Жизнь блаженного Иеронима Стридонского

Жизнь блаженного Иеронима Стридонского

В ряду знаменитейших отцов-учителей древней западной церкви, после св. Киприана, епископа Карфагенского, занимает самое видное место блаженный Иероним.

По своей обширной и многосторонней учености, обнимавшей различные области знания, по своей неутомимой деятельности и удивительным трудам на пользу христианской науки и Христовой Церкви, по своей истинно подвижнической и глубоко поучительной жизни, по своему сильному влиянию, какое он имел на современный ему ход дел в церкви западной и отчасти восточной, наконец, по многочисленности и важности его писаний, которые имеют и будут иметь большое значение во все времена христианства, — блаженный Иероним принадлежит к таким великим, знаменитым и плодовитым учением и назиданием отцам-учителям Церкви, каковы — в церкви западной св. Амвросий и блаженный Августин, в церкви восточной — Ориген, Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Нисский и другие.

Тогда как другие знаменитые отцы-учителя Церкви с церковной и пастырской кафедры вещали свое сильное слово к своей пастве или ко всему миру христианскому, бл. Иероним, удалявшийся от мира, всецело посвятивший себя на тяжелые труды подвижничества, проводил жизнь то в путешествиях, то в пустыне, то в тесной и убогой кельи инока, и из этого скромного уединения подавал свой голос за истину или об истине, следил за всеми важными событиями и движениями в Церкви и жизни христианской, в большем количестве рассылал разнообразные свои писания к христианам восточной и западной церкви и не редко давал советы и наставления современным пастырям Церкви.

Его слово и его мысль всегда имеют своеобразный характер, как выражение его сильной и своеобразной души. Слово его всегда было смелое, открытое и прямое, как выражение души открытой и прямой, и потому часто встречало противодействие со стороны оскорбленного самолюбия, а сильное и до крайности резкое обличение им пороков современных христиан, еретиков и всяких вообще нарушителей чистоты и святости церковного учения, — обличение, увлекавшее часто его самого за пределы умеренной ревности, вызывало против него вражду, ожесточение и клевету. Зато многих он с особенным успехом наставлял, вразумлял, обличал, спасал и увлекал своим словом, полным силы, искренности, самоотвержения и преданности благу ближнего.

При обширных своих ученых занятиях, при многосложной и разнообразной переписке с друзьями и знакомыми, отвечая на все, чтобы ни предложено было ему со стороны ищущих совета или наставления, бл. Иероним и поэтому уже одному не всегда мог быть осмотрителен в своих ученых исследованиях и выводах, в своих ответах, и решениях на предлагаемые ему вопросы и недоумения. Как человека с пылким характером, с душою весьма восприимчивою и впечатлительною, его не трудно было вывести из спокойного состояния духа и в эти минуты заставить его говорить то, что может расходиться с прежде высказанными его воззрениями; но эти случаи относятся к области не основных его воззрений и христианских убеждений, а к области частных и спорных мнений, где он отличается свободою исследования и воззрений; и за то, всегда благонамеренный и искренний, он никогда не выдавал за решительную истину того, что выходило от него, как совет, мнение и исследование, и никогда не упорствовал, если его поправляли с любовью к истине, с основательным разъяснением того, что не договорено или переговорено было в его писаниях. Большую часть жизни своей бл. Иероним провел на востоке, где и написана им большая часть его произведений. Но по характеру первоначального воспитания своего, он — римлянин, а потому и по всем симпатиям своим, по характеру своих ученых трудов, по духу богословских воззрений, равно и по самому языку (латинскому) своих писаний, он подходит ближе к западным отцам Церкви, чем к восточным. Главное, что с этой стороны отличает его творения от творений восточных отцов Церкви, — это не расположенность его к чисто догматическим вопросам, рассуждениям и воззрениям. Творения Иеронима богаты учеными исследованиями, руководительными правилами к изъяснению Св. Писания, практическими советами и наставлениями и аскетическим учением; но теоретический догмат, отвлеченное богословское воззрение было ему не по духу, и он не мог своею мыслию долго и спокойно держаться в области догматических исследований, если обращали его мысль в эту область другие. Этим объясняется, почему он, живя на востоке во время самых живых и горячих споров православных с арианами, мало принимал в том живого участия и даже иногда уклонялся от участия в том, между тем как он с востока следил за движением ересей в западной церкви и писал опровержение их (например, ересь пелагиан и ересь Гельвидия, отвергавшего приснодевство Божией Матери). Это потому, что западные ереси искажали практическую сторону христианства. Частные, отличительные черты многосторонней ученой его деятельности и разнообразных его писаний, особый характер ученой, нравственной и догматической его мысли мы укажем при встрече с самыми его писаниями.

Бл. Иероним постоянно и постепенно возрастал и усовершался в своей ученой, как и аскетической жизни. Оттого первые годы его жизни на избранном уже им самим поприще, некоторые из первых его воззрений и убеждений им тем более первые его сочинения часто далеко не похожи на дальнейшие и последние.

Труженик на поприще христианского самоотвержения и аскетической жизни, и труженик на пользу христианской науки, христианской истины и распространения христианского ведения между ближними — вот немного слов, которыми очерчивается с главных сторон вся полнота многосложной деятельности и поучительной жизни бл. Иеронима. И потому писать жизнь бл. Иеронима не возможно без обозрения всей ученой его деятельности и без разбора главных его творений; равно как и наоборот, если бы нужно было говорить о писаниях его, для этого нужно было бы писать целую его жизнь. Оттого самые лучшие источники для жизнеописания бл. Иеронима — собственные его писания, и самая лучшая биография его будет та, которая будет извлечена из его писаний и вместе будет обнимать своим содержанием всю ученую деятельность его и объяснять происхождение и сущность каждого из его творений.

Так и составлялись все жизнеописания бл. Иеронима, какие мы имеем из-под рук издателей его творений. Лучшие из них в этом отношении — одно из двух (первое) жизнеописаний, помещенных во XXII томе латинской "Патрологии" Миня. Мы главным образом, это жизнеописание имели в виду при составлении нашей биографии бл. Иеронима, которую здесь предлагаем.

В жизни бл. Иеронима довольно резко обозначаются два главных периода с особым характером ученой и подвижнической его деятельности: это I) время его воспитания и беспрерывных путешествий его и странствований, — время его любознательности и желаний учиться, — время тяжелой борьбы с самим собою, до поселения его в Вифлееме, 344—387; II) время безвыходной жизни в Вифлееме, время ученой его деятельности и трудов на пользу церкви и вместе время высокой аскетической жизни, 387—420 г.

I. Жизнь бл. Иеронима до поселения его в Вифлееме (344—387).

Блаженный Иероним родился в Далмации, в городе Стридоне, лежавшем, как определяет сам Иероним, на границе Далмации с Паннониею. Год рождения Иеронима. по всем соображениям, не мог быть раньше 340 г. по Р. X. Вспоминая о своем детстве, Иероним часто говорил о множестве слуг в отцовском доме, о своей привычке к роскошному столу, о своем домашнем учителе и о своем товариществе с детства с таким человеком, каков был богатый, ученый и знатный Боноз. Все это дает основание заключать, что отец Иеронима, Евсевий, был человеком богатым и знатным. У Иеронима была сестра (имя ее неизвестно), которую он нежно любил, горько оплакивал потом падение ее и искренно радовался, когда узнал об ее восстании; — был младший брат, Павлиниан, с именем которого мы не раз встретимся в жизни и творениях Иеронима; — была тетка по матери, Касторина, на которую долго гневался Иероним, может быть за небрежный надзор ее за сестрою его; — была бабка, о которой Иероним говорит, как о заступнице своей пред строгим учителем. Это последнее обстоятельство, в связи с тем, что Иероним нигде не говорит о своей матери, что вину нравственного падения сестры своей слагает на небрежную тетку, дает основание думать, что Иероним лишился матери своей еще в раннем детстве и воспитывался в этом отношении сиротою.

Семейство бл. Иеронима было все христианское. Эта выгода в деле начального воспитания Иеронима не всякому доставалась тогда на долю сверстников его. И это не осталось безразличным для будущей судьбы Иеронима; впоследствии он не раз обращался к воспоминаниям о своем детстве и юности и всегда с достоинством говорил о себе, что он с раннего детства воспитан и утвержден в христианском благочестии. Иначе вспоминает Иероним о начальном светском (научном) образовании своем. Живому, резвому и горячему по природе и характеру, Иерониму, с самого раннего детства, досталось иметь домашним учителем своим человека сурового, строгого и взыскательного: таким описывает своего Орбилия (имя домашнего учителя) сам Иероним. Живая, нежная и впечатлительная душа Иеронима росла и развивалась под влиянием двух противоположных нравственных сил: с одной стороны его горячо любила, нежила и лелеяла его старая бабушка; с другой стороны на него постоянно веяло педагогическим холодом, строгостью и взыскательностью сурового учителя, которому дитя, как видно, отдано было в полное педагогическое распоряжение. Не в этих ли противоположных влияниях на впечатлительную душу дитяти заключается, между прочим, причина той постоянной строгости к себе и другим в характере Иеронима, которая составляет отличительную черту его личности и которая однако ж так мало гармонирует с его мягкою и полною любви к другим душою? Известно, что нежные и впечатлительные души, особенно в детском возрасте, сильно поддаются влиянию окружающей их среды и полученные в это время глубокие впечатления остаются в них неизгладимыми на всю остальную жизнь.

Не светлые воспоминания остались в душе Иеронима и о нравственно-религиозном состоянии христиан его родины; свежую душу юного христианина глубоко оскорбляли некоторые явные недостатки местной его церкви. Он называет свою родину "средоточием невежества и грубости, где не знают другого бога, кроме своего чрева, где занимаются только настоящим, нисколько не думая о будущем, и где святее всех тот, кто всех богаче". И епископ этой паствы, Лупицин, был, по отзыву Иеронима, "кормчий слабый и неведущий, который взялся править судном полуразбитым и со всех сторон заливаемым водою; это был слепец, который других слепцов вел в яму". Суд этот можно признать строгим и преувеличенным со стороны Иеронима, всегда и везде жаждущего и ищущего одного совершенства: мы знаем, что он едва ли не хуже этого описывал и римскую церковь своего времени; не пропустил случая упрекнуть и христиан Церкви восточной. Но все же в основании его отзыва о церкви стридонской нужно полагать действительные явления, которых не мог бы одобрить суд и самый снисходительный. В этих обстоятельствах, в связи с другими глубоко потрясавших нежную и благочестивую душу юного еще Иеронима; не заключается ли, между прочим, причина того безграничного самоотвержения и той неутомимой деятельности, с какими он шел по избранному пути, желая служить всеми своими силами благу и совершенству современных ему христиан? Мы тем охотнее допускаем влияние этих обстоятельств на такую высокую решимость Иеронима, что впереди в жизни его мы не встретим каких-нибудь определенных резко выдающихся причин, которыми бы удобно объяснилось то настроение его души, с каким является он сейчас по окончанию своего образования.

По окончанию домашнего образования, Иероним, и по собственному желанию своему и влечению духа, и по видам отца, и по обычаю времени, отправляется в Рим для того, чтобы в тамошних школах и у тамошних знаменитых ученых получить высшее образование и изучить науки. Мы не видим определенной, частной цели, с какою Иероним вступил бы на эту дорогу высшего образования. Может быть независимое положение отца его давало ему возможность не назначать своего сына ни к какому частному ученому званию или труду: кажется, со стороны его предполагалось просто видеть своего сына образованным человеком без частных видов; не видно, чтобы и сам Иероним созидал себе при этом определенные планы; он отправлялся в Рим слушать все гуманные науки, какими владело тогдашнее звание. Боноз и теперь не разлучался с Иеронимом, одушевляясь одною с ним целью и одним рвением к науке. Иероним был еще не крещен, следуя обычаю того времени.

С особым чувством уважения вспоминаем мы это время в истории христианства. Родители без боязни отдавали своих детей учиться у языческих наставников, нисколько не опасаясь за чистоту их христианских убеждений и за сохранение христианского их настроения; дети, слушая науку, созданную гением языческих народов, слушая со слов наставника-язычника, в кругу товарищей — наполовину язычников, читая и изучая сочинения, писанные язычниками, — христианские дети, под влиянием всего этого, менее всего благоприятствовавшего христианству, не только не ослабляли своих христианских убеждений и христианского настроения духа, но еще очищали, возвышали, расширяли и укрепляли их при выходе из среды и из-под влияния язычества. Нельзя сказать, чтобы язычество в школах и в науке этого времени, о котором говорится, не проявляло старой вражды своей к христианству: удаленная из судов и с площадей вражда эта еще жива и свежа была именно в школе и науке языческой, где язычество все еще мечтало о победе. Отчего же выходило такое явление в пользу христианства, а не язычества? Не объяснишь этого духом времени и перевесом господства христианства над язычеством в сфере государственной и жизни общественной; не объяснишь этого явления и противоположностью и открытою враждою христианства с язычеством, когда представители того и другого, отталкивая друг друга, тем самым осторожно блюдут свое умственное и нравственно-религиозное достояние; нет, нужно отдать справедливую честь тогдашнему домашнему воспитанию детей со стороны христианских родителей и тогдашнему влиянию домашнего христианского благочестия, которым проникалась и дышала семейная жизнь и деятельность христиан. Сам Иероним все сокровище христианского настроения собственной души усваивает исключительно влиянию домашнего своего воспитания. Сближая подобные явления того времени с духом и обстоятельствами времени нашего, когда домашняя жизнь и домашнее воспитание слишком мало христианского дают молодому поколению, а гуманные школы и науки недружелюбно относятся и к тому небольшому запасу христианского знания и настроения, какой выносят из домашней среды воспитанники этих школ и этих наук, мы не можем оторваться думой от того доброго, благодатного времени, которое так много обличительного и поучительного может передать нашему времени и нашему учащемуся поколению!... Иероним, как и Боноз, шли в Рим слушать науку, учиться искусству в школах у язычников, и мы увидим, что вынесли из этой среды наши два друга относительно христианских своих убеждений.

Чему и как учился, что изучал Иероним в римских школах, у римских ученых того времени?

II. Немногосложен был курс наук, какие преподавались тогда современному юношеству, или какие пришлось слушать в Риме Иерониму: грамматика, риторика и диалектика — вот названия наук, которые заключали тогда в себе весь курс наук словесных, не исключая и истории словесности, и курс логики и философии. К этому присоединялись еще практические занятия по ораторскому искусству в школе, или в судах, и чтение философских систем в подлиннике. Так описывает, по крайней мере, свои занятия сам Иероним под руководством наставников в Риме. Грамматике Иероним учился у знаменитого тогда Доната, которого Иероним хвалил за искусство, с каким он объяснял древние произведения словесности, риторике — у знаменитейшего Викторина, который во все время продолжения своих уроков удивлял слушателей своим искусством и знанием и заслужил от них честь видеть собственную статую на площади Траяна среди великих мужей империи, а под конец жизни удивил язычников тем, что обратился в христианство. Об учителе диалектики Иероним не упоминает; говорит только, что из этой науки он узнал различные законы суждений и способы умозаключений.

Не велик был, говорим, курс наук, на котором воспитывали тогда в Риме юношество; нельзя хвалить эти науки и за тогдашнее направление их. Под влиянием практического взгляда Рима, эти науки, как и все другие, потеряли теперь то высокое нравственное значение знания, как существенной потребности разумного духа человеческого, каким они проникались в свое время в Греции, а получили житейское, утилитарное направление, по которому достоинство науки измерялось степенью прилежания ее к общественной жизни, или житейской пользе. Отсюда образовался фальшивый характер в методах преподавания наук, в способах изучения их, и особенно в деле упражнения в ораторском искусстве. Римское красноречие утратило в это время прежнюю свою силу и свое достоинство; его часто заменяла бездушная и надутая декламация. Учащихся заставляли писать о предметах и не относящихся к действительной жизни и недостойных искусства, или защищать ложь и опровергать истину. Сам Иероним часто с неудовольствием после воспоминал об этом жалком направлении красноречия и в школах и в обществе римском. В одном месте он припоминает о себе, как он учился декламировать сочиненные им словопрения, как ходил по временам с этою целью в судебные места, как там красноречивейшие ораторы спорили между собою с таким ожесточением, что, забывая дело, начинали ругаться и осыпали друг друга едкими остротами. В другом месте своих сочинений он говорит о себе, как ему, уже в глубокой старости, часто представлялось во сне, будто он в изящной прическе и в тоге декламировал в присутствии ритора-учителя своего сочиненное словопрение и как, пробудившись от сна, рад бывал, что это сон, а не действительность. Такое направление красноречия не нравилось молодому Иерониму и отвращение его от таких судебных прений, на которые мы указали, было причиною, может быть, того, что он и сам не избрал себе звания адвоката, к которому по видимому приготовляли его римские ораторы, и хвалил других своих друзей, уклонившихся от этого звания. "Вы, писал он после двум тулузским друзьям своим, Минервию и Александру, — вы поступили как умные и образованные люди, что оставили собачье, по выражению Аппия, красноречие и обратились к витийству Христову, то есть, оставили должность адвокатов или судебных ораторов". Но, при всем том, Иероним не остался свободным от влияния этого фальшивого направления в тогдашнем, красноречии, и следы ложного вкуса очень заметны в сочинениях его, особенно первых по времени. Время от времени Иероним постоянно вырастал в этом отношении и очищал и усовершал свой вкус под влиянием христианской и отеческой литературы, так что самые первые литературные произведения совершенно не похожи на последние: мы увидим это; но увидим и то, что совершенно он не освободился от этого влияния, какое произвел в нем ложный вкус тогдашней риторики, до конца своей литературной деятельности.

III. При изучении диалектики, Иероним, под влиянием природной любознательности и особого сочувствия к философии, любил читать и изучать системы древних философов. По собственному его признанию, он прочитал и изучил, бывши в Риме, философские сочинения Платона, Диогена. Клитомаха, Крантора, Карнеада, Поссидония, Порфирия и комментарии Александра Афродизея на сочинения Аристотеля. Под влиянием этой любви к древнему любомудрию, в связи с любовью к древним произведениям словесности, Иероним собирал покупкою и списыванием разные произведения древних философов и поэтов; составленную из таких сочинений библиотеку постоянно, как увидим, и после имел при себе, перечитывал ее и до того усвоил себе содержание многих из этих книг, что, при рассуждении его о каких бы то ни было предметах, у него ложились как бы невольно с пера на бумагу целые отрывки из языческих сочинений в подтверждение тех мыслей, которые он излагал или доказывал: это вы встретите не только в сочинениях его ученого или исторического характера, но и в его переписке и даже в толкованиях на Св. Писание. Это — такая черта в сочинениях Иеронима, за которую укоряли его друзья и враги, которую он и сам не одобрял впоследствии и решился отвыкнуть от ней; но не отвык совершенно до конца своей жизни и ученой деятельности. Эта черта довольно иногда затрудняет чтение творений Иеронима на латинском языке: часто нужно смотреть да смотреть, чтобы приметить фразу, взятую из языческого поэта или философа.

Есть и еще одна черта в характере Иеронима, которую оставил в нем Рим своим могучим влиянием и которая сохранилась в душе его на всю жизнь. Пылкая, впечатлительная душа, увлекающаяся натура Иеронима нравственно не устояла против напора наглого и обаятельного распутства, каким упивался и тогда еще дряхлый Рим под знаменем древнего язычества. Как широки были размеры, в каких поддался Иероним обаянию столичного разврата, мы не знаем; знаем только, что падение его совершилось именно под действиями всестороннего влияния распутства и разгула страстей, какими волновалась неисцельно испортившаяся и заживо разлагавшаяся жизнь всемирной столицы. Вот исповедь в этом отношении самого Иеронима. В письме к другу своему Илиодору Иероним с горечью воспоминает о своем прошедшем и, описывая всю широту римского распутства, предостерегает друга от тех соблазнов, от каких не мог уберечься сам. "Я даю тебе, пишет он, это наставление не потому, чтобы сам я, как искусный кормчий, сохранил свой корабль и свой груз в целости, и не потому, чтобы не знал, что такое буря. Напротив, подобно человеку, только что выброшенному бурею на берег, я указываю другим пловцам на подводный камень и дрожащим голосом вопию: берегитесь, здесь, в этой бездне, волнуемой непрерывно вихрем, любовь к наслаждениям плоти, как другая Харибда, привлекает путников и губит их. Там бесстыдство, подобно известной Сцилле, является под приятным лицом женщины и производит гибельное крушение невинности. Здесь берег, населенный варварами, здесь демон, со своими клевретами, рыщет по морю, как пират (разбойник), готовый наложить свои цепи на всех, кто только попадется в его руки. Будьте всегда осторожны. Пусть море кажется вам так же спокойно, как тихое озеро; пусть поверхность вод его чуть-чуть колышется под тихим ветерком: эта равнина скрывает под собою высокие горы; под нею кроется враг, внутри нее опасность.

Изготовьте же свои снасти, распустите паруса: напечатлейте на челе своем знамение креста; эта мнимая тишина на самом деле — буря". Можем думать однако же, что падение Иеронима было не минутное, не случайное, не такое, которым падают иногда и великие праведники в минуты сильных искушений и которого не повторяют более; нет; падение юного Иеронима было более или менее продолжительным увлечением на путь порока — увлечением, в продолжение которого ему стали известными все разгульные хороводы и оргии, которые создало и разыгрывало бесстыдное на этот раз язычество. Мы так думаем потому, что Иероним, будучи уже в пустыне, среди изнурительных подвигов поста и молитвы, не мог иногда, как сам говорит о себе, без труда освободить мысль и воображение свое от соблазнительных образов, в какие облекался разгул страстей римского юношества. Такие глубокие раны не бывают следствием минутных увлечений.

Как бы то ни было, впрочем, для нас замечательны тем эти обстоятельства из жизни юного Иеронима, что они, кажется нам, произвели крутой и решительный перелом в целях жизни и в направлении мыслей его. С такими горячими, живыми и впечатлительными натурами людей, какова была и натура Иеронима, бывает так, что одно какое либо, сильно потрясающее их, обстоятельство вдруг производит перелом в их мыслях, действиях и желаниях и дает иное, часто неожиданное, направление жизни их; с ними бывает так, как было с Ефремом Сирийским, Мариею Египетского и многими другими. Такие люди неожиданно могут удивлять мир своими добродетелями и подвижническими трудами, доселе удивляя его своими пороками. Иероним среди ученических увлечений за разгульною римскою молодежью и вместе среди одушевленных занятий науками и больше всего философиею, вдруг хочет сделаться иным человеком, совсем не тем, к чему могло вести его все предыдущее образование его.

Нравственный переворот в своей жизни Иероним начал с того, что вдруг пожелал принять крещение. Это — не в обычае тогдашнего времени: кто отлагал свое крещение тогда, — отлагал до лет самого зрелого мужества, а часто и до глубокой старости. Иероним принимает крещение после 20-ти лет (ок. 364 г.), когда сам себя называет еще юношею. Вместе с этою решимостью, Иероним, доселе преданный наукам да шумным развлечениям, ищет занятий религиозных, упражнений, оживляющих душу священными воспоминаниями христианской древности. Под Римом, в земле под этим городом, тянулись на огромном пространстве пещеры, образующие собою как бы другой Рим: это — священные убежища христиане и первые их храмы в тяжкие времена гонений и вместе последние жилища, где полагались смертные останки братьев и мучеников христианских. Эти-то подземелья (катакомбы), священные по великим воспоминаниям первых веков христианства, с любовью посещал теперь Иероним в часы отдохновения от научных занятий. "Вместе со своими товарищами и сверстниками, пишет он о себе, я имел обычай по воскресным дням посещать гробницы апостолов и мучеников, спускаться часто в пещеры, вырытые во глубине земли, в стенах которых по обеим сторонам лежат тела усопших, и в которых такая темнота, что здесь почти сбывается это пророческое изречение: да снидут во ад живи (Пс. 54, 15); изредка свет, впускаемый сверху, умеряет ужас мрака, так что отверстие, чрез которое он входит, лучше назвать щелью, чем окошком. Там ходят шаг за шагом (ощупью) и среди мрачной ночи вспоминается (приходит на память) этот Виргилиев стих: "Повсюду ужас и самое безмолвие пугает душу".

Мы думаем, что среди этого нравственного потрясения и перелома в душе Иеронима, под влиянием свежего и глубокого чувства раскаяния об утрате невинности, начало слагаться в душе его то убеждение, которое после, под влиянием других причин, принимало у него размеры крайности — убеждение, в силу которого он любил в похвалах своих девству превозносить его достоинство до унижения достоинства брака и брачного состояния. Всматриваясь в существо этого убеждения Иеронима, нельзя не заметить в нем более силы чувства, чем ясности и отчетливости сознания или зрелости убеждения. "Девство я до небес превозношу не потому, чтобы оно было моею добродетелью, а более из особого уважения к тому, чего сам не имею. Хвалить в других то, чего сам не имеешь — это выражение искренней и скромной исповеди". Такое объяснение своего уважения и своих чрезмерных похвал девству высказывает сам Иероним, и в этом объяснении нельзя не видеть связи между похвалами его девству и между нравственным его падением. Такие пылкие натуры, какова натура души у Иеронима, способны всю жизнь оплакивать то, что в свое время способны были потерять в одну минуту.

 


Страница 1 - 1 из 8
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру