Теория риторической аргументации

Смысл риторики

Риторика – филологическая наука с необычной исторической судьбой. Судя по дошедшим до нас сведениям об истории образования в Древней Греции, риторика была первой учебной дисциплиной о речи[i]. Возникновение риторики стало началом развивающей педагогики. Обучение предполагает систематизацию предмета, и в рамках риторики речевая деятельность впервые предстала как предмет теоретической рефлексии. На протяжении двух с половиной тысячелетий идеи и открытия риторики стимулировали грамматику, лексикологию, стилистику, логику, поэтику и литературную критику, юриспруденцию и политологию; приемы преподавания риторики воспроизводились практически во всех образовательных системах. Но сама по себе риторика регулярно подвергалась критике, осмеивалась и отвергалась. И несмотря на всяческого рода отрицания и даже запреты, интерес к риторике периодически возрождался с удивительным постоянством. Если обратиться к истории таких возрождений, окажется, что каждый раз они были связаны со сложением нового стиля жизни и речи.

Риторика строит норму публичной аргументации, задает правила политической и судебной дискуссии. Всякая норма строится на основе эмпирического опыта и поэтому требует подражания образцам. Риторика как комплекс идей о слове своим материалом, оценками и предписаниями обращена к прошлому, а к будущему – содержанием идей, которые предлагает. Поэтому риторическая доктрина построения высказывания кажется традиционной и застывшей. Это впечатление обманчиво. Так, риторика Филиппа Меланхтона, полностью сохраняя традиционные очертания, как бы исподволь вводит фундаментальные для своего времени идеи дидактической речи как основного жанра ораторской прозы и опору на специально разработанную топику – систему посылок аргументов к авторитету Священного Писания. Эти, казалось бы, незначительные нововведения лежат в основании протестантской богословской полемики, проповеди, философской литературы, по крайней мере, в ее этической части. Риторика М.В. Ломоносова, в которой филолог-литературовед может увидеть лишь подражание немецким или французским образцам предшествующего века, содержит неожиданную модель развертывания исходной мысли-пропозиции в текст, организованный системой семантических отношений ключевых слов. Реализованная в образовании второй половины XVIII века, эта система изобретения дала мощный импульс творческой мысли.

Поскольку риторика обращена не к психологии, а к культурной норме, она наталкивается на сопротивление: стремление к созданию нового стиля влечет за собой отвержение предшествующего. Со второй половины XVII века писатель стремится не следовать образцам, но создать нечто новое. Однако в конце концов оказывается, что это новое, по крайней мере в своей основе, представляет собой воспроизведение культурной модели. И хотя Кант был прав, когда сетовал, что «нет ничего легче, как ко всему новому подыскать нечто старое, несколько на него похожее»[ii], тем не менее всякая новация, в частности отвержение риторики, осуществляется теми же инструментами риторики. Современный журналист или политик использует те же тропы, фигуры, словесные ходы убеждающей аргументации, что Лисий или Цицерон, метафора остается метафорой, аргумент к человеку остается аргументом к человеку – меняются их функция, словесная организация, массированность применения.

В кругу филологических дисциплин риторика занимает особое место: если предмет других филологических наук – слово как факт, то предмет риторики – слово как задача. Основные категории риторики – этос, требования получателя высказывания, общества в целом к публично говорящему или пишущему субъекту, пафос – замысел, цель речи, осуществленная в слове мысль-воление, логос – совокупность общих для создателя и получателя высказывания ресурсов языка, не просто слова, но норма словесной организации убеждающих аргументов. Никакая другая филологическая и вообще гуманитарная наука не знает этих или аналогичных категорий.

В наше время проблемы риторики приобрели особую значительность. Всякая быстрая смена идеологии и системы общественных отношений – событие революционное. Революционные события имеют общую логику развития, которая приводит к более или менее глубоким и продолжительным последствиям в жизни общества и в его культуре. Однако сама по себе последовательность этапов развития революций при возможных частных рекомбинациях – одна и та же что в Английской революции ΧVII века, что во Французской революции XVIII-XIX веков, что в нашей Октябрьской революции или Китайской революции ΧΧ века… Перефразируя Ленина (или Маркса), можно сказать, что революции терпят поражение, даже когда они побеждают. Завершение, то есть поражение революции должно означать стабилизацию общества и начало его интенсивного развития. Общество представляет собой сложную информационную систему, основа которой – речевые отношения. Стабилизация общества начинается с организации речевых отношений, в первую очередь, условий и правил принятия решений. Поскольку всякие решения принимаются в дискуссии, явной или неявной, складывается потребность в установлении норм убеждающей аргументации – в идеологической, политической, судебной, деловой, бытовой сферах. И вот здесь-то риторика приобретает принципиальное значение.

