Мигель де Унамуно
Заведующий кафедрой греческой филологии, ректор Саламанкского университета – одного из самых авторитетных в Испании, Мигель де Унамуно очень не любил «приличия»: «Приличие –маска серьезности на людях, пустых по сути», - писал он в эссе «Спустившись с гор», радостно добавляя: «…Какое облегчение, какое глубокое ощущение первородной свободы несут с собой… прогулки в горы и поля, когда, отбросив всякие приличия, человек предается ребячествам!».
«Спустившийся с гор», баск Мигель де Унамуно не вошел в историю испанской литературы: он бесцеремонно вторгся в ее пределы, почти до основания разрушив воздвигнутые из «стилей», «жанров», «композиционных приемов», «тропов» и «образов героев» устои литературности – стены, отделяющие мир «изящной словесности» от многообразной, драматически-напряженной и неуловимой жизни человеческого духа. Произведения Унамуно, которые называют «романами» или «повестями» (вследствие их компактного размера) – «Любовь и педагогика» (1902), «Туман»(1914), «Авель Санчес» (1917), «Тетя Тула»» (1921), «Святой Мануэль Добрый, мученик» (1931) – вовсе не «романы» в том понимании этого слова, которое утвердилось в западноевропейской литературе во второй половине XIX столетия: в них нет стремления к «правдивому», объективному изображению действительности, детализованных описаний, создающих у читателю иллюзию приобщения к реальности (при том, что Унамуно – эссеист с захватывающей пристальностью описывает быт горных селений Эстремадуры и Бискайи, рыбацких селений севера Португалии, магическую красоту древних кастильских городов). В «ниволах» Унамуно – именно так писатель называл свои романы, «ребячливо» коверкая слово «novela» (исп. роман), - нет и психологического анализа, базирующегося на причинно-следственной обусловленности поведения персонажей (средой, происхождением, воспитанием), нет традиционных характеров, а, главное, в них нет увлекательной фабулы, крепко сбитого сюжета. Все это Унамуно относил к внешнему, а его лозунг был «Внутрь!»: «внутрь» реальности, «внутрь» человеческого сознания. «В подлинном творчестве, - писал Унамуно в прологе в «Трем назидательным новеллам», опубликованным в 1920-м году (а надо заметить, что «романы» Унамуно и его «новеллы» мало отличаются друг от друга: и те, и другие близки к тому, что в России называют «повестью»), - есть реальность внутреннего содержания, вырастающая из акта созидания и воли. Поэт не создает своих творений, живых творений по методу так называемого реализма. Типы, изображаемые реалистами, - это всегда облаченные в платья марионетки, приводимые в движение веревочками и заключающие у себя в груди фонограф, который воспроизводит слова и фразы, подслушанные… на улицах, площадях или трактирах». Герои произведений Унамуно – не подсмотренные писателем в обыденной жизни типы, и даже не индивидуальности, но – личности в унамуновском понимании этого слова,, «носители идеала и воли» – воли быть тем, кем они хотели бы стать, люди, утверждающие свое право быть самими собой в борьбе с волениями других людей (в том числе автора и читателя), с бренностью своего существования. Поэтому Унамуно называл своих персонажей «агонистами» (от греч. агон – борьба) – теми, кто постоянно находятся в состоянии агонии – между жизнью и смертью, верой и сомнением, надеждой и отчаянием. Образцовый герой-агонист в глазах Унамуно – это сельский идальго Алонсо Кихано, ставший – вопреки всем преградам и воле самого Сервантеса (как думал Унамуно) – истинным рыцарем Дон Кихотом Ламанчским (об этом гооврится в эссе «Жизнь Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу, объясненная и прокомментированная Мигелем де Унамуно», 1905). Но «личностями» могут стать и… идеи, наделенные волей к самоосуществлению, к воплощению в судьбах конкретных людей. С этой точки зрения проза Унамуно очень близка прозе Достоевского, одного из его любимых писателей. Как и герои русского романиста, герои-идеологи Унамуно много говорят, обо многом спорят, мучительно размышляют над каждым своим поступком. Они – и Дон Кихоты, и Гамлеты в одном лице. Ведь желание человека быть кем-то может сочетаться с желанием кем-то не быть: не быть игрушкой в руках других людей, инструментом осуществления чужих планов. Говоря словами Гамлета, человек может желать не быть «флейтой», на которой играют другие. Гамлетовские слова рефреном звучат в самом романе Унамуно «Туман» – одном из первых - наряду с «Улиссом» Джойса, «Петербургом» Андрея Белого – европейских романов XX столетия. Вместе с тем, создавая “Туман”, Унамуно явно оглядывался и на “Дон Кихота” Сервантеса, соединяя комическую, почти что фарсовую фабулу с “трагическим чувством жизни”.
Герой-агонист “Тумана” – сеньорито (“барчук”) Аугусто Перес ведет обеспеченную родительским наследством праздную созерцательную жизнь. Символ этого бессмысленно-бесцельного существования героя – его одинокие прогулки в тумане, окутавшем город, в тумане бытия. Аугусто живет как бы во сне, который, в свою очередь, снится автору-творцу-романа, снится читателю (Унамуно варьирует классическую тему испанской барочной литературы “Жизнь есть сон”). Из сна бытия-небытия Аугусто выводит влюбленность в молоденькую эмансипированную Эухению, учительницу мухыки, ненавидящую …. музыку: Эухения смотрит на вещи вполне прагматически, не-музыкально. Она использует влюбленного в нее Аугусто для устраивания своего семейного счастья с совсем другим человеком, притворяясь (здесь-то и начинается фарс-розыгрыш), что согласна выйти за Аугусто замуж. Когда же растроганный Аугусто устраивает, как ему думается, отвергнутого Эухенией Маурисио на службу и выкупает у заимодавца дом Эухении, ловкая парочка сбегает из города. Униженный и оскорбленный Аугусто (Эухения-таки сыграла на нем свою музыку!) умирает, покончив жизнь самоубийством весьма своеобразным и даже смешным образом (от объедания!): иакова воля автора, с которым герой “Тумана” встречается накануне смерти в его кабинете в Саламанке. Узнав от автора, что он – всего лишь вымышленный персонанаж вымышленного текста – романа, “ниволы”, обреченный на смерть, Аугусто, подобно ветхозаветному Иову, восстает против своего творца: “…Значит, я должен умереть выдуманным персонажем? – заявляет Аугусто сеньору Унамуно. – Хорошо же, дорогой мой создатель дон Мигель, вы тоже умрете, вы тоже. И вернетесь в ничто, откуда вышли… Бог перестанет видеть вас во сне! Вы умрете, да, умрете, хотя и не желаете того; умрете вы и все, кто читает мою истроию, все до единого! Вымышленные существа, как и я…!” Философия существования, исповедуемая Унамуно, стирает границу между вымыслом и реальностью, между сном и жизнью: умерший Аугусто еще не раз будет являться Унамуно во снах – во сне его жизни, во сне жизни его читателей. (Позднее аргентинский писатель Х.Луис Борхес использует этот мотив “Тумана” в рассказе “Круги руин”). Единственной достоверной реальностью для героев Унамуно, рафно как для их создателя, и для читателю, которому произведения Унамуно адресованы, является реальность сознания: сознания Аугусто, сквозь затуманенную призму мировосприятия которого движется унамуновское повествование, сознания дона Мигеля, его творца, трагическое и шутовское одновременно: автор “Тумана” озорно провоцируюет читателя на то, чтобы расстаться с отстатками уверенности в собственном существовании.. Конечно, читатель-скептик и рационалист воспримет все рассказанное в “Тумане” как фантастический гротеск, увенчанный “погребальным словом вместо эпилога”, произносимым собакой Аугусто Орфеем. Но читатель–агонист найдет в истории Аугусто Переса историю личности, утвердившей себя в своем, пускай и не осуществишемся, волении не быть тем, кем хотели бы сделать тебя другие, личности маленького человека, достойной читательского сочувствия и читательской любви.
Диалоги-диспуты Аугусто и дона Мигеля свидетелствуют о том, что сам Унамуно сознавад масштабность собственной личности, собственного “я”, вопреки собственным замыслам подавляющего воли сотворяемых им вымышленных существ. Унамуновское “я” вольготнее всего себя ощущало в жанре эссе, где все вращается вокруг авторского “я”, или в лирике – форме перволичного высказывания по определению. Поэтому Унамуно-прозаик нередко прибегает к таким формам построения повествования, которые бы заранее исключали авторское присутствие: к сплошному диалогу, едва оконтуренному авторскими ремарками (здесь проза Унамуно плавно перетекает в его драматургию), к исповеди, запискам, письмам введенного в текст героя-повествователя.
В форме записок интеллигентной прихожанки деревенского прихода, в котором служил Мануэль Добрый, построена и повесть “Святой Мануль Добрый, Мученик” (1931). Ее действие разворачивается в испанском “граде Китеже” - селе Вальверде-де-Лусерна, поднятом воображением писателя со дна вполне реального горного озеро, на берегах которого Унамуно отдыхал летом 1930 года. В романе село смотрится в воды озера, на дне которого продолжают звонить колокола легендарного затонувшего городка - его мифического “двойника”. Затонувшее село и село прибрежное – поэтический образ того, что еще в 1890-х годах Унамуно назвал “интраисторией”, то есть историей “внутренней”, потаенной, историей народа, живущего своей обыденной, подчиненной установленному испокон веку распорядку жизнью, скрытой от глаза официального историографа. Течение этой жизни, образ народного “мира” Унамуно пытался воссоздать еще в романе “Мир во время войны”, интуитивно почувствовав, что у Толстого слово “мир” имеет именно такой второй смысл. В “Святом Мануэле…” Унамуно возвращается от Достоевского – назад - к Толстому, сохраняя верность своей главной теме – теме жизни-агонии. Ее проживает герой романа – священник, утративший истинную веру, но продолжающий, борясь с собственным неверием, с именем Христа помогать своим прихожанам выносить все тяготы их многотрудного существования.
Но, в отличие Аугусто Переса, священник Мануэль в своей борьбе со сном жизни не одинок: с ним – за ним – его прихожане, народный мир, просвещенная часть этого мира, представленная Анхелитой (автором записок) и ее братом Ласаро, вернувшимся под влиянием Мпнуэля к оставленной некогда вере. Ласаро – двойник Мануэля ( персонажей-двойников можно найти почти в каждом произведении Унамуно!), повторяющий его во всем, вплоть до смерти, долженствующей стать уроком для всех жителей Вальверде: так умирают только искренне верящие в загробную жизнь (неслучайно дон Мануэль в откровенной беседе с Ласаро приводит слова одного из “вождей социальной революции” – “религия – это опиум для народа”). Жизнь Мануэля, ставшая мифом, продолжится в этих людях, в жизни Вальверде, эхом отразится в зеркале озера, смотрящегося в зеркало неба.
Ценность живой жизни, пускай это жизнь-сон, жизнь-игра, жизнь-фарс, настойчиво утверждается в прозе Унамуно 30-х годов. Два года спустя после журнальной публикации повесть “Святой Мауэль Добрый, мученик” была опубликована в книги “Святой Мануэль Добрый, мученик, и еще три истории”. В одной из этих “историй” – “Новелле о доне Сандальо, игроке в шахматы” Унамуно откровенне парафразирует Толстого, сведя героя-повествователя “с одним старым дубом”, почти мертвым, но еще зеленеющим на солнце, дубом-агонистом, отмеченным глубокой раной, позволяющей “заглянуть в его нутро”. “…Этот старый дуб почти примирил меня с человечеством”, - признается автор писем.
Самого Унамуно с человечеством примиряла и вера в будущие поколения испанцев, которые смогут победить испанский “маразм”.
“Эй, испанцы! Пробил час!
Солнцк свтит и для нас.
Настежь окна, души, двери;
Тень былого ь- не потеря,
Праха прошлого не даль.
Только будущее суще,
Сущи только смех грялущий
И грядущая печаль.
Здравствуй, завтрашее утро!…”
– писал Унамуно в стихотворении, адресованном Федерико Гарсиа Лорке в 1934 году. Оно было написано под впечатлением встречи “ саламанкского отшельника” в одном из испанских городов с труппой передвижного театра Лорки “Ла Баррака”. Актеры “Ла Баррраки” представляли для жителей мспанских городков и деревень интермедии Сервантеса и столь часто упоминаемую Унамуно пьесу Кальдерона “Жизнь есть сон”.
Два года спустя Лорка погиб. “Завтрашнее утро” Испании отсрочилось на долгие четыре десятилетия. Но сегодня строки Унамуно читаются как сбывшееся пророчество.
[На поля: Первый роман Унамуно - «Мир во время войны» (1897) - был создан, как видно и из его заглавия, под влиянием «Войны и мир» Л.Толстого, еще одного (наряду с Достоевским, датчанином С.Киркегором и норвежцем Ибсеном) - любимого писателя Унамумо. Толстой был очень близок Унамуно и в плане мировосприятия, и даже в плане судьбы. Как и «яснополянец» Толстой, Унамуно был человеком, вросшим в свое земное пристанище – небольшой университетский город Саламанку, расположенный на западе Кастилии, недалеко от границы с Португалией. Но родился и вырос Унамуно в Бильбао – столице Бискайи (Страны Басков). В Саламанку он приехал в 1891 году, получив по конкурсу место преподавателя греческого языка и литературы. Здесь он прожил всю свою жизнь – за исключением нескольких лет, проведенных в ссылке и в эмиграции (в Париже и на юге Франции) в годы диктатуры Примо де Риверы. Как и Толстой, Унамуно – отец многочисленного семейства (у него было восемь детей), пережил духовный кризис, связанный со смертельной болезнью маленького сына, в результате которого он отказался от своего юношеского богоборчества.Это случилось в год выхода в свет «Мира во время войны». Но к традиционному католицизму, к детской простодушной вере в Христа-спасителя, Унамуно так и не смог вернуться: до конца дней он мучительно размышлял на тему, сформулированную Толстым в «Исповеди»: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожился бы неизбежно предстоящей мне смертью?». Этой теме посвящены книги-эссе Унамуно «О трагическом чувстве жизни» (1913), «Агония христианства» (1924). Так или иначе она присутствует во всем, что вышло из-под пера саламанкского мыслителя – непосредственного предшественника экзистенциализма..
Как и Толстой, Унамуно был наделен огромным общественным темпераментом и нередко «не мог молчать», руководствуясь в своих суждениях, прежде всего, требованиями христианско-гуманистической этики, идеей справедливости (в том числе и справедливости социальной), чувством сострадательной любви к людям. Примыкая на протяжении своего жизненного пути к разным партиям и общественным движениям (от социалистов до фалангистов), причудливо соединяя в себе философа-персоналиста и утописта-коллективиста, Унамуно, тем не менее, мог бы повторить вслед за Данте : «Я – сам себе партия!». Устав от анархии, в которую погрузилась Испания после свержения монархии, он, было, поддержал Франко в его стремлении навести порядок в стране, но с ужасом отшатнулся от военных, избравших методом борьбы с безвластием расстрелы и массовый террор. Смещенный указом Франко с поста ректора университета, Унамуно умер от сердечного приступа в добровольном домашнем заточении 31 января 1936 года].
