Теория риторической аргументации. Внутренние топы

Рассмотрение логических или внутренних топов предполагает обращение к строению посылки риторического аргумента. Строение посылки может быть различным. Конечная посылка, то есть посылка, которая непосредственно связана с положением или выводом аргумента, может быть простой и сложной. Сложная посылка представляет собой умозаключение. Но и простые посылки могут иметь различное строение.

Например, если посылка является составной частью индуктивного умозаключения, то часто представляет собой развернутое описание или повествование, которое может выступать как самостоятельный элемент композиции произведения. При этом в ткань повествования или описания могут включаться отдельные рассуждения в виде обоснования тех или иных высказываний повествования. Встречаются случаи, когда такая развернутая посылка представляет собой не компактный фрагмент текста, но разделена на части, которые перемежаются с элементами других аргументов; при этом такой фрагмент может даже выступать в качестве посылки одновременно нескольких аргументов.

Особое значение имеет анализ терминов посылок. Под терминами посылок понимаются фрагменты, имеющие номинативное значение и выступающие в качестве элементов структуры умозаключения. Термины могут быть выражены как отдельными словами, так и словосочетаниями и даже отдельными предложениями.

Последовательность использования топов может быть различной и зависит от конкретного содержания тезиса и уместности его рассмотрения в том или ином аспекте. Но если следовать статусам проблемы, то состав и последовательность применения топов примет следующий вид:

обстоятельственные топы используются в основном для установления, опре­деления и оценки фактов и для построения аргументов, связанных с фактиче­скими, предметными обстоятельствами аргументации;

определительные топы используются в основном для уста­новления отношений между понятиями и для построения определений;

сопоставительные топы используются в основном для развития мысли.

Описательные (обстоятельственные) топы

Описательные топы в основном используются для изложения и обсуждения фактов, хотя обсуждение факта не обязательно сводится к обстоятельственным топам. Установление и точная формулировка факта дают основание для его последующей оценки: от того, как представлен факт, зависят наличие и характер ответственности за действие: признак, действие и претерпевание, лицо и поступок, предыдущее и последующее, состояние, положение, место, время, образ действия, внешние обстоятельства, причина и следствие, цель и средство.

Признак

Признак – наблюдаемое проявление, по которому предметы опознаются, отождествляются и отличаются друг от друга. Топ признака имеет важное значение: признаки используются для заключения о свойствах, качествах, состоянии, сущности предмета речи, на основе признаков строятся сравнения, сопоставления и т.д.

[3.5.] «Далее товарищ прокурора говорит, что убийца всегда старается бежать от трупа. Совершенно соглашаясь в этом с товарищем прокурора, я должен заметить, что Мавра Егорова не страшилась быть на погребе, она солила там огурцы и лазила даже в погреб. Если допустить, что Мавра Егорова совершила преступление, то ее нужно признать за какое-то исключение из всех людей»[1].

Опровергая через противное умозаключение обвинения от несущественного признака, защитник соглашается рассматривать этот несущественный признак как существенный. Схема рассуждения: допустим, что если имеется деяние А, характерное для класса деятелей В, то всегда имеет место признак а¹; но признака а¹ нет; следовательно, либо нет деяния А, либо А не есть В: (А®В) ® а; ~a Þ ~ A Ú ~ B[2].

Признаки могут быть существенными и несущественными. Существенными называются признаки, которые не могут быть отделены от предмета или действия, проявляются в нем обязательно и отличают данный факт от однородных. Несущественными называются признаки, которые могут проявляться в тех или иных ситуациях или состояниях и не являются обязательными для данного факта. Несущественные признаки как таковые, и даже группы признаков, ничего не говорят сами по себе о свойствах или качествах предметов: киты не рыбы, хотя киты и рыбы обладают рядом сходных признаков.

Умозаключения, которые строятся на основе признаков, называются энтимемами в собственном смысле слова[3]. В зависимости от существенности или несущественности признака, положенного в основание аргумента, и само умозаключение с посылкой от признака приобретает большую или меньшую достоверность

Действие и претерпевание (субъект – действие – объект).

[3.6.] «Г-н Z. <...> Так вы утверждаете, что во всяком случае убить, то есть отнять жизнь у другого, есть безусловное зло?

Князь. Без сомнения.

Г-н Z. Ну а быть убитым – безусловное зло или нет?

Князь. По-готтентотски – разумеется, да. Но ведь мы говорили про нравственное зло, а оно может заключаться лишь в собственных действиях разумного существа, которые от него самого зависят, а не в том, что с ним случается помимо его воли. Значит, быть убитым – все равно как умереть от холеры или инфлуэнцы, не только не есть безусловное зло, но даже вовсе не есть зло. Этому нас еще Сократ и стоики научили.

Г-н Z. Ну, за людей столь древних я не берусь отвечать. А вот ваша безусловность при нравственной оценке убийства как будто хромает: ведь, по-вашему, выходит, что безусловное зло состоит в причинении другому того, что вовсе не есть зло. Воля ваша, а тут что-то хромает. Однако мы эту хромоту бросим, а то, пожалуй, в самом деле в схоластику залезем. Итак, при убийстве зло состоит не в физическом факте лишения жизни, а в нравственной причине этого факта, именно в злой воле убивающего. Так ведь?

Князь. Ну конечно. Да ведь без этой злой воли и убийства не бывает, а бывает или несчастье, или неосторожность»[4].

Схема аргумента: (А Ì В) Ù (А « С) ® (С Ì В) : если А («убийство») есть В («зло») и если из «убийства» (А) следует «быть убитым» и обратно, то «быть убитым» (С) есть «зло».

В этой эквивалентности и состоит сложность отношения действия к претерпеванию.Пример особенно интересен распределением антецедента и консеквента, на что и указывают слова г-на Z о схоластике, а также обмен колкостями о Сократе, Платоне и стоиках. Контраргумент строится на законе контрапозиции, согласно которому из истинности антецедента следует истинность консеквента, а из ложности консеквента следует ложность антецедента, то есть: (С Ë В) ® ~ (А Ì В). Вопрос в том, какое из высказываний является действительным антецедентом, так как возможно: при условии, что (если) «быть убитым» – зло, то «убить» – тоже «зло». В таком случае отрицание антецедента: «быть убитым» – не есть «зло» логически не обязательно предполагает отрицание консеквента. «Убить» может быть или не быть злом, поскольку конъюнкция является истинной при условии истинности всех членов и ложной, если по крайней мере один из членов конъюнкции ложен, в данном случае ложна сама конъюнкция, но необязательно ложен именно первый ее член, то есть либо «убийство» не есть «зло», либо «убить» не эквивалентно «быть убитым».

Аристотель во второй книге «Риторики» пишет: «Еще один топ получается из взаимного отношения двух предметов, например, если факт, что одно из двух лиц совершило прекрасный и справедливый поступок, то факт так же, что другое лицо испытало на себе действие этого поступка, и если факт, что одно лицо что-нибудь приказало, то факт, что другое лицо исполнило приказание, как, например, говорил откупщик податей Диомедонт о податях: если вам не стыдно продавать – и нам не стыдно покупать. И если факт, что испытавший что-либо, испытал это прекрасно и справедливо, то факт, что и для совершившего это прекрасно и справедливо. Но здесь возможно и неверное заключение, что если кто-нибудь по справедливости испытал что-нибудь, то он по справедливости потерпел, но, может быть, ему следовало потерпеть не от тебя именно. Поэтому и можно рассматривать отдельно, достоин ли потерпевший потерпеть, а совершивший совершить, а потом уже пользоваться фактами, в какую из двух сторон следует, ибо в этих случаях получается противоречие, как, например, в «Алкмеоне» Теодекта:

Разве кто из смертных не чувствовал отвращения к твоей матери?

Алкмеон отвечает: Но здесь следует смотреть (на дело) с различных точек зрения.
И на вопрос Алфисибеи, «как?» – он отвечает:

Они осудили ее на смерть, но не присудили мне умертвить ее.

Такого же рода фактом является и суд над Демосфеном и над убийцами Никанора: так как судьи решили, что убийцы его справедливо убили, то показалось, что смерть его была справедлива. То же можно сказать и относительно человека, убитого в Фивах, по поводу смерти которого обвиняемый в убийстве предлагает рассудить, было ли согласно со справедливостью, чтобы он умер, так как-де не несправедливо убить человека, смерть которого согласна со справедливостью»[5].

Приведенные примеры на топ действие-претерпевание указывают на значимость анализа ситуации, в которой он используется, в первую очередь, актантов: субъекта и объекта действия. В приведенном фрагменте из «Риторики» Аристотеля обсуждается вопрос об основаниях самого действия, которые определяются действующим лицом, но также вопрос о таких топах, как правило обратимости.

В примере [3.6.] ставится альтернатива: если убить и быть убитым суть равнозначные действие и претерпевание, то убийство не есть абсолютное зло, поскольку быть убитым не есть абсолютное зло, а если они являются неравнозначными категориями, то не всякое лишение жизни (например, на войне) допустимо рассматривать как убийство, что г-н Z и доказывает Князю. При этом обращает на себя внимание логическая ловушка, которую г-н Z расставляет перед своим оппонентом: если князь соглашается, что быть убитым – зло, то из этого следует, что жертва попускает зло и тем самым соучаствует в нем (можно ли быть справедливо убитым и лгал ли разбойник на Голгофе, утверждая, что его справедливо казнят?), в особенности если иметь в виду присутствующий контекст Евангелия; если же князь утверждает, что быть убитым не зло, что он и делает, то в таком случае возникает альтернатива: убиение может быть злом, а может и не быть злом, по крайней мере в том смысле нравственного зла, который ему придают Князь и г-н Z, в зависимости от намерения и ситуации. Дальнейший спор развивается в контексте этой альтернативы.

В примере [3.6.] Князь высказывает мысль о значении воления как в действии, так и в претерпевании: на деле и лицо действующее и лицо претерпевающее могут быть активны. В примере Аристотеля об откупщике Диомедонте содержится эта ситуация: покупать (претерпевание) в не меньшей мере связано с волением, чем продавать, поэтому покупающему может быть более «стыдно», чем продающему, который не имеет цели пользоваться предметом продажи. В целом топ действие-претерпевание может распадаться на два отношения субъект-действие и субъект-претерпевание, которые, хотя и взаимосвязаны, но обладают известной самостоятельностью в классах ситуаций, связанных с сознанием и волением действующих лиц.

Качественная определенность и значимость действия проявляется в том, как оно изменяет состояние объекта, на который направлено. Как значимые могут рассматриваться только такие действия, которые повлекли за собой определенные положительные или отрицательные последствия. Поэтому значимость действия может оцениваться по значимости претерпевания.

Использование топа действие-претерпевание открывает широкие возможности аргументации, в которой, с одной стороны, может рассматриваться обратимость активного и пассивного действия, а с другой – связь с действием субъекта и объекта.

Лицо и поступок

Лицо и поступок – такое отношение индивидуальных свойств лица (индивидуального или коллективного) и совершенного поступка, при котором содержание поступка определяет особенности лица или особенности лица определяют характер или содержание поступка.

[3.7.] «Когда Александр был еще занят осадой Тира, к нему пришли послы от Дария с такими предложениями: Дарий дает Александру 10000 талантов за мать, жену и детей; вся земля за Ефратом принадлежит Александру; Александр женится на дочери Дария и пребывает с Дарием в дружбе и союзе. Когда послы изложили все это на собрании «друзей», то, рассказывают, будто Парменион сказал Александру, что если бы он был Александром, то с радостью прекратил бы войну на этих условиях и не подвергал бы себя в дальнейшем опасностям. Александр ответил, что он так бы и поступил, если бы был Парменионом, но так как он Александр, то ответит Дарию следующим образом: он не нуждается в деньгах Дария и не примет вместо всей страны только часть ее: и деньги и вся страна принадлежат ему. Если он пожелает жениться на дочери Дария, то женится и без согласия Дария. Он велит Дарию явиться к нему, если он хочет доброго к себе отношения. Дарий, выслушав это, отказался от переговоров с Александром и стал вновь готовиться к войне»[6] .

Схема аргумента: (А « В) Ù (А Ì С) « (В Ì С); ~ (А « В) Þ ~ (ВÌ С)] . Если и только если «Парменион» эквивалентен «Александру» и «Парменион» «включается в класс «совершаюших С», то и «Александр» совершает С; но «Александр» не эквивалентен «Пармениону», поэтому не следует, что «Александр» совершает С.

Интерпретация схемы следует из семантики словесного ряда: в антецеденте можно видеть не только полное отождествление, по словам Пармениона, Пармениона с Александром, а по словам Александра – Александра с Парменионом, но также и отождествление самого характера следования: – «что он так бы и поступил, если бы был Парменионом», то есть если, и только если Парменионом, а не кем-либо из совета друзей, – в чем и состоит насмешка Александра. Из этого следует общий вывод: в риторическом аргументе схема и семантика словесного ряда могут быть слиты настолько, что без семантико-стилистического анализа словесного ряда невозможно понять схему, а без логического анализа схемы невозможно понять содержание высказывания.

Особенность этого, как и некоторых сходных топов, в том, что они образуют так называемые квазилогические аргументы. Форма аргумента логически безупречна: если лицо обладает особенностями, позволяющими /не позволяющими ему совершать поступки определенного рода, то некоторый поступок, который ему приписывается, либо совместим с данными качествами, либо случаен, либо не имеет места; существует и обратная форма [3.7.]: если лицо совершает (способно и готово совершить) поступок определенного рода, то оно обладает соответствующими поступку особенностями (Александра или Пармениона). Однако аргументы на основе топа “лицо-поступок” доказательны, только если имеются в виду физические свойства лица, допускающие или не допускающие определенное действие, например, физическая неспособность залезть по водосточной трубе на крышу дома. Там же, где дело идет о нравственных или умственных качествах, аргумент ограничивается правдоподобием. Естественнонаучные законы отличаются от законов, устанавливаемых гуманитарными науками, в частности логикой, тем, что последние могут быть нарушены в ходе деятельности человека без видимых материальных последствий.

Топ лицо-поступок используется в аргументе к человеку, когда данные об оппоненте, или о другом участнике дискуссии включаются в состав посылок и оценивается не действие по лицу, а лицо по его словам или действиям. Такое применение топа весьма распространено в ситуациях, когда имеет место не физическая возможность, а свободное сознательное решение, которое подлежит обсуждению и оценке.

Предыдущее и последующее

[3.8.] «Итак, все уже достигло своего конца. Ибо совершишася, как сказал Моисей, небо и земля [Быт.2,1.] и все между ними, и каждое из этого украсилось соответствующим ему благолепием: небо – блистанием светочей, а небо и воздух – плавающими и летающими животными, земля же – всяческим разнообразием растений и скота, причем все это в совокупности разом произвела сила божественного воления. И наполнилась земля красотами, произрастив с цветами плоды, а луга наполнились всем, что бывает в лугах. И все утесы и вершины, и все, что на склонах, на равнинах и в ложбинах, увенчалось свежею травою и разнообразной прелестью деревьев, которые только что вышли из земли, но сразу же достигли совершенной красоты. И наверное, возвеселились и взыграли все приведенные Божьим велением в жизнь животные, по стадам и по родам бродящие в чащах. И все огласилось повсюду песнями певчих птиц, даже глухие и темные уголки. Но вид моря, конечно, был несколько иным, потому, собираясь в бухтах, в покое и тишине, оно по божественному волению само собою углубило в берегах гавани и заливы, чтобы море сживалось с сушей. Спокойные движения волн спорили красотою с лугами, а легкие безвредные ветерки только приятно волновали его поверхность.

И все богатство твари, на земле и в море, уже было приготовлено, но еще не было того, кому владеть этим. Ибо не появилось еще в мире существ это великое и досточестное существо, человек.

Ведь не подобало начальствующему явиться раньше подначальных, но сперва приготовив царство, затем подобало принять царя. Потому Творец всего приготовил заранее как бы царский чертог будущему царю: им стала земля, и острова, и море, и небо, наподобие крыши утвержденное вокруг всего этого, и всяческое богатство было принесено в эти чертоги. Богатством же я называю всякую тварь, все растения и ростки, и все чувствующее, дышащее и одушевленное. Если же к богатству нужно причислить и вещества, которые почитаются драгоценными в глазах человеческих ради красоты цвета, как, например, золото и серебро, а также те камни, которые любят люди, то, изобилие всего этого сокрыв в недрах земли, как будто в царских сокровищницах, после того Творец показал в мире человека, чтобы тот был и зрителем Его чудес и чтобы стал господином, вкушением приобретая разумение Подающего, а через красоту и величие видимого исследуя неизреченную и паче слова силу Сотворившего.

Поэтому последним из творений введен был человек: не потому, что был как нестоящий отринут в последние, а потому, что был призван сразу стать царем подвластного ему. Как добрый гостеприимец до приготовления еды не приводит к себе в дом гостей, но, все как следует устроив, и украсив как нужно дом, комнату и стол, и приготовив все нужное для еды, после этого принимает гостя, – точно так же и богатый и щедрый гостеприимец природы нашей, всевозможными красотами украсив этот дом, приготовив великий и всем снабженный пир, после того вводит человека, дав ему дело не приобретать не имеющееся, а пользоваться имеющимся. И поэтому двойную опору Творец полагает в его устроении, примешав к земному божественное, чтобы средством к тому и другому свойственно для каждого из них он испробовал бы (`απóλαυσις) Бога через божественнейшую природу, а земные блага испытывал бы (απολαβων) однородным с ним чувством»[7].

Схема аргумента: (A R B) → (~B → ~A); ~ (~A) Þ B.

Если А находится в определенном отношении к В («призван сразу стать царем подвластного ему»), то при отсутствии В невозможно и А; но А имеет место; следовательно, имеет место и В.

Предыдущее и последующее – отношение расположенных в последовательном (линейном) порядке предметов мысли. Последовательность данных (событий, фактов, информации) часто играет определяющую роль в аргументации. Любые данные осмысливаются в определенном окружении, которое определяет их возможность, достоверность или ценность. При этом предыдущее не обязательно является причиной последующего (классическая логическая ошибка: post hoc, ergo propter hoc).

Смысловой порядок отделяется от времени. Предыдущее действие или со­стояние может рассматриваться в отношении к последующему: (1) как обусловливающее возможность последующего, обычно в аргументации о фактах в статусе установления; (2) как более значимое; (3) как менее значимое.

Предыдущее – последующее рассматриваются как иерархия от менее значимого к более значимому, либо от более значимого к менее значимому. При этом приоритет может отдаваться как предыдущему, так и последующему и обосновываться исходя из логических, эстетических или иных оснований. В примере [3.8.] из произведения св. Григория Нисского «Об устроении человека» используется восходящая иерархия: появлению человека как венца творения предшествует божественное творение природы как вместилища этого «великого и досточестного существа». Замечательное по красоте изображение природного мира создает художественный образ природы как соответствующий достоинству царя природы и одновременно – контраст природы-средства жизни человека и богопознания со сложным духовно-материальным строением человека-цели, «потому что ничто другое из сущего не уподобляется Богу, кроме твари сей, человека».

Состояние

Состояние – наличное соотношение качеств или формы предмета, обусловленное его внутренними изменениями или воздействием внешних обстоятельств. Топ состояния используется для обоснования оценки действия и деятеля.

[3.9.] «… Вот на какой исторической почве выросло событие, которое вы неожиданно призваны рассудить сегодня. На почве бедствий всего армянского народа, бедствий, о которых тот, кого Европа привыкла звать «праведным старцем»», – Гладстон, едва ли не первый, недаром во всеуслышание провозгласил: «Это были бедствия, в которых преувеличение невозможно потому, что действительность превзошла самое необузданное воображение!»

Что мне еще сказать вам?

Киркор Гульгулян и Хасан Милий-оглу случайно встретились в России, здесь, в Симферополе, после трех лет. Хасан преуспевал. Нажившись на убитых там, у себя в Байбурте, он не перестал наживаться и на их вдовах и сиротах, ссужая им деньги и припасы за огромные проценты. Об этом свидетельствует список найденных при нем документов, перечень векселей и обязательств армянских женщин, родственники которых бежали в Россию. По отзыву свидетелей, он был всегда злым ростовщиком, а после байбуртовской резни особенно нажился и стал наезжать в Россию по своему законному турецкому паспорту для сбора дани и по документам, и без документов с армян, у которых оставались родственники в Байбурте. Из страха за участь оставшихся там ему платили исправно. Неслыханная дерзость и откровенность своеобразного разбойно-международного промысла и полное бессилие противопоставить ему что-либо!

Киркор Гульгулян, разоренный. обездоленный скиталец, встретил неожиданно Хасана в кофейной Карабета и замер на месте. Перед ним был Хасан, тот самый Хасан, который резал его отца и братьев в ту минуту, когда, изнывая от страха, он сам лежал под рундуком, не смея перевести дыхание. Это был не призрак Хасана, это был сам живой Хасан, от которого лишь на Киркора веяло ужасом замогильного призрака. Призрак заговорил. Он даже произнес несколько слов на н человеческом языке: «Здравствуй!... Я помню твою фамилию».

Далее он не продолжал. Он – «помнил фамилию Гульгулянов»! Этого было достаточно. Участь Хасана была решена.

Мы знаем, что Киркор бросился на Хасана, когда тот шел не один, а в числе еще других пяти человек. Вместе они составляли одну, довольно компактную группу. Ночь была темная и туманная, уличные фонари едва освещали их путь. Вы знаете, какую страшную рану нанес Гульгульян Хасану. Без колебаний от отличил его от всех других, почти одинаковых с ним по росту и фигуре. Он не колебался и не ошибся. Хасан упал замертво на месте. По заключению врача-эксперта, длинный кинжал проник прямо в его сердце. Как рассчитал и угадал Гульгульян свой удар в темноте, остается тайной его и Провидения. Словно лезвие кинжала было намагничено и его притянуло к железному, не знавшему никогда состраданию сердцу Хасана.

Теперь остается еще один вопрос: виновен ли Киркор Гульгульян? Русские законы, в том числе и тяжкая статья уголовного закона, карающего за преднамеренное убийство, рассчитаны вообще на людские отношения, нормируемые законами. Вы знаете, из какой пучины бесправия и беззакония вынырнул несчастный Гульгульян. Убийца его отца и братьев, которого он увидел теперь перед собой, не подлежал и не мог подлежать никакому законному возмездию. Стало быть, несчастному оставалось бы только «забыть» о том, что его старик-отец и два брата на его же глазах безжалостно зарезаны Хасаном. Но разве это забыть возможно? Разве подобные вещи забываются?

Он не искал встречи с Хасаном. Их свела судьба, их свел тот рок, вера в который так сильна на Востоке.

От человека мы вправе требовать лишь человеческого. Забыть, простить Хасану мог бы разве «сверхчеловек». Не ищите его в несчастном, жалком Гульгульяне. Ваш суд также только суд человеческий. Что сверх человека, то уже Божье, и нам остается только посторониться... Посторонимся!»[8]

Схема аргумента на самом деле проста: (А→ В); А Þ В.

Если А, то В; имеет место А; следовательно, В. Например, если идет дождь (причина), то тротуар сырой (следствие – состояние тротуара); дождь идет, следовательно, тротуар сырой.

Положение аргумента: Гульгулян был не в состоянии простить Хасана. Меньшая посылка: зверства Хасана являются причиной состояния Гульгуляна. Большая посылка: состояние, в котором находился Гульгулян, является естественным и исключает способность обычного человека простить злодея. Приведенное повествование, изображающее как состояние самого подсудимого, так и тех отношений, в контексте которых было совершено деяние, является обоснованием посылок.

Положение

Положение – взаимная постановка частей предмета или предмета в отношении к другому предмету, например, стоя, сидя, лежа, анфас, вверху, внизу, над, под, справа, слева, отступя и т.д. Топ положения обыкновенно используется в аргументации статуса установления для определения возможности и характера деяния.

[3.10.] «В это-то едва уловимое мгновение, когда гнев, ужас, выстрел и кровь опьянили сознание князя, он в том скоропреходящем умоисступлении, которое в такие минуты естественно, еще не помня себя, под влиянием тех же ощущений, которые вызвали первый выстрел, конвульсивно нажимает револьвер и производит следующие два выстрела: положение трупа навзничь, а не ничком, ногами к выходу, головой к гостиной, показывает, что Шмидт не бежал от князя, и он стрелял не в спасающегося врага»[9].

Схема аргумента та же, что и в предшествующем примере: (А ® В); А Þ В, но она нуждается в дополнительном истолковании. Антецедентом первой посылки является признак – положение убитого человека. Этот положение рассматривается как иконический знак ситуации, при которой был произведен выстрел. Аналогичная ситуация: если у человека повышенная температура тела, то он болен. Проблема такого рода аргументов состоит в том, что достоверность энтимемы в аристотелевском смысле, то есть умозаключения, посылкой которого является знак (повышенная температура тела), зависит от степени обязательности связи знака с означаемым. В примере подразумевается условие «если и только если», хотя правильность такого утверждения не очевидна, а только вероятна, то есть аргумент, как и предыдущий, на самом деле является квазилогическим, и его оценка требует понимания сути дела, изучения ситуации. Поэтому убедительность такого аргумента связана с характером изложения фактов.

Место

Место – расположение предмета в отношении к смежным предметам (ориентирам) или к позиции отправителя и/или получателя речи. Действие может происходить в определенном физическом или смысловом пространстве и по смыслу ограничено местом, поэтому понятие места неразрывно связано с понятием границы.

Действительно, когда мы имеем в виду так называемые идеальные предметы, то определяем их место как относительное значение: место теории множеств в современной математике означает позицию теории множеств в иерархии математических наук и относительно сродных ей дисциплин.

Топ места имеет большое значение, потому что с ним связана возможность описания. Когда мы описываем какой-нибудь предмет, то изображаем его место по отношению к смежным предметам, и взаимное отношение его частей.

[3.11.] «О стратегических соображениях вам тут говорил помощник военного министра, что касается интересов переселения, что же надо иметь в виду? Надо провести дорогу так, чтобы ею обслуживалось наибольшее количество годной под переселение земли; затем необходимо, чтобы самая дорога прошла по такой местности, которая могла бы быть заселена, и затем, чтобы доступ к самой колее был наиболее легок и удобен. Всем этим условиям соответствует вариант нерчинский уже потому, что по этому варианту железнодорожная колея приближается именно к тем землям Витимского побережья, о которых я говорил.

Говорят, что разница расстояния между куенгинским и нерчинским вариантом только несколько десятков верст. Но господа, для переселенцев и это важно. Затем, по нерчинскому направлению дорога проходит по долине реки Нерчин, и в самой долине этой теперь уже до 750 000 десятин земель, назначаемых для переселения; затем, эта долина очень удобна для проведения колесных дорог. Удаляя дорогу в Куенгу, вы ее удаляете как можно дальше от заселенных мест и прячете в каменный мешок. Дорога пройдет здесь в скалистом ущелье и будет не только удалена от переселенческого района, но будет для него недоступна; переселенец через несколько лет будет недоумевать, почему начало дороги проведено по местности не населенной, которая и не может быть населена, и при том по местности скалистой, недоступной»[10].

Схема аргумента: BÙCÙD ↔ A; F®B Ù F C Ù F®D Þ F ↔ A.

Место является частью пространства действия («железнодорожная колея приближается», «дорога пройдет»), которое можно понимать как физическое или смысловое, но в любом случае место обладает определенными качествами, которые связаны с действием, актантами и обстоятельствами. Подобно иерархии место включается в смысловую структуру факта, но в меньшей мере связано с самим действием, чем иерархия или порядок, которые остаются непосредственной характеристикой именно действия. Наряду с топом времени он является инструментом точного доказательства и поэтому играет особую роль в системе аргументации статуса установления. В примере [3.11.] – на основании топа места обосновывается равнозначность предлагаемого маршрута желательному.

Время

Время – промежуток длительности, в который совершается последовательная смена событий или действий в отношении друг к другу (в такое-то время А находился там-то) или к моменту речи (в прошлом, настоящем или будущем). В отличие от топов порядка и состояния, но подобно топу места топ времени основан на мере и поэтому связан с более или менее точной локализацией события и включением его в относительно жесткие рамки линейной последовательности, поэтому он имеет принципиальную доказательную силу.

Локализация деяния во времени указывает на деятеля и характер действия.

[3.12.] «Займемся временем. С вопросом времени я не намерен обращаться так, как здесь делали на судебном следствии, потому что время человека в обыденной жизни ускользает, когда он не вооружен часами и не следит по стрелкам. Понятие о скорости у каждого индивидуально. Время возможно установить только тогда, когда есть твердые границы. Такими границами я беру: закрытие буфета в Финляндской гостинице – в 12 часов ночи, и прибытие вечернего поезда Николаевской железной дороги в 10 часов вечера с опозданием в 11 минут, по наблюдению пассажира Севастьянова. Между этими пределами можно прибегать к предварительному расчету. Итак, о времени убийства мы можем судить: по прибытии Семеновой с вещами, взятыми с места преступления, в Финляндскую гостиницу; по сведениям о последнем приеме пищи Саррой Беккер; и по времени, когда Сарра сидела с Семеновой на лестнице перед кассой.

По первому способу. Известно, что Семенова прибыла в вещами, добытыми немедленно после убийства, в Финляндскую гостиницу, около 12 часов ночи и ровно в 12, когда запирался буфет (значит – это час верный) – уже сбегала с лестницы вместе с Безаком, чтобы уехать в другую гостиницу. В 12 часов она убегала, но когда же именно приехала? Положим на ее краткую беседу с Безаком, на умывание и на уплату по счету минут 15 (так как, по словам прислуги, она пробыла очень недолго); выйдет, что она могла приехать в 12 без четверти. Подвигаясь от этого срока еще назад, мы должны задаться вопросом: как долго она ехала от кассы? По нашему опыту езды от кассы до Финляндской гостиницы 20 минут. Вычитая эти 20 минут из трех четвертей 12-го, мы видим, что она вышла из-под ворот кассы в 11 часов 25 минут или около половины 12-го. Но вещи взяты из витрины после убийства и притом омытыми руками. Кладем на умывание, на выбор вещей от 5 до 10 минут. Вычитаем их из 25 минут 12-го – выходит, что около 11 с четвертью Сарра испустила дух. Это приблизительная минута смерти. Первый удар, конечно, мог быть нанесен гораздо ранее, потому что продолжительность агонии мы не знаем.

По другому способу. Дворник Прохоров видел Сарру, возвращавшуюся ужинать, в начале 10-го. Минут 20 спустя, т.е. около половины 10-го она возвращалась и затем, не успев сделать постель и лечь, была убита. По заключению врачей, она умерла максимум через 2 часа после приема пищи. Опять выходит: умерла около половины 12-го, но быть может, и около четверти 12-го, потому что врачи брали maximum. Значит. несмотря на приблизительность расчета, выводы по обоим способам совпадают»[11].

Схема аргумента принимает следующий вид: (t_a3 –t_a2 – t_a1) ≈ (tb1+ tb2+ tb3) ®; (t_a3 –t_a2 – t_a1) ≈ (t_b1+ t_b2+ t_b3)Þ à(АÂB). То есть, если интервалы времени действий А примерно совпадают с интервалами действий В, то возможно, что А находится к B в отношении Â, что имеет место.

Положение аргумента: Семенова могла быть убийцей Сарры Беккер. Система посылок основана на так называемой традукции, то есть на отношениях понятий, равного объема или объем которых не имеет значения. Характерной особенностью топа времени (как места и образа действия) является возможность его количественной интерпретации. Поэтому логические операции аргумента могут быть сведены к арифметическим действиям. Аргументация в примере [3.12.] основана на установлении общего временного интервала, ограниченного начальным и конечным моментами, в пределах которого, во-первых, установлен момент или интервал времени, в котором совершено убийство, во-вторых установлены интервалы отдельных событий; сначала временные интервалы, связанные с действиями убийцы, вычитаются из конечного момента, а затем интервалы событий, связанные с действиями убитой, прибавляются к начальному моменту. Главное, чтобы результаты уложились в общий интервал и совпали с интервалом, в котором совершено убийство. Однако, как видно из примера, аргументацией только с топом времени можно обосновать возможность, но не обязательность факта.

Образ действия

Образ действия – качественная или количественная характеристика действия, выявляющая его индивидуальную особенность сравнительно с другими однородными действиями. Ответ на вопрос каким образом? может быть простым: быстро, внимательно, умело, многократно но такой ответ может быть развернутой характеристикой действия, которая раскрывает не только его особенности в связи с деятелем, но и дает представление о цели деятеля или о правдоподобности изображения самого этого действия.

[3. 13.] «Как приобретается истинное знание? Напрасно думают, будто оно приобретается лишь умственным усвоением фактов, образов, правил и положений: так от одного многоядения человек не становится атлетом: пища может снабдить его жиром, но не сообщит ему ни мускульной, ни нервной силы. Человек станет, пожалуй, ходячим магазином сведений, но это еще не сообщит ни мысли его - развития, ни характеру его - личности. Одно лишь упражнение может превратить пищу в мускулы, и этим же только путем предметы изучения превращаются в действительное знание»[12].

Пример [12] представляет собой сравнительный аргумент в совещательной речи, в котором выстраивается пропорция, и схема имеет следующий вид: А® В Ù С; D®E Ù C; ù C Þ ù A Ù ùD. Питание и эрудиция понимаются как материальные причины, соответственно атлетизма и знания, а тренировка – как образ действия, без которого атлетизм и приобретение знания равно невозможны.

В судительной юридической аргументации схема аргумента, основанного на топе образа действия, сходна, хотя аргумент не является сравнительным.

[3.14.] «Если Шмидт заряжал ружье из трусости и боязни за свою целость, то вероятнее, что он не стал бы рисковать собой из-за пары детского белья, он бы выдал его. А Шмидт отказал и, зарядив ружье, взведя даже курки, с лампой всю ночь поджидал князя. Если Шмидт не хотел этой встречи, но не хотел также выдавать белья по личным своим соображениям, то он, не выдавая белья, ограничился бы ссылкой на волю княгини, на свое служебное положение, словом, на законные основания, а не оскорбил бы князя словами и запиской, возбуждая тем его на объяснение, на встречу. Если Шмидт охранял только свою персону от князя, а не задумал расправы, он бы рад был, чтобы встреча произошла при народе, а он, едва увидел едущего князя, как выслал Лойку, говорившего с ним о делах, из дому и остался один с лакеем, которому поручил запереть крыльцо, чтобы помешать князю добровольно и открыто войти в комнату и чтобы заставить князя, раз он решился войти, прибегать к стуку, ломанью дверей, насилию»[13].

Схема аргумента, если учитывать последовательность посылок, примет следующий вид: N ® X Ú Y; B Ú FÚ G ® X; ù X ® Y; А® В; ù B; D® F; ù F; E®G; ù G; ù G Ù H ®Y; ù G Ù H; Þ Y: Шмидт действовал либо с намерением убить, либо без намерения убить. Если он действовал из боязни, или не хотел встречи, или охранял свою персону, то он действовал без намерения; если Шмидт действовал из боязни, то выдал бы белье, но он не выдал белья, следовательно, он действовал не из боязни и т.д.; но если он действовал не из боязни и т.д., то, следовательно, он действовал с намерением убить князя.

В примерах [3.13.] и [3.14.] образ действия выступает как присущая характеристика действия, обусловливающая возможность определенного результата или определяющая цель действия, замысел.

В нижеследующем примере контраргументации [3.15.] использование топа рассматривается как софистическое: образ действия предстает как привходящая характеристика, не связанная с содержанием действия и в этом качестве противопоставляется причине; поэтому аргумент, основанный на топе образа действия, оказывается несостоятельным.

[3.15.] «Если известный результат представляется невозможным по существу дела, то нельзя разрешить вопрос тем, что это делается понемножку. И именно к такой аргументации прибегает Дарвин. Он прямо говорит, что предположение, будто глаз, со всеми его изумительными приспособлениями, сложился в силу естественного отбора, может показаться в высшей степени нелепым; но стоит предположить постепенность и все объясняется очень легко. На этом доводе держится вся его система. А между тем это чистый софизм. Этим способом можно доказать, например, что человек в состоянии поднимать горы. Стоит только приучить его понемножку, прибавляя песчинку к песчинке: при изменчивости организма и наследственной передаче приобретенных привычек через несколько тысяч поколений он будет уже нести Монблан. В действительности постепенность не что иное, как известный способ действия; результат же получается только тогда, когда есть причина, способная его произвести. Поэтому при объяснении явления надобно прежде всего исследовать свойства причины; постепенность же сама по себе ничего не объясняет»[14].

Аргументы с топом образа действия, как и аргументы с топом лица и поступка, являются квазилогическими: условия применения топа зависят от характера действия и его субъекта.

Внешние обстоятельства

Внешние обстоятельства – события и обстановка, которые сопутствуют предмету мысли и оказывают на него влияние, но не рассматриваются как причина. Внешние обстоятельства могут благоприятствовать или препятствовать действию и тем самым влиять на характер решения и усилия, необходимые для достижения цели.

[3.16.] «Уже в начале отступления французов, на переходе от Вязьмы до Смоленска, русский генерал Крейц, идя походом со своим полком, услышал какой-то шум в лесу, правее дороги. Въехав в лес, он с ужасом увидел, что французы ели мясо одного из своих умерших товарищей. Дело было еще до морозов, до полного расстройства французской армии, до неслыханных бедствий, ждавших ее впереди. Это показание Крейца подтверждается рядом других аналогичных. «…Кроме лошадиного мяса, им есть нечего. По оставлении Москвы и Смоленска они едят человеческие тела…»

«Голод вынудил их не только есть палых лошадей, но многие видели, как они жарили себе в пищу мертвое человеческое мясо своего одноземца… Смоленская дорога покрыта на каждом шагу человеческими и лошадиными трупами», – пишет Воейков поэту Державину 11 ноября из Ельни. Как видим, везде идет речь о начале отступления, о перегоне Москва – Смоленск. Что поедание трупов сделалось обыденным явлением в конце бедственного отступления, об этом свидетельств сколько угодно.

Но нам важно зафиксировать факт страшного голода именно в тот период, когда еще и морозов не было, а стояла прекрасная солнечная осень.

Именно голод, а не мороз быстро разрушил наполеоновскую армию в этот период отступления.

В интересных записках русского генерала Крейца, проделавшего всю кампанию, я нашел следующее свидетельство: «Несправедливо французские писатели обвиняют холод причиною гибели армии Наполеона. От Малого Ярославца до Вязьмы время было очень теплое; от Вязьмы до Смоленска были приморозки. Около г. Ельни выпал первый снег, но очень малый. Днепр однако же покрылся прозрачною льдиною, по которой никто не смел ходить, кроме первого Нея. От Смоленска до Борисова холод был сильнее, но сносный, мы ночевали в поле без крыш». В Борисове генерал Крейц в первый раз ночевал под крышей. Это между прочим иллюстрирует, в каких условиях находилась и русская армия в этом походе. «От Борисова до Вильно морозы были весьма суровы, и здесь по большей части французы перемерли. Они погибли больше от голода, изнурения, беспорядка, грабительств и потери дисциплины, а кавалерия – от тех же причин и от весьма дурной и безрассудной ковки лошадей»[15].

Схема аргумента: A→ B Ú C Ú D ; ~B Ù A;Þ C Ú D. Если причина разложения армии Наполеона – голод или мороз; но имеются отсутствие мороза и разложение армии, то причина разложения армии – голод. Голод и мороз являются, соответственно, причиной или внешним обстоятельством, и поэтому логически выступают в разделительной посылке как консеквент, подобно умозаключению: «если лампочка не горит, то либо нет тока, либо лампочка неисправна». Понятно, что то и другое может быть причиной того, что лампочка не горит. Но если одна из альтернативных причин не имеет места, то имеет место другая. Поскольку в примере голод начинается до наступления холодов, предшествует и сопутствует разложению армии, то холода оказываются внешним обстоятельством, что и обосновывается в примере.

Пример [3.16.] представляет собой развернутый аргумент к авторитету. Пользуясь авторитетными свидетельствами очевидцев, автор отграничивает собственный комментарий от речи очевидцев, организуя цитаты как последовательность посылок аргумента. Цель аргумента – разделить по времени наступление холодов от процесса разложения французской армии, используя яркий признак разложения – факты людоедства, и указать на голод как непосредственную причину разложения французской армии. Отмечая, что русская и французская армии находились в одинаковых условиях, при которых французская армия разлагалась, а русская не разлагалась, Е.Н. Тарле опять же словами участника событий обнаруживает действительную причину гибели французов – плохую организацию (беспорядок, потеря дисциплины, неправильная ковка лошадей). Морозы, которые представлялись причиной упадка наполеоновской армии, предстают, во-первых, как внешнее обстоятельство, а во-вторых, как фиктивный фактор, который начал действовать уже после того, как французская армия разложилась. Поэтому гибель наполеоновской армии при наступлении морозов – следствие неправильной организации кампании.

Итак, один и тот же фактор может быть представлен как причина и как внешнее обстоятельство в зависимости от строения аргумента, используемых выразительных средств и положения, которое занимает в системе аргумента его изображение.

Причина и следствие

Причина – событие или действие, которое вызывает или влечет за собой следствие – другое событие или действие.

Топ причины, как указывает Аристотель, “заключается в доказательстве, что что-нибудь есть, если есть его причина, и что чего-нибудь нет, если нет причины; ибо причина и то, чему она служит причиной, сосуществуют, и ничто не существует без причины”[16]. В топике традиционно выделяются четыре вида причины[17]. Для целей риторики имеет смысл рассмотреть причины действующую – внешний импульс или побуждение, приведшее к конкретному данному состоянию или поступку, например, удар кием по биллиардному шару или повеление действовать таким-то образом, и конечную – назначение, замысел или цель, в соответствии с которыми субъект действует так, а не иначе, например, замысел игрока, направляющего шар определенным образом.

Условное суждение (например, «если лампочка горит, то есть ток») следует отличать от суждения причинно-следственного (например, «лампочка горит, потому что есть ток»). Условное суждение имеет значение потенциального отрицания, поскольку содержит информацию об условии, а не о самом факте (высказывание если тока нет, то лампочка не горит ничего не утверждает о наличии тока и горении лампочки как таковых). Топ причины, предполагает суждение, которое содержит информацию фактического характера: лампочка горит по данной причине – наличии тока, а не по причине исправности лампочки или состояния электрической цепи. В условных высказываниях антецедент может быть причиной и условием: «если идет дождь, то тротуар мокрый», признаком и условием: «если идет снег, то холодно», следствием и условием: «если у человека повышенная температура, то он болен», причем логически они ведут себя сходно. Поэтому причина как таковая, очевидно, является не логической, а семантической категорией, причем конвенциональной: причину того, что тротуар сырой, в зависимости от цели с одинаковым успехом можно усмотреть в климате, в хорошей работе дворника, в наличии нужной техники, в заботе властей о благоустройстве города и т.д., и .т. п.

Действующая причина рассматривается как физическая мотивация события или поступка и предполагает принудительность следствия, поэтому действие представляется как непроизвольное и, следовательно, не влекущее за собой ответственности лица, непосредственно его совершившего. Там, где нужно снять или умалить ответственность, причина представляется как действующая: обстоятельства, состояние, принуждение и т.п. Но если цель аргумента – обосновать или усилить ответственность в отрицательном или положительном смысле, причина представляется как конечная – цель, замысел, подготовка к действию, компетентность.

[3. 17.] «... Это была забытая папироска, запавшая искра, что-нибудь такое маленькое - я в точности не знаю что (ведь истинная причина большинства пожаров неизвестна), - но для меня не важен вопрос: что именно? Для меня важен другой вопрос: мог ли прибегнуть к такой причине, к такому медленному и неверному средству человек, который желает, умышляет, заботится, утраивает так, чтобы пожар произошел непременно? Вот что важно для меня. И для меня ответ несомненен: нет, не мог. Такие штуки выкидывает только случай, а не умысел. Попробуйте в самом деле зажженной папироской сделать пожар - мудреное дело, а сколько пожаров именно и происходит ли от неосторожно брошенной папиросы. Вот, положим, вы курите и занимаетесь - кладете возле себя зажженную папиросу или сигару, иногда бывает, что каждый раз, как вы ее оставите, она потухнет, и все приходится ее вновь зажигать, а иной раз запишетесь, зачитаетесь - глянь, а между тем вся папироска до конца сгорела на пепельнице. Иной раз табак горит успешно, иной - нет: дотлеет до какого-нибудь крутого корешка и - стой! - попадется сырая ниточка и - кончено. И кому же лучше знать эти свойства табака, как не табачному фабриканту? Он ли, бросив папиросу в табак, может считать себя обеспеченным, что пожар непременно произойдет? Ему должно быть известно, что табак тлеет медленно и не дает пламени. Поджигатель бы непременно взял себе в союзники керосин, стружки и всякие другие горючие материалы. <....>

Таким образом, вся история пожара громко говорит нашей совести и ясно доказывает нашему уму, что пожар этот не задуман человеком, а вызван непредвиденным случаем»[18].

Схема аргумента подобна схеме в примере [3.16.], но отличается характером дизъюнкции: A→ B Ú C ; ~B; Þ C. Строгая дизъюнкция в консеквенте предполагает невозможность одновременно действующей и конечной причин, поскольку установлена действующая причина, то конечная исключается.

В примере [3. 17.] содержится аргумент к аудитории. Защитник убеждает присяжных, обращаясь к их опыту, что конечная причина, цель не соответствует средствам, которые использовал бы его подзащитный, если у него был умысел преступления. Но поскольку событие обязательно должно иметь причину, защитник представляет ее как максимально вероятную возможность – случайную действующую причину, которая не имеет отношения к подзащитному. Из примера [3.17.] видно, что конечная причина связана с отношениям цели и средства, лица и поступка, а действующая – с обстоятельствами, местом, временем.

В следующем примере конечная причина рассматривается в отношении к замыслу, что повышает ее ценность в положительном или отрицательном смысле. Поэтому в совещательной аргументации причина обычно понимается как конечная – аргумент к причине в таком случае оказывается определяющим для принятия решения.

[3.18.] «Много, господа, и осталось сделать, и многое еще будет совершено. Но нет, нет, господа, той волшебной палочки, от соприкосновения которой в один миг может переустроиться целое учреждение. Поэтому, если ожидать окончательного переустройства ведомства, если ожидать ассигнования колоссальных сумм на приведение в исполнение полной программы судостроения, то в деле приведения в порядок обломков нашего флота, наших морских сил, расстроенных последней войной, пришлось бы примириться с довольно продолжительной остановкой.

К чему же, господа, привела бы такая остановка? На этом не могло не остановить своего внимания правительство. Вникните, господа, в этот вопрос и вы. Первым последствием такой остановки, о которой красноречиво говорили некоторые из предыдущих ораторов, было бы, несомненно, расстройство наших заводов, на которое я указывал в комиссии государственной обороны и на что мне обстоятельно никто не возразил. То, что в других государствах оберегается, бережно выращивается, развивается технический опыт, знание, сознание людей, поставленных на это дело, все то, что нельзя купить за деньги, все то, что создается только в целый ряд лет, в целую эпоху, все это должно пойти на убыль, все это должно прийти в расстройство.

Член Государственной Думы Львов говорил о том, что не было бы беды, если бы наши заводы сократили несколько свою работу; но, господа, другие страны находят, что национальное судостроительство является плодом усилий целых поколений, результатом национального порыва, который достижим только с громадным напряжением сил. Всякий регресс, всякий шаг назад в этой области ведет к расстройству всего дела. Морской министр в комиссии приводил цифры, говорил о том, что для поддержания наших заводов на теперешнем уровне нам нужно заказов на 22 миллиона рублей в год. В настоящее время заводы имеют заказов только на 11 миллионов рублей и то только на один год. Вторым последствием остановки была бы необходимость обучать личный состав на тех отдельных разношерстных судах, о которых я вам говорил.

Член Государственной Думы Бабянский доказывал вчера, что можно обучать личный состав и нижних чинов, и офицеров на тех двух броненосцах, которые имеются в Балтийском море. Но, господа, судите сами, какое же возможно эскадренное учение, какая же возможна стрельба, какое возможно эскадренное маневрирование без эскадры. Возможно ли обучение, воспитание механиков, раз мы не имеем усовершенствованных механизмов? Нас, с одной стороны, упрекали в том, что морское ведомство заказывало такие суда, как «Рюрик», которые являлись отсталыми; с другой стороны, град упреков был обращен на нас за то, что мы хотим заказывать суда новейшего устройства, как тут насмешливо было сказано, «сверх-корабли» – «дредноуты». Но третье последствие остановки в устройстве наших морских сил было бы длительное беспомощное положение России в отношении морской обороны. Несмотря на полное наше миролюбие, я думаю, что такая беспомощность не соответствует мировому положению России.

Вот, господа, те доводы, которые побудили нас испрашивать у вас не утверждения полной программы кораблестроения, а временно, до установления плана общей обороны государства, постройки только четырех броненосцев в течение четырех лет для того, чтобы несколько пополнить расстроенные ряды нашего флота и придать им некоторый боевой смысл. Я старался обрисовать вам, господа, что выигрывает государство принятием правительственного предложения; я должен при этом еще упомянуть, что постройка 4 броненосцев не идет вразрез ни с одной из программ судостроения. Эти 4 броненосца входят во все программы. Они будут служить для осуществления любой из них, хотя бы на первом плане была поставлена программа укрепления наших морских сил на Дальнем Востоке»[19].

Схема аргумента: (A® ~B) Ù (~ B® ~C) Ù (~ С® ~D); D Ù C Þ ~A Ù B; F ® (~ A Ù BÙ C Ù D); Þ F. Если ожидать переустройства министерства и ассигнований, то заводы остановятся; если заводы остановятся, то строительство новых кораблей задержится, если строительство новых кораблей задержится, то невозможно будет обучать личный состав флота, следовательно, нужно обеспечить условия работы заводов, строительства кораблей и подготовки личного состава; если принимается частичный план , то все достижение всех необходимых целей и условий обеспечивается; следовательно, необходимо принять частичный план.

В той мере, в какой значимость конечной причины недостаточно очевидна и нуждается в обосновании, конечная причина может представляться, как в примере [3.18.], в виде условия: строительство дредноутов оказывается условием сохранения кораблестроительной промышленности и боевой подготовки экипажей, которая невозможна на устаревших кораблях. Из примера [3.18.] видно, что конечная причина относительна: П.А. Столыпин мог бы назвать иные причины строительства дредноутов, но он выбирает именно ту, которая представляется наиболее убедительной, поскольку подготовка флота и состояние кораблестроения обсуждались депутатами Думы. В этих целях он строит в составе аргумента дилемму, показывающую непоследовательность оппонентов, и указывает на неблагоприятные последствия, вытекающие из их предложений.

Цель и средство

Цель и средство – взаимное отношение конечной причины (замысла) к способу его осуществления, которое характеризует значимость как действия, так и деятеля. Средство – технический прием (например: радикальные средства), или инструмент, при помощи которого осуществляется действие (например: транспортные средства).

Цель и средство являются характеристикой лица, совершающего действие. Если средства целесообразны и однородны с целью, их применение рассматривается как свободно избранное и намеренное – выбор средства предполагает оценку и ответственность в отношении к цели. Если средства нецелесообразны, то само действие или выполнение его данным деятелем могут быть поставлены под сомнение.

[3.19.] «Но вернемтесь еще раз на одну минуту к основному утверждению обвинителя. Он настаивает на умысле на убийство у обвиняемого. Сопоставьте это утверждение с фактами дела. К роковому для него дню он выстраивает большой и ценный дом, отдается всегдашним заботам жизни, строит лавку и, весь погруженный в деловые заботы, возвращается домой. Где же тут место умыслу? Умысел, если бы он в действительности существовал, нашел бы иные формы покончить с женою. Да и зачем было искать их? Стоило только не поберечь ее, чтобы случай явился и сделал то, что сделала его рука. Нет, здесь была нечаянность, роковой момент, затмение человеческой мысли. Я знаю, вам будут говорить: «Да, ведь, не мог же он не знать, ударяя топором, что он лишает жизни». Это - не признак умысла. Сумасшедший, стреляя в другого, тоже знает, что лишает жизни; животное, ударяя рогами, знает и хочет отнять жизнь. Но их не судят: у них нет рассудка. То же бывает и с человеком. У одних в злые минуты - гнева, злости, ожесточения, у других - в пору горя, скуки, стыда, отчаяния. Последнее и есть признак помрачения ума, бессилия воли, способной удержать порыв, сдержать негодование»[20].

Схема аргумента: (A®B); (C® ~B) Ù (D ® ~B) Ù (E® ~B); (C ÙDÙE) Þ ~B.

В примере [3.19.] рассуждение ведется от средства к цели, причем устанавливаются совместимость цели и средства и прямая зависимость цели от средства: “если средства не соответствуют цели (результату), то и цели, которая бы соответствовала результату, не существовало”.

В аргументации цели и средства постоянно меняются местами, и средство приобретает самостоятельную ценность. Положение “цель оправдывает средства” осуждается с нравственной точки зрения и ему противостоит положение “достойные цели не могут достигаться недостойными средствами”: вопрос состоит в совместимости целей и средств в этическом или прагматическом плане.

Таким образом, аргументация к цели и средствам предполагает дополнительные обоснования обычно с этической точки зрения совместимости или несовместимости средств и целей, наличия, отсутствия или приоритета цели.

Топы определения

Топы определения являются основной составляющей аргументации в статусе определения. Как источники изобретения, топы определения представляют собой ходы мысли, посредством которых конкретные данные приводятся к общим понятиям или нормам. Определить – значит указать существенные черты определяемого предмета и отличить его от сходных предметов.

Присущее и привходящее

Предмет мысли характеризуется множеством особенностей, совокупность которых лежит в основе нашего представления о нем. Среди этих особенностей выделяются существенные и несущественные. Существенные особенности предмета постоянны. Некоторые из таких существенных особенностей являются общими для классов или групп однородных предметов, другие характеризуют отдельные группировки предметов внутри классов. Присущими являются те особенности предмета, без которых существование предмета представляется невозможным. Привходящими являются переменные или необязательные особенности предмета: привходящее (акциденция) “есть то, что в предметах и бывает и отсутствует, не разрушая предмета. И снова: акциденция есть то, что может одному и тому же предмету как принадлежать, так и не принадлежать”[21].

“Носителем” сущности является отдельный предмет, а класс мыслится при условии абстракции от частных особенностей входящих в него индивидуальных предметов.

Акциденции подразделяются на отделимые и неотделимые. Отделимые акциденции представляют собой состояния или положения предмета (молодость, старость, болезнь, здоровое состояние), которые проявляются в тех или иных условиях места, времени, обстоятельств. Неотделимые акциденции представляют собой особенности многих предметов (например, курносый нос, высокий рост), неотъемлемые от них. Рассмотрим пример показательной аргументации.

[3.20.] «Именем научного мировоззрения мы называем представление о явлениях, доступных научному изучению, которое дается наукой; под этим именем мы подразумеваем определенное отношение к окружающему нас миру явлений, при котором каждое явление входит в рамки научного изучения и находит объяснение, не противоречащее основным принципам научного искания. Отдельные частные явления соединяются вместе как части одного целого, и в конце концов получается одна картина Вселенной, Космоса, в которую входят и движение небесных светил, и строение мельчайших организмов, превращения человеческих обществ, исторические явления, логические законы мышления или бесконечные законы формы и числа, даваемые математикой. Из бесчисленного множества относящихся сюда фактов и явлений научное мировоззрение обусловливается только немногими основными чертами Космоса. В него входят также теории, связанные с борьбой или воздействием других мировоззрений, одновременно живых в человечестве. <…> Наконец, безусловно, всегда оно проникнуто сознательным волевым стремлением человеческой личности расширить пределы знания, охватить мыслью все окружающее.

В общем, основные черты такого мировоззрения будут неизменны, какую бы область наук мы ни взяли за исходную – будут ли это науки исторические, естественно-исторические или социальные, или науки абстрактные, опытные, наблюдательные или описательные. Все они приведут к одному научному мировоззрению, подчеркивая или развивая некоторые его части. В основе этого мировоззрения лежит метод научной работы, известное определенное отношение человека к подлежащему научному изучению явлению. Совершенно так же, как искусство немыслимо без какой-нибудь определенной формы выражения, будь то звуковые элементы гармонии, или законы, связанные с красками, или метрическая форма стиха; как религия не существует без общего в теории многим людям и поколениям культа и без той или иной формы выражения мистического настроения; как нет общественной жизни без групп людей, связанных между собой в повседневной жизни в строго ограниченные от других таких же групп формы; как нет философии без рационалистического самоуглубления в человеческую природу или в мышление, без логически обоснованного языка и без положительного или отрицательного введения в мировоззрение мистического элемента, так нет науки без научного метода. Этот научный метод не есть всегда орудие, которым строится научное мировоззрение, но это всегда орудие, которым оно проверяется. Этот метод есть только иногда средство достижения научной истины или научного мировоззрения, но им всегда проверяется правильность включения данного факта, явления или обобщения в науку, в научное мышление»[22].

Схема аргумента: (BÚ C Ú DÚ N Ú…® A); (L ® B) Ù( L ® C ) Ù( L ® D) Ù( L ® N) Ù …; (L₁®X) Ù (L₂®Y) Ù (L₃®Z) Þ (L ® A). Как видно из схемы, в примере используется индуктивное умозаключение, поскольку подразумевается, что состав научных предметов может расширяться, но все они будут обладать общим свойством, и дополнительная посылка эпихейремы в виде сравнительного аргумента.

В примере [3.20.] сущность науки устанавливается “апофатически” и ”катафатически» – путем устранения ее переменных, то есть акцидентальных характеристик, связанных с видами наук, инструментарием научного познания, но и путем утверждения сущности иных, рядоположенных науке форм мысли – религиозной, художественной, философской, которые для науки не обязательны.

Сходным образом, то есть путем устранения переменных и утверждения постоянных характеристик лица и поступка, определяется сущность в судительной аргументации. В последней, однако, устанавливается сущность факта, что является основанием его определения, то есть отнесения к определенному классу фактов (виду) или к высказыванию о классе фактов – норме (ср. [3.4.] последние абзацы о хевсурах).

Отношение

«Отношение есть связь, в которую мышление ставит или которую мышление находит между двумя содержаниями сознания»[23]. Как топ отношение устанавливается между значениями слов, которые фиксируют определенные устойчивые связи предметов мысли. В топе отношения существенны: (1) определенность и направленность, (2) строение, (3) обязательным и факультативным.

Отношение взаимно определяет соотносящиеся категории – сын/отец, муж/жена, брат/сестра, старший/младший – и тем самым приобретает собственное содержание: отцовства, супружества, кровной связи, но каждое из этих отношений специфично: в нем выделяются значения, соответственно, старшинства и равенства поколений, мужского и женского, кровного и приобретенного родства. Поэтому отношение селективно (избирательно), так как содержит только некоторые признаки из числа возможных (тесть/зять, свекровь/невестка), оппозитивно, так как в ряду отец/сын сын противопоставлен дочери, может содержать значение степени (прапрадед / прадед/ дед / внук / правнук / праправнук) в отношении к позиции, из которой отношение рассматривается: моего, твоего, его потомка или моего, твоего, его предка, степени близости или дальности.

Отношение может быть направленным: отец / сын иное отношение, чем сын / отец, брат / сестра – иное, чем отец /сын, сестра / брат, хотя их содержание и строение будет одинаковым, и ненаправленным – брат / брат, сестра / сестра.

Отношения могут быть бинарными (двойственными), например, правый / левый, тернарными (тройственными), например, единственное, множественное, двойственное (парное) число в старославянском языке, иногда даже тернарными (четверными), например, отец / мать / сын / дочь – сложное тернарное отношение, которое распадается на бинарные отец / сын, отец / дочь, мать / сын, мать / дочь, мать / отец, сын / дочь и т.д.

Отношение может быть обязательным и факультативным. Приведенные выше отношения терминов родства свойственны семантике русского языка (в другом языке они могут быть иными) и предстают как естественные и необходимые, так называемая «культурная константа». Но в определенных культурных, политических и т.д. условиях отношение может специально устанавливаться и формулироваться, например, большевики/меньшевики. Отношения типа лес/поле, город/деревня также факультативны, но в ином смысле: здесь необязательно само по себе противопоставление, в то время как оно является основой отношений большевики/меньшевики, правый/левый, верх/низ.

Характер связи составляющих отношения играет весьма значительную роль в построении аргументов. Рассмотрим примеры богословской и судебной аргументации.

[3.21.] «Говоря о Нем “прежде всех веков”, мы показываем, что рождение Его было вневременно и безначально; ибо не из сущего приведен в бытие Сын Божий, сияние славы и образ ипостаси Отца (Евр. 1, 3), живая премудрость и сила (1 Кор. 1. 24), Слово ипостасное, сущностный и совершенный, и живой образ Бога невидимого (Кол. 1,15), но Он всегда был с Отцом и в Отце, рожденный от Него вечно и безначально. Ибо не было когда-либо Отца, когда не было бы и Сына, но вместе – Отец. Вместе – Сын, от Него рожденный. Ибо без Сына Он не мог бы быть назван Отцом. А если Он был, не имея Сына, то не был Отцом, и если после этого получил Сына, то после этого сделался и Отцом, прежде этого не будучи Отцом, и из положения, в котором Он не был Отцом, превратился в такое, что стал Отцом, что хуже всякого богохульства»[24]

Схема обоснования: AÂB ® (A↔B); Þ(A → B) Ù (~B ® ~A).

Если имеет место отношение А к В, то из наличия А следует наличие В и наоборот; следовательно, если имеет место А, то имеет место В; и если нет В, то нет и А, что противоречит условию.

[3.22.] «Мне ужасно трудно заканчивать мою защиту. Я никогда ничего не прошу у присяжных заседателей. Я могу вам указать только на следующее: никаких истязаний тут не было, недоразумения на этот счет порождены актом вскрытия в связи с бестолковым показанием подсудимого. Чарнецкая умерла гораздо легче, чем мы думаем: она потеряла сознание от первого стеснения ее горла. Поэтому всякие истязания должны быть отвергнуты. Затем, вы непременно должны отвергнуть также и тот признак, будто Наумов убил Чарнецкую как слуга. Обстоятельство это значительно возвышает ответственность, а между тем Наумов тут был вовсе не в роли слуги: он не желал делать кражи, он не пользовался ночным временем, когда он один имел доступ к своей хозяйке, он был здесь просто-напросто в положении всякого, кого бы эта старуха вывела из себя своей безнаказанной жестокостью. Он действовал не как слуга, а как человек. Поэтому «нахождение в услужении» во всяком случае должно быть вами отвергнуто. Но ведь убийство все-таки остается. Я, право, не знаю, что с этим делать. Убийство – самое страшное преступление именно потому, что оно зверское, что в нем исчезает образ человеческий. А между тем, как это ни странно, Наумов убил Чарнецкую именно потому, что он был человек, а она была зверем».

Схема аргумента: AÂB ® (A®СÙD); ~C Ù~D; Þ ~ AÂB.

Если имеет место отношение “хозяин слуга”, то для деяние характеризуется определенными особенностями (“он не желал делать кражи, он не пользовался ночным временем ”), но таковые не имели места, следовательно, и отношение (как причина деяния) не имело места.

Для построения посылок в примере [3.5.] адвокат выстраивает отношения: слуга/хозяйка, слуга/не слуга, слуга/человек, человек/зверь. Основой первых двух отношений выступает отношение слов роль/положение – «он не был в роли слуги», но был «в положении всякого», что и связывается с правовым определением отношения – «нахождение в услужении». Наличие отношения слуга/хозяин опровергается в целях уменьшения ответственности, но для переноса ответственности на жертву нужно другое отношение и поэтому используется на первый взгляд неуместное слово «человек», которое занимает пустую ячейку (нулевое) место в противопоставлении слуга /не слуга(человек) и в данной фразе остается нейтральным. Но далее ступенчатой подстановкой слов выстраивается новое отношение, уже обязательное, общеязыковое – человек/зверь.

Получается цепочка энтимем:

убийство слугой хозяина является отягчающим обстоятельством;

Наумов убил хозяйку не как слуга;

следовательно, соответствующий пункт статьи закона к нему неприменим;

убийца Наумов – человек, убитая Чарнецкая – подобна зверю;

убить зверя не безнравственное деяние;

следовательно, деяние, совершенное Наумовым, не является в полной мере безнравственным;

Наумов совершил убийство в состоянии аффекта;

Чарнецкую рано или поздно все равно кто-нибудь убил бы (эти две посылки содержатся в тексте примера [3.5.]);

не безнравственные, совершенные в состоянии аффекта и неизбежные поступки заслуживают снисхождения;

следовательно, Наумов заслуживает снисхождения.

Вполне очевидно, что эти силлогизмы не могут рассматриваться как доказательные, но редукция, также построенная на топе отношения, делает их убедительными.

Род и вид

Родо-видовые отношения принципиально значимы для топики, поскольку аргументация, связывающая представления об общем и частном, характерна для обсуждения любой проблемы в любом статусе.

Под родовым понятием в самом широком смысле слова можно понимать понятие класса объектов, который включает другие классы, а под видовым, соответственно, понятие класса объектов, включенного в более широкий класс: человек есть живое существо – некоторые живые существа являются людьми. Родо-видовые отношения в значительной мере условны, так что одна и та же видовая категория может включаться в различные родовые категории: человек – позвоночное, человек – нравственное существо. Риторика имеет дело в основном со словами языка, имеющими общее, частное или индивидуальное значение: домашнее животное – рысистая лошадь – жеребец Квадрат. Поэтому родо-видовые отношения в риторической аргументации строятся не только на основе научной картины мира или философской доктрины, но в большей мере на основе картины мира, характерной для данного языка. Можно сказать, что они имеют номинальный характер, то есть связаны с отношениями вещей через отношения слов.

[3.23.] «Права и обязанности в обществе определяются и охраняются законом. Закон (lex) вообще есть правило, по которому что-нибудь необходимо происходит. Правило, по которому должна происходить деятельность существ нравственных, если они не хотят отказаться от своего нравственного достоинства, хотя физически и могут не поступать по оному, называется, в частности, законом нравственным. Правило, по которому должны поступать нравственные существа в обществе, если они не хотят отказаться от самой жизни общественной, может быть названо точнее законом общественным.

Закон общественный, как и вообще закон нравственный, состоит из двух частей из которых одна может быть названа частью определительной другая частью охранительной.

Закон общественный прежде всего определяет права и обязанности как членов общества по отношению друг к другу и целому обществу, так и целого общества к его членам и другим нравственным сообществам. В этом отношении он или запрещает и называется запретительным, или позволяет и называется позволительным. Впрочем, какого бы рода закон ни был, он по существу своему есть изображение вечных начал правды»[25].

Схема аргумента: A® (BÚC); C® (DÚ F) Ù (GÙH).

В схеме нет явного вывода. В примере [3.23.] родовое понятие закона разделяется на видовые понятия, которым даются соответствующие определения, различающие нравственный и общественный законы, причем нравственный закон оказывается видовым понятием по отношению к закону вообще, но родовым по отношению к общественному, а закон общественный, в свою очередь, является родовым по отношению к законам запретительным и разрешительным. Это пример разделения предмета, в котором члены всех уровней разделения сохраняют содержание делимого понятия, что подчеркивается последней фразой примера. Аргументация разделений представляет собой указание признаков, различающих и объединяющих понятия, которые включаются в родо-видовые отношения. Но определения являются номинальными, поэтому признаки подразумеваются в самих значениях слов, которые истолковываются автором: норма субъективная/ объективная, объективная норма определяет/охраняет, охранительная норма позволяет/ запрещает.

В риторической аргументации главное значение имеет то, как названы компоненты нормы – всегда общего суждения, а не то, как обосновано родо-видовое отношение как таковое.

Рассмотрим пример.

[3.24.] «Да, скрывались злоупотребления банка, именно те, которые указываются в статье, т.е. скрывались убытки, и обеспечивалась благодаря этому сокрытию выдача дивиденда. В этом отношении, действительно, как заявляется в статье газеты «Новостей», статья возвратных расходов представляла не подлог, – это не было сказано в статье, – а то, что в общежитии называется фальшивыми дутыми цифрами. По делу о продаже дома Котомину мы имеем журнал правления, который, несомненно, подходит под 362 ст. Улож. Дом продан по долгосрочной ссуде на 18 лет, а переведен без согласия владельца его, на краткосрочную ссуду на 3 года, с обязательством ее возобновления после каждых 3 лет (первая неверность); в случае требования нотариусами сведения, журнал правления постановляет сообщить им, что ссуда выдана из 15 серий на срок 26 лет (вторая неверность или, вернее сказать, ложь) и поручить бухгалтерии банка провести эту операцию по книгам, согласно журналу (прямое поручение совершить подлог). Что бы ни говорили правители Тульского банка о невинности этой операции, журнал представляет, несомненно, уголовный материал для 362 ст. Уложения»[26].

Редукция аргумента в примере [3.24.] строится на противопоставлении двух выражений со сходным видовым значением — “подлог” и “фальшивые дутые цифры”. Первое выражение является наименованием статьи закона, карающего деяния с определенными признаками; вторая, что подчеркивает оратор, – лишь общеязыковую характеристику. Характеристики действий банка — злоупотребления, сокрытие убытков, неверность, ложь, прямое поручение совершить подлог — приводятся к общему выражению “уголовный материал”, которое включает общие компоненты значения с обоими противопоставляемыми конечными членами цепочки редукции, “подлогом” и “фальшивыми дутыми цифрами”, но не является ни тем, ни другим. Таким образом, отношения факта к видовой категории сохраняется, но сама видовая категория не называется, что имеет свои основания, поскольку предметом аргументации являются не действия банка сами по себе, а публичные высказывания о них, в неправомерности которых обвиняется подзащитный, но вместе с тем утверждается, что эти высказывания подзащитного истинны по существу.

Целое и часть

Целым называется отдельный предмет, характеризующийся качественной определенностью и самостоятельным существованием.

Частью называется обладающая набором специфических признаков составляющая целого, назначение (функция) которой дополняет функции других частей и различена с ними.

Отношение целого и части достаточно сложно. Реально существует только целое, которое несводимо на сумму своих частей, часть подчинена целому и существует только в его пределах. Целым может быть отдельное, но не общее – индивид и группа индивидов, например, кошка, стая кошек, но не вид “кошка”[27]..

Так, общество как сложное целое может существовать и мыслиться без конкретного гражданина, но быть гражданином без конкретного общества невозможно. Вместе с тем, отдельный человек является частью, членом общества в той мере, в какой он включен в деятельность общества как системы. Быть членом общества – непременное, но не единственное свойство человека. Главное свойство человека – быть образом и подобием Божием. Это важнейшее свойство человека определяет духовно-нравственные цели и содержание всей его деятельности. Поэтому полнота человеческого бытия предполагает включение человека в систему общественных отношений. При этом первое содержательно подчинено второму, как низшие функции подчиняются высшим.

[3.25.] «Современный кризис – это кризис расколотого человека. И чем раньше мы это поймем, тем лучше для нас. Чем мужественней сформулируем мы этот тезис, чем ближе примем к сердцу и чем скорее сделаем выводы, тем скорее кризис будет преодолен. Человек должен обрести в себе свою цельность. Он должен собрать disjecta membra, разлетевшиеся органы своего духа, оживить их и воссоединить заново. Человеческий разум должен снова и снова пробиваться к вере, поборов в себе ложный стыд пред собственным сердцем. Мысль должна примириться с творческим и снова стать созерцательной, интуитивной, провидческой. Аутентичная фантазия должна пройти школу предметной интенции и духовной ответственности. Формальная, безудержная воля должна подчиниться совести и сердцу… Тогда рассудок обретет способность к созерцанию и станет разумом, а созревающий разум станет повиноваться сердцу, так что все пути будут вести к сердцу и исходить из сердца. Сердечное созерцание, совестливая воля и верующая мысль – вот три великие силы грядущего, которым по будут плечу все проблемы бытия; они-то и создадут человека, обладающего творческой цельностью.

Заглянувший с надеждой в даль непременно прочтет над тесными вратами будущего простые слова: “Обрети в себе цельность!”»[28].

Схема аргумента: L → (RÙ FÙ V) Ù (R → C) Ù (F →С) Ù (V→C) Ù (V→C) Þ L → C.

Если личность едина, то она включает разум, фантазию и волю; и если разум одухотворен верой, и фантазия одухотворена верой, и воля одухотворена верой, то личность одухотворена верой.

В примере [3.25.] видно условное, “номинальное” разделение столь же условного целого: слово “человек” имеет общее значение, но в контексте не означает ни вид homo, ни любого, ни конкретного человека, то есть представляется неопределенным понятием. Такая многозначность позволяет оперировать термином в значении “любой человек” и использовать топ “часть/целое”. “Разум”, “фантазия” и “воля” как способности души становятся частями целого, когда объединяются единым принципом цельности – “сердцем” – и тем самым приобретают смысл в единстве, не сводимом к сумме.

Целое может быть простым и сложным. Сложное целое разлагается на части и может мыслиться в составе частей, как животный организм, человеческая индивидуальность, общество. Но осколки разбитой вазы или капли воды, пролитой из стакана, не будут в строгом смысле частями вазы или воды, хотя такие фрагменты целого иногда могут называться его частями или гомеомериями, если они сохраняют все свойства целого (как капли воды). Простое целое мыслится в составе свойств или признаков: свойства души – воля, разум, память не будут ее частями.

Имя и вещь

Посредством топа имени устанавливается отношение способа обозначения к содержанию обозначаемого предмета.

Отношение имени к обозначаемому предмету может рассматриваться трояким образом: с точки зрения создателя имени; с точки зрения критика имени; с точки зрения пользующегося именем имени.

1. Создание или назначение имени основано на следующих принципах.

– Без имени вещь не существует как предмет мысли, действия с вещами возможны только при условии их именования;

– Имя выделяет свойства и значимые признаки обозначаемой вещи и является ее смысловой моделью;

– Имя может быть назначено различным образом и способ именования выражает замысел об именуемой вещи. Поэтому создание или наречение имени представляет собой суждение об именуемом предмете. Имя, понимаемое в широком смысле не только как личное имя, но как именующее слово или словосочетание, например термин, не выражает сущности именуемой вещи, но “есть некое орудие обучения и распределения сущностей”[29].

– Качество имени зависит как от проницательности, изобретательности, вкуса дающего имя, так и от частных обстоятельств. Поскольку же смысловых моделей одного и того же предмета и обстоятельств именования бывает множество, “то ложь говорит тот, кто умствует, будто из различия имен должно заключить и о различии сущности. Ибо не за именами следует природа вещей, а наоборот, имена изобретены уже после вещей”[30]. Действительно, слово подснежник может обозначать любой предмет, который находится под снегом. Судить об именовании можно только зная значение имени: слово подснежник обозначает ранний цветок как находящийся под снегом, а не каким-то иным образом.

2. Утверждение имен основано на следующих принципах.

– Имя является произвольным знаком, значение имени не обусловлено его звуковым строем, но звуковой строй имени может быть обусловлен его значением; поэтому имя должно включаться в систему существующих имен, сопоставляясь по значению и звучанию с другими словами языка и точно называя определенное содержание.

– Имя является условным знаком, поэтому по форме и значению оно должно быть уместным и приемлемым и включаться в традицию именования, то есть быть правильным.

– Имя несет информацию об именуемом предмете и сосуществует с другими именами, поэтому оно должно быть отличным как от имен других предметов, так и от других имен данного предмета.

Первое требование означает, что не рекомендуется утверждать имена, состав которых является экзотическим для данного языка, например несклоняемые имена в языке с падежной системой, или слишком длинные имена. Второе требование означает, что не рекомендуется утверждать имена, которые могут вызвать ассоциации с запрещенными словами или со словами с уничижительным значением, также не рекомендуется утверждать имена, не связанные с традицией данного общества. Третье правило означает, что имя должно выделять именуемый объект и различаться с другими его именами: так, не следует называть двух братьев одинаковыми именами.

3. Использование имен основано на следующих принципах.

– Имя должно быть членораздельным, различимым и благозвучным, поскольку оно используется наряду с другими словами, с которыми оно частично сопоставимо и противопоставлено по значению и звучанию (поэтому значение имени отчасти определено его звуковым строем), и требует удобства произношения и восприятия.

– Имя должно быть истинным, поскольку оно выражает интенцию[31] мысли на именуемый предмет и в этом смысле тождественно самому предмету.

– Имя должно быть продуктивным; поскольку имя включено в систему языка, его использование предполагает максимальную свободу сочетаемости и возможность создания на его основе новых слов.

Топ «имя/вещь» широко используется в современной практике публичной аргументации, которая почти целиком основана на именованиях и переименованиях. Самая распространенная операция с топом имени, когда по значению составляющих слова определяют содержание или характер предмета, им обозначаемого, называется фигурой этимологии.

[3.26.] «Итак, ученейшие мужи признали нужным исходить из понятия закона и они, пожалуй, правы – при условии, что закон, как они же определяют его, есть заложенный в природе высший разум, велящий нам совершать то, что совершать следует, и запрещающий противоположное. Этот же разум, когда он укрепился в мыслях человека и усовершенствовался, и есть закон.

Поэтому принято считать, что мудрость есть закон, смысл которого в том, что он велит поступать правильно, а совершать преступления запрещает. Полагают, что отсюда и греческое понятие «номос»[32], так как закон «уделяет» каждому то, что каждому положено[33], а наше название «lex»[34], по моему мнению, происходит от слова «legere» [выбирать]. Ибо, если греки вкладывают в понятие закона понятие справедливости, то мы вкладываем понятие выбора; но закону все же свойственно и то, и другое. Если эти рассуждения правильны (а лично я склонен думать, что в общем это верно), то возникновение права следует выводить из понятия закона. Ибо закон есть сила природы, он – ум и сознание мудрого человека, он – мерило права и бесправия. Но так как наш язык основан на представлениях народа, то нам время от времени придется говорить так, как говорит народ, и называть законом (как это делает чернь) те положения, которые в писаном виде определяют то, что находят нужным, – либо приказывая, либо запрещая.

Будем же при обосновании права исходить из того высшего закона, который, будучи общим для всех веков, возник раньше, чем какой бы то ни было писаный закон, вернее, раньше, чем какое-либо государство было вообще основано»[35].

В примере замечательно противопоставление Цицероном создателя языка, диалектика, черни (plebs). Если мудрый создатель языка выражает в слове существо предмета мысли – права, который и должен выражаться в использовании слова, если диалектик различает значения слова и определяет его использование, то плебей понимает под законом письменные распоряжения власти, «возведенную в закон волю господствующего класса».

Цицерон аккуратно строит фигуру этимологии с топом имени, подчеркивая использование имени как иллюстрации мысли и выделяя в нем два нужные для последующего рассуждения значения, которые, однако, выбираются им из множества значений греческого и латинского глаголов, эти глаголы он связывает с именами, обозначающими закон.

В целом можно назвать следующие правила корректного использования топа имени.

1. При понимании имени как раскрывающего содержание именуемого предмета должны приниматься во внимание характер и замысел создателя. Внутренняя форма слова тесно связана с его употреблением: так, иноязычное происхождение составляющих большинства терминов (семафор, интенция и т.д.), с одной стороны, задает основной образ значения («носитель знака», «замысел, намерение»), а с другой – выводит термин из контекста слов русского языка, что позволяет придавать им специальные условные значения. Поэтому «этимологическое» толкование термина возможно, но ограничено его дефинитивным значением.

2. Если имя понимается в тесной связи с предметом мысли, неправильно использование в том же смысле производных слов, поскольку слово имеет так называемые коннотативные, то есть дополнительные и связанные с другими словами значения, а каждое производное слово потому и является словом, а не формой того же слова и имеет иное значение. Поэтому Цицерон в цитированном примере и говорит «по моему мнению». Так, имеется слово «желать» и производные «желание», «желательный», «желанный», которые будут иметь каждое особое значение: выражения «желательный гость» и «желанное значение доверительного интервала» приобретают явно ироническую окраску.

3. Поскольку фигура этимологии часто используется при переименовании различных предметов, следует учитывать языковые и социальные последствия такого переименования. Так, эвфемистические переименования слов, обозначающих неприятные вещи или ассоциации, как правило, приводит к умножению слов с таким сниженным или неприятным значением: в последовательном ряду эвфемизмов «нужник», «уборная», «сортир», «туалет», «ватерклозет», по-видимому, не приобрело специфических коннотаций только слово «туалет», которое в повседневном употреблении заменяет другие слова этого ряда.

Сравнительные топы

Сравнением называется ход мысли, состоящий в определении тождества или различий свойства или ряда свойств двух или нескольких предметов и в утверждении или отрицании на этом основании тождества других свойств.

Сравнение предполагает, что признаки, по которым сравниваются предметы, установлены, по крайней мере для одного из них. Операция сравнения включает, во-первых, основание сравнения (в виде утверждаемой или предполагаемой идентичности признаков или однородности объектов), поскольку сравниваемые объекты должны обладать определенным подобием или сходством; во-вторых, оценку того, что сравнивается, поскольку одному из членов срав­нения отдается предпочтение на том или ином основании.

На основе сравнения строятся аргументы следующего вида: если такие-то признаки или качества А тождественны таким-то признакам или качествам В и тождественные признаки или качества связаны с некоторой третьей группой признаков А, то последние также должны принадлежать и В. Если А подобно В в некотором отношении, то А можно в данном отношении рассматривать как В; если А, подобный В в таком-то качестве, обладает этим качеством в большей (меньшей) степени, то А ценнее В (в положительном или отрицательном смысле).

Например, кто лучше, лошадь или обезьяна? Лучше то, что подобно лучшему. Человек лучше осла. Лошадь подобна ослу, а обезьяна подобна человеку, следовательно, обезьяна лучше лошади. Но лучше то, что подобно лучшим качествам худшего, а не худшим качествам лучшего. Лошадь подобна лучшим качествам осла (постоянство, выносливость, трудолюбие), а обезьяна подобна худшим качествам человека (непостоянство, капризность, лень). Поэтому лошадь лучше обезьяны[36].

Сравнения и сопоставления основаны на полном или частичном отождествлении, поэтому топ тождества является основанием всех операций сравнения. Когда сравниваются объекты, то обнаруживаются их общие черты, которые абстрагируются (отвлекаются) от самих этих объектов и представляются в виде смысловых конструкций, применимых к конкретному материалу.

Тождество

Тождеством в формально-логическом смысле называется равенство предмета самому себе: А = А. Под тождеством понимается также идентичность двух или нескольких предметов, имеющих общие признаки, качества или свойства, на основе которых эти предметы рассматриваются как взаимозаменимые или находящиеся в отношении обозначения.

Закон или принцип тождества является обязательной основой логики, поскольку предполагает постоянство и самотождественность переменных при формальных операциях. Однако в силу того, что риторическая аргументация имеет дело со словами естественного языка, помещенными в различные смысловые контексты, требование тождества ослабляется и практически не выполняется для слов – терминов риторических аргументов. В практике риторической аргументации утверждение тождества связано с отвлечением от тех или иных компонентов значения слова или словосочетания, но эта абстракция, даже в конвенциональной философской или юридической аргументации устанавливается приблизительно, вплоть до отрицания самотождественности предмета мысли.

[3.27.] «Для вас, господа присяжные заседатели, как для судей совести, дело Наумова очень мудреное, потому что подсудимый не имеет в своей натуре ни злобы, ни страсти, ни корысти – словом, ни одного из тех качеств, которые необходимы в каждом убийстве».

(А→A) Ù (A→H) Ú (A→ K)Ú (A→ L) Ù (~A Ù ~H Ù ~L) Þ A ¹ A.

Если из А следует А и если из А следует H, и из А следует K, и из А следует L и А, L, H не имеют места, то, следовательно (по правилу контрапозиции), А не тождественно А, что противоречит посылке, то есть закону тождества.

Защитник утверждает, что убийство есть убийство и одновременно отрицает самотождественность убийства. Это становится возможным, поскольку возможна апелляция посылок риторического аргумента к различным топическим инстанциям, в данном случае к праву и морали: при апелляции к топам права деяние признается убийством, а при апелляции к топам морали (к «суду совести») данное убийство в юридическом смысле не является убийством в смысле моральном. Это прарадоксальное отношение часто выражается фигурой разделения с возвращением: всякое убийство – преступление, но бывают убийства и убийства: одни убийства такие-то, а другие – такие-то … В риторической аргументации обнаруживается градация тождества от полной идентичности до антонимии, которая выражается и обосновывается посредством ряда технических приемов.

Сведение и разведение данных. В риторическом дискурсе происходит постоянное обращение слов и значений. Слова объединяются в группы различного рода по общности тех или иных компонентов значения, которые представляются существенными для поставленных целей, или, наоборот, обособляются или противопоставляются там, где стоит задача противопоставить соответствующие предметы мысли. При этом широко применяется топическая категория тождества, посредством которой и производятся сведение в один смысловой комплекс или разведение слов-концептов. В этом плане слова-концепты, как «свобода», «жизнь», «сострадание», «справедливость», «тирания», «демократия», «национализм», «патриотизм» и т.п. уподобляются упаковочной таре, в которую вкладываются самые различные предметы – смыслы или лексические понятия.

Операции со словами, связанные с утверждением или отрицанием тождества предметов, обозначаемых ими, предстают (1) как сведение или разведение самих по себе понятий и категорий; (2) как идентификация предметов мысли, обозначаемых словами, по данным – признакам, свойствам, обстоятельствам, и т.д. Действительно, одно дело – обсуждение понятия закона, а другое дело – обоснование идентичности почерка в отношении определенного лица, но и в том и в другом случаях на деле приходится устанавливать значения слов «закон» и «почерк», поскольку денотат – предмет, обозначаемый словом, и десигнат, то есть означаемое, лексическое значение, тесно связаны. От того, как мы понимаем слово «почерк», будет зависеть то, какие особенности почерка – наклон, вес, дукт, связность и т.п. – мы будем принимать в качестве критерия отождествления лиц, написавших конкретные документы. Для сведения и разведения значений слов используются различные техники.

Определение как логическая операция устанавливает тождество определяемого и определяющего, поскольку тождество предполагает обратимость: если, допустим, «медицина есть искусство, имеющее своим предметом человеческие тела, а целью – здоровье» (св. Иоанн Дамаскин), то «искусство, имеющее своим предметом человеческие тела, а целью – здоровье», есть медицина и только медицина.

Но уже в определении как форме риторического аргумента можно видеть особенности, ослабляющие самотождественность термина аргументации.

[3.28.] «Пусть же рассмотрит человек всю природу в ее высоком и полном величии; пусть перенесет свой взор с низших окружающих его предметов к тому блестящему светилу, которое подобно вечной лампаде, освещает вселенную. Земля покажется ему тогда точкой в сравнении с необъятным кругом, описываемым этим светилом, пусть он подивится тому, что этот необъятный круг, в свою очередь, не больше как очень маленькая точка в сравнении с путем, который описывают в небесном пространстве звезды. Но когда взор его остановится на этой грани, пусть воображение уходит дальше: скорее утомится оно, чем истощится природа в снабжении его все новой пищей. Весь этот видимый мир есть лишь незаметная черта в обширном лоне природы. Никакая мысль не обнимет ее. Сколько бы мы ни тщеславились нашим проникновением за пределы мыслимых пространств, мы воспроизведем лишь атомы в сравнении с действительным бытием. Эта бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность нигде. Наконец, самое осязательное свидетельство всемогущества Божия это то, что наше воображение теряется в этой мысли»[37].

Обращает на себя внимание примечание издателя (Э. Авэ): «Паскаль приспосабливается к прежнему воззрению, по которому солнце и звезды обращаются вокруг земли» (с.63), свидетельствующее о мировоззренческой традиции логического универсализма в толковании классиков XVII века. Научные взгляды Паскаля на строение вселенной здесь не имеют значения. Паскаль изображает позицию, перспективу и сменяющиеся планы видения человеком картины вселенной. Недаром он говорит о воображении. Этот взгляд создает зрительный мифологический образ бесконечной сферы и рождающуюся из него мысль, которая и формулируется в определении. Само определение служит посылкой аргумента к аудитории и выражает самоочевидность бесконечности и сферичности вселенной с позиции наблюдателя, для которого солнце всходит и заходит и звезды движутся по небесному своду. Словесный ряд определения создает образ бесконечности, в котором теряется «наше воображение». Поэтому определяемое – вселенная – тождественно определяющему лишь условно, на уровне образа в душе наблюдателя.

Словесный ряд в риторических определениях часто принимает оценочные значения, и сами определения, сохраняя схему, преобразуются в синтаксическом отношении.

[3.29.] «Бесформенная, лишенная иной цели и смысла, кроме неограниченного расширения, лихорадочная деятельность уже несколько веков, как захватила человечество. Она получила название «прогресса» и на некоторое время стала чем-то вроде суррогата религии.»[38].

В примере [3.29.] определяется значение, которое акад. И. Р. Шафаревич придает слову «прогресс». Это так называемое номинальное определение. Оно содержит слова с оценочным значением, поскольку оценка является основной целью определения как риторической фигуры. Но при этом схема сохраняется полностью: общее в определяющем – «лихорадочная деятельность», видовое отличие – «бесформенная, лишенная иной цели и смысла, кроме неограниченного расширения», а порядок следования элементов определения меняется: определяющая часть вынесена в начало, а определяемая завершает конструкция. Здесь имеет место переодевание аргумента. В отличие от предшествующего примера, в примере [3.29.] представлена точка зрения не всякого наблюдателя, но именно акад. И.Р. Шафаревича, оценивающего прогресс с личной позиции. Очевидно, что автор не конструирует понятие прогресса, а характеризует его, для чего и использует номинальное определение как форму посылки.

Итак, в реальной практике определений в риторической прозе тождество может быть частичным и условным, а сами по себе определения как способ установления тождества имеют значение в конкретном контексте, за пределами которого те же понятия могут получить иные толкования.

Тавтология и антонимия представляют собой приемы отождествления и разведения данных. Инструментами, которые используются для сведения и разведения значений, являются риторические фигуры, позволяющие противопоставлять различные значения одного слова и объединять значения разных слов.

Так, тавтология с разведением понятий выступает в виде фигуры различения.

[3.30.] «Теперь на Украине каждая банда избирает себе кличку, одна свободнее другой, одна демократичнее другой, и в каждом уезде – по банде»[39].

Тавтологическое отождествление («банда есть банда») выделяет те признаки значения слова, которые представляются несущественными, и устанавливает самотождественность предмета мысли на основе лексического понятия. Тавтологией высказывание организуется как посылка с устойчивым значением терминов.

Но существует и тавтологическое разведение понятий, которое строится сходным образом, но при этом выносится за скобки общее значение термина – антанаклаза.

[3.31.] «Духовное значение имеет всякая война, ибо всякая война есть потрясение, испытание и суд для всей жизни народа, который в ней участвует, а следовательно, и для ее духовных сил. Однако если всякая война есть потрясение, испытание и суд для жизни народа, то не всякая война есть правая для того народа, который в ней участвует. Воюя, народ может быть прав и не прав; и война его будет иметь духовное оправдание лишь в том случае, если он прав, воюя»[40].

Получается конструкция следующего вида. Для А существенны значимые свойства. А есть А, поскольку любое А имеет свойство z. Но есть А₁, имеющие свойство z, х, и А₂, имеющие свойства z, у. Свойство х – положительное или значимое, свойство у – отрицательное или незначимое, поэтому истинное А = А₁, но не А₂. Этим приемом отождествления термина высказывание также преобразуется в форму, удобную для использование в качестве посылки.

При этом значение противопоставленных категорий («справедливая война» и «несправедливая война» в примере [3.31.]) может устанавливаться, то есть самоотождествляться через антонимию («жизнь – смерть»).

Для сведения противопоставляемых значений используется оксюморон, в основе которого («живой труп», «горячий снег») лежит антонимия определяемого и определяющего элементов конструкции.

[3.32.] «Вот в чем состоит духовный суд, перед которым война ставит человеческую душу. Стоит ли жить тем, чем мы живем; стоит ли служить тому, чему мы служим? Война, как ничто другое, ставит этот вопрос с потрясающей силой и вкладывает в него глубокий ответ: «жить стоит только тем, за что стоит и умереть». Ибо смысл войны в том, что она зовет каждого восстать и защищать до смерти то, чем он жил доселе, что он любил и чему служил. Что бы ты доселе ни делал, чем бы ни занимался, чему бы ни служил – словом, чем бы ты ни жил, умей умереть за то, чем ты жил. Этим война ставит перед человеком начало ответственности: каждый отвечает за то, чем он жил и как он жил»[41].

Получается конструкция, которая создает видимость логического парадокса, но на самом деле таковым не является. А® С Ù В®С (если стоит умереть, то во имя некоторой идеи, и если стоит жить, то во имя некоторой идеи). Следовательно, А Ú В ® С (если стоит жить или умереть, то во имя некоторой идеи); следовательно ~ С ® ~ А Ù ~ B (если нет некоторой идеи, но не стоит ни умирать, ни жить). Но если представить отношение следования в обратном порядке: С ® А Ù В, то при А® ~ В (если умереть, то не жить), получается парадокс, приводящий к логически недопустимому утверждению А º ~ А (А тождественно своему отрицанию). Но на самом деле парадокcа нет, поскольку значения жить и умереть определены на разных временных интервалах и без жить неопределимо умереть. Это совмещение противоположных направлений логического следования достигается построением фразы «жить стоит только тем, за что стоит и умереть», которое и создает видимость паралогизма.

Разводящая и сводящая аргументация с использованием топа тождества существенно различаются в зависимости от того, обсуждается тождественность понятия или факта. При обсуждении тождественности понятий или значений терминов как таковых обычно используются аргументы, посылки которых апеллируют к строению схемы аргумента, к его логической форме, поскольку сами определения представляются конвенциональными. При обсуждении тождественности лиц и фактов, то есть при идентификации аргументы обычно апеллируют к категориям здравого смысла, то есть к обстоятельственным топам. Сравнения основываются на трех правилах – правиле справедливости, приавиле транзитивности и правиле рефлективности (обратимости).

Правило справедливости. Это и последующие два правила используются для сравнения и оценки действий в зависимости от отношений и состояния лиц, действия совершающих, или лиц по совершаемым ими действиям.

Правило справедливости означает, что равнозначные (подобные и равные) категории должны оцениваться одинаково, неравнозначные категории (подобные, но не равные) должны оцениваться в меру их количественного различия, несравнимые категории должны рассматриваться исходя из различных норм. Правило справедливости логически выражается законом дистрибутивности: A Ù (B Ú C) ® (A Ù B) Ú (A Ù C). Краткая юридическая формулировка правила справедливости suum сuique tribuere –– “отдавать каждому свое”: “Правосудие есть неизменная и постоянная воля предоставлять каждому его право – “ius est voluntas suum cuique tribuens”[42].

[3.33.] «Где причина неравенства человеческих состояний? Во-первых, в неравенстве и разнообразии способностей, получаемых людьми от природы. Один родится с отличными умственными способностями, другой с средними, а третий с слабыми. Один, получив богатые способности души, не имеет крепких сил телесных, другой обладает преимущественно последними. Таким образом, степенью и родом способностей каждого человека определяется его призвание к общественной деятельности и намечается свойственный ему род занятий и труда, так что человек, взявшийся за дело не по способностям, оказывается не на своем месте. Человек отличного ума является руководителем других, люди среднего уровня дарований его сотрудниками и помощниками, остальные же только практическими исполнителями чужой воли; поставьте все наоборот, – извратится совершенно порядок общественной жизни.

Правда, что в распределении должностей и преимуществ бывают злоупотребления, что иногда люди даровитые к занятию высших должностей встречают препятствия и затруднения; но отсюда происходит только обязанность мудрого правительства эти злоупотребления преследовать и препятствия устранять, а общие законы распределения должностей по способностям остаются неизменными. Массы людей, не признающие себя по самомнению на все способными, при нравственной честности и скромности всегда в этом отношении справедливы: они всегда выдвигают вперед и окружают почестями и удобствами жизни людей, которые руководят ими, заботятся о них, благоустрояют их жизнь Как ни объясняйте эту неравномерность в распределении дарований, наследственным ли повреждением людей и размножением между ними пороков, как учит Божественное Откровение, или какими другими причинами, – самое положение дела остается неизменным. Как сказал Господь Иисус Христос за две тысячи лет, что мы по своей воле, вопреки природе не можем у себя сделать ни одного волоса белым или черным и привить себе росту на один локоть (Матф. 5, 16. 6, 27), так и остается доселе. Каким же образом уравнять общественные права и преимущества людей, когда нельзя уравнять способностей, а за ними успехов и заслуг?»[43].

В тексте, из которого заимствован пример, различается абсолютная справедливость Бога, сотворившего всех людей равными в отношении спасения, и относительная справедливость человека, которая исходит из возможностей оптимальной организации общества при реальном неравенстве людей – следствии первородного греха. Но принцип остается постоянным: равнозначные предметы рассматриваются одинаковым образом, неравнозначные – в соответствии со степенью различий их значимости. Для принципа справедливости характерны количественное соотношение и мера. Это означает, что в качественном отношении они представляются однородными и поэтому сравнимыми количественно, а также, что распределение по значимости требует меры. Мера и количественное различие, создающие неравенство, и являются предметом обсуждения.

Обратимость. Если два лица подобны, то есть относятся к качественно однородным категориям, то оценка действия каждого из них в отношении другого предполагает такую же оценку аналогичного ответного действия: aRb→ aRa Ù bRb.

[3.34.] «Наш закон знает «необходимую оборону», он позволяет с оружием в руках защищать свою жизнь, здоровье, свободу. Правда, в законе нет, к сожалению, специального указания на право защиты таким же путем своей чести. Но вы, вероятно, согласитесь со мной, что удар, сбивающий вас с ног, удар, за которым вы не знаете, последует ли тотчас же другой, еще более сильный, и притом со стороны человека, заведомо для вас обладающего феноменальной физической силой и вдобавок носящего всегда в кармане револьвер, – такой удар, нанесенный вам притом изменнически, когда вы еще не разглядели противника, заключает в себе элементы не простого оскорбления и насилия, а явной, реальной угрозы не только вашей чести, но и вашей телесной неприкосновенности, вашему здоровью, если не самой жизни. На такой удар, как на нападение дикого зверя, законный ответ – пуля, если, по счастью, имеется при себе револьвер».

Основа применения правила обратимости, содержащегося в законе о необходимой обороне, – обоснование необходимости ответного действия, которое строится путем: 1. утверждения угрозы жизни; 2. путем идентификации противной стороны с «диким зверем». Правомерность самого выстрела, как «законного ответа» обосновывается угрозой повторного нападения, опасного для жизни.

Транзитивность. Если два деятеля подобны в каком-либо отношении, то действие одного из них, будучи направлено на другого, оценивается таким же образом, как аналогичное действие любого из них, направленное на третье лицо. Если хорошо, что А благотворит В, то хорошо, если В благотворит С, и хорошо, если А благотворит С: ((aRb) Ù (bRc)) → (aRc).

На основе топа транзитивности строятся модели и антимодели. Модель есть образец правильного решения или действия в определенной ситуации. Антимодель есть образец неправильного действия, который, однако, содержит указание на характер противоположного, то есть правильного действия.

[3.35.] «Кто отыскивает только монашествующих, хочет оказать добро только им одним, и между ними еще делает различие и говорит: «Если он недостоин, если он не праведен, если он не творит знамений, я не подам ему руку помощи», – тот отнимает самую главную часть у милостыни, и все остальное со временем также уничтожит; напротив того, истинная милостыня тогда и бывает, когда она оказывается грешникам или виновным; милосердие в том и состоит, что милует не тех, которые исправны, а тех, которые согрешили. А чтобы ты убедился в этом, послушай, что говорит Христос в притче: «Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один левит шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо; так поступил и некоторый священник и прошел мимо; но после них шел один самарянин и оказал великое сострадание к несчастному: он обвязал раны его, возлил на него масло, посадил его на осла, привез в гостиницу и сказал ее содержателю: «Попекись о нем и, – заметь великую любовь, – если что более издержишь, я отдам тебе». Затем Христос спросил: «Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?» И когда законник отвечал: «Оказавший ему милость», тогда Он сказал: «Иди, и ты поступай так же» (Лк. 10, 30-37). Заметь эту сказанную Господом притчу: не сказал Он, что иудей самарянину, но самарянин оказал такое милосердие. Отсюда мы научаемся, что должно заботиться о всех равно, не присным только себе делать добро, а о других не думать. Так и ты: когда увидишь кого-нибудь страждущим, не исследуй о нем ничего – он имеет право на помощь уже потому, что страдает»[44].

Схема аргумента – приведенная выше аксиома транзитивности.

Модель, как в [3.35.], представляет собой конкретное повествование о некоем событии, реальность которого, как правило, не имеет значения. Это событие может толковаться различным образом, поскольку на место действующих лиц, в принципе, подставляются любые переменные, но, главное, – притча предполагает транзитивность, поскольку в отношении ее содержания возможные переменные, то есть роли (разбойников, путника, самарянина, левита, священника, хозяина гостиницы и т.д.) предстают как идентичные в определенном отношении. Так, в толковании притчи о милосердном самарянине в качестве самарянина обычно выступает Иисус Христос, а в качестве путника – любой, в том числе и те, к кому обращена притча. В таком случае, наряду с другими обстоятельствами, подчеркивается и транзитивность сюжета.

В примере [3.35.] имеется и антимодель – изображение противоположного поведения в тождественной ситуации, которое тем самым возбраняется. При этом как модель, так и антимодель имеют общие элементы в виде, в данном случае, оппонента и левита со священником, которые также могут отождествляться как образцы такого неправильного поведения.

Модели представляют собой особый разряд топов: в примере модель является посылкой аргумента. Число таких моделей в духовной культуре велико, но ограничено. Например, пословицы и мифы являются моделями, в той мере, в какой они описывают некие конкретные ситуации: не в свои сани не садись, снявши голову, по волосам не плачут и т.п. Имена-элементы моделей, как Милосердный самарянин, выступают, соответственно, как символы и часто становятся топонимами или прагманимами[45], как, например, парижская больница Samaritain. В таких случаях прагманимы выступают в качестве элементов сложных комплексных семиотических систем, в которых название становится посылкой аргумента, а выводом – образ деятельности организации или учреждения. Система таких топонимов и прагманимов образует комплексную модель образа деятельности общества.

Сравнение: большее – меньшее

Количественное сравнение (сравнение в собственном смысле) основано на однородности сравниваемых объектов, тождестве их природы и идентичности основных свойств. Поэтому сравнение предполагает использование признаков или качеств, которые наличествуют в предметах сравнения, но могут иметь различную степень интенсивности и поэтому могут рассматриваться как величины. Количество предполагает меру как норму сравнения.

Степень проявления сравниваемого качества в предметах может оцениваться положительно или отрицательно, тогда в первом случае лучшим будет большее, а во втором – меньшее. “Кто недостоин низшего звания, тот еще более недостоин высшего звания”[46].

[3.36.] «Каждое явление живой действительности, носящее на себе хотя бы только внешние признаки нарушения писанного закона, становится достоянием юристов, подобно тому как мертвое тело, найденное при сомнительных условиях, – достоянием полицейских врачей и хирургов. Нет нужды доказывать, что смерть явно последовала тот удара камнем в голову, хирург вскроет и грудную полость, распотрошит все внутренности, чтобы убедиться, что легкие и сердце, и печень на своем месте. Его нож, пила и скальпель не угомонятся до тех пор, пока не кончится вся эта круговая печальная, нередко совершенно бесцельная работа. Мы, юристы, от хирургов отличаемся разве только тем, что оперируем не над трупом, а над живым организмом, в котором бьется и трепещет еще живое сердце».

Пример[3.36.], в отличие от последующего примера [3.37.], содержит сравнение, поскольку смысл вывода энтимемы – ответственность юриста, имеющего дело с судьбой живого человека, выше ответственности прозектора, имеющего дело с трупом.

Подобие

Подобие есть сходство объектов, обладающих одинаковыми свойствами, качествами, признаками или образом действия. На топе подобия основаны сопоставления. При сопоставлении учитываются не количественные характеристики, но только наличие или отсутствие тех или иных особенностей – качеств или свойств, поэтому сопоставляться могут не только однородные, но и разнородные объекты.

[3.37.] «Но, быть может, вы остановитесь на такой мысли: «Если бы Наумов, не помня себя, и начал убийство, то – будь он человек добрый, – он при первой струе крови изо рта Чарнецкой остановился и опамятовался.. Он пришел бы в отчаяние и не довершил своего деяния с помощью полотенца. Здесь уже виден человек сознательно злобный».

Нет, господа присяжные заседатели, это неверно. Вы были бы правы, если бы судили человека вспыльчивого. Но Наумов не такой. Он очень добр, он, по выражению Авдотьи Сивой, «тише ребенка». Его терпимость к Чарнецкой была тугая, завинченная очень крепко. Ибо эта терпимость вдруг, в одну секунду, исчезла, перевернув в его сердце все, чем он до этой секунды жил. В таких случаях возбуждение не может пройти скоро – слишком большая глубина затронута в человеке. Все равно как в будильнике: ведь там в известную секунду ничтожный крючок соскакивает и пружины… не успеешь глазом моргнуть, так это скоро делается… А послушайте затем, как долго и упорно гремит будильник! И чем туже была закручена пружина, тем дольше продолжается звон. Так и здесь: слишком глубоко сидели в Наумове доброта и смирение. Соскочив с такого стародавнего пути, не скоро сумеешь вернуться на свое место…»

Схема основана на правиле транзитивности: ((ARB) Ù (B ® C)) ® ARC.

Вывод примера [3.37.] содержит качественное отношение: образ действия психики человека тождествен действию будильника. В отличие от сравнения сопоставление не транзитивно. Действительно, если А больше В, а В больше С, то А больше С. Но если самолет подобен орлу (так как оба летают), а пушка подобна самолету (так как они являются тепловыми машинами), то из этого не следует, что пушка подобна орлу. Вывод аргумента, построенного на сравнении, качественной аналогии, дает качественную характеристику предмета, а построение сопоставительного ряда строго следует содержанию основания сопоставления.

Противное

Противопоставлением называется сравнение или сопоставление объектов по свойствам, признакам или качествам, которые выступают как взаимно отрицающие или несовместимые, или самих таких взаимоотрицающих особенностей.

Члены противопоставления могут обладать каждый своими особенностями: Иван – брюнет, а Петр – блондин, качества природные и привходящие. У одного из них может наличествовать особенность, отсутствующая у другого: кротость или свирепость, разум или отсутствие разума. Противопоставляемое качество может быть основано на несовместимости сущностных особенностей или степени качества или признака, которые могут присутствовать в различной степени, поэтому противопоставление может быть количественным и качественным.

[3.38.] «Общество состоит из лиц, а потому лицо естественно составляет первый предмет исследования.

В физическом организме мы можем изучать строение и функции целого независимо от тех клеточек, из которых оно слагается; но в обществе устройство и деятельность целого определяется разумом и волей тех единиц, которые входят в его состав.

Последние не связаны друг с другом какой-либо физической связью; каждое лицо живет отдельно, своей самостоятельной жизнью, как единичный центр, находящийся в постоянно изменяющемся взаимодействии со всеми другими. Они не связаны общим животным инстинктом, как общества пчел или муравьев, в которых отдельные особи не имеют значения и все движется совокупными инстинктивными стремлениями, вложенными в них природой и не подлежащими изменению. В человеческих обществах главными определяющими факторами жизни являются не слепые инстинкты, а разум и воля, которые, по существу своему, принадлежат не безличному целому, а отдельным особям. Не общество, а лица думают, чувствуют и хотят; поэтому от них все исходит и к ним все возвращается.

Если в физическом организме изучение строения клеточек составляет необходимую научную основу биологических изысканий, если в обществах животных мы должны изучить функции и строение отдельных единиц прежде нежели заняться наблюдением совокупной их жизни, то в отношении к человеческим обществам это вдвойне необходимо. Здесь лицо составляет краеугольный камень всего общественного здания; не зная природы и свойств человеческой личности, мы ничего не поймем в общественных отношениях. Она поэтому должна составлять первый предмет исследования»[47].

Схема та же, что и в предшествующем примере.

В примере [3.38.] содержатся противопоставление личности человека биологической единице – клетке или особи – и сравнение оснований изучения биологической единице и личности человека. Противопоставление имеет качественный, а сравнение – количественный характер.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru