ученого-слависта, историка русского языка Н. Н. Дурново как раз показывают «потаенные струны» членов МДК, их разыскания в области изучения русских говоров. Эти записи и сейчас являются ценным источником для современных диалектологических наблюдений, во многом дополняющим и конкретизирующим имеющиеся сведения о характере бытования и движения территориальных говоров. Дополнительно публикуем письмо Н. Н. Дурново М. Н. Петерсону 1926 г. (из Брно).

М.Н. Петерсон

Ф.Ф. Фортунатов - создатель Московской лингвистической школы

Публикуется по изданию: Петерсон М. Н. Фортунатов и Московская лингвистическая школа // Ученые записки МГУ. Вып. 107. Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры. Т. III. М., 1946. С. 26—35. Начало статьи М. Н. Петерсона, где рассказывается о развитии изучения лингвистических дисциплин в Московском университете, опущено. При подготовке текста нами исправлены некоторые опечатки и погрешности издания 1946 г., орфография и пунктуация упорядочены в соответствии с современными нормами. Незначительные вставки публикатора даются в квадратных скобках.

***

Поступив в Московский университет в 1864 г., Ф. Ф. Фортунатов языкознанием занимался по преимуществу самостоятельно, так как в то время эта наука в Московском университете не преподавалась специа­листом.

После окончания курса в 1868 г. Ф. Ф. был оставлен на 2 года при Университете для приготовления к профессорскому званию. В 1871 г. он сдал магистерский экзамен, и с 1 октября того же года министерство командировало его за границу.

Вакационным временем 1871 г. Ф. Ф. Фортунатов воспользовался для поездки в Литву вместе с В. Ф. Миллером. Целью поездки было изуче­ние литовских говоров в русских областях Литвы.

Богатство произведений народного творчества увлекло исследователей, и они стали записывать песни, сказки и пословицы с точным со­блюдением особенностей говора.

Эта первая встреча с диалектами живого языка имела большое влияние на всю последующую научную деятельность Ф. Ф. Фортунатова. У него вырабатывается бережное отношение к фактам языка, к произ­ведениям народного творчества.

Наблюдения над живыми литовскими говорами, несомненно, оказа­ли влияние на понимание социальной стороны языка, которое получило отражение в курсах Ф. Ф. Фортунатова.

Таким образом, перед отъездом за границу Ф. Ф. получил солидную теоретическую подготовку, завершенную самостоятельным исследова­нием живых литовских говоров.

Заграничную командировку Ф. Ф. Фортунатов использовал для ин­тенсивной работы. Он был в Германии, Франции и Англии. В Тюбингене он занимался Ригведою и Авестою под руководством проф. Рота, лучшего в то время знатока Вед. В Лейпциге Ф. Ф. слушал Курциуса и Лескина, в Берлине — Вебера и Эбеля, в Париже — Бреаля и Бергеня, в Кенигсберге изучал рукописи и старопечатные книги на литовском языке; в Париже и Лондоне, а отчасти и в Берлине занятия касались санскрит­ских и ведийских рукописей. В то же время был изучен пали (язык южно­индийских буддистов) и собирался материал для магистерской диссер­тации.

По возвращении в Москву (в 1873 г.) Ф. Ф. Фортунатов закончил об­работку диссертации «Samaveda Aranjaka Samhita» и 6 октября 1875 г. защитил ее.

Диссертация заключает часть текста Самаведы, до того времени не изданную, с переводом на русский язык, введением и комментарием. Во введении (1—62 стр.) Ф. Ф. разъяснял задачу диссертации, правила, ко­торыми он руководился[i] при издании текста Самаведы (51-55 стр.), и трудности понимания ведийских текстов (56—60 стр.). Его заключение свидетельствует о том, что Ф. Ф. выбрал наиболее целесообразный путь, возможный в то время: «Но если мы и не можем принять индийских эксегетов[ii] нашими руководителями при объяснении Вед, тем не менее мы не должны, конечно, игнорировать их и обязаны пользоваться их труда­ми как одним из пособий; за нами остается только право относиться так же критически к этим трудам, как и к объяснениям европейских ученых» (59—60 стр.).

В приложении к диссертации (3—67 стр.) приводятся «Несколько страниц из сравнительной грамматики индоевропейских языков». Эти страницы интересны тем, что уже там Ф. Ф. Фортунатов выступает как вполне сложившийся ученый. Он критически относится к теории Шлейхера об индоевропейском праязыке: этот язык не мог быть примитивным, как думал Шлейхер, но должен был иметь за собою богатую историю; он не был единым, а распадался на диалекты; само название «Ursprache» (праязык) Фортунатов считал неудачным, сбивчивым.

Более строгого отношения требует Ф. Ф. к звуковым изменениям, не допускает произвольного, умышленного изменения, к которому в его время еще прибегали языковеды при объяснении фонетических явлений.

Здесь мы видим зарождение той строгой методологии, которая неиз­менно отличает все последующие работы Ф. Ф. Фортунатова.

Вступительная лекция Ф. Ф. состоялась 22 января 1876 г. (в чет­верг) в 10 час. утра, и с этого дня началась его преподавательская дея­тельность в родном Московском университете, продолжавшаяся бес­прерывно до конца весеннего полугодия 1902 г. Ф. Ф. Фортунатов читал следующие курсы:

1. Общий курс языковедения.

2. Сравнительная фонетика индоевропейских языков.

3. Сравнительная морфология индоевропейских языков.

4. Старославянский язык.

5. Литовский язык.

6. Готский язык.

7. Древнеиндийский язык.

Таким образом, Ф. Ф. Фортунатов создал систему преподавания лингвистических дисциплин в Московском университете.

О курсах Ф. Ф. Фортунатова сохранилось много свидетельств его учеников.

«На кафедре, — по словам проф. Щепкина, — Фортунатов был воплощением чистого научного творчества. Атмосфера бескорыстной пытливо­сти и незыблемой логики была разлита в его аудитории, и его оригиналь­ная личность распространяла совершенно особое обаяние. Представитель науки столь отвлеченной и специальной производил впечатление какого-то значительного и благотворного явления природы».

«Научный язык Фортунатова отличался большой точностью и был своеобразен. Точность его сказывалась, во-первых, в том, что термины, выражающие лингвистические понятия, всегда имели для автора одно и то же установленное содержание. Точен был Фортунатов и в описании фактов, которые он предлагал в существенных признаках, одновременно отграничивая их от смежных явлений». Фортунатов избегал введения ме­тафор в научную терминологию и устранял метафоры, уже принятые в научном языке. Умерен был Фортунатов и в образовании новых терми­нов. Чаще всего для новых понятий он приспособлял старые термины, влагая в них несколько иной, всегда более точный смысл.

В курсах слушателям предлагалось систематическое изложение то­го, что было добыто собственными исследованиями и мировой наукой, за развитием которой Ф. Ф. тщательно следил. Надо отметить, что си­стема никогда у Фортунатова не обращалась в догму, не связывала сво­боды исследования. Новые фактические данные или более глубокое изу­чение приводили Ф. Ф. к новым решениям, и он без колебаний заменял ими прежние. Характерный эпизод такого рода передает в своих воспо­минаниях М. М. Покровский. Однажды Фортунатов пропустил свой оче­редной для лекции по готскому языку вторник и, явившись через две не­дели, начал лекцию так: «Я убедился за это время в неправильности сво­его взгляда на дело; прошу считать прошлую лекцию несостоявшейся; взамен ее я прочту на ту же тему другую».

Вообще Ф. Ф. Фортунатов в своих курсах и на практических заня­тиях не только не шел, по выражению В. К. Поржезинского, «на помочах за состоянием науки на Западе», но, наоборот, во многом опережал ее. Так было с вопросом о двух видах долготы в индоевропейских языках, о происхождении ведийского а, распадающегося на два слога, из ста­рых долгих гласных с прерывистой долготой, и во многих других слу­чаях.

Следя из года в год за литографированными курсами Ф. Ф. Форту­натова, можно видеть, как видоизменялись его взгляды, как уточнялись формулировки. Печатные работы Ф. Ф. большею частью небольшого объема посвящены отдельным вопросам. Понять их до конца и глубже проникнуть в самую методологию автора можно, только сопоставивих с тем, что излагалось в курсе, где изучаемые явления приводятся в связь с другими. Так, например, небольшие заметки Ф. Ф. о залогах и видах можно понять, только приняв во внимание учение о форме слова; статьи по фонетике легче понимаются на фоне связного изложения фонетических явлений в курсе. Отсюда ясно, насколько важно издание курсов Ф. Ф. Фортунатова.

Приведу план курса «Введение в языковедение» по литографирован­ному изданию 1891—1892 г.:

1. Предмет языковедения (стр. 3—12).

2. Генеалогическая классификация языков (стр. 12—54).

3. Язык и наречие (стр. 54—66).

4. Общее изложение фактов языка (стр. 66—163).

1) Язык и мышление.

2) Отдельные слова.

3) Словосочетания и предложения.

4) Формы слова.

5) Морфологическая классификация языков.

6) Физиология звуков речи.

Таким образом, изложение ведется от общего к частному. Этот об­щий курс служил введением в курсы сравнительной фонетики и морфо­логии индоевропейских языков, а также в специальные курсы — старо­славянского, литовского, готского и древнеиндийского языков, которые начинались с фонетики, т. е. строились от частного к общему.

Тщательно обработанные и глубоко продуманные курсы Ф. Ф. не ут­ратили интереса и в наши дни. Многие положения сохранили полное свое значение, многие не только не получили полного развития, но ждут еще дальнейшей разработки. Остановлюсь на некоторых из этих поло­жений.

В общем курсе большое внимание уделяется социальной стороне языка: «Те изменения, которые происходят в составе общества, сопро­вождаются и в языке соответствующими изменениями; дроблению об­щества на те или другие части соответствует и дробление языка на от­дельные наречия, а объединению частей общественного союза соответ­ствует и в языке объединение наречий» («Введение в языковедение», литогр. изд., 1891—1892 гг., стр. 4).

«Чем сильнее действуют условия, разъединяющие диалекты, тем самобытнее развиваются эти диалекты, а как скоро исчезает всякая связь между ними, бывшие наречия одного и того же языка обращаются в са­мостоятельные отдельные языки, из которых каждый подвергается даль­нейшим изменениям, понятно, независимо один от другого» (там же, стр. 61).

«...Историю какой-либо семьи языков нельзя представлять себе толь­ко как постепенное дифференцирование языков, родственных между со­бой; отношения языков, родственных между собой, могут быть гораздо более сложными именно вследствие того, что известные наречия общего языка, разъединившись, впоследствии могут опять соединиться и вести общую жизнь, затем снова распасться и т. д.» (там же, стр. 63—64).

Указывая на огромное значение сравнительного метода при изуче­нии языков, Ф. Ф. Фортунатов замечает: «Мы можем и должны сравни­вать языки не только в генеалогическом отношении, но и по отношению к тем сходствам и различиям, которые зависят от действия сходных и различных физических и духовных условий» (там же, стр. 7). Такое ши­рокое понимание сравнительного метода было ново для того времени, но и в наше время оно далеко еще не стало общим достоянием и не полу­чило осуществления в практике научного исследования. В этом отноше­нии здесь еще все впереди.

То же можно сказать о многих частных проблемах. Поучительно в этом отношении сравнить курсы Ф. Ф. Фортунатова с последней сводкой по сравнительной грамматике, сделанной в Indogermanische Grammatik Hirt’a (1921—1934 гг.).

Учение Фортунатова о слабой ступени чередования кратких индо­европейских гласных («Краткий очерк сравнительной фонетики индо­европейских языков», 1922, стр. 37) в существенных чертах сохранило значение до наших дней (Ср. у Hirt’a. Ind. Gr., II, стр. 78 и cл.).

Нет существенных возражений против установленного Фортунато­вым закона изменения группы «l + зубная» в церебральные в древне­индийском языке (В. В. VI. 1881 г., стр. 215—220). (Ср. у Hirt’a там же, I, 1927 г., 205 стр.).

К предположению Фортунатова о двух разновидностях индоевропейского S (Краткий очерк, стр. 238 и сл.) возвращаются и в наше время (Ср. у Hirt’a, там же, I, стр. 209).

Как блестящий пример точного различения эпох можно привести от­крытие Фортунатова в сфере смягчения задненебных: в более раннюю эпоху задненебные перед гласными переднего ряда изменились в шипящие, в более позднюю эпоху они изменились в свистящие перед новыми гласными переднего ряда, возникшими из дифтонгов. Это открытие на­столько вошло в научный обиход, что многие, вероятно, и не знают, что оно сделано Фортунатовым.

Пользуется всеобщей известностью закон передвижения ударения в балтийско-славянских языках, открытый независимо Фортунатовым и де-Соссюром. Из этого закона еще не сделано всех выводов какие воз­можны.

Из области фонетики можно было бы привести еще ряд случаев, но лучше обратиться к непосредственному изучению трудов Ф. Ф. Фортуна­това, где все эти случаи изложены в системе.

Морфология Фортунатова известна гораздо меньше, чем фонетика. Приходилось слышать и даже читать (ср. Будде, Ф. Ф. Фортунатов, 1914 г., стр. 5), будто Ф. Ф. занимался главным образом фонетикой. Это неверно: не меньше внимания уделял он и морфологии. Здесь на первом месте стоит понимание формы в языке. И в общих курсах и в специальных работах Ф. Ф. Фортунатов выяснял, что форма слова — результат живых соотношений, существующих в данном языке в данную эпоху. Определения формы слова из года в год менялись (см. курсы). Они явно не удовлетворяли автора, и он искал все лучшего, но понимание было одно. На базе живых соотношений выделяются в слове основные и фор­мальные принадлежности. Формальные принадлежности могут быть по­ложительными и отрицательными. В этом Фортунатов совпал с де-Соссюром, но у де-Соссюра теория формы разработана значительно меньше. У Фортунатова определены в его курсах главнейшие морфологические категории индоевропейских языков. Некоторым категориям (виды, за­логи) посвящены отдельные исследования.

Учение Фортунатова о формах словоизменения и формах словообра­зования получило, можно сказать, почти общее признание в русской лингвистике.

Учение о грамматических разрядах слов представляет, по моему мне­нию, чуть ли не единственную научную попытку решения этого вопроса. Оно показывает метод, который надо применять к каждому языку осо­бо, так как «формальные классы, существующие в одном языке, мы не должны предполагать непременно существующими в другом языке. На­пример, то различие в нашем языке, которое мы находим между склоняе­мыми и спрягаемыми словами, мы можем не найти в других языках» («Сравнительное языковедение», 1891—1892 гг., стр. 133).

Наиболее сильное отражение морфологических взглядов Фортуна­това находим у его учеников: Г. К. Ульянова — «Значение глагольных основ в литовско-славянском языке», ч. I, 1891 г., ч. II, 1895 г., В. К. Поржезинского — «К истории форм спряжения в балтийских языках», 1901, «Возвратная форма глаголов в литовском и латышском языках», 1903 г., А. А. Шахматова — «Очерк современного русского литературного языка», 1923 г., А. М. Пешковского — «Русский синтаксис в научном осве­щении», 1914 г. Нельзя не заметить этого влияния и в заграничных работах, например Мазона —«Morphologie des aspects du verbe russe», 1908 г., «Emplois des aspects du verbe russe», 1914 г.

Можно сказать, что каждая работа, касающаяся морфологии русского и других славянских языков, не может обойтись без того, что­бы не посчитаться со взглядами Ф. Ф. Фортунатова. Об этом ярко свидетельствуют недавно вышедшие курсы: Л. А. Булаховского — «Курс русского литературного языка», 1937 г., В. В. Виноградова —«Современный русский язык», 1938 г. Я не говорю уже о «Лекциях по современному русскому литературному языку», 1941 г., автора этой статьи, который стремился строго следовать методу Ф. Ф. Фортунатова.

Синтаксические взгляды Ф. Ф. Фортунатова имели большое влияние на развитие изучения синтаксиса русского языка.

Пешковский в своей книге «Русский синтаксис в научном освещении», I изд., 1914 г., прямо задается целью так «приспособить систему Потебни (и тесно примыкающую к ней популяризацию Д. Н. Овсянико-Куликовского)..., чтобы она... не стояла в противоречии с... основными положениями Фортунатовской школы» («Синтаксис в школе», стр. 3).

В своем «Очерке синтаксиса русского языка», 1923 г., я стремился, следовательно, провести точку зрения Фортунатова, которую в то время я ошибочно принимал за сходную с точкой зрения Ries’a (Was ist Syntax? 1894 г.). Последующие мои работы представляют дальнейшее развитие тех же взглядов.

Под большим влиянием Фортунатова находился и Шахматов, со­здавая «Синтаксис русского языка», в. I, 1925 г., в. II, 1927 г., хотя в основном пошел по собственному пути.

У Фортунатова обращает на себя внимание прежде всего понимание предложения. По его мнению, мысль, выражаемая в предложении, — не логическое, а психологическое суждение («О преподавании граммати­ки», стр. 67).

В этом он согласен с Потебнею, в этом с ним солидарен Шахматов. Однако Шахматов на этом основании психологические категории (психо­логическую коммуникацию) делает исходными для построения синтак­сиса и, таким образом, впадает в априоризм, подобный априоризму Бус­лаева, исходившего из логических категорий. Фортунатов строго разли­чает психологические и грамматические категории. Он устанавливает между ними соотношения в живой речи: «более сильное ударение говорящий делает на той части, которая является для него более главной, более важной, а так как во всяком суждении более важной, более глав­ной частью для говорящего является именно сказуемое, то поэтому с выделением по силе ударения известной части простого предложения соединяется именно выделение говорящим такой части, значение кото­рой является сказуемым в данном суждении» (Курс, стр. 115). Любой член простого предложения может выражать психологическое сказуемое, если на этот член падает ударение. Наоборот, члены психологического суждения могут выражаться любыми членами предложения.

Эти мысли Ф. Ф. Фортунатова подробнее развил А. М. Пешковский в 37 главе своего «Русского синтаксиса в научном освещении», 1 и 2 из­дание.

Задачей синтаксиса Фортунатов считает изучение словосочетаний. «Словосочетанием в речи я называю то целое по значению, которое об­разуется сочетанием одного полного слова (не частицы) с другим пол­ным словом, будет ли это выражением целого психологического сужде­ния или выражением его части...» («О преподавании грамматики», стр. 69).

«Всякое сложное предложение состоит из двух или нескольких сло­восочетаний» (Курс, стр. 105).

В сложных предложениях Фортунатов различает сочинение и подчинение. Признаком подчинения он считает согласование времен (Курс, стр. 109).

Синтаксическая система Фортунатова дает основание для такого описания синтаксического строя языка, которое выявляет характерные ее особенности. Она дает также возможность для изучения развития син­таксической системы данного языка. Эти свойства системы Фортунатова мало использованы в русской лингвистической науке и почти никакого отзвука не получили за границей. От применения метода Фортунатова надо ждать больших результатов и для нашей и для мировой науки.

Верный традициям Московского университета, Фортунатов не отго­раживался от практики. Известны два его выступления перед учителя­ми средней школы: «Доклад ордин. проф. Ф. Ф. Фортунатова о препода­вании грамматики русского языка в низших и старших классах обще­образовательной школы» (Совещания по вопросу о средней школе, М., 1899 г., вып. 5. Приложения, стр. 65—68) и «О преподавании грамматики русского языка в средней школе» (лекция). («Труды I съезда преподава­телей русского языка в военно-учебных заведениях», стр. 371—404, СПб., 1904 г.).

В докладе отстаивается мысль о необходимости перенести в стар­шие классы теоретическое изучение грамматики, знакомя в младших классах только с теми сведениями, которые нужны для правописания и элементарного разбора. Эта мысль — о старшем курсе русского языка — еще ждет своего осуществления.

В лекции указаны главнейшие недостатки школьной грамматики (смешение буквы и звука, смешение эпох при морфологическом разборе слова, путаница в синтаксическом разборе). Кроме того, здесь изложено учение Ф. Ф. Фортунатова о предложении.

Эти идеи Фортунатова получили развитие в учебниках его учеников — Д. Н. Ушакова и А. М. Пешковского. Благодаря этому многие из ука­занных Фортунатовым недостатков учебников средней школы (особен­но в фонетике) почти целиком устранены, но в морфологии и особенно в синтаксисе еще необходимы значительные улучшения.

Надо также упомянуть, что Ф. Ф. Фортунатов участвовал в разра­ботке проекта реформы орфографии.

Вот та многообразная научно-преподавательская деятельность Ф. Ф. Фортунатова, которую в разных направлениях продолжали много­численные его ученики.

Ученики Ф. Ф. Фортунатова

Ф. Ф. Фортунатов создал Московскую лингвистическую школу. Она хорошо была известна как в России, так и за границей. Из многих сви­детельств приведу только два.

«По предложению А. А. Шахматова, я решился принять участие в сборнике, издаваемом в честь Ф. Ф. Фортунатова, и решился тем с боль­шею охотою, что питаю искреннее уважение к Филиппу Федоровичу как к самостоятельному мыслителю, не только всю свою жизнь преданному науке, не только обогатившему ее несколькими крупными вкладами, но тоже способствовавшему своим влиянием появлению целого ряда вы­дающихся ученых — его учеников» (Бодуэн де-Куртенэ, Сборник статей, посвященных учениками и почитателями академику и заслуженному ординарному профессору Филиппу Федоровичу Фортунатову по случаю тридцатилетия его ученой и преподавательской деятельности в М. Университете 1872—1902 гг. Варшава, 1902 г., стр. 234).

Брюкнер в истории языкознания, отметив, что в России языкознание приняло совершенно самостоятельный характер в трудах Фортунатова и его учеников, с одной стороны, и Соболевского, — с другой, затем про­должает: «Сравнительно-языковедческое направление представляют осо­бенно Фортунатов и его ученики —Поржезинский, Шахматов, Ляпунов и другие. Фортунатов — первый русский языковед большого стиля» (Geschichte der idg. Sprachwissenschaft, herausgegeben von W. Streitberg, II Th., III B., Strassburg, 1917. Slavisch-Litawisch von A. Brückner, 50—51).

Перечислю учеников Ф. Ф. Фортунатова, не имея в виду исчерпываю­щей полноты. Из русских ученых к ученикам Ф. Ф. Фортунатова принад­лежат — А. А. Шахматов, Г. К. Ульянов, В. К. Поржезинский, М. М. Пок­ровский, В. Н. Щепкин, Б. М. Ляпунов, Л. З. Мсерианц, А. И. Томсон, Д. Н. Ушаков, Е. Ф. Будде и многие другие.

Из иностранных ученых учениками Ф. Ф. Фортунатова были пред­ставители самых разнообразных стран: Норвегии — О. Брок, Швеции — Торбьёрнсон, Дании—Педерсен, Голландии — Краузе ван дер Коп, Фран­ции — Поль Буайэ, Германии — Сольмсен, Бернекер, Чехии — Мурко и По­ливка, Сербии — Белич и Томич, Финляндии — Миколла, Румынии — Богдан (основываюсь на списке, составленном рукою Д. Н. Ушакова).

Остановлюсь на некоторых учениках Ф. Ф. Фортунатова, особенно тесно связанных с Московским университетом.

А. А. Шахматов начал учиться у Фортунатова еще будучи гим­назистом, а потом в Московском университете (1883—1887), где сдал магистерский экзамен (1890) и приступил к чтению лекций по истории русского языка. С 1894 г. А. А. Шахматов был привлечен в Академию Наук сначала в качестве адъюнкта, а затем экстраординарного (1897) и ординарного (1899) академика и работал там до самой смерти (16 авгу­ста 1920 г.). Он, по выражению В. Н. Щепкина, «с изумительной широтой и талантливостью перенес уроки Фортунатова на необозримое поле рус­ской диалектологии и письменности» (418). Шахматов сам творил новые методы, открывал новые пути. «Новые пути пролагались А. А. Шахмато­вым во всех областях, в какие он входил» (В. В. Виноградов, «А. А. Шахматов», 1922 г., стр. 80). Он создал школу, имеющую много­численных последователей. Для его характеристики потребовалось бы значительно больше места, чем я располагаю в этой статье.

Непосредственным преемником Ф. Ф. Фортунатова на кафедре срав­нительного языковедения и санскритского языка в Московском универ­ситете был В. К. Поржезинский (с 1903 по 1921 г.).

Решающую роль в научной биографии В. К. Поржезинского сыграла его встреча с Ф. Ф. Фортунатовым. Вступительная лекция Ф. Ф. Форту­натова так увлекла его, что он решил отдаться научной работе на попри­ще языковедения. Влияние великого русского языковеда подчинило В. К. Поржезинского всецело, и он сохранил такое отношение к своему учителю и после окончания университета всю свою жизнь.

Научные работы В. К. Поржезинского относились к области балтий­ских языков, но главную их массу составляют не оригинальные исследо­вания, а критические статьи, обзоры и разборы чужих взглядов по прин­ципиальным вопросам. Гораздо большее значение имела его учебно-педагогическая деятельность. Университетские курсы и учебники В. К. Поржезинского были превосходны. Изложение всегда ясное, но свобод­ноеот излишней упрощенности.

В Московском университете В. К. Поржезинский преподавал те же дисциплины, что и Фортунатов, но еще более расширил объем препода­вания лингвистических дисциплин. Так, он выделил в особый обшир­ный курс «Введение в языковедение», который стал с тех пор обязатель­ным не только в университетах, но и в педагогических институтах. В. К. Поржезинский в более широком масштабе стал преподавать гер­манские языки. Все германисты в Московском университете и на Выс­ших женских курсах проходили его строгую школу. Б. К. Поржезинскому удалось организовать в Московском университете, при введении в 1906—1907 учебном году предметной системы преподавания, особое лингвистическое отделение, которое было упразднено министерством по случаю введения новых планов (окончательная ликвидация лингвисти­ческого отделения состоялась в 1913 г.).

В 1918 г., исполняя завет своего учителя Ф. Ф. Фортунатова, В. К. Поржезинский организовал при Московском университете лингвистиче­ское общество.

В. Н. Щепкин занимал кафедру славистики в Московском уни­верситете. О своем отношении к школе Ф. Ф. Фортунатова он в «Рас­суждении о языке Саввиной книги» (1901, Сборник О. р. яз. и сл. АН, т. 67, № 9, XXV стр.) говорит так: «Автор не скрывает от себя, что без знакомства с методом и взглядами этого ученого (Ф. Ф. Фортунатова) и стем применением, которое нашли они в исследованиях А. А. Шахматова по русскому языку, вопросы, рассматриваемые в этой книге, отчасти со­вершенно не возникли бы перед ее автором, отчасти остались бы неосве­щенными. Представляя судить другим, в какой мере настоящая работа отвечает требованиям школы Фортунатова, автор полагает, что даже суровый приговор не лишит его права дать в этих строках выражение той глубокой признательности и того уважения, которые внушает ему имя славного ученого».

Значение научных работ В. Н. Щепкина получило высокое признание и в зарубежной науке. Вдохновенные лекции В. Н. Щепкина привлекали учеников и из славянских стран. Своих учеников В. Н. Щепкин учил не­посредственно подходить к изучению фактов языка, прежде чем знако­миться с литературой вопроса. В таком изучении фактов языка каждый черпал критерий для оценки тех результатов, которые были добыты до него.

Изучение славянских языков и литератур в Московском университе­те В. Н. Щепкин поднял на такой высокий уровень, которого они едва ли достигали в эту эпоху в зарубежных университетах.

М. М. Покровский был одним из преданнейших учеников Ф. Ф. Фортунатова. Специалист в области классических языков, он занимался применением сравнительного метода к изучению этих языков. Больше все­го его интересовали вопросы семасиологии, которым он посвятил боль­шинство своих научных работ. В своей диссертации — «Семасиологические исследования в области древних языков» (Ученые записки М. у[н]-та. От­дел ист.-фил. Вып. 23-й, М., 1896) он упредил многое, что значительно позднее появилось в западной науке. Так, он доказывал, что при семасио­логических исследованиях необходимо прибегать к сравнительному ме­тоду, чтобы не ограничиться одним собиранием материала, а вскрыть закономерность, присущую этим явлениям. На ряде примеров он пока­зывает, что «соответствующие слова разных языков подвергаются сход­ным семасиологическим изменениям, если культурно-исторические изме­нения в жизни нескольких народов были сходны» ([с.] 15). Исследовать надо не отдельные слова, а группы слов, относящихся к одной какой-нибудь области (военный язык, политический язык и т. д.), так как «семасиоло­гический процесс распространяется на целые категории слов» ([с.] 12).

В университете М. М. Покровский, кроме чисто филологических кур­сов, читал лингвистическую грамматику греческого и латинского языков, вел для лингвистов семинарские занятия по Гомеру, Плавту, греческим и латинским надписям. Его ученики получали солидную подготовку в области античных языков.

На долю Д. Н. Ушакова выпала трудная и ответственная задача преподавания в Московском университете русского языка, его истории и диалектологии. Эту задачу он с честью выполнил, значительно расширил преподавание этих дисциплин и своими интересными лекциями привлек к их изучению много молодых людей.

Русская диалектология была в центре научных интересов Д. Н. Уша­кова. Он был основателем и главным руководителем Диалектологической комиссии при Академии Наук. Эта комиссия стала лабораторией, где со­здавались кадры диалектологов. Обыкновенно студенты, проявившие ин­терес к изучению языка, получали приглашение на заседание Диалекто­логической комиссии. Часто такое приглашение решало судьбу молодого человека на всю жизнь. Каждое лето предпринимались диалектологиче­ские поездки, в которых начинающие учились методам диалектологиче­ского исследования у опытных руководителей. К зиме накапливался бо­гатый и интересный материал, живо обсуждавшийся на заседаниях Диа­лектологической комиссии, становившихся все более многочисленными. На этих заседаниях, кроме диалектологических, обсуждались и другие лингвистические проблемы. Так, целый ряд заседаний был посвящен во­просам синтаксиса. В центре этой кипучей деятельности стояла обая­тельная личность Д. Н. Ушакова, невольно привлекавшая к себе моло­дых людей.

В Московском университете, кроме чтения курсов, Д. Н. Ушаков вел семинарии и просеминарии. Особенно славился так называемый ушаковский просеминарий. Этот тип занятий, введенный Д. Н. Ушаковым, так привился, что стал, в виде практических занятий по языкознанию, непре­менной составной частью преподавания как в университете, так и в пе­дагогических институтах.

На Высших женских курсах Д. Н. Ушаков, кроме других курсов и семинариев, читал «Введение в языковедение». Его пособие «Краткое введение в науку о языке», много раз переиздававшееся, — до сих пор одно из самых популярных пособий по этому курсу.

Д. Н. Ушаков, сам говоривший на прекрасном московском литера­турном языке, был создателем и горячим пропагандистом русской орфо­эпии. Его небольшие статьи, посвященные этому предмету, представляют почти единственное авторитетное пособие по русской орфоэпии. Д. Н. Ушаковым было сделано множество орфоэпических наблюдений, тщатель­но накопленных им за много лет. Необходимо, чтобы эти наблюдения как можно скорее были изданы.

Д. Н. Ушаков был одним из активных участников реформы орфогра­фии. Здесь его заслуги настолько велики, что требовали бы специаль­ного изучения.

Следуя традициям Московского университета и своего учителя Ф. Ф. Фортунатова, Д. Н. Ушаков много внимания уделял средней шко­ле. Много лет он председательствовал в Постоянной комиссии препода­вателей русского языка, где было живое общение представителей науки и школы. Постоянно участвовал Д. Н. Ушаков в составлении программ по русскому языку для средней школы. При его участии составлялись учебники по русскому языку, до сих пор употребляющиеся в средней школе.

Одним из последних трудов Д. Н. Ушакова было составление «Толкового словаря русского языка». Он был главным инициатором и редак­тором этого издания, имеющего громадное значение как для науки, так и для самой разнообразной практической деятельности.

К сожалению, недостаток места не позволяет, хотя бы так же крат­ко, остановиться на деятельности других учеников Ф. Ф. Фортунатова. Однако и то, что удалось вкратце сообщить, показывает, как неимовер­но разрослось то дело, которое 22 января 1876 г. (четверг) в 10 час. утра начал молодой доцент Ф. Ф. Фортунатов. Сравнительное языковедение в Московском университете не только достигло уровня западной науки, но во многих отношениях и превысило его. Изучение балтийско-славянских языков и особенно русского языка, его истории и диалектология получило огромное развитие. Возник ряд специалистов-лингвистов, многие из которых получили мировую известность.

Вступление и подготовка текста О. В. Никитина

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru