Жизнь св. Илариона Великого

Мало сказать о людях: к нему приводили ежедневно и бешеных несмысленных животных. Между прочим, человек тридцать, или более, привели с криком на крепчайших канатах бактрийского верблюда, величины чрезвычайной, который потоптал уже многих. Глаза его были налиты кровью, изо рта текла пена, быстро ворочавшийся язык вспух, и к довершению ужаса он издавал страшный рев. Старец приказал его отпустить. И приведшие, бывшие с старцем все до одного разбежались тотчас же. Затем старец пошел один к нему на встречу, и сказал по-сирски: "Не испугаешь меня, диавол, таким громадным телом: и в лисичке, и в верблюде ты один и тот же". А между тем стал, простерши руку. Когда зверь, бешенный и будто готовый пожрать его, подбежал к нему, то упал тотчас же и пригнул к земле покорную голову Все присутствовавшие были удивлены такою неожиданною кротостью вслед за таким бешенством. Но старец начал учить, что диавол ради людей овладевает даже рабочим скотом; и такою пылает ненавистью к ним, что желает погибели не только им самим, но и всему, что принадлежит им. И привел в пример, что прежде дозволения искушать блаженного Иова, он истребил все его имущество. И никто не должен возмущаться тем, что по повелению Господа демоны умертвили две тысячи свиней (Мат. 8, и Марк. 5); потому что иначе нельзя было убедить видевших в том, что из человека вышло такое множество демонов, как когда великое количество свиней, будто многими гонимое, обрушилось (в воду) разом. У меня не достало бы времени, если бы я захотел говорить о всех чудесах, которые совершил он. Ибо Господь до такой степени прославил его, что и блаженный Антоний, услышав о подвигах его, писал ему и с удовольствием получал письма от него. А когда приходили к Антонию больные из областей сирийских, он говорил им: зачем вы ехали так далеко, когда имеете у себя сына моего Илариона? Поэтому, по примеру его стали устраиваться бесчисленные монастыри по всей Палестине, и все монахи наперерыв бежали к нему. Он, видя это, прославлял благодать Господню и увещевал каждого из них к духовному совершенству, говоря: "Приходит образ мира сего, и жизнь истинная та, которая покупается несчастиями жизни настоящей".

Желая однако же показать им пример как смирения, так и общительности, он в определенные дни перед временем собирания винограда обходил кельи монахов. Когда братья узнали это, они все стали собираться к нему и в сопровождении такого вождя обходили монастыри, имея с собою собственные дорожные запасы, потому что их сходилось иногда до двух тысяч человек. Впрочем, когда наступало это время, то всякая деревня с радостью доставляла соседним монахам пищу для принятия святых. Усердие его было так велико, что он не проходил мимо самого простого, самого бедного брата; чему доказательством служит и то, что на цуги в пустыню Кадес, он с несчетным количеством монахов достиг Елузы, и случайно, в тот самый день, когда все население города собиралось на годовой праздник в храм Венеры. Они поклонялись ей ради Люцифера, которого боготворил народ сарацинский. Впрочем, и самый город, по местному своему положению, большинство населения имел полуварварское. Итак, услышавши, что проходить святой Иларион (он часто исцелял многих сарацин, одержимых демоном), жители вышли к нему на встречу толпами с женами и детьми, склоняя пред ним головы и восклицая по-сирски barech, т. е. благослови. Ласково и кротко приняв их, он умолял их почитать более Бога, чем камни; при этом он горько плакал, взирая на небо и обещая часто приходить к ним, если они уверуют во Христа. Удивительна благодать Господня: она дозволяла ему уйти не прежде, как он положил основание будущей церкви; и жрец их, носивший прежде корону, запечатлел себя знамением Христовым.

В другом году, когда он собирался посещать монастыри и записывал на листке бумаги, у кого следует остановиться, кого посетить мимоходом, монахи зная большую скупость одного из братьев и желая вместе с тем излечить его от порока, просили, чтобы оп остановился у него. Он сказал им: "Зачем вы и сами называетесь на оскорбление, и брату хотите сделать огорчение"? Когда потом услышал об этом скупой брат, ему сделалось стыдно; и он едва, при содействии всех, упросил кое-как, чтобы старец поместил и его монастырь в список своих остановок. Когда же через десять дней они пришли к нему, в винограднике, в который они вошли, уже были расставлены сторожа, которые, расхаживая, стращали камнями, бросанием глыб и помахиванием пращами. Все ушли рано, не съев и ягоды виноградной Старец улыбался и подавал вид, будто не знает, что случилось.

Затем они были приняты другим монахом, по имени Саввою (имя скупца мы должны промолчать, но щедрого —  назвать). Так как был день воскресный, он пригласил всех в виноградник, чтобы до обеденного часа они подкрепили себя виноградом после трудного пути. Святой сказал: проклят тот, кто ищет восстановления сил телесных прежде, чем душевных Помолимся, пропоем псалом, воздадим должное Господу и потом отправимся в виноградник. Итак, по окончании службы, он, став на возвышенном месте, благословил виноградник, и отпустил своих овец на пастбище. Кормившихся же было не менее трех тысяч. А между тем виноградник, с которого, пока он был не тронут, рассчитывали получить сто кувшинов (вина), через двадцать дней после дал триста. Тот же, скупой, брат был в крайней скорби: потому что не только собрал гораздо менее обыкновенного, но и то, что имел, обратилось в уксус. Старец предсказывал это многим братьям еще прежде, чем случилось. Он имел отвращение особенно к монахам, которые с некоторою изменою своим обетам берегут свою собственность на будущее, и соблюдают бережливость или в издержках, или в одежде, или в чем-либо другом, что приходит с веком.

Наконец, он прогнал с глаз своих одного брата, жившего от него почти в пяти милях; потому что узнал, что тот чрезвычайно осторожно и трусливо бережет свой виноградник, и имеет немного денег. Тот, желая помириться с старцем, прихаживал часто к братьям, а особенно — к Исихию, которого старец весьма любил. И вот в один день он принес вязанку зеленого гороху, с былинками, как рос. Когда же Исихий положил его вечером на столе, старец закричал, что не может переносить его дурного запаху, и вместе спросил, откуда этот горох. Исихий отвечал, что один брат принес братьям начатки от своей маленькой пашни. Тогда он сказал: неужели ты не слышишь отвратительного запаха, и не чувствуешь, как от гороха смердит скупостью? Отошли волам, отошли скотам несмышленым и посмотри, будут ли они есть. Когда тот, следуя приказанию, положил горох в ясли, волы, испуганные и мыча более обыкновенная, оборвали привязи и разбежались в разные стороны. Старец имел благодатный дар по запаху тела и одежд и всего, чего кто касался, узнавать того демона или тот порок, которому был предан кто.

Итак, видя на шестьдесят третьем году своей жизни огромный монастырь и множество живущих с ним братий, равно и толпы людей, приводивших к нему различных больных и одержимых нечистыми духами, так что пустыня со всех сторон была наполнена людьми всякого рода, — видя все это, старец плавал ежедневно и с невероятною любовью воспоминал свой прежний образ жизни. Когда братья спросили, что такое сокрушает его, он сказал: "Снова я возвратился в мир и получил свою награду во время своей жизни. Вот жители Палестины и соседней области считают меня чем-то важным; а я, под предлогом братской экономии в монастыре, имею кой-какую домашнюю рухлядь". Но братия, особенно Исихий, который с удивительною любовью чтил старца, стерегли его. Когда он прожил так в слезах два года, известная Аристенета, о которой мы упоминали прежде, бывшая тогда уже женою префекта, но не имевшая ничего из обыкновенной префектам обстановки, пришла к нему, с намерением идти от него и к Антонию. "Хотел бы и я сам идти, — сказал он ей со слезами, — если бы не держали меня запертым в тюрьме этого монастыря, и если бы была какая-нибудь польза от путешествия. Сегодня уже два дня, как весь мир лишился этого отца". Она поверила ему и не продолжала пути. А чрез несколько дней прибыл вестник, и она услышала о смерти Антония.

Другие удивляются чудесам, совершенным им, — удивляются его невероятному воздержанию, знанию, смирению. А я ничему так не изумляюсь, как тому, до какой степени он мог пренебрегать славою и почетом. Сходились к нему епископы, пресвитеры, целые толпы клириков, монахов и благородных христианских женщин  (великое испытание!), и не только отовсюду из городов и деревень простой народ, но и люди сильные, и судьи, чтобы получить от него благословенный хлеб или елей. А он не думал ни о чем, кроме пустыни, так что назначил известный день для отъезда. Приведен был и осел (потому что, истощенный чрезмерным постом, он едва мог ходить); он употреблял все усилия, чтобы вырваться в путь. Когда разнеслась молва об этом, казалось, будто Палестине назначены выселение и вакации: более десяти тысяч человек разного возраста и пола собралось, чтобы не пустить его. Он оставался непреклонным на просьбы, и, разбивая песок посохом, говорил: "Не сделаю Господа моего лживым; не могу я видеть церкви ниспровергнутыми, алтари Христовы попранными, кровь детей моих пролитою". Все присутствующие поняли при этом, что ему открыто нечто таинственное, чего он не хотел сказать; но тем не менее стерегли, чтобы он не уехал. Тогда он решился, объявив об этом во всеуслышание, не принимать ни пищи, ни питья, пока его не отпустят. Спустя после этого семь дней, изнуренный постом и простившись с очень многими, он отправился, наконец, в Бетилий, сопровождаемый бесчисленным множеством людей; там, убедив толпы возвратиться, он выбрал сорок монахов, которые имели дорожные припасы и могли выступить в путь, соблюдая пост, т. е. по захождении солнца. Посетив потом братьев, живших в соседней пустыне, и остановившись несколько времени на месте, называемом Лихнос, он через три дня достиг крепости Теубатской, чтобы увидеть епископа и исповедника Драконция, который был сослан туда в ссылку. Тот был неимоверно утешен прибытием такого мужа; а через три дня потом он со многим трудом дошел до Вавилона, чтобы посетить епископа и тоже исповедника — Филона. Потому что император Констанций, покровительствуя ереси арианской, сослал обоих в те места. Отправившись оттуда, он через три дня пришел в город Афродитон. Там, условившись с диаконом Байзаном (который, по причине недостатка воды в пустыне, перевозил путешественников к Антонию наемными двугорбыми верблюдами), он объявил братьям, что наступает день успения Антония, и что он должен провести ночь в бдении на самом месте погребения его. Итак, они достигли, наконец, чрез три дня по обширной и страшной пустыне до весьма высокой горы, где нашли двух монахов, Исаака и Пелузиана, из коих Исаак был переводчиком у Антония.

Так как представился случай, и при том — кстати, то мы считаем приличным описать коротко жилище такого мужа. Каменная и высокая гора, около тысячи шагов в окружности, выдавливает у подошвы своей воду, часть которой поглощается песками, а другая, проникая далее, образует поток, над которым растущие по обоим берегам бесчисленные пальмы придают месту много прелести и удобства. Ты увидал бы старца, расхаживающего туда и сюда с учениками блаженного Антония. Здесь, говорят они, он обыкновенно пел псалмы, здесь молился, здесь работал, здесь отдыхал. Эти виноградные лозы, эти деревца он сам насадил; эту грядочку он устроил собственными руками. Этот водоем для орошения садика он сделал с большим трудом. А вот тою мотыгою он много лет возделывал землю. Ложился он (Иларион) на постели его, и лобызал кровать его, будто теплую еще. Келейка его в длину и широту была не более, как сколько мог занять человек спящий. Кроме того, на самой вершине, куда они взошли будто по витой лестнице и с чрезвычайным усилием, они видели две келейки того же размера: в них он живал, избегая посещений приходящих и сообщества вместе живших с ним учеников. Впрочем, эти келейки были высечены из естественного камня, и им были приданы только двери. После этого они зашли в садик. — Посмотрите на этот плодовый садик, усаженный деревцами и зеленеющий овощами, сказал Исаак. Когда, почти три года тому назад, опустошило его стадо диких ослов, он приказал одному из вожаков их остановиться и побил его по бокам палкою, приговаривая: зачем едите, чего не сеяли? И с тех пор, исключая воды, которую приходили нить, они никогда не трогали ни деревца, ни овощей. Затем старец просил показать место его погребения. Те повели его одного, и показали ли, или нет, неизвестно. Они объяснили, что, согласно с повелением Антония, скрывают это место для того, чтобы Пергалий, бывший самым богатым человеком в той местности, не перенес тела в свою деревню и не построил мартирия[8].

Возвратившись оттуда в Афродитон, он удержал при себе только двух братьев, и стал шить в соседней пустыне в таком воздержании и безмолвии, что, по его словам, тогда только в первый раз начал служить Христу. Когда уже три года, как бездождное небо иссушало ту местность, всюду говорили, что смерть Антония оплакивают самые стихии. Слава Илариона не укрылась от соседних тому месту жителей: мужеский и женский пол бледными и истощенными от голода устами умолял о дожде раба Христова т. е. преемника блаженного Антония. Вид их причинил ему сильную скорбь. Возведши глаза на небо и простерши в высоту длани, он тотчас же испросил, о чем они умоляли. Но страна, иссушенная бездождием и песчаная, после того как была смочена дождями, вскипела вдруг таким множеством змей и ядовитых животных, что несчетное множество уязвленных ими умирали тотчас, если не обращались к Илариону. Почему все земледельцы и пастухи выздоравливали совершенно, помазывая раны благословленным елеем.

Увидев же себя и там в удивительном почете, он отправился в Александрию, рассчитывая пройти к отдаленнейшему Оазису в пустыню. Но останавливаясь никогда, с тех пор как сделался монахом, в городах, он завернул к некоторым знакомишь ему братьям в Брухии, недалеко от Александрии. Они приняли старца с чрезвычайною радостью. Приближалась уже ночь. Вдруг они услышали, что ученики его седлают осла и он готовится отправляться. Припав к ногам его, они просили не делать этого, и, простершись на пороге, уверяли, что скорее умрут, чем выпустят такого гостя. Он отвечал им: для того спешу уехать, чтобы не причинить вам скорби. После вы уверитесь, что я не без причины ухожу так скоро. Действительно на другой день вступили в монастырь газсцы с ликторами префекта (ибо узнали, что он накануне пришел туда), и не нашедши его, говорили друг другу: неужели правда, что мы слышали, — что он волшебник, и знает будущее?.. Ибо город Газа, после того как, по выбытии Илариона из Палестины, вступил на престол Юлиан, разрушивши его монастырь, поданными к императору прошениями, испросил смертную казнь Илариону и Исихию. Были разосланы по всей империи предписания отыскать обоих.

Итак, вышедши из Брухии, он чрез непроходимую пустыню проник в Оазис, и прожил там ровно год. Но так как слава о нем дошла и туда: то как бы не в состоянии будучи укрыться на Востоке, где многие знали его и по слуху, и в лицо, он задумал уплыть на уединенные острова, чтобы по крайней мере море скрыло того, о ком разглашала земля. В то же почти время пришел к нему из Палестины ученик его Адриан; а тот говорил ему, что Юлиан убит, что начал царствовать император христианин (Иовиан), и что ему должно возвратиться на развалины своего монастыря. Выслушав это, старец не изъявил соизволения; и на наемном верблюде чрез обширную пустыню прибыл в Паретоний, приморский город Ливии. Там несчастный Адриан, желая возвратиться в Палестину и домогаясь пользоваться по прежнему славою своего учителя, нанес ему множество оскорблений. Наконец, собрав все, что было прислано чрез него от братьев, ушел без его ведома. Так как другого сличая не представится говорить об этом, то в предостережение тех, которые презирают учителей, я скажу только, что спустя несколько времени он сгнил от желтухи (болезни).

А старец, имея при себе Газана, взошел на корабль, плывший в Сицилию. Когда же он хотел продать книгу Евангелий, писанную им своеручно в молодости, чтобы заплатить за перевоз почти на средине Адриатического моря, то сын корабельного шкипера, которым овладел демон, стал кричать и говорить: "Иларион, раб Божий, зачем нам нет безопасности от тебя и на море? Дай мне возможность достигнуть суши; иначе изгнанный здесь, я буду низринут в бездну". Он сказал ему: "Если мой Бог дозволяет тебе пребыть, пребудь; если же он тебя изгоняет, то зачем ты приводишь в ненависть меня, человека грешного и нищего"? А говорил он так для того, чтобы корабельщики и купцы, плывшие на корабле, достигнув суши, не выдали его. Немного после он очистил отрока, взявши с отца и прочих присутствовавших слово что они не скажут имени его.

Когда прибыл он к Пахину, мысу сицилийскому, то принес шкиперу за перевоз свой и Газана Евангелие. Тот не хотел брать; увидев же, что исключая этой книги и того, во что были одеты, они не имеют ничего более, он поклялся, наконец, что не возьмет. И старец, с своей стороны, тронутый вниманием к положению бедняка, радовался особенно тому, что не имеет ничего временного, и что жители того места считают его нищим.

Затем, опасаясь, чтобы приходящие с Востока купцы не распространили о нем сведений, он ушел на места, находящиеся в средине острова, т. е. на двадцать миль от моря Там, на одном маленьком необитаемом ноле собирая ежедневно по вязке дров, он взваливал на спину ученика и, продав в ближайшей деревне, покупал и себе пищу, и немного хлеба для тех, которые могли прийти к нему. Но справедливо говорит Писание: не можешь града укрыться верху горы стоя (Мат. 5, 14). Когда некто Скутарий подвергся болезненному припадку в церкви блаженного Петра в Риме, нечистый дух в нем провозгласил: за несколько дней перед этим вступил в Сицилию раб Христов Иларион; никто его не знает, и он рассчитывает остаться неизвестным. Я пойду, и выдам его. И тотчас же, севши на корабль в порте, он пристал к Пахину, и, руководимый демоном, на том самом месте, где простерся перед шалашом старца, получил исцеление. Это начало чудес его в Сицилии привлекло к нему потом бесчисленное множество не только больных, но и людей благочестивых. Между прочим, один из знатных людей, страдавший водяною болезнью, был излечен им в самый день прихода к нему. После, принесши ему чрезвычайное множество подарков, услышал в ответ сказанное ученикам Спасителем: туне приясте, туне дадите (Мат. 10, 8).

Пока это происходило в Сицилии, ученик его Исихий разыскивал старца но всей империи, осматривая берега, проникая в пустыни, поддерживаемый при этом единственно убеждением, что где бы старец ни был, долго скрываться не может. По прошествии уже трех лет он услышал в Мефоне от одного иудея, продававшего простому народу дешевые старые вещи, что в Сицилии явился христианский пророк, который творит такие знамения и чудеса, что считается за одного из древних святых. На вопрос о его виде, образе жизни и языке, а особенно о летах, он не мог получить никаких сведений. Потому что рассказчик говорил, что до него дошел только слух о том человеке. Итак, вступив в Адриатическое море, он быстро приплыл в Пахин. Там, в одной деревеньке, расположенной на береговом изгибе, собрав слухи о старце, он узнал из согласных показаний всех, где он жил, что делал. Все ничему столько не удивлялись в старце, как тому, что после стольких знамений и чудес, он не взял ни от кого в тех местах и куска хлеба. Не распространяясь долго, скажу, что святой муж Исихий, припав к коленам учителя и оросив слезами ноги его, потом, поднятый им, дня через два или три услышал от Газана, что старец уже не может жить в тех странах; но хочет уйти к некоторым варварским народам, где были бы неизвестны ни его имя, ни слава.

Итак, он проводил его в далматский город Епидавр; но прожив в соседнем урочище несколько дней, он не мог и там остаться неизвестным. Удивительной величины дракон, которых на местном языке называют боа (boas) потому, что по громадности своей они проглатывают обыкновенно и быков (boves), опустошал всю область кругом, и пожирал не только скот крупный и мелкий, но и земледельцев и пастухов, которых привлекал к себе силою дыхания. Старец приказал приготовить костер, вознес молитву ко Христу, вызвал змия, велел взойти ему на сложенные дрова и подложил огонь. Таким образом в глазах всего народа он сжег громадного зверя. Недоумевая потом, что делать, куда обратиться, он приготовился к новому бегству; и пробегая в уме пустынный земли, горевал, что о нем говорят чудеса, когда молчит язык.

В это время от всеобщего землетрясения, случившегося после смерти Юлиана, моря вышли из пределов своих; казалось, Бог угрожает снова потопом, или что все возвратится в древний хаос; принесенные к горам, корабли висели на утесах их. Епидавряне, увидев это, т. е.. как несутся на берега шумящие волны, громады валов и массы водоворотов, и опасаясь, как это уже случилось на глазах их, чтобы город не разрушился до основания, пошли за старцем, и будто отправляясь на сражение, поставили его на берегу. Когда он начертил на песке три креста и простер вперед руки, вздувшееся море остановилось перед ним на такой высоте, что трудно поверить; и долго шумя и будто сердясь на препону, мало по мало улеглось в своих прежних пределах. Епидавр и вся та страна рассказывает об этом и до настоящего времени, и матери учат детей своих передавать на память потомству. Истинно сказанное апостолом: если будете иметь веру, и речете горе сей, двигнися в море, и будет (Мат. 21, 21) может исполниться и буквально, если только будет иметь кто апостольскую веру, и такую, какую заповедал им иметь Господь. Ибо какая разница, вверглась ли бы гора в море, или безмерные горы вод вдруг отвердели, и окаменев только у ног старца, с другой стороны текли в жидком состоянии?

Весь город был в изумлении; чудо было так велико, что слух о нем дошел до Салоны[9]. Узнав это, старец тайно ночью бежал на маленькой шлюпке, и через два дня встретив грузовое судно, продолжал путь к Кипру. Между Малеею и Цитерою, морские разбойники, оставив на берегу флот, который управлялся не реями, а шестами, вышли им навстречу на двух немалых легкоходных фрегатах; а между тем то с той, то с другой стороны начинало встречаться волнение. Все гребцы оторопели, плакали, бегали туда и сюда, готовили шесты, и будто одного вестника было мало, наперерыв друг перед другом говорили старцу, что разбойники близко. Он, увидев их издали, улыбнулся. Потом, обратись к ученикам, сказал: "Маловеры, почто усумнились (Мат. 14, 31)? Разве их больше, чем Фараоново войско? А ведь Господь все его потопил". Так говорил он им, а между тем вражеские суда, вспенивая носами море, были не далее, как на вержение камня. Тогда он стал на корабельном носу, и, простерши руки на встречу идущим, сказал: "Достаточно вам дойти досюда". И удивительное согласие дела с словом! Суда тотчас начали отступать назад, и хотя гребли вперед, двигались в сторону кормовой части. Разбойники удивились, против воли возвращаясь назад; и работая всеми силами, чтобы достигнуть корабля, неслись к берегу еще быстрее, чем пришли.

Опишу остальное, чтобы не показалось, будто я расширяю объем книги описанием чудес. Скажу только, что во время благополучного плавания его между Цикладскими островами, он то там, то здесь слышал голоса нечистых духов, кричавших из городов и сел, и выбегавших к берегам на встречу ему. Так он прибыл в Пафос, кипрский город, известный по стихам поэтов, который, разрушаясь от частых землетрясений, в настоящее время только следами развалин напоминает то, чем он был в древности. В двух милях от города и поселился он, никому неизвестный, и радовался, что хоть немного дней проживет в покое. Но не прошло и двадцати дней, как одержимые нечистыми духами по всему острову стали кричать, что пришел Иларион, раб Христов, и что следует спешить в нему. Кричали в Саламине, кричали в Курии, кричали в Лапефе и других городах; многие утверждали, что знают Илариона и что он истинно есть раб Божий, но не знают, где он находится. Итак не далее, как чрез тридцать дней к нему собралось около двухсот как мужчин, так и женщин. Увидев их, он огорчился, что его не оставляют в покое, и как бы в сердцах, в отмщение за себя, наказал их такими усиленными молитвами, что некоторые исцелились тотчас же, другие чрез два и три дня, а все — в продолжение одной недели.

Живя там два года и постоянно думая о бегстве, он послал Исихия в Палестину для приветствия братьев и посещения своего монастырского пепелища, с тем, чтобы он вернулся к нему весною. Когда тот вернулся, старец снова хотел плыть в Египет, т. е. в ту местность, которая называется Буколиею, потому что там не было никого из христиан, а жил только народ варварский и свирепый. Но Исихий посоветовал ему удалиться в более тайное место на том же острове. После долгого осмотра всякого рода мест, нашедши такое, Исихий отвел его на двенадцать миль от моря в уединенный и утесистые горы, куда он едва мог взобраться, ползая на руках и коленах. Пробравшись, он увидел, что место действительно весьма страшное и уединенное, окружено со всех сторон деревьями, орошается водою с вершины холма, имеет вид весьма приятного сада и множество фруктовых деревьев, плодов которых он никогда еще не употреблял в пищу; а подле него находились развалины древнейшего храма, из которых (как он рассказывал сам и подтверждали ученики его) по ночам и в дневное время слышались голоса такого бесчисленного множества демонов, что, казалось, там было целое войско. Весьма довольный последним обстоятельством, т. е. что имел так близко подле себя противников, он прожил там пять лет, и при частых посещениях его Исихием, в последнее уже время своей жизни нашел отраду в том, что по причине дикости и недоступности места и множества привидений (как гласила молва), никто или редко кто мог и осмелился бы проникнуть к нему. Но однажды, вышедши в сад, он увидел перед воротами лежащего человека, всего разбитого параличом. Спросил Исихия, кто бы это был, или как был доставлен сюда. Тот отвечал, что это был управляющей тем маленьким сельцом, к которому принадлежит и садик, где они сами находились. Тогда он, прослезившись и протянув к лежащему руку, сказал: во имя Господа нашего Иисуса Христа говорю тебе, встань и ходи. Чудная быстрота: еще слова вертелись на языке говорящего, а уже окрепнувшие в силе члены поднимали человека! Когда сделалось это известным, крайность вынудила очень многих побеждать и трудности места, и непроходимость пути. Все окружным деревни ни за чем не наблюдали так, как за тем, чтобы он как-нибудь не скрылся. Ибо распространился на счет его слух, что он не может оставаться долго в одном и том же месте. А делал он это не но легкомыслию какому-нибудь, или ребячеству, но избегая почета и докучливости: потому что всегда искал безмолвия и жизни в безвестности.

На восьмидесятом году своей жизни, во время отсутствия Исихия, он написал, как бы взамен духовного завещания, собственноручное письмо, в котором все свое богатство (т. е. Евангелие, тунику из грубого холста, клобук и епанчу) оставлял ему: потому что слуга его за несколько дней перед тем умер. Когда он заболел, к нему пришли из Пафоса многие благочестивые мужи, особенно потому, что слышали, будто он сказал, что уже отходит ко Господу и должен освободиться от уз телесных. Пришла и некая святая женщина, Констанция зятя и дочь которой он спас от смерти, помазав елеем. Он заклинал их всех не сохранять его по смерти и одной минуты; но немедленно в том же садике зарыть его в земле, как был одет, в власянице и клобук, и в простой епанче.

Уже едва была заметна теплота в груди, и не оставалось для чувства никаких признаков живого человека; однако же он, раскрыв глаза, проговорил: выходи, душа моя, чего колеблешься? Почти семьдесят лет ты служила Христу, и боишься смерти? С этими словами он испустил дух. И тотчас засыпав его землею, объявили городу о погребении его прежде, чем о смерти.

Когда услышал об этом святой муж Исихий, то прибыль в Кипр, и подавая вид, будто хочет жить в том же садике (чтобы отклонить подозрение тщательно стороживших соседних жителей), спустя почти десять месяцев украл его тело с великою опасностью для собственной жизни. Перенесши его, в сопровождении всех монахов и множества жителей из городов, в Майюму, положил в прежнем монастыре. Туника, клобук и епанча были целы; все тело, будто живое, невредимо, и издавало такие благовония, что можно было счесть его намащенным мастями.

В заключение книги, нахожу невозможным для себя умолчать о преданности (к Илариону) упомянутой святейшей жены, Констанции. Когда дошла до нее весть, что останки Илариона находятся в Палестин, она тотчас пала мертвою, доказав даже смертью своею истинную любовь к рабу Божью. Ибо она имела обыкновение проводить ночи в бдении на могиле его, и для содействия молитвам своим, беседовать с ним, будто с присутствующим. Известен и доселе удивительный спор между жителями Палестины и Кипра; те доказывают, что у них тело Илариона, а эти — что с ними дух его. И однако же в том и другом месте бывают великие чудеса. Но более бывает их в садике кипрском, может быть, потому, что святой более любил то место.

Примечания:

[8] Мартирием назывался храм, построенный над гробом мученика или исповедника.

[9] Город в Далмации.