Почему царю понравился «Ревизор»

Известно, что «Ревизор» Н. В. Гоголя был дозволен к постановке на сцене (а, следовательно, и к печати) вследствие высочайшего разрешения. Император Николай Павлович прочел комедию в рукописи и одобрил; по другой версии «Ревизор» был прочитан ему во дворце В. А. Жуковским или графом М. Ю. Виельгорским. 29 апреля 1836 года Гоголь писал актеру Михаилу Щепкину: «Если бы не высокое заступничество Государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее»[i]. Государь Император не только сам присутствовал на премьере, но велел и министрам смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а выходя из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне – более всех!» (запись П. П. Каратыгина со слов своего отца, актера П. А. Каратыгина)[ii].

Почему Императору Николаю I понравился «Ревизор»? Вопрос этот издавна интересовал исследователей творчества Гоголя. В. В. Гиппиус видел в этом «известный расчет» – стремление избежать судьбы «Горя от ума», «разошедшегося по всей России в списках; разрешенный и истолкованный как веселая комедия <…> "Ревизор" был бы отчасти обезврежен»[iii].

По другой версии, Царь «не понял огромной разоблачающей силы "Ревизора", как не поняли этого ни театральная дирекция, ни актеры. Скорее всего, Николай I полагал, что Гоголь смеялся над его провинциальными чиновниками, над заштатными городишками, их жизнью, которую сам он со своей высоты презирал. Подлинного смысла "Ревизора" царь не понял»[iv].

Современные гоголеведы также довольно критически настроены по отношению к Государю Николаю Павловичу. «Конечно, глубины "смысла" "Ревизора" император, скорее всего, "не понял", – полагает Ю. В. Манн. – Но в то же время свой смысл в его действиях очевидно был. Едва ли все сводилось к притворству и расчету нейтрализовать влияние комедии»[v]. Критическое умонастроение Императора, по мнению ученого, «до некоторой степени могло совпадать с устремлениями Гоголя…»[vi].

И. П. Золотусский, как и другие, не благоволит Царю и замечает: «Эта реплика (что всем досталось, а ему более всех. – В. В.) говорит об его умении держаться в невыгодных для себя обстоятельствах. Николай, впрочем, был не так умен, чтоб понять, что вмешательство жандарма в события и прибывшая свыше власть (то есть посланная им, царем) есть чистый призрак в пьесе, да к тому же страшный призрак, ибо все мертвеют при его появлении»[vii].

Государь Император дважды присутствовал на представлениях «Ревизора» в Александринском театре в 1836 году: первом (19 апреля) и третьем (24 апреля); причем оба раза вместе с Наследником, Великим князем Александром Николаевичем.

По свидетельству современника, в антракте между Государем Николаем Павловичем и артистом Петровым, исполнявшим роль Бобчинского, состоялся следующий разговор: «А! Бобчинский. Так так и сказать, что в таком-то городе живет Петр Иваныч Бобчинский? – Точно так, Ваше Величество… – ответил тот бойко. – Ну, хорошо, будем знать, – заключил Государь, обратившись к другим присутствующим на сцене» (Воспоминания Л. Л. Леонидова)[viii].

«Ревизор» был любимой русской пьесой Царя. Все отличившиеся в спектакле получили от дворца подарки, иные от дирекции прибавку к жалованию. По преданию, оказавшись после дорожного происшествия в уездном городе Чембаре Пензенской губернии и принимая местных чиновников, Император Николай Павлович воскликнул: «Ба! Да я вас всех знаю!» Он пояснил, что хотя первый раз в Чембаре, но знает всех по «Ревизору» Гоголя[ix].

В мае 1837 года, то есть спустя год с небольшим после премьеры, в переписке Государя Императора с Цесаревичем Александром Николаевичем, совершавшим тогда путешествие по России (среди сопровождавших его лиц был и В. А. Жуковский) возникает тема «Ревизора». После ночлега в Вышнем Волочке Наследник престола писал отцу (4 мая, Тверь): «Городничий тамошний напомнил нам городничего из "Ревизора" своей турнюрой (внешностью, осанкой. – В. В.)»[x].

В ответном письме от 8 мая из Санкт-Петербурга Государь Николай Павлович наставлял сына: «Не одного, а многих увидишь подобных лицам "Ревизора", но остерегись и не показывай при людях, что смешными тебе кажутся, иной смешон по наружности, но зато хорош по другим важнейшим достоинствам…»[xi].

Через неделю, в письме из Твери от 16 мая, Цесаревич сообщал отцу: «Мы ночевали в доме поме<щицы> Жадовской <…> сын ее, отставной офицер, нас угощал, он должен быть удивительный чудак и напомнил мне Петр<а> Ив<ановича> Бобчинского, наподобие его он просил одной только милости чтобы довести до Твоего сведения, что я ночевал в его доме. Но и при сем случае я припомнил Твое наставление, любезный Папа, чтобы не показывать вид другим, что кажется смешным»[xii]. В ответном письме (от 25 мая из Царского Села) Император одобрил поведение сына: «Смеялся я, читая сцену с Бобчинским, хорош, должен быть, гусь; но спасибо тебе, что <приучился> не показывать смеху при других»[xiii].

Гоголь надеялся встретить поддержку Царя и не ошибся. Вскоре после постановки комедии он отвечал своим недоброжелателям: «Великодушное правительство глубже вас прозрело высоким разумом цель писавшего» («Театральный разъезд после представления новой комедии», черновая редакция, 1836)[xiv]. И далее Гоголь обращается к Царю с прочувственным словами благодарности: «И Ты, простерший с высоты твоего величия голос ободренья и защиты, великий Царь. О как полно мое сердце и как глубоко оросили святые слезы благодаренья!»[xv]. Свои чувства писатель не раз выражал и в напечатанных сочинениях. В статье «О преподавании всеобщей истории», опубликованной в «Арабесках» (1835), Император Николай Павлович назван «Великим Государем». Здесь же Гоголь писал, что цель его – образовать сердца юных слушателей, чтобы «не изменили они своему долгу, своей вере, своей благородной чести и своей клятве – быть верными своему Отечеству и Государю» (VI, 284).

Сравнительно недавно стало известно письмо Гоголя к Царю (из Рима от 18 апреля н. ст. 1837 года), в котором он испрашивает монаршей помощи и вспоминает о «Ревизоре»: «Вы склонили Ваше Царское Внимание к слабому труду моему, тогда как против него неправо восставало мнение многих. Глубокое чувство благодарности кипело тогда в сердце Вашего подданного и слезы, невыразимые слезы, каких человеку редко дается вкушать на земле, струились по челу его» (ХI, 106–107).

Обстоятельства обращения к Императору Гоголь разъяснил в письме к В. А. Жуковскому от того же 18 апреля (н. ст.) 1837 года: «Меня страшит мое будущее. Здоровье мое, кажется, с каждым годом становится плоше и плоше. Я был недавно очень болен, теперь мне сделалось немного лучше. <…> Я должен продолжать мною начатый большой труд ("Мертвые души". – В. В.), который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание. Я дорожу теперь минутами моей жизни, потому что не думаю, чтобы она была долговечна, а между тем… я начинаю верить тому, что прежде считал басней, что писатели в наше время могут умирать с голоду. <…> Я думал, думал, и ничего не мог придумать лучше, как прибегнуть к Государю. Он милостив, мне памятно до гроба то внимание, которое он оказал к моему Ревизору. Я написал письмо, которое прилагаю; если вы найдете его написанным как следует, будьте моим предстателем…» (ХI, 104–105).

Письмо Гоголя было прочитано Царем, который карандашом вынес на первой странице резолюцию: «Послать ему чрез нашу миссию 500 червонцев» (ХI, 396).

Все свои книги, начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки», Гоголь преподносил членам Царствующего Дома и самому Императору. Это было данью от чистого сердца русского подданного, убежденного монархиста, не изменившего своим убеждениям до конца жизни.

Итак, спросим еще раз, почему Царю понравился «Ревизор»? Почувствовал ли он личную ответственность за те беззакония и несправедливости, которые совершаются в России? Наверное, так это и было. Но главное, он применил к себе все то, что происходило на сцене. И вслух, публично объявил об этом. Как говорил Гоголь, «примененье к самому себе есть непременная вещь, которую должен сделать всяк зритель изо всего, даже и не "Ревизора", но которое приличней ему сделать <по> поводу "Ревизора"» (из письма к М. С. Щепкину около 10 июля (н. ст.) 1847 года из Франкфурта; ХIV, 361).

Государь Император увидел себя в героях пьесы, что как раз и соответствовало замыслу Гоголя: вовлечь зрителя в спектакль, дать почувствовать, что страсти и пороки чиновников, выведенных на сцене, есть в душе каждого из нас. Гоголь обращается ко всем и к каждому. В этом и заключается громадное общественное значение «Ревизора». В этом и смысл знаменитой реплики Городничего: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!» – обращенной к залу (именно к залу, так как на сцене в это время никто не смеется). На это указывает и эпиграф: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива».

И потом, Государь Николай Павлович, без сомнения, узнал себя в фантазиях Хлестакова. Вспомним эпизод, когда Хлестаков окончательно завирается и говорит, что он каждый день в Зимнем дворце бывает и что его сам Государственный совет боится. Кого может бояться Государственный совет – высший законосовещательный орган Российской империи, члены которого назначались лично Царем? «Я всякий день на балах, – хвастается Хлестаков. – Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я» (IV, 257).

Интересно, с кем это могут играть в вист министр иностранных дел и посланники европейских государств? Оробевшему Луке Лукичу Хлопову, смотрителю училищ, незабвенный Иван Александрович заявляет: «А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?» (IV, 269). Известно, что у Государя Николая Павловича был настолько пронзительный и проницательный взгляд, что ему никто не мог солгать[xvi]. Иными словами, Хлестаков уже шапку Мономаха на себя примеряет, и Государь Император не мог этого не почувствовать. Вот уж точно, всем досталось, а ему – более всех.