Душа ребенка

Задумаемся – что же все-таки лежит в основе детской веры в Чудо? И ответ придет единственный и прекрасный. Любовь. Ибо что такое как не любовь – восхищение, радость, непосредственная открытость сердца красоте и добру, с готовностью раздать то, что тебя радует, восхищает, волнует – всем-всем, всему миру, без остатка?

Накануне рождественских праздников учительница младших классов подмосковной Лыткаринской школы М. А. Верговская предложила ученикам письменно ответить на вопрос: "О чем бы вы хотели попросить Бога и ангелов?"

Вот что написали дети:
"Боженька, сделай так, чтобы моя мама была счастлива" (Алла, 7 лет).
"Дай Бог, чтобы моя бабушка была здорова и чтобы мама никогда не плакала" (Аня, 8 лет).
"Я хочу, чтобы у моей мамы не болела голова" (Саша, 7 лет).
"Дорогой Ангел-хранитель! Я хочу, чтобы у моей мамы все было хорошо на работе" (Вика, 7 лет).
"Боженька, сделай так, чтобы папа и мама не ругались" (Боря, 7 лет).
"Боженька, сделай так, чтобы страшных болезней больше не было" (Саша, 8 лет).
"Сделай так, Господи, чтобы в нашей стране не было аварий. И чтобы никто не ругался матом" (Женя, 8 лет).
"Дорогой, уважаемый Ангелочек! Я очень хочу, чтобы никого не обижали" (Алина, 7 лет).
"Помоги мне, Боже. Дай, чтоб вся земля была богата. Пусть 2000 год будет счастливым" (Денис, 9 лет)
"Пусть папе и маме будут не так тяжело. Пусть мир будет добрым и счастливым". (Гриша, 8 лет);
"Я хочу чтоб все-все было хорошо, у всех людей была какая-нибудь радость". (Маша, 7 лет).
"Господи, пусть будет хорошо на душе у всех людей. Пусть у всех бедных людей будет еда на столе. Пусть все люди будут дружными" (Маша, 8 лет).
"Господи, Спаситель мой, дай мне здоровья, близким и родным и даже врагам" (Олеся, 9 лет).

Известная публицистка, доктор психологических наук Вера Абраменкова, комментируя эти детские прошения к Господу и Ангелам, отметила, что в них дети почти ничего не просят для себя – их волнуют судьбы мира, судьба страны, ее беды, а особенно – здоровье и благополучие не только своих близких, но и всех людей вообще. "Живое, горячее общение с Богом свойственно детской душе в силу особой мифологичности сознания и детской веры в чудеса. Дети стучатся в наши сердца, о чем-то нас предупреждают, от чего-то остерегают. Своей чистотой они очищают нас от скверны, своим беззлобием учат нас любви" ("Обыкновенное чудо" Труд-7 №242 от 28.12.2000).

А учительница Марина Верговская призналась, что стала смотреть на своих ребят по-другому, словно это они преподали ей урок. "Они – светлые, ибо в каждом из них есть искра Божья". И ведь это – детишки, не особо близкие к Церкви.

Эти добрые детские просьбы, молитвы по сути – прекрасная иллюстрация к тому, что любовь к миру, к людям, к свету Божьему органично присуща детской душе. Не эту ли Любовь имел ввиду Спаситель, указав ученикам, чтобы они были как дети? Ведь если ты любишь брата своего простой, нерассуждающей, искренней любовью, ты не станешь спорить с ним о том, "кто больше", да ни где-нибудь, а в Царствии Небесном. Вспомним еще и о том, как плачут порой дети, когда кто-то случайно раздавит божью коровку, сломает цветок, а наблюдение за тем, как взрослый бьет собаку или кошку может стать настоящей драмой для впечатлительного малыша. И то что, увы, во многих случаях дети сами беспощадно относятся не только к природе, но и к окружающим их людям – вовсе не доказательство того, что в их сердцах не затаилась та любовь, о которой мы говорим. Нет, это, скорее, взрослые умудрились уже повредить неокрепшие души неумелым, а порой и вовсе безобразным "воспитанием". Но пока человек маленький – искра Божья в нем ярка, и что-то сломанное в душе гораздо проще, чем у взрослого, восстановить терпением и своей собственной любовью, обращенной к глубине именно той любви, которая долго не умирает в детском сердце…

Любовь – это сам Господь. Стало быть, наши дети вмещают в себя – Самого Господа. Прекрасно, волнующее отозвался о детской душе профессор, протоирей Василий Зеньковский: "Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии – видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от детской души, – но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и недоступной нам тайны".

Тайна… "Антошка, четыре года подходит ко мне в церкви и говорит: "Когда я был маленьким, я был очень большим". Меня как током прошибает. Дело в том, что по рассказам моей мамы примерно в этом же возрасте я часто повторял эту фразу слово в слово. Все смеялись, но никто и по сей день объяснить, что я имел ввиду, не может. Я тоже не могу. Может, есть у кого мысли?" (Андрей Долинский).

Да, тайна. Впрочем, так ли уж часто жаждем мы ее разгадки? Часто ли спрашиваем себя – что такое детская душа, чем живет она, как воспринимает мир? Вспомним, как удивляют нас нередко дети непредсказуемостью мышления и яркостью, точностью, оригинальностью создаваемых образов – будь то рисунок или детская сказка. Даже описание известных событий в пересказе ребенка приобретает какую-то особую свежесть, непосредственность, знакомые и порой скучные вещи, проходя через восприятие маленького человека, являются перед нами порой в самом неожиданном ракурсе. Мы вспоминаем себя в детстве и нередко улыбаемся, но порой и грустим по чему-то утраченному, тихо ушедшему из нашей взрослой уже жизни. И какой замечательной похвалой звучат слова, сказанные про какого-нибудь хорошего человека: "Да он просто ребенок, сущий ребенок!"

"Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой", - замечает Иван Карамазов в романе Достоевского "Братья Карамазовы", который весь пронизан по-христиански глубокими рассуждениями о детях и о том детском, что нередко остается в человеке на всю жизнь. "Все – дите", - приходит в итоге к выводу Митя Карамазов.

Но кажется, что порой именно глубины не хватает нам, когда мы начинаем рассуждать о детях, пытаемся проникнуть в загадку детской души. Не часто ли до неприятности слезливым умилением заменяются попытки понять ребенка по-настоящему? Вспомним большинство дореволюционных детских изданий, "назидательное чтение", которое кроме назидательности содержало еще и вот это сладкое умиление – у авторов подобного творчества и сейчас немало наследников. Но в истинно глубоком отношении к детям нет места елею и сюсюканию так же, как нет места и неумеренной строгости и сухости.

Тот, кто воспринимает вещи объективно, никогда не станет утверждать, что дети целиком и полностью безгрешны, не подвержены страстям, что они – сущие ангелы во плоти. Блаженный Августин в "Исповеди" высказал свои мысли на этот счет довольно жестко: "Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но, бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата. Кто не знает таких примеров?.. Все эти явления кротко терпят не потому, чтобы они были ничтожны или маловажны, а потому, что с годами это пройдет. И ты подтверждаешь это тем, что тоже самое нельзя спокойно видеть в возрасте более старшем".

Конечно, эти слова звучат категорично, но в основу рассуждений блаженного Августина положена верная мысль – все сущее на этой земле заражено первородным грехом, все несет на себе его печать. Малыши бывают капризны, плаксивы, эгоистичны – невыносимы просто-напросто. Детская жестокость нередко превосходит взрослую, детская агрессивность не знает удержу. Дети в страстях своих – неуправляемы. Но не от нас ли заражаются они не только последствиями первородного греха, но и теми пороками, зарождения которых в только начавшей свое созревание душе легко бы можно было предотвратить? Дети, рожденные у родителей спокойных и внимательных, не подорвавших своего здоровья – и здоровья будущего малыша! – греховными привычками, дети, растущие в обстановке любви и взаимного уважения, дети не балованные, но чувствующие родительскую ласку, - такие дети действительно являются существами в которых ангельское начало, присущее любому человеку, проявляется на удивление ярко и порой – пронзительно.

"Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома... Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение... Мало того, может быть, именно это воспоминание... от великого зла удержит...", - это опять "Братья Карамазовы" - так рассуждает младший из братьев, Алеша.

Любимому герою Достоевского вторит в романе старец Зосима, только говоря уже не о зароненных в детскую душу лучших впечатлениях, освещающих ее, но напротив – глубоко ее ранящих: "Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе". Вспомним – в этом романе никто иной как Смердяков подбивает мальчика поиздеваться на собакой Жучкой, дав ей кусок колбасы с иголкой внутри. Взрослый соблазняет ребенка на жестокий поступок.

А как быстро перенимают дети что-то дурное у старших товарищей, авторитет которых в определенным возрасте начинает преобладать над авторитетом родителей! Детская душа восприимчива на добро, но бывает отзывчива и на зло. Дети еще не умеют противостоять соблазнам, их воля не развилась и не окрепла. Только мудрое воспитание с ранних лет, добрый родительский пример, целенаправленное желание взрослого заложить в детскую душу неколебимые основы добра помогут маленькому человеку избежать соблазнов в мире, который во зле лежит.

Дети доверчивы и непосредственны. Их непосредственность – то, что так умиляет взрослых, а порой и заставляет испытывать что-то вроде смутного чувства ностальгии – первое, что приходит в голову при слове "ребенок". Непосредственность – это некая беззащитность перед жизнью, перед ее жестокой и обманной стороной, это умение воспринимать жизнь напрямую сердцем, душой, открытой всему и всем. Мы произносим: "сохранить детский взгляд на мир", "не утратить детского восприятия жизни". Что стоит за этими словами? Во многом, наверное, то, о чем мы уже говорили, рассуждая о детском ощущении чуда. Это способность принимать в себя жизнь со всеми впечатлениями, что она нам несет, просто и естественно, по-юному жадно и светло, душой неуставшей, не знающей тяжести, не пораженной накопленными за годами обидами – с желанием узнавать новое, открывать и открывать для себя мир, идти и идти вперед, расти и расти.

Диакон Андрей Кураев в книге "Школьное богословие" писал о том, как один философ признался, что его сыновья шестнадцати и семнадцати лет кажутся ему "ужасно старыми, когда они ведут бесконечные разговоры о мотоциклах и пластинках, а он сам заново познал радость молодости, придя из ЦК компартии к вере". И пояснил: "ведь молодость человека измеряется его способностью оставить все позади и начать все сначала. И подлинный грех - это отказ стать большим, чем ты есть".

Не эту ли необходимость оставаться ребенком перед очами Божьими образно проповедовал оптинский старец Нектарий, который держал у себя в келье детские игрушки? Он очень любил их – свою птичку-свистульку, волчок, в которых заставлял играть и взрослых людей, приходивших к нему. Давал им читать и детские книжки. Чекисты, нашедшие немало игрушек при обыске кельи, спросили старца: "Ты что, ребенок?" И получили ответ: "Да, я ребенок".

Но, тем не менее, воспринимая как важное условие духовного становления  необходимость сохранения или возрождения в себе детской чистоты, радости, неутомимости и, главное, любви по отношению к окружающему миру, необходимо уходить от искушения искусственного упрощения. Господь не зря предназначил человеку пройти путь от младенчества до старости, непрестанно возрастая, совершенствуясь, приобретая опыт и мудрость. Пройдя по пути жизни, полному искушений, падений, горечи и страданий, человек, став стариком, вновь возвращается к тому состоянию, когда его уже не трогают большие жизненные проблемы, когда окончена борьба за престиж и личное счастье, когда любимое хобби – например, вышивание или вырезание игрушек из дерева превращается в творение маленького личного чуда и становится чем-то более важным, чем самая серьезная работа. Старик – это ребенок, замкнувший жизненный круг, но это ребенок, у которого за плечами опыт, что невозможно отвергнуть. Старик – это мудрый ребенок. Взрослению нужно учиться. Но нельзя отказываться взрослеть.

Апостола Павла не умиляло слово "младенец". "Когда я был маленьким, - пишет он, - то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а когда стал мужем, то оставил младенческое (1 Кор. 13, 11). "Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни". (1Кор.14:20). А ведь какое искушение – желание оставить тяжелый путь взросления и духовного возмужания, отвергнув все "взрослое" как "ненужное", "путанное", "лукавое". Подменить жизнь сказкой, мечтаниями, уходом в "мир детства", убегая от "банальностей", а на самом деле – от преодоления реальных проблем.

Все верно, сказав про человека: "Он сущий ребенок!" - мы его похвалим. Но когда мы видим, что человек нетвердо стоит на ногах, и истинно – младенец по уму, то тут уже вспоминается такое слово как "инфантильность". И это отнюдь не похвала. Инфантильного человека, слабого, с трудом приспосабливающегося к жизни, витающего в облаках тогда, когда необходимо, собрав всю волю, реально взглянув на окружающее – и начать действовать, можно жалеть, но им нельзя восхищаться. Так же как нельзя идеализировать детство лишь за то, что оно – детство.

В статье об иконописи "Икона и дети" Виктор Кутковой рассуждает о том, что библейские писатели помнят, что ребенок – существо, еще не достигшее полноты развития. Одно дело – святые младенцы и отроки, другое – те дети, которых мы видим сейчас. Поэтому не стоит умиляться детским занятиям иконописью, нынче распространившимся – например, детям доверяют делать храмовую роспись, проводятся конкурсы на лучшую икону... "Не писали на Святой Руси дети икон – числились только подмастерьями: растирали пигменты, готовили левкас, краски, но самостоятельно иконописью не занимались".

Все это говорит о том, что есть вещи, для приобщения к которым просто необходимо духовное возмужание. Да и никто не станет спорить с тем, что если нельзя хорошо воспитать ребенка, совершенно позабыв, каким был в детстве сам, то точно так же невозможно это сделать, оставаясь "младенцем по уму", забыв повзрослеть для роли родителя. Ностальгия по детству, так часто воспеваемая как нечто безусловно светлое и хорошее, порою носит болезненный характер.

Например, известная песня Аллы Пугачевой "Куда уходит детство?"  - об этом. Это пронзительная тоска о своем ребячестве, которая вызывает сострадание. Но не сопереживание у человека, который хочет жить здесь и сейчас, не уходя в прошлое, не прячась в нем от мира "взрослости", который почему-то стал вдруг тяжел непосильно. "И зимой, и летом небывалых ждать чудес будет детство где-то, но не здесь". Но почему же не здесь? Кто мешает нам не просто ждать здесь этих небывалых чудес, но и творить их по мере сил? Кто мешает создавать своими руками Преображение? И если это почему-то не получается, то, наверное, не "взрослость" свою надо отвергать, но преодолевать усталость и стремиться к возрождению. Побороть уныние и, действительно, взять у детства самые яркие и сияющие краски, которые могли бы расцветить наше взрослое бытие. И тогда мы станем детьми. Но и останемся взрослыми, не отвергнув тех даров, которые послал нам Господь в нашем взрослении. И тогда мы будем удивляться и радоваться этому удивлению. И нас не будет смущать нынешняя непостижимость для нас тайны детской души.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру