Слово 25, в похвалу философа Ирона , возвратившегося из изгнания

Воспроизводится по изданию "Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского" Изд.3. М., 1889 г.


Хотя болен я телом, но буду хвалить философа (ибо и сие есть знак любомудрия); и поступлю весьма справедливо. Ибо он философ, а я служитель мудрости; почему мне и прилично хвалить его, чтобы доказать свое любомудрие, если не другим чем, по крайней мере удивлением философу. А по моему рассуждению, должно или самому любомудрствовать, или уважать любомудрие, если не хотим совершенно лишиться всякого добра и подпасть осуждению в неразумии, тогда как мы одарены разумом и посредством слова течем к Слову.

Покажи же нам и ты  свое известное во всем прочем любомудрие, дозволив похвалить себя, и терпеливо выслушай похвалу. Ибо стану хвалить не из лести (мне известно нелюбочестие любомудрого мужа; притом же слово мое ничего не прибавит к делам, а разве уменьшит их достоинство своей скудостью), но чтобы для себя извлечь пользу. А сего не пренебрежет уже любомудрие, которое над тем трудится и о том заботится, чтобы облагодетельствовать чем-нибудь жизнь нашу. И первое из благодеяний — восхвалять доброе, потому что похвала пролагает путь соревнованию, соревнование — добродетели, а добродетель — блаженству, которое составляет верх желаний, цель всех стремлений любоведца.

Итак, приступи, наилучший и превосходнейший из философов (присовокуплю даже) и из свидетелей истины! Приступи, обличитель лжеименной мудрости, которая состоит в одних словах и очаровывает сладкоречием, а не может и не хочет взойти выше сего! Приступи, ободесноручный в добродетели, как в созерцательной, так и в деятельной, ты, который и в чуждой для нас одежде  любомудрствуешь по-нашему. А может быть, и одежда твоя нам не чужда; так как и ангелам свойственно быть светоносными и сияющими, когда изображают их в телесном виде, что почитаю символом естественной их чистоты. Приступи, мой философ и мудрец (ибо доколе любить мудрость, если нет мудрости?)!

Приступи, пес , назову так не за бесстыдство, но за дерзновение, не за прожорство, но за то, что ограничиваешься насущным, не за лаяние, но за обережение доброго, за неусыпность в охранении душ, за то, что ласкаешься ко всем, которые тебе свои в добродетели, а лаешь на всех чужих! Приступи и стань близ сей Жертвы, у сей таинственной Трапезы, подле меня, который сей Жертвой тайноводствую к обожению! Тебя приводят к ней и учение, и жизнь, и очищение посредством страданий. Приступи — увенчаю тебя нашими венцами, и не среди Олимпии, не на малом позорище Эллады, не за отличие в борьбе, или в рукопашном бою, или в беге, не за другие маловажные подвиги, совершаемые для маловажных наград и в честь кого-либо из героев или демонов, прославленных несчастьем и баснословием (ибо подобное сему уважается и чествуется ими , после того как неразумие призвало себе в помощники время и обычай, ставший законом), но перед Богом, перед ангелами, перед всей полнотой Церкви, громогласно провозглашу о тебе, победившем ложь ересей, во славу Живого Бога, собственными страданиями научающего страдать, — победившем за такую награду, чтобы приять Небесное Царство, стать богом, не подлежащим страданию.

Что же это за провозглашение? Если хотите, чтобы оно было короче и определеннее, то скажу: вот самый нелживый подвижник истины, даже до крови поборник Троицы и гонитель гонителей, наносивший им зло своей готовностью злострадать; ибо ничто так не низлагает гонителя, как ревность страждущего! А если угодно, чтобы мое провозглашение было полнее и обширнее, то скажу: вот наилучший из лучших и благороднейший из благородных! Говорю же не о том благородстве, какое чернь разумеет. Прочь от нас с ним! Не нам и не философам дивиться тому благородству, которое берет свое начало в баснословии, гробах и давно согнившей уже кичливости, сообщается с кровью и с грамотами и которое дает ночь или рука властелина, может быть и неблагорожденного, так же предписывающего быть благородным, как и делать то или другое. Напротив того, разумею благородство, отличительный признак которого есть благочестие, добрая нравственность и восхождение к первому Благу, нашему началу. Такого благородства — одно доказательство. А наш доблественный муж не только сам подвижник, но и произошел от мучеников, имел у себя домашний образец добродетели. По мудрости он гражданин целой вселенной, потому что циническая философия не позволяет ограничиваться тесными пределами. А по плоти — гражданин города Александрии, который стоит наряду с нами  или следует за нами непосредственно и, во всем превосходя прочие города, преимущественно отличается горячностью, и, что всего прекраснее, горячностью христианской, и такой приверженностью к христианству, которая происходит от произволения, но укоренена в самой природе. Ибо когда в воспламенение приводит благочестие, тогда рождается ревность; а ревность есть ограждение веры.

Так он был воспитан и получил образование, приличное своему происхождению и назначению. Когда же наступило время избрать род жизни (в чем полагаю основание и доброго и худого поведения), усматривает он нечто великое, отважное, превышающее выбор людей обыкновенных. Роскошь, богатство и могущество презирает более, нежели избыточествующие в этом презирают других; осмеивает же и отвергает роскошь, как первое из злостраданий, богатство, как крайнюю бедность, и могущество, как верх бессилия; потому что не почитает того и благом, что приобретших делает не лучшими, а всего чаще худшими и у обладающих не остается до конца. Философии вручает владычество над страстями, со всей бодростью стремится к добру, еще до разлучения с веществом отрешается от вещественного, борется с видимым, всем величием природных сил, всем благородством произволения прилепившись к постоянному. А когда утвердился в таких мыслях, не почел уже нужным рассуждать, какое лучше избрать любомудрие: внешнее ли, которое под видом и личиной любомудрия играет тенями истины, или наше, наружно смиренное, но возвышенное внутренне и ведущее к Богу. Напротив того, от всего сердца избирает он наше любомудрие, даже не обратив и помысла на худшее и не увлекшись изяществом речи, о которой столько думают греческие философы.

Первым же делом своего любомудрия поставляет узнать, какой из наших путей предпочтительнее и полезнее как для него, так и для всякого христианина. Ибо признаком души наиболее совершенной и любомудрой почитал он при всяком деле сообнимать в частном и общее; потому что каждый из нас получил бытие не для одного себя, но и для всех, которые имеют с ним одну природу и произведены одним Творцом и для одних целей. Притом видел, что жизнь пустынная, отшельническая, удаляющаяся и чуждающаяся общения с людьми, хотя сама по себе важна и высока, даже выше сил человеческих, однако же ограничивается только преуспевающими в оной, отрицается же от общительности и снисходительности — свойств любви, которая, как известно ему было, есть одна из первых достохвальных добродетелей. Сверх того, такая жизнь, как не обнаруживающаяся в делах, не может быть поверяема и сравниваема с другими родами жизни. Напротив того, жизнь общественная, провождаемая в кругу других, кроме того, что служит испытанием добродетели и распространяется на многих и ближе подходит к Божию домостроительству, которое и сотворило все, и связало все узами любви, и наш род, после того как он утратил свою доброту через прившедший грех, снова воззвало посредством соединения и обращения с нами. Когда же сообразил и исчерпал сие умом, а вместе признал одним из добрых дел смирить кичливость эллинских философов, которые думают придать себе важности плащом и бородой, тогда что он делает? И как приступает к философии? Наблюдает некоторую середину между их суетностью и нашей мудростью: у них заимствует наружность и одежду, у нас — истину и высоту. Посему перипатетиков, академиков, почтенных стоиков и слепой случай эпикуров с атомами и удовольствием, увенчав волной, как некто из них — стихотворца , отсылает и гонит от себя сколько можно далее. В цинической же философии он осудил безбожие, а похвалил воздержание от излишнего и стал, как видите теперь, псом против действительных псов, любомудрым против немудрых и христианином для всех. Он пристыждает высокомерие циников сходством наружности, а малосмысленность некоторых из наших — новостью одеяния и доказывает собой, что благочестие состоит не в маловажных вещах и любомудрие не в угрюмости, но в твердости души, в чистоте ума и в искренней наклонности к добру. А при сем можно иметь и наружность какую угодно, и обращение с кем угодно, и оставаться одному с самим собой, укрывая ум от чувств, и жить в кругу людей и знакомых, уединяясь в самом обществе, любомудрствуя среди нелюбомудрых, подобно Ноеву ковчегу, который носился поверх потопных вод, или подобно великому Моисееву видению — купине, которую пылающий огнь не сожигал, не терпеть вреда от обращения с народом или терпеть не более, как алмаз под ударами, и даже, по мере сил, примером своим исправлять и других.

Плодом такой философии были не построенные на словах города, не какие-нибудь, как сами они называют, скиндапсы  и трагелафы  — ничего не означающие сочетания букв, не категории, разложения и смеси, не симвамы и парасимвамы  и вся именословная мудрость, не какие-нибудь черты, нигде не имеющие места , не взаимные сочетания звезд и созвездия, выдуманные в оскорбление Божия Промысла. Ибо все сие почитал он предметами второстепенными и придаточными, которыми можно заняться для забавы, чтобы не стать посмешищем для людей, выдающих себя знатоками таких вещей. Первым же и важнейшим для него делом было говорить правду перед князьями, иметь дерзновение перед царями, в подражание божественному Давиду, который говорил пред цари и не стыдился (Пс. 118:46), останавливать безрассудство волнующейся черни, власть раздраженных господ, истощание несогласных семейств, грубость невежд, заносчивость ученых, превозношение богатого, презорство живущего в довольстве, нищету, доводящую до преступлений, гнев стремительный и лишающий рассудка, неумеренность в наслаждениях, невоздержность смеха, чрезмерность скорби; прекращать беспорядки юности, малодушие старости, одиночество вдовства, отчаяние сиротства. Всего этого не предпочтет ли силлогизмам, линиям и рассматриванию звезд всякий здравомыслящий человек, рассудив, что если бы все занимались умозаключениями, стали геометрами и астрономами, то от сего не произошло бы никакой пользы для нашей жизни, а скорее бы все расстроилось; напротив того, если не будет в обществе ни одной из добродетелей, мной исчисленных, по необходимости придет все в беспорядок и замешательство. И нужно ли говорить, сколько добродетели сии лучше и выше антисфеновой гордости, диогенова прожорства и кратесова общеженства? Пощадим сих философов, по крайней мере из уважения к наименованию , чтобы и им от сего мужа получить некоторую пользу. Но чтобы не распространяться о целомудрии, воздержности, смирении, приветливости, общительности, человеколюбии и о прочих доблестях, которыми наш философ превосходит всех, обратимся к тому, что по порядку времени последнее, а по важности первое.
Было время, что после ересей настала тишина, и Симоны, Маркионы, Валентины, Василиды, Кердоны, Керинфы и Карпократы, долгое время рассекавшие Бога всяческих и за Благого воздвигавшие брань против Создателя , со всеми своими бреднями и нелепостями поглощены собственной их Глубиной и по справедливости преданы Молчанию ; а также сошли с позорища и удалились лукавый дух Монтанов , тьма Манесова , жестокость или чистота Новатова , и злонамеренное Савеллиево защищение единоначалия ; и Новатово учение отлучено наряду с другими противоборствующими истине, а Савеллиево по причине неосновательности совершенно отринуто и презрено. Между тем ничто другое не огорчало Церковь, ибо гонения делали ее еще более славной через самые страдания.

Но через несколько времени восстает на Церковь новая буря — эта пучина неправды, полнота нечестия, этот легион духов, язык антихристов, ум, говоривший неправду в высоту (Пс. 72:8), усекавший Божество, тот, чье предприятие ужасно, а кончина еще ужаснее и достойна Иудина предательства, на каковое дерзнул он против Спасителя нашего, сей Арий, прилично получивший себе имя от неистовства . Он, начав с Александрии, где замыслил свое ужасное учение, после того как, подобно неудержимому пламени, возгоревшемуся от искры, протек большую часть вселенной, низлагается нашими отцами и благочестивым сонмом, который собрался тогда в Никее и заключил богословие в точные пределы и выражения.

Потом настает худое царствование  и снова оживает зло, как будто раскрываются и прорываются нагноившиеся раны, как будто свирепые волки, окружив нас со всех сторон, терзают Церковь. Священники вооружаются на священников, сословия восстают с неистовством против сословий, сам царь придает дерзости нечестию, пишет законы против Православия, и при нем усиливаются люди , которых нельзя назвать ни мужами, ни женами. Но кто должным образом изобразит вполне тогдашние бедствия — изгнания, описания имуществ, бесчестия, переселения в пустыню многих тысяч и целых городов, бедствующих там под открытым небом, страждущих от дождей и стужи и принуждаемых бежать даже из самой пустыни, потому что и она не избавляет от опасности?

Кто изобразит бедствия и сих жесточайшие  — побои, смерти, изведение на позор епископов, ведущих любомудрую жизнь, мужей, жен, юношей, старцев? Кто изобразит, как народовластители изобретают лютые мучения, к изобретенным присовокупляют новые, услуживают нечестию, часто тем единственно заслуживают одобрение, что оказывают жестокости даже сверх воли державного? Недавно возымело конец сие знаменитое гонение, и Персия прекрасно решила наше дело, истребив губителя и в возмездие за кровь многих удовлетворив кровью одного.

А теперь начинается гонение позорное ; под тем предлогом, чтобы оградить христиан от нечестия, оно нападает на истинных христиан; и тем оно ужаснее прежнего, что тогда подвиг был знаменит и славен, ныне же и страдать не похвально, по крайней мере в глазах людей, которые о страданиях судят неправильно. Хотите ли, чтобы у всех предстоящих, а может быть, и у самого твердого, не побеждаемого никакою страстью, извлек я слезы, напомнив об одном из тогдашних событий? Свидетели повествуемого мной многочисленны, до многих дошло плачевное сказание о сем страдании, а думаю, что история сего времени передастся и будущим временам.


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру