Слово 14, о любви к бедным

Воспроизводится по изданию "Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского" Изд.3. М., 1889 г.

Братия и соучастники бедности (ибо все мы бедны и имеем нужду в благодати Божией, хотя и кажется один превосходнее другого, когда измеряем людей малыми мерами)! Примите слово о любви к бедным, не с бедным, но с щедролюбивым расположением духа, да наследуете богатство Царствия. А вместе помолитесь, чтобы и я мог предложить вам богатое слово, мог напитать им ваши души и раздробить алчущим хлеб (Ис. 58:7) духовный, или подобно древнему Моисею низводя, как дождь, пищу с неба (Исх. 16:4) и подавая хлеб ангельский (Пс. 77:25), или насыщая немногими хлебами в пустыни многие тысячи, как после Иисус — истинный хлеб (Ин. 6:32) и истинной жизни виновник.

Нелегко найти превосходнейшую из добродетелей и отдать ей первенство и преимущество, подобно как и на лугу многоцветном и благовонном не вдруг можно выбрать прекраснейший и благовоннейший из цветов, когда то тот, то другой привлекает к себе обоняние и взор и прежде всех заставляет сорвать себя. По моему разумению, различные добродетели можно сравнивать и рассматривать так. Прекрасны вера, надежда, любовь, три сия (1 Кор. 13:13). Веры свидетель — Авраам, оправданный верой; надежды— Енос, который прежде всех упова призывати Господа (Быт. 4:26), и все праведники, которые, одушевляясь надеждой, претерпевали бедствия. Любви свидетель — божественный апостол, осмелившийся и на самого себя произнести приговор для спасения Израиля (Рим. 9:3–4), и Сам Бог, Который называется любовию (1 Ин. 4:16). Прекрасно страннолюбие. Свидетель сего между праведниками — Лот содомлянин, но не содомлянин по своим нравам (2 Пет. 2:8); а между грешными — Раав блудница, но не блудница по расположениям сердца, за страннолюбие удостоившаяся похвалы и спасения (Евр. 11:31). — Прекрасно братолюбие: свидетель — Иисус, не постыдившийся не только назваться братом нашим (Евр. 2:11), но и пострадать за нас. Прекрасно человеколюбие: свидетель — Он же, Иисус, Который не только сотворил человека на дела благая (Еф. 2:10) и сочетал с плотью Свой образ, показывающий путь ко всему наилучшему и возводящий нас, странников, к горним благам, но и Сам соделался ради нас человеком. Прекрасно долготерпение: свидетель сего опять Сам Иисус, Который не только не хотел призвать легионы ангелов против восставших на Него мучителей, не только укорил Петра, извлекшего нож, но исцелил ухо уязвленному (Мф. 26:52–53; Лк. 22:51). Сие же после показал и Стефан, ученик Христов, молившийся за побивавших его камнями. Прекрасна кротость: свидетели — Моисей и Давид, за сие более всех похваляемые (Чис. 12:3; 2 Цар. 16:11–12; Пс. 131:1), и Сам Учитель их, не прекословящий, не вопиющий, не испускающий гласа на распутьях (Мф. 12:19) и не противящийся ведущим Его. Прекрасна ревность: свидетели сего — Финеес, одним ударом копья пронзивший мадианитянку вместе с израильтянином, дабы избавить от поношения сынов израилевых, и за свою ревность получивший себе славное имя; а после него — те, которые говорили: ревнуя поревновах по Господе (3 Цар. 19:10); ревную по вас Божиею ревностию (2 Кор. 11:2); ревность дому Твоего снеде мя (Пс. 68:10), и не только говорили это, но и сильно чувствовали. Прекрасно изнурение тела: в том убедят тебя Павел, который не престает держать себя в строгости (1 Кор. 9:27) и примером израильтян устрашает людей, надеющихся на себя и дающих волю своему телу (1 Кор. 10:5–8), и Сам Иисус, Который, быв искушаем, постится и побеждает искусителя (Лк. 4:2–13). Прекрасны молитва и бдение: в том убедит тебя Сам Бог, Который перед страданием проводит ночь без сна в молитве (Мф. 26:39, 42, 44). Прекрасны чистота и девственность: в этом убедят тебя Павел, который предписывал на сие законы и справедливую назначает цену брачной и безбрачной жизни (1 Кор. 7:1–11, 25–40), и Сам Иисус, родившийся от Девы, дабы и рождение почтить, и отдать предпочтение девству. Прекрасно воздержание: в том убедит тебя Давид, который, овладев кладезем вифлеемским, не стал пить воды, но только излил ее в честь Господу, не желая утолить жажды своей кровью других (1 Пар. 11:18–19). Прекрасно пустынножительство и безмолвие: это показывают мне Кармил Илии, пустыня Иоаннова, гора Иисусова, на которую часто отходил Господь, дабы в безмолвии беседовать с Самим Собой (Мф. 14:23; Лк. 6:12; 9:28; 22:39). Прекрасна умеренность: этому научают меня Илия, привитающий у вдовицы, Иоанн, покрывающийся одеждой из верблюжьего волоса, и Петр, питающийся овощами, стоившими не более асса . Прекрасно смирение, примеры оного многочисленны; но лучший из всех пример представляет Спаситель и Владыка всех, Который не только смирил Себя до зрака раба (Флп. 2:7), не только подверг лицо Свое стыду заплеваний (Ис. 50:6), и со беззаконными вменился (Ис. 53:12). — Очищающий весь мир от греха, но и умыл ноги ученикам в образе раба. Прекрасна нестяжательность и презрение богатства: о сем свидетельствуют Закхей и Сам Христос: Закхей, когда, приняв к себе Христа, принес в дар почти все свое имущество; Христос, когда указал богатому юноше на сию добродетель как на предел совершенства (Мф. 19:21). Короче сказать, прекрасно созерцание, прекрасна и деятельность: первое потому, что возносится превыше земного, входит во Святая Святых и возводит ум наш к тому, что сродно с ним; другая — потому, что, приемля к себе Христа и служа Ему, доказывает любовь свою делами. Каждая из сих добродетелей есть особенный путь ко спасению и, несомненно, приводит к одной какой-либо из вечных и блаженных обителей. Ибо как различны роды жизни, так и обителей у Бога много (Ин. 14:2), и они разделяются и назначаются каждому по его достоинству. Посему пусть один исполняет сию добродетель, другой — другую, иной — многие, а кто-нибудь, если возможно, и все; только да шествует каждый безостановочно, да стремится вперед и следует неуклонно по стопам того доброго Путеводителя, Который прямо направляет стезю его и тесным путем, сквозь узкие врата (Мф. 7:14), выводит на широту блаженства небесного.

Но если, по учению Павла и Самого Христа, первой и важнейшей заповедью должно почитать любовь, как сокращение Закона и Пророков (Мф. 22:37–40; 1 Кор. 13:13), то превосходнейшую часть ее должна составлять, как я нахожу, любовь к бедным, жалость и сострадательность к тем, которые одного с нами рода. Ибо никакое служение так не угодно Богу, как милосердие (потому что оно всего более сродно Богу, Которому предходят милость и истина (Пс. 88:15) и Которому должно приносить в дар милость (Иак. 2:13) прежде суда), и праведный Мздовоздаятель, положивший на мерилех и весах милость (Ис. 28:17), ни за что так не награждает Своим человеколюбием, как за человеколюбие. Итак, сообразно заповеди, которая повелевает радоватися с радующимися и плакати с плачущими (Рим. 12:15), мы должны отверзать утробу милосердия всем бедным и, по какой бы то ни было причине, страждущим; должны, как человеки, приносить человекам дань благотворительности, какая бы ни заставляла их нужда искать помощи — вдовство ли, или сиротство, или изгнание из отечества, или жестокость властителей, или наглость начальствующих, или бесчеловечие собирателей подати, или убийственная рука разбойников, или алчность воров, или опись имения, или кораблекрушение. Ибо все они одинаковое имеют право на сожаление и так же смотрят на руки наши, как мы на руки Божии, когда чего просим. Впрочем, и из сих самых более достойны жалости те, которые, бывши в лучшем состоянии, впадают в несчастья, нежели те, которые уже свыклись с бедственной участью.

А особенно должны мы быть сострадательны к зараженным проказой, которые по грозному приговору, изреченному на некоторых людей в Св. Писании, изъедены даже до плоти, костей и мозгов (Иов. 33:21) и которым изменило это многобедственное, уничиженное и вероломное тело. Не понимаю, как я соединился с ним и как, будучи образом Божиим, я смешался с грязью! Это тело, когда хорошо ему, поднимает войну, а когда воюю против него, ввергает в скорбь. Его я и люблю, как сослужителя, от него же и отвращаюсь, как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его, как сонаследника. Решусь ли истомить его? Но тогда некого мне будет употребить в сотрудники в добрых делах; а я знаю, для чего приведен я в бытие, знаю, что мне должно восходить к Богу посредством дел. Стану ли щадить его, как сотрудника? Но тогда не знаю, как избежать его мятежнических нападений, и боюсь, как бы не отпасть от Бога, отягчившись оковами, кои влекут меня к земле или удерживают на ней. Это ласковый враг и коварный друг! Чудное соединение и раздвоение! Чего боюсь, того держусь, и что люблю, того страшусь. Не успею еще вступить в сражение, как заключаю мир, и не успею помириться, как опять начинаю брань. Что это за премудрость открывается на мне и что за великая тайна! Не для того ли Бог ввел нас в сию борьбу и брань с телом, чтобы мы, будучи частью Божества  и проистекши свыше, не стали надмеваться и превозноситься своим достоинством и не пренебрегли Создателя, но всегда обращали к Нему взоры и чтобы сопряженная с нами немощь держала в пределах наше достоинство? Чтобы мы знали, что мы вместе и весьма велики и весьма низки, земны и небесны, временны и бессмертны, наследники света и наследники огня или тьмы, смотря по тому, на какую сторону преклоним себя? Так устроен состав наш, и это, сколько могу я видеть, для того, чтобы персть земная смиряла нас, если б мы вздумали превозноситься образом Божиим.

Ho o сем пусть любомудро рассуждает кто хочет. Не откажусь и я с ним вместе размыслить о том при более удобном случае. А теперь я должен говорить о том, к чему побуждает меня соболезнование о собственной моей плоти и о собственной немощи при взоре на страдания других; должен сказать вам, братия, что мы обязаны заботиться и о теле, сем сроднике и сослужителе души (ибо хотя я и винил его, как врага, за то, что терплю от него, но я же и люблю его, как друга, ради Того, Кто соединил меня с ним), и притом заботиться о теле наших ближних не меньше, как и каждый о собственном, остаемся ли мы сами здоровыми или изнуряемся таким же недугом. Ибо все мы едино в Господе (Гал. 3:28), богат ли кто или беден, раб ли кто или свободен, здоров ли или болен телом; у всех одна глава — Христос, из Heго же вся (Еф. 4:15–16), и чтó члены один для другого, то же и каждый из нас друг для друга, и все для всех (1 Кор. 12:12–27). А потому не надобно пренебрегать и оставлять без попечения тех, кои прежде подпали общей всем немощи; напротив, мы должны не столько радоваться благополучному состоянию нашего тела, сколько плакать о телесных страданиях братий наших; должны человеколюбие к ним считать единственным залогом нашей безопасности, телесной и душевной.

На них надобно смотреть так: другие жалки только по своей бедности, от которой, быть может, освободит их или время, или труд, или друг, или родственник, или перемена обстоятельств; а сих несчастных и бедность угнетает нисколько не меньше, чем тех, или еще и больше; так как они, лишась телесных членов, лишаются вместе и способов трудиться и помогать себе в своих нуждах, и притом всегда более страшатся усугубления болезни, нежели сколько надеются выздоровления, так что и надежда — это единственное врачевство для несчастных — почти оставляет их без помощи. Но к бедности у них присоединяется и другое зло — болезнь, зло ужаснейшее и тягостнейшее, которое у людей необразованных всего скорее попадает на язык, когда они кого клянут. С сим связано еще третье зло: многие не хотят к ним подойти, не хотят посмотреть на них, бегут от них, гнушаются ими, как чем-то омерзительным; и это зло, чтобы видеть себя ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастью, для них тяжелее самой болезни. Я не могу без слез смотреть на их страдания и при одном воспоминании об оных возмущаюсь духом. Имейте и вы такие же чувствования, дабы слезами избавиться от слез. И я не сомневаюсь, что действительно так чувствуют те из предстоящих здесь, кои любят Христа и любят бедных и имеют Богу свойственное и от Бога дарованное им милосердие.

Вы сами свидетели их страдания. Перед вашими глазами поразительное и плачевное зрелище, которому едва ли кто поверит, кроме очевидцев: люди — живые мертвецы, у которых конечности большей части телесных членов отгнили; люди, которых нельзя почти узнать, кто они были прежде и откуда, или, лучше, несчастные останки живших некогда людей, которые, чтобы дать знать о себе, сказывают о своих отцах, матерях, братьях и местах жительства: "Я сын такого-то отца, мать у меня такая-то, имя мое такое-то, да и ты некогда был мне друг и знакомый". Это говорят они потому, что не имеют уже прежнего вида, по которому бы можно было узнать их. Это люди обсеченные, у которых нет ни имущества, ни родства, ни друзей, ни даже тела; люди, которые одни из всех и жалеют о себе и вместе ненавидят себя; которые не знают, о чем больше плакать — о тех ли частях тела, коих уже нет, или об оставшихся, о тех ли, которые преждевременно истребила болезнь, или о тех, которые еще сберегаются на жертву болезни: ибо те несчастно погибли, а сии уцелели для большего несчастья, те сотлели прежде гроба, а сих некому и в гроб положить. Потому что и самый добрый и мягкосердечный человек бывает крайне нечувствителен к бедствиям сих страдальцев. Здесь только мы позабываем, что мы сами плоть и облечены уничиженным телом (Флп. 3:21), и так мало в нас радения об этих сродниках наших, что мы почитаем даже необходимым для безопасности нашего тела удаляться от них. Иной подходит к залежавшемуся и, может быть, уже смердящему трупу, носит вонючие тела бессловесных животных и, валяясь в тине, не гнушается этим; a от сих несчастных, сколько есть сил, бежим прочь и — какое бесчеловечие! — негодуем почти и на то, что дышим одним с ними воздухом.

Кто нежнее отца? Кто сердобольнее матери? Но для сих отверженных заперто и родительское сердце. И отец своего собственного сына, которого родил, которого воспитал, в котором одном чаял иметь око своей жизни, за которого так много и так часто молился Богу, —сего самого сына хотя оплакивает, но гонит от себя, — оплакивает от сердца, гонит поневоле. А мать, вспоминая муки рождения, с разрывающимся сердцем испускает жалостнейшие вопли и вслух всех рыдает над живым, как над мертвым, говоря: "Несчастное чадо злополучной матери, отнимаемое у меня лютой болезнью, чадо, жалости достойное, чадо мое милое, которого и узнать не могу, чадо мое, которое воспитала я для утесов, гор и пустынь! Co зверями будет жизнь твоя, горный камень — кров твой, и только благочестивейшие из людей обратят на тебя взоры. Зачем, — вопиет она подобно Иову (Иов. 3:11–12) сим болезненным гласом, — зачем ты образовался во утробе матери? Зачем, вышедши из чрева, не погиб в то же мгновение, так чтобы смерть сочеталась с рождением? Зачем ты не умер преждевременно, пока не вкусил еще зол жизни? Зачем тебя приняли на колени и на что было тебе сосать грудь, когда ожидала тебя жизнь горькая, жизнь, ужаснейшая смерти?".

Выговаривая это, проливает она источники слез и хотела бы, несчастная, заключить в объятия свое детище, но боится плоти его, как неприятеля!

А в народе поднимаются повсюду ропот и гонение — не против злодеев, но против несчастных. Иной живет вместе с убийцей, с прелюбодеем делит не только жилище, но и трапезу, святотатца принимает к себе в сожители, с недоброжелателями своими ведет дружбу, а от страдальцев, ничем его не огорчивших, отвращается, как от преступников. Так пороку отдается преимущество перед болезнью! Бесчеловечие мы уважаем, как дело благородное, а сострадание презираем, как нечто постыдное. Их гонят из городов, гонят из домов, с площади, с дорог, из бесед, из народных собраний, пиров и — о горькая участь! — их отгоняют и от самой воды. — Для них не текут источники, напояющие всех других; невероятным почитают даже то, чтобы и реки не могли от них заразиться. А что всего страннее, тех, коих, как нечистых, отгоняем от себя, тех самых, как не причиняющих нам никакого убытка, заставляем опять возвращаться к нам, потому что не даем им ни жилища, ни нужной пищи, ни врачевства для ран, ни одежды, которой могли бы мы прикрыть по нашим силам их недуг. Потому-то они и скитаются день и ночь, — обнищавшие, нагие, бесприютные, показывая пораженное недугом тело, пересказывая старую жизнь свою, призывая с воплем Создателя, помогая друг другу употреблением членов, которых у другого нет, слагая жалобные песни, чтобы выпросить кусочек хлеба или малейшую часть чего-нибудь вареного, или какое-нибудь раздранное рубище для прикрытия себя от стыда или для облегчения боли от ран. И не тот уже в глазах их человеколюбив, кто достаточно подает им нужное, но всякий, кто не с суровостью отсылает их прочь. Многие же из них, преодолевая и стыд, не бегут от торжественных собраний; гонимые крайней нуждой, вторгаются сюда, в сии всенародные и священные собрания, которые мы учредили для уврачевания душ и в которые стекаемся или для воспоминания какого-нибудь таинства, или для прославления свидетелей истины, дабы, чествуя их подвиги, научиться подражать и их благочестию. А они хотя и стыдятся, как несчастливцы и как человеки, лица человеческого и лучше хотели бы скрываться в горах, утесах, лесах или, наконец, в ночи и мраке, однако втесняются в середину народа — жалкое бремя и слез достойное! — которое, впрочем, может быть послано к нам и не без цели, и именно с той целью, чтобы напомнить нам о нашей немощи и убедить нас не прилепляться ни к чему настоящему и видимому, как бы к постоянному.