Мировоззрение революционного времени обращается к массам, таков конструктивизм с его философией языка – лингвистическим структурализмом. Основа лингвистического структурализма состоит в абстрагировании от языковой индивидуальности, в первую очередь, от личности. Поэтому говорящие подобны «экземплярам одного словаря», а само по себе понятие коммуникации, которое выступает в структурализме как ключевая телеологическая категория (язык есть система знаков для коммуникации), исключает основной смысл коммуникации, заключающийся в качественном различии информационного потенциала общающихся людей.

Исторически теория риторики формировалась не во время, а после, вследствие общественных потрясений: Аристотель создал свой великий труд, когда судьба демократических Афин и всей остальной Греции была уже решена его учеником Александром Македонским; «Воспитание оратора» Квинтилиана – вторая великая книга по риторике – была создана после столетия потрясений и переворотов от Цезаря до Гальбы. Это не случайно: если общество представляет собой систему коммуникация, в основе которой лежит язык, то нестроения в этой системе, какими бы не были их внешние причины, приводят к бурному развитию речетворчества – публицистики, ораторской прозы, философии. Риторика осмысливает эти процессы и создает норму аргументации и речевых отношений и проводит ее в образовании. Поэтому ее задача заключается в первую очередь в формировании языковой личности профессионального публичного речедеятеля: система риторического построения, включает последовательность реализации замысла в виде изобретения, расположения, элокуции, запоминания (или памяти), действия или произнесения. Каждый из этих этапов систематизирует операции со словом таким образом, что открывается возможность сопоставления мыслительно-речевых действий. Профессионализм в любой сфере деятельности предполагает рефлексию и целесообразность. Рефлексия мысли и слова означает самосознание человека в речи, целесообразность основана на рефлексии и означает готовность создавать высказывания по необходимости, а не как дилетант – по желанию. В результате становится возможной и объективная оценка речедеятелей в отношении к стандарту, определенному в этическом, логическом и содержательном аспектах. Тем самым центром риторики, и философии риторики в частности, оказывается учение о риторе. Поэтому не случайным представляется и синтез грамматики, риторики и диалектики в общую систему тривиума, в котором грамматика и диалектика абстрагируются от личности и непосредственно связанного с ней пафоса, диалектика и отчасти риторика – от конкретной системы языка, поскольку они занимаются фактами речи, а грамматика и риторика – от формально-логической составляющей высказывания в той мере, в какой она представляется универсальной.

Основные категории риторики не выводимы из эмпирии речи. Риторика формулирует нормы, которые учитывают состояние речевых отношений и речевой практики, но обращается к фактам культуры слова. В текущей философской литературе, парламентской полемике, практике «публичных отношений», массовой информации, Интернете и т.д. содержится масса фактов речи, быть может, статистически значимых, но неприемлемых с точки зрения того, что нужно для организации речевых отношений, которые обеспечивали бы продуктивное развитие общества, не вообще всякого, но Российского общества в историко-культурных условиях его жизнедеятельности.

В новейшей литературе проблема предмета риторики как филологической дисциплины впервые рассматривалась В.В. Виноградовым в работе «О языке художественной прозы»[iii]. Вслед за А.А. Потебней, В.В. Виноградов подразделяет словесность на прозу и поэзию, понимая под поэзией литературу художественного вымысла. При этом вся словесность по признаку значимости эстетической оценки подразделяется на художественную и нехудожественную. Предмет поэтики – художественная поэзия. Предмет риторики – художественная и нехудожественная проза. Граница между ними подвижна: помимо риторико-поэтических форм, как литургический канон или исторический роман, в различные периоды истории литературы эстетическая оценка одного и того же жанра риторической прозы, например, судебной речи, может быть значимой и незначимой; более того, высокие эстетические качества произведения могут рассматриваться как его отрицательная особенность.

В.В. Виноградов впервые последовательно рассмотрел такую принципиально важную категорию литературы, как образ писателя в двух вариантах – образа ритора в прозе и образа автора в поэзии. Последний как особенность поэтической литературы складывается в начале XIX века. И если поэзия предстает как проявление экспрессивной функции языка, в которой авторское видение художественного пространства произведения определяет художественный стиль, то риторическая проза – предстает как проявление оценочной функции языка и образ ритора поэтому оказывается предметом оценки со стороны аудитории, получателя речи. Тем самым образ ритора становится в отношение к этике общества и приобретает нормативный характер.

Художественность риторической прозы тесно связана с этосом речи и определяется этическими нормами и условиями, которые общество предъявляет пишущему или говорящему публично. Но как обусловленный в первую очередь этическими нормами, сам по себе образ ритора развертывается в контексте риторической прозы. Он контрастирует и объединяется с целой системой образов, в окружении которых и в отношении к которым и предстает как вычленяемое и опознаваемое представление. Поэтому для изучения риторической прозы необходимо определить образное пространство как константу.

Однако художественность как таковая, хотя и значима для изучения риторической прозы и особенно для преподавания риторики, отнюдь не является главной, определяющей стороной содержания и целей риторического произведения. Основная, если не единственная цель риторической прозы – убеждение, причем убеждение конкретного круга людей в приемлемости именно для него конкретной пропозиции, выдвинутой конкретным лицом или общественной группой. При этом и те, кто выдвигают и обосновывают идеи, и те, кто их обсуждают, и те, кто их принимают или не принимают, принадлежат одному культурному сообществу. Уровень организации и единства такого сообщества может быть различным, но оно обязательно должно объединяться признаваемыми ценностями, организованными в некоторую иерархию или сеть концептов и положений, которые признаются достаточно важными, чтобы конфликт мнения или пропозиции с ценностью мог привести к отказу от собственного мнения или интереса, а не от ценности. На этом принципе основана риторическая аргументация, или, шире, риторический логос.

Возможность решения проблем путем обсуждения и нахождения оптимального решения определяется свойствами риторической аргументации и единством системы жанров публичной риторической прозы, которые объединены нормами национальных языков.

Риторика сложилась и длительное время развивалась в культурном пространстве, которое может быть обозначено как европейский культурный ареал. К европейскому культурному ареалу относятся все общества, культура которых исторически восходит к греко-римской античности и далее – к христианству в его вероучительном, этическом и аскетическом содержании, сложившемся к концу VIII века. Сам по себе европейский культурный ареал существует в двух исторических регионах, которые условно обозначаются как Восточный греческий и Западный латинский. Разумеется, на протяжении двухтысячелетней истории эти культурные регионы настолько тесно взаимодействовали, что традиция духовной и материальной культуры является для них общей. Однако целый ряд национальных культур, так или иначе восходящих к греко-римской античности, относятся к европейскому культурному пространству в меньшей мере, чем другие. Мера этой общности определяется для каждой из них конкретными обстоятельствами, связанными с религией и с исторической жизнью в составе одной из европейских культур.

В той мере, в какой системы общих мест, сходным образом иерархизированы, аргументация, например, внешнеполитический дискурс, оказывается эффективной. Но там, где сами ценности совпадают, а их иерархии расходятся, такого рода диалог на деле затруднен даже в большей мере, чем при контактах собственно межкультурного характера, – возникает ложное взаимопонимание. Между тем, в пределах каждого общества, где в наличии состав и иерархия ценностей, – русского, французского или немецкого – такая аргументация эффективна, отчего оно и существует как общество.

Риторическая аргументация обладает рядом свойств, которые отличают ее от аргументации, например, научной. Риторический аргумент, как и всякий аргумент, представляет собой умозаключение, строение которого в целом соотносимо с формальной логикой. Риторические аргументы обычно представляют собой умозаключения, непосредственные посылки которых также оказываются выводами умозаключений, включенных в словесную ткань рассуждения, так что получается каскадная структура посылок – промежуточных и конечных.

При этом, во-первых, конечные посылки риторического умозаключения произвольны в том смысле, что представляют собой высказывания, которые признаются приемлемыми с точки зрения истинности, правильности, авторитетности, уместности или пользы теми, к кому обращена аргументация, причем, в данное время и при данных обстоятельствах; посылки часто приемлемы просто постольку, поскольку их приводит авторитетное или симпатичное лицо.

Во-вторых, любое положение, в том числе и промежуточная посылка, может быть обосновано независимо от других. Поэтому риторический аргумент часто производит впечатление разнородности содержания. Но такая разнородность – почти закон.

В-третьих, риторические аргументы включают не только суждения констатирующие и достоверные, но суждения побудительные, желательные, вопросительные и т.д., которые как таковые не могут быть истинными или ложными, возможными или невозможными, но могут быть желательными или нежелательными, правильными и неправильными, причем не просто с позиции желательности или правильности в отношении к какой-либо норме, но с позиции приемлемости для данного лица в данное время и в данных обстоятельствах.

В-четвертых, переменные риторических аргументов не термины в логическом смысле, а слова языка. Сила риторического аргумента определяется не только уместностью выбранного слова, но его лексико-семантическим связями, коннотациями, синтаксической позицией или даже предпочтением одних слов другим.

В-пятых, риторические аргументы в принципе не доказывают и не манипулируют – они убеждают, то есть побуждают добровольно принять предлагаемое решение или идею при наличии или принципиальной возможности иных решений, которые могут быть столь же правильными. Риторическая аргументация не обладает принудительной силой доказательства.

По целям аргументацию можно подразделить на научную, философскую, дидактическую и публицистическую, а с точки зрения строения и оценки аргумента – на аксиоматическую, диалектическую, полемическую и софистическую. Полемика в «эристической» форме и софистика – обычно признаются этически недопустимыми. Предметом риторики являются дидактическая и диалектическая аргументация. Однако границы между научной и дидактической аргументацией, например, между обоснованием положений в научной теории и в школьном учебнике; между дидактической и диалектической аргументацией, например, между объяснением учителем исторической темы и ее обсуждением на уроке; между диалектическими и эристическими приемами полемики, например, в философском и политическом дискурсе и т.д. – весьма подвижны и определяются не только строением аргументации как таковым, но оценкой ходов аргументации и типов аргументов в конкретной культурной традиции. В особенности это относится к эристике и софистике, которые повсеместно запрещены риторическим этосом и повсеместно используются.

Культура общества содержит исторически сложившуюся систему родов, видов, жанров и жанровых форм словесности. Эти речевые формы, как исторический роман, похвальная речь и т.д., используются в определенных уместных ситуациях и допускают также определенные формы строения и аргументации: в русской застольной речи говорится несколько об ином и иным образом, чем в грузинской, а итальянская речь в суде строится иначе, чем французская. Эффективность и влиятельность аргументации определяется уместностью использования жанра настолько же, насколько строением аргументов и лексико-семантической системой языка. Поэтому изучение и преподавание аргументации возможны в основном в рамках определенной культурной системы.

Начиная с XVII века, с сочинений А. Арно, К. Лансло, П. Николя, Б. Лами и ряда других авторов-рационалистов в основном картезианского направления, западноевропейская риторика принимает концепцию универсальности мышления и сводит риторическую аргументацию к логическим формам, а обоснованность и убедительность аргументов – к психологической очевидности. Она отказывается от топики, полагая, что аудитория риторической аргументации также универсальна в силу «естественной» логики, «общечеловеческих» норм нравственности, рациональности эстетики и универсальности семантико-грамматических категорий языка. Общие места обращают мысль к ценностям национальной культуры. Семантика языка равнозначна национальной специфике мышления. Когда система общих мест, характерная для определенной идеологической общности и семантическая система, характерная для определенного языка в ограниченной сфере его использования, представляются как универсальные, возникает разрыв культурной традиции, искажение и забвение ценностей национальной культуры. Это обстоятельство оставалось бы только историческим фактом, если бы идея универсализма, характерная для французского классицизма, так и осталась в пределах французской культуры. Но идея универсализма – инструмент идеологической и политической экспансии, в особенности разрушительной для тех культурных систем, которые принимают для себя универсализм как условие прогресса. Идея универсализма, умственного и социального прогресса человечества в кадре западноевропейской или американской цивилизации жива и значительно более разрушительна, чем в XVII веке. Сегодня она реализуется в так называемой «межкультурной коммуникации», «политической корректности» и других подобных проектах организации культурной революции в глобальном масштабе. Примечательно, что они имеют своим предметом в первую очередь язык, речевые отношения в обществе и систему образования.

Научная риторика возможна как филологическая дисциплина, включенная в состав наук о языке и словесности и связанная с ними общей методологией, системой понятий, корпусом накопленных знаний о строении языка и произведениях слова. Там, где риторика выходит за пределы надежного филологического метода и обращается к психологическим или социологическим обоснованиям своей доктрины, она утрачивает культурную основу и, следовательно, научность – достоверность и надежность выводов и рекомендаций. Риторика вне этики и филологического метода превращается в софистику в самом дурном смысле.

Научная риторика изучает культуру прозаического слова конкретного общества, составную часть литературного языка, который это общество использует как язык государственного управления, судебно-правовой практики, богословия, философии, истории, публицистики. Научная риторика содержит устойчивую систему понятий, категорий и методов, выработанную изучением материала, она интерпретирует свои понятия и категории исходя из реальной литературной традиции общества и языка в их истории.

Эта включенность риторики в систему знаний о культуре языка не означает ограниченности риторики собственной культурной традицией. Всякая серьезная риторика является сравнительной риторикой. Культурная традиция не существует изолированно: культура общества наследует свои основы из классической для нее культурной системы, развивается в составе ареала родственных по происхождению, включенных в это общество и соседних культур, осваивая заимствования и, в свою очередь, создавая культурные радиации. Но заимствование, если оно становится фактом культуры, осваивается, преобразуется и включается в систему культурных ценностей.

Проповеди св. Кирилла Туровского изобилуют фигурами и конструкциями византийской риторической прозы, но будучи воплощены в древнерусском языковом материале, приобретают особую словесную форму, которая оказывается фактом русской культуры языка. Однако понять и оценить древнерусскую духовную прозу без обращения к классической греческой риторической прозе невозможно. Духовная проза Иоанна Скотта Эуригены сходным образом воспроизводит византийские риторико-поэтические формы, но на латинском языке, погруженном в речевую среду складывающихся новоевропейских языков, и создает тем самым факт средневековой латинской и в целом романо-германской культуры языка. Риторика М.В. Ломоносова, элокутивная часть которой исходит из новоевропейской риторической доктрины XVII-XVIII веков, как и его грамматика, построены на искусственных авторских примерах, которые М.В. Ломоносов предлагает как образцы. Но это – образцы русской литературной прозы, как оды Ломоносова – образцы не немецкого, а русского стихосложения. Риторико-стилистические идеи Готшеда, старшего современника и учителя Ломоносова, воспроизводят идеи французской риторики того же времени, но сознательно противопоставляются французской риторической прозе как национальные немецкие.

Современная культурная и языковая ситуация требует особого внимания к различного рода заимствованиям, характерным для речевой стихии массовой информации. Их разумные осмысление и оценка возможны в отношении, с одной стороны, к целесообразности и продуктивности того или иного словоупотребления или словесного хода в русской риторической прозе, а с другой – с точки зрения их места и функции в системе средств американской публичной речи.

Массовая коммуникация как особая фактура языка складывается с начала XX века сначала в виде газетной, затем радио-, кино-, телевизионной, наконец, компьютерной речи Интернета, обобщающей и объединяющей в себе массовую информацию, информатику и рекламу и создающей внутри сети диалоговые и монологические речевые формы и особый тип высказываний – гипертекст. Отличительной характеристикой массовой коммуникации как речевой фактуры является коллективное конструирование периодического текста, содержащего разнородные и тематически не связанные материалы, рассредоточенной аудитории, пределы которой определяются знанием языка. В массовой коммуникации выделяются как составляющие массовая информация, информатика и массовая реклама. Поскольку дискурс массовой коммуникации конструируется коллективом, стратегия информирования планируется в целях управления общественным сознанием. Поскольку аудитория оказывается рассредоточенной и разнородной в культурном отношении, стиль и содержание материалов в целом ориентируются на минимальный образовательный уровень получателей текста. Первоначально массовая коммуникация развивалась как выражение нового типа информационной организации общества, идеократии, по выражению Н.С. Трубецкого. Массовая информация в силу своей массовости, связи с маркетингом и целенаправленным формированием общественного мнения и создает собственно тоталитарную идеологию.

С точки зрения организации речевых отношений в обществе можно назвать два типа тоталитарных идеологий – философские и лингвистические, или демократические.

В основе философских идеологий лежит корпус авторитетных текстов, содержащих обязательную для усвоения каждым членом общества философскую доктрину, которая распространяется средствами массовой коммуникации и воспроизводится в системе образования, общественно-политической, философской, научной литературы и является нормой, определяющей цели и форму деятельности общества. В философских тоталитарных системах действия массовой коммуникации являются служебными и подчинены идеологическому руководству общества.

Существенными недостатками философской тоталитарной системы оказывается формализация и догматизация идеологии, лежащей в ее основании: идеологические догмы распространяются на всю сферу жизненных и социальных ситуаций, в результате чего складываются жесткие нормы умственной и практической деятельности. Научное и философское мышление регламентируются нормативной терминологией. Поскольку тоталитарная философия стремится охватить все без и исключения сферы жизнедеятельности личности и общества, она закономерно отрицает религию, в первую очередь – религии, обращенные к личности и открывающие перспективу духовной жизни человека, постулирующие вечные категории духовной морали и ставящие личность вне социально-исторического контекста, как христианство.

Тоталитарная философская система характеризуется иерархией канонических текстов: текст, определяющий идеологию, представляется как научно-философский, и в качестве такового по внутренним правилам речи он предполагает не только интерпретацию и развертывание, но и критику. А критика запрещена.

В результате возникают неизбежные напряжения троякого рода: 1) связанные с движением научной, в первую очередь общественно-научной и философской, а следовательно, естественно-научной и технической мысли; 2) связанные с неизбежной релятивизацией моральных установлений и норм, которая приводит к разрушению семейных отношений, социальной и профессиональной этики; 3) связанные с неизбежным внутренним размыванием самой философской системы, поскольку ее критика осуществляется в рамках и в терминологии самой этой системы. Вследствие этого возникают диссидентские софистические движения, стремящиеся под маской нормативной идеологии выдвигать иные философские доктрины и часто использующие привычную для системы эристическую репрессивную технику их утверждения. Любой культурный, демографический, этнический, экономический, военный кризис становится смертельно опасным для тоталитарных систем этого рода.

В основе лингвистических идеологий лежит доктрина, содержащая правила речевого и, шире, коммуникативного поведения, которые базируются на основных законодательных текстах и на специфически организованной системе наук о языке и мышлении: психологии, социологии, когнитологии. Само по себе наименование «лингвистические», или «демократические» основывается на том, что язык рассматривается лингвистикой как система знаков или семиотических моделей, которые обеспечивают коммуникацию и являются тем самым общими и обязательными для всех ее участников, которые, в свою очередь, по Ф. де Соссюру, принципиально равны в отношении к языку и не способны произвольно изменить его систему. Поскольку общество – информационная система, именно это его свойство лежит в основании такого рода тоталитарных идеологий. При этом вычленяются так называемые элитарная и массовая культуры. Правила речевого поведения не только в публичной, но во всех сферах речи, включающие тематику, словесно-понятийный состав – правила именования людей и фактов, мотивацию публичных высказываний, право на публичную речь, речевой этикет, нормы ведения диалога и монолога различного рода, – создают идеологическое единство общества через произведения массовой коммуникации как образцовые тексты. В лингвистических тоталитарных системах деятельность массовой информации, безусловно, регулируется так называемыми «элитами», но нормативным остается дискурс массовой коммуникации. Дело в том, что массовая информация является вторичным текстом, производным от культуры, но противостоящим ей. Поэтому массовое сознание есть сознание потребителя, запрограммированного в своей деятельности и располагающего весьма ограниченными умственными ресурсами, которые допускают лишь исполнительскую, хотя, может быть, и весьма квалифицированную, деятельность. Для продуктивного развития общества, однако, нужна высокообразованная культурная среда, которая лишь частично подчинена тотальным нормам массовой коммуникации, неважно, философским или языковым. Поэтому «элита» рекрутируется на идеологической основе – на признании комплекса речемыслительных норм демократического образа речи как инструмента управления остальным обществом.

Проблемы и задачи современной русской риторики состоят, разумеется, не в устранении тоталитарной организации общества, которая неизбежна, но, во-первых, в придании ей культурно самостоятельной и по мере возможности мягкой формы; во-вторых, в выработке перспективных форм организации общества в целях его продуктивного развития.

Риторическая система в виде последовательности операций конструирования высказывания – изобретения, расположения, элокуции – рефлексия слова и мысли. Эта рефлексия специфична для риторики и обращает создателя высказывания к содержанию духовной культуры в широком смысле слова – не просто к культуре слова, но к культурной информации самого широкого плана, которая также осмысливается применительно к предмету речи. В этом смысле риторика является персоналистической теорией языка. При систематическом применении риторической техники формируется культурная языковая личность, которая и проявляется в индивидуальном стиле речи. Личные творческие способности человека в области теоретического мышления, управления в самом широком смысле, права и т.д. проявляются в слове и оцениваются через слово. Поскольку риторика дает инструмент оценки публичных высказываний, становятся возможными упорядоченные и обоснованные сравнение и отбор перспективных «речедеятелей» в различных сферах социальной жизни. Критерии такого отбора – вопрос технический. Они могут относится к самым различным областям речевой деятельности – к документу, научно-технической, ораторской, публицистической, педагогической речи. Эффективность и устойчивость любой общественной системы прямо зависит от качества языковой личности.

Умение объективно оценивать качество прозаического произведения – очень важный момент использования культуры. А в России риторика всегда, даже в наиболее продуктивные периоды развития русской культуры, усваивалась с напряжением. Говорить о национальном языковом сознании или языковой картине мира трудно, потому что на самом деле эта языковая картина мира многоразлична, любые обобщения поверхностны и легко опровергаются конкретными фактами. Однако представляется, что русскому языковому сознанию традиционно претит техничность слова и мысли, которая ограничивает его вольнолюбивые устремления. Русское сознание одновременно анархично и авторитарно, поэтому мы, русские, всегда думаем и говорим что хотим и как хотим и никакой цензуре не справиться с нашим свободомыслием и речевым вольнолюбием. Именно поэтому нам нужна риторика. Как справедливо отметил С.С. Аверинцев: «Если Платон – первый утопист, Аристотель – первый мыслитель, который посмотрел в глаза духу утопии и преодолел его. <…> Аристотель не ставит вопроса, оправдывает ли наша абстрактная мысль риторику; он пишет «Риторику» в трех книгах, рассматривая внутреннюю логику самого феномена. Он не обсуждает, не изгнать ли поэтов из идеального государства; он пишет «Поэтику». Вопрос не в том, быть или не быть феномену, а в том, каковы объективные законы этого феномена, и как, ориентируясь по этим законам, извлечь максимум блага и минимум зла. <…> Возьмем на себя смелость сказать, что с Платоном русская культура встретилась, и не раз. В Древней Руси эта встреча происходила при посредстве платонизирующих Отцов Церкви. В России XIX-XX столетий посредниками были Шеллинг и русские шеллингианцы, включая великого Тютчева, затем Владимир Соловьев, Владимир Эрн, отец Павел Флоренский, Вячеслав Иванов. Античной философией занимались оппоненты позитивизма и материализма, более или менее романтически настроенные; и естественным образом они брались не за скучные трактаты Аристотеля, а за поэтические диалоги Платона. Но встреча с Аристотелем так и не произошла. Несмотря на деятельность упомянутых специалистов, Аристотель не прочитан образованным обществом России до сих пор»[iv]. Сохранив наиболее значимое и продуктивное, история культуры властно указала нам источники мысли: как вся философия восходит к своему исходному тексту – диалогам Платона, так и вся риторика восходит к тексту «Риторики» Аристотеля. «Риторика», очевидно, последнее произведение Стагирита. В известном смысле «Риторика» – завещание Аристотеля, в котором сконцентрирован пафос его социальной мысли.